Текст книги "Агата и археолог. Мемуары мужа Агаты Кристи"

В те годы я практиковал католицизм, и когда Барроус, добросовестный священник, согласился отслужить воскресным утром мессу для небольшой индийской христианской общины на станции Ур, я вызвался ему прислуживать. Это была настоящая жертва, потому что воскресенье обещало нам редкий отдых, а нам предстояло встать в половине седьмого и, к всеобщему неодобрению, завести старый шумный «Форд-Ти», чтобы преодолеть на нём две мили до станции, как раз когда наши товарищи наслаждались заслуженным сном. Когда мы добрались до гостиницы, где предполагалось служить мессу, единственным нашим слушателем оказался сторож-магометанин, безупречно приготовивший для нас всё необходимое. Индийские христиане кутили весь предыдущий вечер, все до одного напились в хлам и на службу не явились. Мы отслужили три мессы подряд, а когда закончили, внезапно появились полдюжины человек, грустные и порядком изношенные, и попросили нас начать заново. Барроус, как и следовало ожидать, отказался исполнить их просьбу. Вместо этого он обратился к прибывшим с небольшой речью о том, что Церковь не зря предписывает сначала поститься, а потом уже праздновать. По совпадению, точно такой же принцип проповедовали вавилонские жрецы. Я со своей стороны не смог удержаться и напомнил Барроусу о мусульманине – единственном, кто явился на назначенную нами встречу. Барроус в ответ попросил меня никому не рассказывать о случившемся, и я исполнил его просьбу. Надеюсь, его дух простит меня за то, что я выдал его тайну пятьдесят лет спустя.

Когда я уезжал из Лондона присоединиться к экспедиции в качестве младшего её участника, предполагалось, что я буду работать в качестве помощника широкого профиля, а Вулли займётся моим обучением: у меня не было никакого опыта. Вдобавок подразумевалось, что я стану учить арабский и доведу разговорный язык до приличного уровня. У меня никогда не было особенных способностей к языкам, но я запасся грамматикой Ван Эсса и постоянно носил её в кармане в течение нескольких лет. В итоге я научился сносно говорить и понимать по-арабски, а также устанавливать смысл сказанного с помощью вопросов и ответов. Этот диалектический метод сослужил мне хорошую службу во время войны, когда лучшие знатоки арабского, чем я, терпели неудачу. Кроме этого, в мои обязанности входило ведение платёжной ведомости. Это непростая задача, если учесть количество работавших на нас людей и тот факт, что мы платили им в рупиях и аннах, а складывать их было невероятно сложно. В конце рабочего дня я выполнял функции медика и оказывал помощь рабочим.

Как младшему участнику экспедиции, мне часто поручали показывать нашим гостям раскоп, если в этом возникала необходимость, особенно тем, кто направлялся в Индию. Нам было особенно приятно принимать прославленного миссионера Ван Эсса, автора моего бесценного словаря. Ван Эсс более сорока лет руководил голландской миссией в Басре и многое мог рассказать об этих местах. Он впервые посетил Ур ещё в 1904 году и рассказывал, как турок-комендант сидел в своей палатке, а его подданные после заката упражнялись в стрельбе, используя его как мишень.

Другим известным посетителем, о котором я должен рассказать, была Гертруда Белл, чьё имя столь же часто звучало и почиталось в своё время в арабском мире, как и имя Т. Э. Лоуренса[28]28
  Томас Эдвард Лоуренс, более известный как Лоуренс Аравийский (1888–1935), – британский офицер и путешественник, сыгравший большую роль в Великом арабском восстании 1916–1918 годов.


[Закрыть]. Мы как раз находились в Уре, когда Гертруда сильно подорвала свой политический авторитет. Она проигнорировала слова сэра Арнольда Уилсона, высокого комиссара, предупреждавшего, что в Ираке будут беспорядки. Беспорядки действительно случились, и серьёзные: погибло множество людей, особенно в районе Дивании, где разгромили санитарный поезд. Мы подозревали, что кое-кто из наших рабочих принял активное участие в резне. После этих событий Гертруда направила свои силы на основание музея и на создание в Ираке Службы древностей на постоянной основе. За это Ирак в неоплатном долгу перед Гертрудой Белл, и нужно надеяться, что рано или поздно жители Ирака долг признают. В течение моих двух первых сезонов в Уре Гертруда лично исполняла обязанности директора по древностям и могла по нескольку дней сражаться с Вулли за долю находок. По правилам, находки должны были делиться ровно пополам, но она защищала права Ирака с яростью тигрицы. Гертруда в свои пятьдесят семь оставалась женщиной исключительной энергии. Однажды я сопровождал её в путешествии по Эриду. День был очень жаркий, но ни один из мужчин не решался первым предложить Гертруде перестать ненадолго бродить по пыльному городу и прерваться на ланч.

Возвращаясь из экспедиции в 1926 году, мы с Уитбёрном навестили Гертруду Белл в её небольшом доме в Багдаде, чтобы засвидетельствовать ей своё уважение. Гертруда была рада нас видеть. Она чувствовала себя одиноко и тяжело переносила утрату общественного и политического влияния. Три месяца спустя Гертруда умерла от передозировки снотворного, принятого, как предполагалось, специально. Нам действительно повезло, что мы были знакомы с этой замечательной женщиной, прекрасным знатоком арабского, профессиональным историком и отважной путешественницей, чьи две основные книги, «The Desert and the Sown» («Пустыня и посевные») и «Amurath to Amurath» («От Амурата до Амурата»), до сих пор считаются классикой. Столь же замечательны письма Гертруды Белл, написанные лёгким и приятным слогом, словно они давались ей без труда после долгого дня в дороге. Память об этой великой женщине будет жить вечно как в этой стране, так и во всём мире. Я до сих пор помню время, когда музей в Ираке состоял из одной полки, наполовину уставленной артефактами. Потом Гертруда Белл приобрела кирпичное здание на берегу Тигра, и оно более двадцати лет служило первым археологическим музеем Ирака. Теперь его сменило огромное здание, оснащённое по последней моде, где собрана одна из величайших в истории коллекций древностей Шумера и Месопотамии[29]29
  Новое здание Национальный музей Ирака получил в 1966 году. Во время военных действий в Ираке в 2003 году музей был разграблен мародёрами. Из хранилищ исчезло около 15 000 исторических и археологических реликвий, относящихся к цивилизации шумеров и другим периодам истории Месопотамии.


[Закрыть], и всё это исключительно благодаря Гертруде Белл, к тому же завещавшей деньги на открытие Британской школы археологии Ирака.

Наверное, самая тяжкая экспедиционная обязанность выпадала мне в начале сезона. Я вместе с нашими бригадирами отправлялся на место раскопок заранее. В Уре случаются такие сильные песчаные бури, что одно крыло экспедиционного дома после нашего летнего отсутствия бывало заметено песком по самую крышу, и мы дня по три раскапывали его обратно. Привести дом в порядок было трудоёмкой задачей. Увы, несмотря на суровое и исключительно засушливое лето, поздней осенью нас ожидали ужасные ливни: нас задевал хвост индийского муссона.

На раскопках мы задействовали около двухсот – двухсот пятидесяти человек, иногда больше, иногда меньше. Рабочие трудились от рассвета до заката с получасовым перерывом на завтрак и часовым – на обед и получали за полный день энергичной работы по рупии, что примерно равнялось восемнадцати пенсам. Кроме того, они получали «бакшиш», то есть вознаграждение, за каждую, даже самую незначительную находку в качестве поощрения за внимательность. Каждая бригада состояла из кайловщика, землекопа и четырёх, пяти или даже шести корзинщиков, в зависимости от того, насколько далеко нужно было нести землю. Ещё существовала небольшая бригада человек из восьми, управлявших двумя вагонами на нашей узкоколейке.

Арабские племена были крайне бедны, существовали на грани голодной смерти. От них не приходилось ожидать избыточной энергии, их заставляли работать увещеваниями, похвалой, а порой и страхом увольнения. И всё же работа на раскопках считалась большим благом, все стремились её получить.

Работу требовалось выполнять медленно, но за двенадцать лет наши рабочие переместили сотни тысяч тонн почвы. Они были костяком нашей незаменимой команды, извлекающей историю из-под земли. Рабочими командовал бригадир, пожилой отец семейства Хамуди ибн Шейх Ибрагим из Джераблуса, что на севере Сирии. Перед тем как приехать в Ур, Хамуди много лет работал у Вулли на раскопках Каркемиша. С ним приехали трое сыновей. Я вижу будто сейчас, как наш старый добрый Хамуди, возвышаясь над обрывом, словно гигантский орёл, наставляет и подбадривает рабочих, добиваясь послушания с помощью угроз, ругани и сарказма попеременно.

За четыре или пять лет работы в команде выработался некоторый esprit de corps[30]30
  Командный дух (фр.).


[Закрыть], всегда возникающий, когда люди действуют под грамотным руководством, преследуют общую цель и чувствуют гордость за свою работу. Тем не менее, однажды сознательность рабочих дала сбой. Мы обнаружили захоронение и, опираясь на опыт предыдущих находок, сделали вывод, что найдём на лбу усопшего золотой амулет. Когда землю расчистили, амулета в могиле не оказалось: один из рабочих вытащил его, воспользовавшись моментом. Прикинув в уме, кто из ста семидесяти рабочих мог оказаться вором, мы сошлись во мнении, что любой из ста шестидесяти девяти, но только не рабочий, которого мы прозвали «честный Джон Томас». Тот был точно вне подозрений. Итак, когда наступил очередной день зарплаты, Вулли спросил собравшихся, готовы ли они, когда будут подходить к столу за деньгами, клясться по очереди на Коране, что невиновны. Рабочие в один голос согласились. При процедуре присутствовал начальник полиции из Насирии. Около ста пятидесяти человек друг за другом поклялись в своей невиновности, а когда виновный собирался прикоснуться к книге, все они поднялись, как один, в возмущении, не желая присутствовать при этом страшном клятвопреступлении. Вором оказался «честный Джон Томас». Подобно Яго[31]31
  Яго – персонаж пьесы Уильяма Шекспира «Отелло».


[Закрыть], он годами намеренно создавал себе репутацию честного человека. Будь мы умнее, мы бы вовремя вспомнили Шекспира.

Получив начальные знания, я стал в конце каждого сезона отвечать за упаковку археологических находок. Как правило, получалось не меньше сорока или даже пятидесяти ящиков, причём речь шла об очень больших ящиках, предоставленных нам Королевскими военно-воздушными силами. Упаковка – ответственное и сложное дело, и к тому же очень пыльное. Я должен был сопровождать ящики в их путешествии по железной дороге до самой Басры. Обычно мне нравилось садиться в последний открытый вагон, в самый конец поезда. В Басре я сопровождал драгоценный груз в порт и следил, чтобы он благополучно попал на пароход и отправился в дальний путь в сторону дома.

1930 год, мой пятый и предпоследний сезон в Уре, стал для меня одним из важнейших лет в жизни: именно в этом году я женился.

Агата – тогда её звали Агата Кристи – посетила Багдад весной. Так случилось, что у меня в это время был аппендицит и я не присутствовал на раскопках. Супруги Вулли подружились с Агатой и пригласили её погостить у них осенью, а затем, после сезона, проехать с ними хотя бы часть пути до дома. Они знали её романы и относились к числу её больших почитателей. Когда Агата приехала в гости на раскопки в марте 1930 года, Кэтрин Вулли в своей обычной приказной манере велела мне свозить гостью в Багдад, а заодно показать ей пустыню и некоторые достопримечательности по маршруту. Агата очень беспокоилась из-за этой поездки. Она боялась, что я с большим удовольствием поехал бы домой один и сопровождаю её против своего желания. На самом же деле она с самого начала показалась мне очень приятным человеком, и перспектива совместной поездки меня, наоборот, обрадовала.

Вместе мы отправились в путь и осмотрели руины Ниппура. На нас произвели большое впечатление заброшенность руин, мрачный зиккурат и общая призрачность этого места, одного из самых древних городов Шумера. Мы провели довольно странную ночь в Дивании у офицера полиции Дитчбёрна, который очень грубо высказывался об археологах и явно был недоволен нашим визитом. Затем мы съездили в Наджаф, прекрасный старый город, обнесённый стеной, один из священных городов шиитов. Там нас не пустили в мечеть, но нам удалось увидеть один из последних трамваев, запряжённых лошадьми. Кроме этого случая, я видел такие трамваи всего дважды: один раз в Кью, ещё в детстве, а второй – в Сан-Франциско. Из Наджафа мы на машине поехали в Кербелу, где нам предстояло переночевать, а по пути посетили Ухайдир, прекрасный дворец эпохи Омейядов, так хорошо описанный Гертрудой Белл в книге «Amurath to Amurath». Людям, не привычным к высоте, очень страшно ходить по парапетам этих высоких зубчатых стен, но я провёл Агату за руку по ним по всем, и она доверилась мне без страха.

После осмотра дворца, учитывая дикую дневную жару, мы решили искупаться в солёном озере неподалёку. Там наша машина прочно увязла в песке. Казалось, её не достать никогда. К счастью, нас сопровождал охранник-бедуин, предоставленный нам полицией в Наджафе. Бедуину полагалось помочь нам добраться до Кербелы. Помолившись Аллаху, он отправился в путь за помощью. Ему предстояло пройти сорок миль пешком. Мы приготовились к долгому ожиданию. Помню, меня поразило отсутствие упрёков со стороны Агаты, ведь я недосмотрел за водителем и позволил ему завязнуть в песке. Будь моей спутницей Кэтрин Вулли, так обязательно и случилось бы. Я решил, что она замечательная женщина.

Не прошло и пяти минут после ухода нашего сопровождающего, очень красивого бедуина, облачённого в форму полиции пустыни с длинной развевающейся куфией, как на нашем одиноком пути появился старомодный «Форд-Ти», до отказа набитый пассажирами. «Форд» остановился, все четырнадцать пассажиров вышли оттуда и буквально подняли нашу машину из песка. Можно сказать, с нами случилось небольшое чудо. Благодаря Бога, мы поехали в Кербелу, где переночевали в полицейском участке. Нам выделили две комнатки: одну мне, другую – Агате. Последней моей задачей в этот вечер было сопроводить её в туалет, освещая путь полицейским фонарём. Позавтракали мы в тюрьме, и я помню, как один из полицейских читал нам «Мерцай, мерцай, маленькая звёздочка» по-арабски. Мечеть в Кербеле отличалась особой красотой, с удивительными изразцами незабываемо небесно-голубого цвета. В прекрасном настроении добрались мы до Багдада и остановились в отеле Мод, простенькой, но приятной гостинице.

Мы больше не упоминали о нашей остановке в пустыне на пути в Кербелу, и я, скорее всего, даже не догадывался, что короткая поездка в Багдад приведёт к более долгому союзу длиной без малого пятьдесят лет. По дороге домой мы проделали часть пути вместе на Симплтонском Восточном экспрессе, сначала проводив супругов Вулли до Алеппо и попрощавшись с ними там. Наша поездка на экспрессе «Таурус» в конце марта прошла очень приятно, и во мне укрепилось намерение просить руки Агаты, когда мы доберёмся до дома.

Мы поженились 11 сентября 1930 года.

Глава 3
Ур: раскопки

Самые древние следы жизнедеятельности человека, обнаруженные Вулли в Уре, были найдены на дне огромной вырытой шахты, на глубине пятидесяти футов.

Погружаясь глубже и глубже в недра земли, Вулли миновал один за другим множество культурных слоёв, принадлежащих к разным эпохам, от конца Раннединастического периода, датируемого серединой третьего тысячелетия до н. э., до более ранних периодов, включающих Урук и Джемдет-Наср – времени, когда возникла и развивалась письменность. Ещё глубже он обнаружил слой наносной песчаной глины со вполне ожидаемыми вкраплениями эолового песка, то есть песка, принесённого ветром. Вулли уже случалось находить похожие, но менее глубокие отложения неподалёку, а также приходилось слышать от Уотлина[32]32
  Луи Шарль Уотлин (1874–1934) – французский археолог, специалист по Месопотамии.


[Закрыть] об уровнях паводка, найденных в Кише. Вулли скоро пришёл к выводу, что нашёл нечто значительное.

Он рассказал о своих наблюдениях жене, Кэтрин Вулли, дал ей почитать полевые заметки и спросил ее мнение о находке. Живой ум Кэтрин немедленно подсказал ей желанный ответ: «Это Потоп».

Согласно тексту на одиннадцатой табличке «Эпоса о Гильгамеше», Всемирный потоп затопил и уничтожил человечество. Только одной семье, семье Ут-напиштима, шумерского Ноя, удалось спастись: милосердный Бог помог им избежать гибели и велел захватить с собой по одной мужской и женской особи подходящих видов домашней живности. Так потоп описан в истории Ноя в Книге Бытия. Многие детали, в частности, рассказ о том, как выпускали птиц из Ковчега, достаточно точно повторяли содержание раннего клинописного источника. Напрашивался вывод: древнее предание, происходившее из Месопотамии, сохранилось и через ханаанские памятники попало в древнееврейские тексты Ветхого Завета. Находка пришлась Вулли по душе. Обнаружение правдоподобных следов ветхозаветных событий неминуемо должно было произвести фурор среди читающей Библию общественности, и Вулли, блестящий журналист, преподнёс новости наилучшим образом.

Когда мы спускались на дно глубокого раскопа и оказывались перед стеной Навуходоносора, Вулли говорил нам: «Здесь мы оставляем историю позади. Отдаёте ли вы себе отчёт, что Навуходоносора от потопа отделяет гораздо больший период времени, чем нас – от Навуходоносора?» В пласте наносной породы Вулли обнаружил доисторические захоронения позднего убейдского периода[33]33
  Доисторический период Месопотамии и смежных стран, датирующийся VI – нач. IV тыс. до н. э.


[Закрыть] и предположил, что здесь покоятся останки людей, погибших при потопе. Несколькими футами глубже мы наткнулись на нетронутый грунт, и на нём Вулли заметил первые следы человеческого присутствия в Уре и тростниковые хижины, построенные его первыми обитателями в те времена, когда поселение было ещё не более чем островком среди болот.

Следы потопа, обнаруженные Вулли, оказались отложениями, образовавшимися в конце доисторического периода, называемого убейдским, примерно за 4 тысячи лет до н. э., то есть, слишком рано, чтобы соотнести их с описанным в источниках потопом в Месопотамии. Последний однозначно связывается со временем правителя Шуруппака (Утнапиштима), процветавшего в начале Раннединастического периода, около 2990-х годов до н. э. Следы же того самого потопа были обнаружены на месте самого Шуруппака (Фары) и идентифицированы не только в урском раскопе, на гораздо меньшей глубине, по постройкам из плоско-выпуклого кирпича, но также и в Кише, где этих следов было существенно меньше.

Таким образом, Вулли не в первый раз пришёл к блестящему умозаключению, но немного промахнулся. Вне всякого сомнения, он действительно обнаружил великий потоп – один из многих великих потопов, с незапамятных времён опустошавших Вавилонию. Было бы крайне интересно вернуться к этим слоям и систематически их изучить. Вот задача для будущих исследователей.

Самой значительной находкой Вулли в Уре и второй по древности стало царское кладбище, давшее нам представление о масштабах шумерского богатства. Ничего подобного мы раньше не видели и вряд ли увидим когда-нибудь. Вулли раскопал и описал более двух тысяч захоронений, по большей части относившихся к Раннединастическому периоду, примерно к 2750–2450 годам до н. э. В других захоронениях обнаружили прекрасные образцы искусства эпохи саргонидов, примерно XXIV века до н. э., а кроме того, раскопали серию кирпичных гробниц с ложными сводами времён Третьей династии Ура.

Эти чудесные раскопки самым поразительным образом продемонстрировали сильные и слабые стороны Вулли. Ни тогда, ни сегодня не нашёлся бы другой человек, способный справиться с обработкой такого гигантского потока находок. Хранилище забили под завязку, под нашими кроватями лежали груды золота. Нужно отдать должное уровню безопасности в Ираке в период британского мандата и бдительности нашего славного шейха Муншида из Гази: не произошло ни одного налёта на экспедицию, ни одной попытки ограбления, несмотря на быстро распространившиеся сплетни, что, кроме всего прочего, мы нашли сфинкса из цельного куска золота.

То, как эффективно Вулли руководил этим сложным рабочим процессом, свидетельствует о его прекрасных организаторских способностях. Из двух тысяч могил каждую без исключения нанесли на карту. Делалось это с помощью рулетки и компаса. Во время сильного ветра или песчаной бури снимать показания прибора было непросто: стрелка колебалась и крутилась туда-сюда, как балерина. Вулли предусмотрительно выбрал для границы раскопа такой участок, где стратификация грунта виднелась лучше всего. Здесь с одного взгляда можно было отследить полную последовательность слоёв, составлявших холм. Этот пустырь служил кладбищем в течение трёхсот пятидесяти лет. Вулли особенно радовал тот факт, что поверх всего участка, где располагалось кладбище, проходил нетронутый слой, позволяющий определить, когда именно оно перестало использоваться. Другими словами, всё найденное глубже этого слоя не могло относиться к более позднему времени, чем самые поздние из объектов, найденных в самом слое, а среди таких объектов присутствовали оттиски печатей, хорошо знакомые археологам в Месопотамии.

К сожалению, Вулли часто судил предвзято. Он был полон решимости доказать, что наши находки древнее всех найденных ранее. В частности, он был уверен, что цивилизация в Месопотамии зародилась раньше, чем в Египте, и это неверное суждение ввело в заблуждение самого Вулли и некоторых его коллег. Вулли предпочитал действовать в одиночку и не любил просить совета, особенно в ситуации, когда ему уже удалось выстроить удовлетворительную, с его точки зрения, хронологию. Он пришел к выводу, что самыми поздними объектами, найденными в слое, ограничивающем царское кладбище сверху, были оттиски времён Первой династии Ура, приблизительно датированные примерно 3100 годом до н. э. Здесь Вулли ошибался: некоторые из оттисков относились к эпохе саргонидов, то есть были явно не древнее 2400 года до н. э. Слой, расположенный ниже кладбища, он тоже отнёс к более древнему периоду, чем следовало это сделать, исходя из данных. Более того, оттиски, найденные на большей глубине, чем кладбище, и таким образом относящиеся к более раннему периоду, несомненно, не старше, чем период, известный как первый Раннединастический. Царские захоронения можно с уверенностью отнести ко второму и третьему Раннединастическим периодам, а некоторые из них ещё позднее. Сейчас считается, что большая часть царских захоронений относится к периоду между 2750 и 2500 годами до н. э., а многие могилы простолюдинов при этом века на два моложе.

Египет был основной проблемой Вулли, уводившей его от истины. Сейчас мы не можем согласиться с оценкой, приведённой им в «Уре халдеев»: «И когда Египет действительно пробудился, <…> наступление новой эры ознаменовалось для него освоением идей и образцов более древней и высшей цивилизации, достигшей расцвета в низовьях Евфрата. <…> Именно у шумерийцев следует искать истоки искусства и мировоззрения египтян»[34]34
  Цит. по: Вулли Л. Ур халдеев. Издательство Восточной литературы, 1961.


[Закрыть].

Для этой довольно существенной ошибки Вулли есть оправдание: в его время датировка древних оттисков только зарождалась. Собственно, именно данные, собранные Вулли, позволили поставить хронологические исследования на научные рельсы. Бессмертной заслугой Вулли остаётся письменная и графическая регистрация находок, позволившая подвести достоверную основу под вавилонскую хронологию третьего тысячелетия до н. э. В действительности обе цивилизации, египетская и шумерская, развивались более или менее pari passu[35]35
  Наравне (лат.).


[Закрыть], в ногу, что и показали находки Вулли.

Царское кладбище в разгар раскопок являло собой ошеломляющее зрелище. Когда мы раскопали одну из царских гробниц, содержавшую не менее семидесяти четырёх человек, заживо погребённых на дне глубокой царской шахты, нам показалось, что мы видим перед собой золотой ковёр. Этот ковёр украшали головные уборы придворных дам в виде буковых листьев, а засыпан он был серебряными арфами и лирами, до самого последнего момента игравшими погребальную музыку.

Несправедливо выбрать из множества разнообразных находок, сделанных на царском кладбище, самые, на мой взгляд, важные и замечательные, а прочие обойти вниманием. Но всё-таки, мне кажется, следует в особенном порядке упомянуть самое первое из найденных в Уре сокровищ – находку 1926 года, знаменитый золотой кинжал, превосходно сохранившийся в своих ножнах с плетёным узором, с изысканной рукоятью из лазурита, украшенной золотыми заклёпками. Никто до нас не находил ничего подобного, и известный археолог де Мекенем[36]36
  Роланд де Мекенем (1877–1957) – французский археолог, принимавший участие в раскопках Сузы в Иране.


[Закрыть] ошибочно заключил, что кинжал имеет нешумерское происхождение, а сделали его наверняка в эпоху Итальянского Возрождения. В гробницах нашли неожиданно большое количество лазурита, указывавшего на торговые связи с далёкими месторождениями в Бадахшане, на территории современного Афганистана. Не исключено, что для удовлетворения потребности Шумера в лазурите пришлось истощить лучшие жилы месторождений, ведь нигде больше этот минерал не находили в таких количествах. Многие золотые сосуды, названные критиками примитивными, были на самом деле изысканными произведениями искусства, изящными и прочными, как лучшее серебро времён королевы Анны. Например, прекрасно сохранившаяся маленькая серебряная лампа в форме рифлёной чаши – настоящий шедевр.

Не меньше удивляли музыкальные инструменты с бычьими и оленьими головами. Ящик, покрытый мозаикой из перламутра и лазурита и названный Вулли «королевским штандартом», являлся, как мне кажется, резонатором лиры. Поражал воображение головной убор царицы Шубад (Пу-аби). В гробнице Шубад нашли золотые ленты и сотни великолепных бусин из сердолика и лазурита, украшавшие когда-то её причёску. Почётное место среди находок занимает роскошное изделие из электрума[37]37
  Электрум – сплав золота и серебра.


[Закрыть] – кованый парик с чеканкой, принадлежавший принцу Мес-калам-дугу. По краю парика располагался ряд отверстий, предназначенных для крепления кожаного подшлемника, а ещё два отверстия были сделаны на месте ушей. Нельзя не упомянуть и прекрасного маленького онагра, то есть дикого осла, выполненного из золота. Он украшал ярёмное дышло, найденное на одной из колесниц в могильной шахте. Этот список можно продолжать бесконечно. Разнообразие и количество найденных предметов свидетельствует об активных торговых связях с Анатолией и Ираном, а в особенности – с Сузианой и Эламом. Недавно стало очевидным, что некоторые из каменных сосудов с высокой вероятностью доставили аж из Кермана – региона на юге центральной части Ирана. Удивительная свобода перемещений и широта торговых сетей, характеризующие третий Раннединастический период, продолжали постепенно развиваться из века в век.

Царское кладбище также стало свидетелем значительного развития архитектуры: об этом свидетельствует каменная кладка с использованием ложных сводов и увенчанная куполом гробница принцессы. Для поддержки купола использовался, возможно, впервые в истории, рудиментарный парус[38]38
  Парус – архитектурный элемент, часть купольной конструкции.


[Закрыть]. Из всех исследователей именно Вулли внёс наибольший вклад в историю и археологию Раннединастического периода.

С открытием царского кладбища мир впервые узнал о впечатляющих масштабах человеческих жертвоприношений в Шумере. Чтобы сопроводить правителя на тот свет, массово умерщвлялись придворные. Больше всего эта традиция напоминает индийский обряд сати. Столь дорогостоящий и расточительный ритуал, требующий навеки закапывать в землю массу драгоценностей, просуществовал недолго: слишком уж много человеческих жизней – особенно женских, так как большую часть жертв составляли именно женщины, – и слишком много сокровищ тратилось зря. Эта древняя традиция упоминалась в вавилонских письменных источниках, когда подобный вид погребения давно уже вышел из практики. До нас дошёл отрывок песни на смерть легендарного царя Гильгамеша. Он, согласно клинописному тексту, отправился на тот свет в окружении слуг, дословно – «всех тех, кто лежит вместе с ним».

Над окружающей Ур равниной возвышается ступенчатая храмовая башня, зиккурат, как возвышался он здесь с момента своей постройки в 2100 году до н. э. С этим зданием, имевшим изначально более семидесяти футов в вышину, не сравнится ни один зиккурат Месопотамии. Зиккурат Ура отличают насыщенный красный цвет, не имеющая аналогов композиция кирпичной кладки и великолепно продуманная архитектура всего комплекса с его тремя лестницами по сто ступеней каждая. Когда здание только появилось из-под земли, оно поражало красотой, величественным силуэтом, лёгкими изгибами фасадов, не имеющих ни одной прямой линии. Увы, с тех пор оно начало разрушаться, а реконструкцию выполнили неудачно. На каждом из обожжённых кирпичей, составлявших это огромное здание, отпечатали имя Ур-Намму, основателя Третьей династии Ура. Восстановив Ур и сделав его столицей Шумера, Ур-Намму превратил древний город из сырцового кирпича в город из кирпича обожжённого, подобно Августу, переодевшему Рим из кирпича в мрамор.

Башню, поднимавшуюся тремя ярусами, когда-то увенчивало небольшое святилище, где разворачивались таинственные церемонии. Из источников следует, что даже в более поздние времена, при Геродоте, в V веке до н. э., на вершине вавилонского зиккурата находилось святилище и ложе. На ложе царь, олицетворяющий бога, вступал в связь с богиней. Этот обряд, как мы можем предположить, способствовал плодородности земли. Такой же обряд существовал и во времена Третьей династии Ура. До нас дошли данные о священной брачной церемонии того периода. После торжественного церемониала и следующего за ним банкета царь предавался любви с женщиной – жрицей, олицетворявшей богиню. Иногда это могла быть дочь царя, иногда сестра. Церемония сопровождалась гимнами откровеннейшего содержания, восхвалявшими женские половые органы.

Ур-Намму правил в течение восемнадцати лет. Взойдя на трон в 2150 году до н. э., он объединил земли, ограниченные низовьями Тигра и Евфрата, в Шумерскую империю. Чтобы защитить город, Ур-Намму построил огромный вал толщиной в семьдесят футов, огораживающий пространство в три четверти мили длиной и в полмили шириной.

Самыми значимыми достижениями Ур-Намму стали учреждение постоянного правительства и, главное, постройка сети каналов для обеспечения водой Ура и других городов, оказавшихся под его управлением. Орошение, несомненно, требовалось для лучшего урожая зерновых, в том числе льна, необходимого и царской семье, и подданным.

Раскопки в Уре продолжительностью в двенадцать сезонов внесли непревзойдённый вклад в копилку знаний об археологии и архитектуре одного из великих городов Шумера и Вавилонии. Дополнительную ценность раскопкам придаёт количество найденных исторических документов. Благодаря им древние памятники говорят громким и ясным голосом, и прозаичные археологические находки превращаются в поэму.

Например, мы узнали, что сын основателя зиккурата, Шульги, царствовавший сорок восемь лет и украсивший творение своего отца, был музыкантом и играл на восьми инструментах, в том числе на тридцатиструнной лире со звукоподражательным именем Ур-Забаба. Судя по найденным источникам, первые двадцать восемь лет царствования этого царя-музыканта не ознаменовались никакими свершениями. Впрочем, в его распоряжении имелось весьма толковое правительство. Затем Шульги, очевидно, начал посвящать музыкальным занятиям меньше времени и стал в высшей степени успешным правителем, чья власть простиралась далеко за пределы Ура, до самого Ирана. Шульги можно, наверное, сравнить с музыкантом Падеревским, начавшим с карьеры известного пианиста, а в итоге ставшим премьер-министром своей страны.