Текст книги "Вторая мировая война. Ад на земле"

Вскоре обнаружилась и беспощадная жестокость завоевателей. Во Франции в 1940 г. более миллиона военнопленных находились в лагерях и получали ежедневный паек – в России военнопленных обрекли на голодную смерть. Сначала их были сотни тысяч, затем миллионы, и все они медленно погибали в соответствии с умыслом победителей, да те и не смогли бы разумно распорядиться таким количеством пленников, даже если бы захотели: лагери рейха в совокупности были рассчитаны не более чем на 790 000 человек. Среди пленных началось людоедство. Во многих немецких подразделениях пленных сразу же убивали, чтобы упростить себе задачу и не дожидаться их «естественной» смерти. Генерал Иоахим Лемельзен обратился к верховному командованию с протестом: «Я постоянно сталкиваюсь со случаями безответственного, бесчувственного, преступного расстрела пленных и дезертиров. Это убийство. Скоро русские узнают о том, что наши солдаты оставляют на своем пути бесчисленные трупы, о том, что безоружных, поднявших руки людей приканчивают пулей в голову. Тогда противник начнет прятаться в лесах и продолжит борьбу, а мы потеряем множество товарищей»²⁹.

Берлин не реагировал. Гитлер стремился захватить как можно больше земли и оставить на ней как можно меньше жителей. Он часто приводил в пример американскую историю XIX в.: продвигаясь на Запад, поселенцы уничтожали индейские племена, расчищая себе место. 25 июня генерал-майор полиции Вальтер Шталекер под прикрытием танков вошел в литовский город Каунас со своей айнзатцгруппой (карательным отрядом) А. Литовские коллаборационисты окружили и забили насмерть тысячу евреев у гаражей Литукис, в 200 м от штаб-квартиры немцев. Шталекер отчитывался: «Эти операции самоочищения прошли без осложнений, поскольку армейские власти были заранее извещены и проявили полное понимание».

Другая сторона тоже расстреливала как военнопленных, так и своих политических заключенных. Когда Красной армии пришлось при отступлении оставить госпиталь, где находилось 160 раненых немцев, всех раненых убили, выкинув из окна или разбив голову прямо на койке. Немецкий взвод, сдавшийся при контратаке русских на реке Дубис 23 июня, был обнаружен на следующий день при повторном отступлении противника. Пленные были не просто убиты: над ними надругались. «Глаза выколоты, половые органы отрезаны и учинены другие жестокости, – писал потрясенный немецкий офицер. – То был наш первый опыт такого рода, но далеко не последний. Вечером второго дня войны я сказал генералу: “Эта война вовсе не похожа на то, что происходило в Польше и Франции”»³⁰. Была ли эта история о зверствах правдой – так или иначе войне на Востоке суждено сопровождаться массовыми избиениями.

Сталин предоставил Молотову, который тщетно боролся с заиканием, честь сообщить советским подданным, что они вступили в войну. Государственное радио разнесло эту весть 22 июня в 12:15. В последующие дни Сталин многократно встречался со своими командующими – 29 раз только в день начала войны – и принял ряд ключевых решений, в том числе об эвакуации заводов на восток. НКВД тем временем истреблял и депортировал «ненадежный элемент», среди прочих – множество людей, виновных всего лишь в том, что они носили немецкие фамилии. Были конфискованы личные радиоприемники, так что с этого момента русские могли слушать новости лишь на заводах и в учреждениях «в строго отведенное время». Несколько дней Сталин еще цеплялся за абсурдную надежду, что все это – чудовищная ошибка. Сохранились отрывочные сведения о том, как агенты НКВД в нейтральных странах искали возможности завязать переговоры с немцами, но из этого ничего не вышло.

К 28 июню, когда пал Минск, с этими фантазиями было покончено. Сталин перенес нервный срыв, который вынудил его удалиться на подмосковную дачу. Когда 30-го числа к нему явилась делегация из Кремля во главе с Анастасом Микояном, Сталин встретил ее с явной тревогой: «Зачем пожаловали?» Он, по-видимому, опасался, что приближенные, которых он так подвел своей неверной оценкой ситуации, явились, чтобы его свергнуть, но эти безнадежно запуганные и покорные люди молили своего господина и далее править ими. И наконец, Сталин опомнился: 3 июля он выступил с радиообращением к народу. Выступление разительно отличалось от тех авторитарных интонаций, к которым подданные уже привыкли под властью Сталина. Он начал с прочувствованного призыва: «Товарищи! Братья и сестры! Бойцы нашей армии и флота! К вам обращаюсь я, друзья мои!» Он призывал к «всенародной отечественной войне», распорядился уничтожать на пути врага все, чем тот может воспользоваться, а за линией фронта продолжать партизанскую войну. Подразумевая (хотя и не произнося вслух), что теперь СССР считается союзником Британии, Сталин провозгласил эту войну частью «единого фронта народов, стоящих за свободу». С этого момента он лично входил во все детали подготовки обороны и ведения войны в качестве главы Ставки (генерального штаба), Государственного комитета по обороне и Транспортной комиссии, а также в должности наркома обороны. 8 августа Сталин также назначил самого себя Верховным главнокомандующим Красной армии.

В конечном счете Сталин окажется самым успешным главнокомандующим той войны, однако руководить боевыми операциями он умел не лучше, чем Гитлер, Черчилль или Рузвельт. Он не был знаком со стратегией глубокоэшелонированной защиты и не допускал отступления даже в тактических целях. Приказ Сталина держаться до последнего, даже когда армии грозило окружение, погубил многих его солдат. После первых сражений тысячи офицеров и рядовых были осуждены за некомпетентность или трусость и расстреляны, среди них и командующий Западным фронтом Дмитрий Павлов. На сообщения о массовом дезертирстве и сдаче в плен Сталин ответил драконовскими мерами. Приказ № 270 от 16 августа 1941 г. предписывал расстрел «злостных дезертиров» и арест членов их семей. «Попавшим в окружение врага частям и подразделениям самоотверженно сражаться до последней возможности», а тех, кто «предпочтет сдаться в плен, – уничтожать их всеми средствами». Приказ № 270 зачитывался во всеуслышание на полковых собраниях.

В ходе войны 168 000 советских граждан были официально приговорены к расстрелу по обвинению в трусости или дезертирстве, и значительно большее их число было попросту расстреляно даже без полевого суда. Всего по различным подсчетам около 300 000 русских солдат погибло от руки своих же командиров – больше, чем англичане потеряли в сражениях за всю войну. Даже те солдаты, которым удавалось избежать плена и добраться до своих, попадали в руки НКВД, и их отправляли в Сибирь или штрафные батальоны – подразделения обреченных, которые начали формироваться несколько месяцев спустя. Когда гитлеровские войска вплотную подошли к Москве, в столице было арестовано более 47 000 «дезертиров», сотни людей тут же казнили по подозрению в шпионаже, дезертирстве или «фашистской агитации». Политруки всех уровней наделялись такими же полномочиями, как строевые командиры, что препятствовало быстрому принятию решений в условиях боя. Сталин лично управлял действиями не только армий, но и отдельных дивизий.

Вторжение пробудило в народе патриотические чувства: в первые 36 часов в Москве записалось в армию 3500 добровольцев, за первый месяц в Курской области по личной инициативе вступили в ряды армии еще 7200 человек. Но многие просто оцепенели от ужаса при виде этой национальной катастрофы. НКВД стали известны слова московского юрисконсульта Израэлита: дескать, правительство «не отразило немецкое вторжение в первый же день, и это привело к огромным потерям самолетов и бойцов и полной разрухе. Партизанщина, к которой призывает Сталин, – совершенно неэффективный способ ведения войны. Это жест отчаяния. А надеяться на помощь Британии и Соединенных Штатов – и вовсе безумие. СССР в беде, и мы не видим выхода»³¹.

Военный корреспондент Василий Гроссман встретил за линией фронта группу крестьян. «Население. Плачут. Едут ли, сидят ли, стоят ли у заборов – едва начинают говорить – плачут, и самому невольно хочется плакать. Горе!.. Старушка думала в колонне встретить сына, простояла весь день в пыли до вечера. Подошла к нам: “Бойцы, возьмите огурчиков, покушайте на здоровье”, “Бойцы, пейте молоко”, “Бойцы, яблочек”, “Бойцы, творожку”, “Бойцы, возьмите…” И плачет, плачет, глядя на идущих»³².

Евгений Ануфриев развозил резервистам мобилизационные предписания: «Нас удивляло, что многие пытались спрятаться, чтобы не брать предписание. На этом этапе войны энтузиазма было маловато»³³. Подавляющее большинство в Красной армии составляли призывники, готовые на жертвы и мученичество ничуть не больше, чем такие же рядовые из Великобритании или США. Многие прибывали на мобилизационный пункт смертельно пьяными, проделав долгий путь из своих деревень. Хотя после революции в стране активно боролись с неграмотностью, многие рекруты не умели читать. Лучшие кадры отбирал себе НКВД, которым руководил Лаврентий Берия, – наркомат разросся в элитный корпус из 600 000 человек. Украинцев, белорусов и жителей Прибалтики считали политически неблагонадежными и не принимали в танковые войска. В результате сталинских чисток в Красной армии отчаянно недоставало опытных офицеров и даже сержантов.

Пехотинцев в первые месяцы войны обучали только маршировать, наматывать портянки – в Красной армии под сапоги вместо носков наматывали длинные куски ткани, – по команде рассыпаться и искать укрытие, рыть окопы и выполнять простейшие приемы с деревянными винтовками. Оружия не хватало, не было казарм, не было транспорта. Самым драгоценным имуществом для рядового была ложка. Ветераны рассказывали, что случалось порой бросить оружие, но только не спрятанную в сапог ложку. Часы имелись только у офицеров. В страшные дни 1941 г. новобранцев зачастую уже через неделю-другую бросали в бой. Полковой комиссар Николай Москвин с горечью писал в своем дневнике 23 июля: «Что я скажу людям? Мы продолжаем отступать. Как удержать их доверие? Как? Сказать, что товарищ Сталин с нами? Что Наполеон был разбит и Гитлер с его генералами тоже найдут здесь свои могилы?»

Москвин старался как мог, но его речи не имели успеха: за ночь дезертировало 13 человек. Еврейский беженец Габриэль Темкин видел, как советские войска движутся к линии фронта под Белостоком: «кто в грузовиках, а по большей части пешком, устаревшие винтовки болтались на плечах. Выношенная форма вся в пыли, лица хмурые, печальные, истощенные, щеки запали»³⁴. Самострелы стали обычным явлением. Военный корреспондент, думая подбодрить своими словами советского генерала, сказал ему, что раненые, прибывающие с поля боя в госпиталь, держатся необычайно мужественно, на что генерал с циничной усмешкой возразил: «Особенно раненные в левую руку»³⁵. Этим уловкам быстро был положен конец: по первому же подозрению стали расстреливать. Помимо драконовских мер наказания за любую провинность Ставка 1 сентября ввела единственное поощрение солдатам, легендарные «сто грамм», или «продукт 61», – ежедневную порцию водки. Это укрепило в солдатах готовность оказывать сопротивление, но вместе с тем способствовало распространению в армии губительной привычки к пьянству.

Огромную роль в противостоянии плану Barbarossa сыграла советская доктрина всеобщей мобилизации, впервые предложенная Михаилом Фрунзе, который занимал пост наркома по военным и морским делам еще при Ленине. Майкл Говард отмечал, что, хотя в июне 1941 г. русские были захвачены врасплох и понесли тяжелые потери, стратегически и психологически они готовились к великой битве против западного капитализма уже с 1917 г. Также не следует преуменьшать размах эвакуации основных заводов и их персонала на восток, необычайную решительность тех, кто осуществлял это переселение, и важные для СССР последствия эвакуации. Всего на восток было переправлено 1523 завода, из них 1360 относились к числу крупнейших и передовых. 15 % предприятий перенесли на Волгу, 44 % – на Урал, 21 % – в Сибирь и 20 % – в среднеазиатские республики. Перевезли 1,5 млн вагонов промышленных грузов. 16,5 млн рабочих оказались в совершенно непривычных для них условиях и трудились по 11 часов в день шесть дней в неделю, поначалу зачастую на станках под открытым небом. Трудно себе представить, чтобы британские или американские рабочие смогли наладить пусковые линии и производить продукцию, столкнувшись с подобными трудностями.

Сталин был вправе утверждать, что лишь осуществленная им в 1930-е гг. насильственная индустриализация – ценой чудовищной нищеты и смерти миллионов согнанных с земли крестьян – теперь дала возможность производить достаточное число танков и самолетов, чтобы отразить Гитлера. Тотальная военная доктрина Фрунзе нашла продолжение в структуре экономики, где безусловный приоритет отдавался тяжелой и в первую очередь оборонной промышленности. Американский дипломат, эвакуированный на Волгу, в Куйбышев, однажды заблудился в нескольких километрах от города и оказался посреди огромной промышленной зоны, которую русские иронически называли «Безымянной». На аэродроме поблизости стояли сотни новеньких самолетов. Эвакуация заводов в 1941 г. стала одним из важнейших факторов победы СССР. Все граждане старше 14 лет подлежали трудовой мобилизации. Поскольку паек по карточкам был сведен к минимуму, многих от голодной смерти спасало только подсобное хозяйство. Народ официально уведомляли, что беличье мясо питательнее свинины, и кому удавалось поймать белку, тот подкреплялся этой пищей.

Хотя на фоне хронического голода стране удавалось производить огромное количество оружия и боевой техники, не следует идеализировать эти успехи: к примеру, на каждый авиамотор в СССР уходило впятеро больше человеко-часов, чем в США. И все же промышленная эвакуация стала примером того, что британский офицер разведки именовал «русским гением внезапных импровизаций»³⁶. Еще одним симптомом тотальной войны стала депортация национальных меньшинств, чья лояльность казалась советскому режиму небезусловной. Сталин соглашался даже отвлекать скудные транспортные ресурсы на вывоз сначала 74 225 «немцев Поволжья» из их крошечной республики в Казахстан. Позднее за ними последовали другие изгнанники, в том числе чеченцы и крымские татары.

А неумолимая машина вторжения все еще катила по западной части России, подминая все на своем пути. В Берлине царило ликование. Гитлер строил планы для новой империи. Оккупация, разумеется, продлится вечно и будет основана на трех принципах: «господствовать, управлять, эксплуатировать». Малейшее проявление недовольства каралось смертью. Уже 31 июля Геринг распорядился подготовить «окончательное решение еврейского вопроса в германской сфере влияния в Европе». Десятки тысяч советских евреев погибали там, где их заставали айнзатцгруппы, следовавшие за передовыми отрядами вермахта. Нацисты планировали переселить на восток 30 млн немецких колонистов. Сотни тысяч молодых женщин вывозили из Украины и республик Прибалтики в рейх в качестве домашней прислуги и сельскохозяйственных работниц. Некоторые ехали даже охотно, спасаясь от голода, который грозил им в разоренных деревнях. 19 августа Геббельс в своем дневнике изумляется проницательности фюрера, который предсказывает внезапный и скорый конец войны: «Фюрер уверен, что наступит момент, когда Сталин запросит мира… Я спросил его, как он поступит в таком случае. Фюрер ответил, что он согласится на мир. Что дальше будет с большевизмом, нас не касается. Без Красной армии большевизм не представляет собой угрозы».

После революции 1917 г. население Советского Союза пережило кошмар Гражданской войны, голод, насильственные перемещения и другие формы угнетения, аресты, насилие и несправедливость. Но план Barbarossa затмевал это все, он нес с собой полную и окончательную гуманитарную катастрофу. 27 млн человек погибло в этой войне, из них 16 млн – гражданские. Солдат Василий Слесарев получил письмо от двенадцатилетней дочери Мани из деревни под Смоленском (письмо передали в войска партизаны): «Папа, наш Валик умер и лежит на кладбище… Папа, немецкие чудовища подожгли нас». Дом сгорел, сын Валерий умер от воспаления легких, когда семья пряталась от оккупантов. Маня пишет: «В соседних деревнях тоже убито много народу. Все только и думают, что об этих кровожадных чудовищах, их и людьми-то не назовешь, грабители и кровопийцы. Папа, бей врага!»³⁷ Разумеется, советская пропагандистская машина цинично использовала такие наивные послания, и все же они отражали подлинные события и страстное негодование жителей тысяч таких деревень и городов по всей России.

30 ноября сержант Виктор Кононов написал своим родным о том, что он перенес в плену у немцев: «Шесть суток фашисты гнали нас в тыл, не давали ни воды, ни хлеба… Лучше смерть, чем плен, решили мы, и через шесть дней при первой возможности убегли. За эти дни нам пришлось видеть, как немцы грабят наших колхозников, отбирая у них хлеб, картофель, гусей, свиней, коров и даже тряпье. Видели повешенных колхозных активистов, расстрелянных и замученных партизан… Они боятся каждого куста, каждого шороха, и в молодом, и в старом колхознике видят тень партизан»³⁸.

Партизанское движение, то есть вооруженное сопротивление на территориях, уже захваченных немцами, началось сразу же в июне 1941 г. и стало одной из наиболее ярких особенностей войны в России. На конец сентября НКВД насчитывал 30 000 партизан только на территории Украины. Оккупанты не могли прочесывать бесконечные леса за линией фронта. С другой стороны, местное население отнюдь не воспринимало как героев этих отчаянных людей, сбивавшихся в шайки и отнимавших еду у голодавших крестьян. Один из партизанских комиссаров, Николай Москвин, записывал: «Неудивительно, что местные жалуются на нас немцам. Мы же грабим их словно обыкновенные бандиты»³⁹. Позднее он сделает эмоциональную приписку: «Хочу, чтобы потомки знали о нечеловеческих страданиях партизан»⁴⁰. Но такие же нечеловеческие страдания постигли и гражданское население. Чтобы выжить в мире, где практически вся пища контролировалась оккупантами, многие женщины вынуждены были предлагать себя немцам, а мужчины – записываться во вспомогательные войска вермахта Hiwi. 215 000 советских граждан погибли в немецкой униформе. Но партизанские операции имели для Красной армии стратегическое значение: партизаны тревожили немцев с тыла, уничтожали транспортные линии. Ни с чем подобным немцы не сталкивались больше нигде, кроме Югославии.

И несмотря на столь грозные успехи вермахта и его стремительное продвижение, Красную армию отнюдь нельзя было считать разбитой. Кое-кто из сталинских солдат чересчур легко сдавался в плен, а другие продолжали сражаться в самом безнадежном положении. Немцев изумила упорная многонедельная защита пограничной крепости Брест. Рапорт дивизии, бравшей в июне эту крепость, сообщал, что одолеть «отважный гарнизон стоило много крови… Русские сражались с исключительным упрямством… Они показали отличную боевую подготовку и поразительную волю к сопротивлению»⁴¹. Имелись у советской стороны и хорошие тяжелые танки. Каждый раз, уничтожив очередную советскую армию, гитлеровские военачальники с изумлением видели перед собой новую. 8 июля немецкая разведка сообщала, что из 164 советских подразделений, участвовавших в схватке, 89 уничтожено. Однако к 11 августу настроение остававшегося в Берлине Гальдера заметно ухудшилось: «Становится все более очевидно, что недооценили русского колосса… Мы полагали, что враг располагает примерно 200 дивизиями. Теперь мы насчитываем уже 360. Эти силы зачастую плохо вооружены и экипированы, отсутствует надежное руководство, но они существуют»⁴².

Гельмут фон Мольтке, антифашист, служивший в абвере, в письме жене с сожалением признавался, что имел глупость «в глубине души» радоваться этому вторжению. Как у большинства аристократов (так же и во Франции, и в Англии), ненависть к коммунизму пересиливала даже неприязнь к Гитлеру. «Я полагал, что Россия рухнет под действием внутренних сил и мы сможем установить в этом регионе порядок, который устранит всякую угрозу для нас. Но ничего подобного не происходит: русские солдаты продолжают сопротивление, даже оказавшись далеко за линией фронта, борются и крестьяне, и рабочие – в точности, как в Китае. Мы пробудили нечто чудовищное, и это будет стоить многих жертв»⁴³. Неделю спустя Мольтке добавил еще одну мысль: «Одно кажется мне несомненным: к 1 апреля будущего года от Португалии до Урала поляжет больше людей, чем когда-либо прежде в истории, и эти семена дадут всходы. Кто посеет ветер, пожнет бурю, и какова будет буря после такого ветра?»⁴⁴

Первоначальная оторопь, вызванная внезапностью нападения, быстро сменилась в русском народе ненавистью к захватчикам. Советский истребитель, вернувшись на базу, принес на радиаторной решетке куски человеческой плоти – он сбросил бомбу на немецкий грузовик со снарядами. Командир эскадрильи велел врачу исследовать эти фрагменты тела. Вердикт гласил: «Арийское мясо». Присутствовавший при этой сцене военный корреспондент отметил: «Все хохочут. Да, пришло жестокое, железное время»⁴⁵.

Гитлер в очередной раз менял планы: по его личному настоянию в июле продвигавшаяся к Москве группа армий Центр приостановилась из-за сильного сопротивления русских, зато последовали удары в северном направлении, на Ленинград, и группа Юг быстро захватила Украину. Под Киевом в очередной раз были окружены значительные силы русских, и победоносные танкисты вновь воспрянули духом. «Невероятное торжество», – писал Ганс-Эрдманн Шёнбек⁴⁶. Вновь бесконечные колонны обреченных пленников, на этот раз 665 000 человек, побрели на запад в лагеря, где им предстояло умирать от голода. Примерно в это же время, 2 октября, Василий Гроссман и его коллеги, военные корреспонденты, изучали в гостинице в Орле, в 500 км к югу от Москвы, школьную карту Европы: «И мы подходим к этой карте и смотрим; страшно становится, как мы далеко отступили»⁴⁷.

Через два дня он описывал само отступление:

«Я думал, что видел отступление, но такого я не то что не видел, но даже и не представлял себе. Исход! Библия! Машины движутся в восемь рядов, вой надрывный десятков одновременно вырывающихся из грязи грузовиков. Полем гонят огромные стада овец и коров, дальше скрипят конные обозы, тысячи подвод, крытых цветным рядном, фанерой, жестью, в них беженцы с Украины, еще дальше идут толпы пешеходов с мешками, узлами, чемоданами. Это не поток, не река, это медленное движение текущего океана, ширина этого движения – сотни метров вправо и влево»⁴⁸.

Описанное Гроссманом бегство было вызвано стремительным продвижением немцев на юг. Тем временем на севере был окружен и блокирован со всех сторон Ленинград. В этот период русские еще не собрались с духом, отчаянно не хватало организации и руководства. Операции срывались из-за отсутствия радио и телефонной связи. Красная армия успела потерять без малого 3 млн человека – по 44 000 в день – в основном в огромных котлах под Киевом и Вязьмой. К началу войны Сталин располагал 5 млн солдат, теперь же их число сократилось до 2,3 млн. К октябрю на контролируемой немцами территории оказалось 90 млн человек, 45 % довоенного населения СССР; было захвачено две трети довоенных производственных мощностей страны.

Иностранные наблюдатели, остававшиеся в Москве, особенно англичане, считали поражение России неизбежным и гадали только, долго ли еще продлится сопротивление. Но солдаты продолжали упорно сражаться. Голодные, плохо вооруженные, порой вовсе без оружия – кто не погибал при первой схватке, тот подбирал винтовку убитого. Не хватало даже коктейлей Молотова, этого примитивнейшего антитанкового оружия, но вскоре женщины на заводах начали заполнять по 120 000 бутылок в день. На каждого убитого немца приходилось двадцать погибших русских, шесть советских танков – на один германский. В октябре страна несла даже более тяжелые потери, чем летом: было уничтожено еще 64 дивизии. Но уцелевшие формирования все еще удерживали свои позиции. Василий Гроссман, поговорив с капитаном Козловым, евреем, командовавшим моторизованным батальоном стрелков на Южном фронте, записал: «Капитан Козлов, человек очень храбрый, много раз водивший свой мотострелковый батальон в тяжелые атаки, говорил мне, что он, наоборот, храбр оттого, что убежден в своей смерти и ему все равно, придет к нему смерть сегодня или завтра»⁴⁹. Вполне вероятно, что Козлов говорил правду.

От окончательного поражения Россию спасли только размеры ее территории и ее армий. Немцы захватили значительную часть страны, однако еще бόльшая часть оставалась свободной. Фронт, длина которого изначально составляла 1700 км, растянулся на 2600 км от Ленинграда до Одессы. Нападавшие перебили сотни советских дивизий, но на смену им всегда являлись новые. Правительство поначалу было напугано тем, с какой готовностью иные подразделения сдавались в плен и как приветливо недавно вошедшие в состав Союза области – Прибалтика, Украина – встречают немцев. Но и немцы были уже не просто удивлены, а встревожены зверским упорством сопротивления. Многие русские бились до последнего, смерть каждого из них стоила вермахту определенных усилий, расходовались боеприпасы и уходило драгоценное время. Юные крестоносцы Гитлера пьянели от восторга, проносясь на своих танках по покоренной земле – сотня за сотней километров, – но и машины устают, не только люди. Снашивались гусеницы, рвались провода, ломались пружины. Занесенный над Россией бронированный кулак слабел: вышли из строя 20 % первоначального боевого состава, две трети танков и других машин. В одном танковом подразделении осталось всего 38 танков, в другом – менее 60. Командир дивизии писал о необходимости сократить потери, «пока мы не запобеждались до смерти»⁵⁰.

В сентябре казалось – до Москвы рукой подать. Но хотя советские контратаки все еще были неуклюжи, как под Смоленском с 30 августа по 8 сентября, они не ослабевали. За три года по май 1944 г. немцы ежемесячно теряли на Восточном фронте в среднем 60 000 человек, и хотя противник нес значительно бόльшие потери, то была страшная статистика. Вот история одного из стольких тысяч немцев – лейтенанта Вальтера Рубарта, погибшего 26 октября в сражении за Минское шоссе под Москвой. За полтора года до того он, тогда еще в чине сержанта, первым пересек Маас. Червячок сомнения закрался в души его товарищей. «Возможно, это лишь “болтовня”, будто враг сокрушен и никогда не оправится, – писал Ханс-Юрген Хартманн. – Ничего не могу с собой поделать – я в полной растерянности. Неужели война действительно полностью закончится до зимы?»

Но самоуверенность Гитлера не поколебалась ни на йоту. Ленинград был окружен, Украина захвачена: обеспечив безопасность флангов, фюрер готов был возобновить натиск на Москву. В речи 2 октября он назвал Московскую кампанию «последней крупной и решающей битвой этого года», которая «сокрушит СССР». Гельмут фон Мольтке писал: «Если мы не добьемся успеха в этом месяце, мы никогда его не добьемся»⁵¹. Но зима была уже слишком близка. Продвижение давалось немцам дорогой ценой: русские выиграли время и успели укрепить свои позиции под Москвой. 29 июля Жуков, самый талантливый из военачальников Сталина, лишился должности главы генерального штаба за то, что настаивал на эвакуации Киева. Затем Жуков был назначен командующим Резервным фронтом, на этом посту быстро показал себя человеком незаменимым, и ему была поручена организация обороны Ленинграда. Теперь Жуков был вызван в Москву и принимал меры для спасения столицы.

Шесть немецких армий – 1,9 млн солдат, 14 000 орудий, тысяча танков, 1390 самолетов – принимали участие в гитлеровской операции Typhoon, «решительном» сражении под Москвой. Вновь германские войска рванулись вперед, и вновь русские понесли тяжелые потери: восемь советских армий отступали, отчаянно обороняясь, многие подразделения были разбиты, еще большее их число оказалось отрезано от основных сил. Майор Иван Шабалин, политрук, пытавшийся вывести множество отбившихся от своих частей солдат из окружения, записывал в дневнике 13 октября, за несколько дней до своей гибели: «Мокро, холодно, мы продвигаемся ужасно медленно – весь транспорт увяз на грязных дорогах… Более 50 машин пришлось оставить на дороге, которая больше похожа на болото, примерно столько же застряло на соседнем поле. В 06:00 немцы открыли огонь – непрерывный обстрел из пушек, мортир и тяжелых пулеметов продолжался весь день… Не помню, когда я в последний раз нормально спал»⁵². 15 октября немецкий стрелок-танкист Карл Фукс торжествовал: «Отныне русское сопротивление будет незначительным. Все, что от нас требуется, – катить вперед… Нашим долгом было сражаться и освободить мир от коммунистической заразы. Однажды, спустя много лет, мир поблагодарит немцев и нашего возлюбленного фюрера за победу здесь, в России»⁵³.

Но грязь, на которую жаловался Иван Шабалин, оказалась врагом скорее немцев, которые хотели побыстрее продвинуться вперед, чем русских, которые должны были удерживать свои позиции. Осенние дожди для России – обычное явление, но, когда этот сезон начался 8 октября 1941 г., командование победоносного вермахта было захвачено врасплох, что странно, ведь многие офицеры уже сражались в России в Первую мировую войну. И все же они не предусмотрели, как скажутся природные условия на мобильности армии в огромной стране, где было так мало дорог – всего 70 000 км асфальта, менее 90 000 км железнодорожных путей. И вдруг танковые колонны остановились, гусеницы танков беспомощно дергались, увязнув в болотах. Давала сбои немецкая система снабжения – погодные условия ухудшались с каждым днем, и все труднее было доставлять провиант и боеприпасы за сотни километров.

А к Москве перебрасывались подкрепления с Дальнего Востока: советский разведчик Рихард Зорге гарантировал Сталину, что японцы не предпримут нападение в Сибири. Дожди усилились, холодало. «Постоянно слякоть и снег, – жаловался немецкий капеллан Эрнст Тевес. – Наши люди страдают, не удается как следует накрыть машины, зимнее обмундирование еще не прибыло. Мы с огромным трудом продвигаемся по непроезжим дорогам»⁵⁴. Солдат Генрих Хаапе слезно описывал трудности с перемещением обоза: «Мы тащили их и подталкивали, лошади напрягались, потели – порой нам от полного изнурения требовался отдых минут на десять, а потом мы вновь принимались за дело, проваливаясь до колен в черную грязь, лишь бы заставить колеса вращаться».