Текст книги "Про папу"

– Дорогой герр, проводите меня до Белграда.

Я с утра переделал кучу дел и теперь собираюсь зайти в магазин. Как-то инстинктивно остановился, увидев эту фигурку, подходящую то к одному прохожему, то к другому. Те улыбаются, машут руками, показывая разные направления, и идут мимо. Все спешат, рабочее утро рабочей недели.

Но эта старушка – не такая, как все. И дело даже не в том, что до ближайшего места, откуда могут ходить международные автобусы, не менее четверти часа на метро.

По тому, как подчеркнуто аккуратно застегнута легкая куртка, а главное – по кожаным туфелькам, не новым совсем, но с совершенно несбитой подошвой, догадываюсь, что старушка из приюта.

– Проводите меня до остановки, там ходят автобусы. Мне нужно к сыну.

Все понятно. Старушка убежала из приюта. Где-то мечутся сейчас работники социальных служб на служебных машинах, поставив в известность полицию, скорую и, наверное, даже пожарную бригаду.

– Как вы попали сюда, где вы живете?

Старушка нетерпеливо вздыхает.

– Я же сказала, у меня в Белграде сын. Мы гуляли, потом я села в автобус и приехала сюда. Теперь не могу найти остановку, чтобы поехать обратно. Помогите мне, пожалуйста.

И тогда я впервые за все 15 лет жизни в Германии набрал телефон полиции. Мне ответил вежливый, подчеркнуто спокойный голос.

– Полиция Гамбурга слушает.

– Я только что встретил пожилую женщину с признаками болезни Альцгеймера. Видимо, она ушла из дома престарелых. Она бесцельно ходит по району и готова выйти на проезжую часть… Нет, я не знаю, как называется эта улица… Секунду.

– Подождите меня здесь, – говорю старушке.

Забегаю с телефоном у уха в ближайшее кафе, распихиваю очередь, пробираясь к кассе, на моем лице выражение типа «пожар».

– Я вызываю полицию, быстро сориентируйте меня по месту.

Оторопевшая продавщица отбарабанивает адрес кафе. Я выбегаю на улицу. А вот и старушка, гладит бордюрный камень и ласково с ним разговаривает. Удивленно поднимает глаза на меня.

– Что вам нужно?

– Сейчас подъедет полиция и поможет нам. Я подожду с вами.

Это была ошибка. При слове «полиция» старушка возмущенно подрагивает ртом.

– Зачем полиция? Они сейчас начнут писать много бумаги. Отойдите от меня!

– Ой, смотрите, что это?

Показываю одной рукой в направлении подальше от велосипедной дорожки, а другой незаметно придерживаю старушку за рукав, именно так, как делают это сопровождающие. Старушка рефлекторно следует за мной.

– Смотрите, какое дерево! А в Белграде есть деревья?

– Да. Мне нужно в Белград. Проводите меня до остановки.

Но где же полиция? Со времени моего звонка проходит двадцать минут. Снова набираю телефон. Снова тот же вежливый, вселяющий уверенность голос.

– Да, мы в курсе, сейчас у нас много работы, но скоро к вам подойдут, адрес записан.

Пока я звонил, старушка исчезла. Да она убегает от меня! Встала по другую сторону клумбы. Не смотрит на меня, отвернулась. Спряталась, значит.

– Оставьте меня в покое, уходите отсюда.

Лицо старушки становится злым и неприятным. Я вдруг увидел, какой она была лет сорок назад. Любая эмоция даже одуванчик очеловечивала бы, если б он умел улыбаться. Или злиться, не важно.

Ну что ты смотришь так? Ты могла меня когда-то понянчить, между прочим. А я бы прятался от тебя. За клумбой.

– Сейчас подойдет хороший человек, и он поможет вам добраться туда, куда вы хотите.

– Да. Спасибо. Мне очень нужно в Белград. У меня там сын.

Прошло уже сорок минут. Снова набираю номер 110.

– Послушайте, я не могу здесь стоять целый час. Я легко одет, и старушка становится агрессивной.

В голосе полицейского появляются нотки сочувствия.

– Мы делаем все, что возможно, подождите еще немного, и ситуация разрешится.

Да, Германия очень изменилась за последние пять лет.

Старушка подходит к женщине на остановке, видимо, спрашивает, какой автобус идет на Белград. Потом видит меня, лицо ее искажается.

– Помогите мне, этот страшный человек меня преследует.

Лицо ее собеседницы, полной женщины в розовом плаще, каменеет от ужаса.

– Не волнуйтесь, я уже вызвал полицию, эта женщина потерялась.

– Я не потерялась! Я живу у сына! Оставьте меня в покое.

Злость – это тоже энергия. Старушка неожиданно бодро направляется прямо на проезжую часть. Хватаю ее за рукав, она вскрикивает. Люди на остановке начинают всерьез волноваться.

– Я вызвал полицию, я работник по уходу за больными, бетроер.

– Оставьте меня в покое, помогите же мне!

Сейчас мне, кажется, наваляют по шее. Вон мужиков сколько. Но они отворачиваются. Чтобы успокоить прохожих, достаю телефон при них.

– Полиция Гамбурга слушает.

– Вы уверены, что вы полиция Гамбурга?

– Да.

– А вот я – нет, похоже, я в Белграде!

– Прекратите хулиганить.

– Это я, человек, который вызвал наряд полиции и вместо этого вынужденный, не имея на это прав, сопровождать женщину, потерявшую ориентацию, которую, видимо, уже разыскивают.

– Ах да. Полиция Гамбурга приносит свои извинения, у нас сейчас очень много вызовов.

Старушка между тем тихонько направляется вдоль по улице, воровато оглядываясь на меня. Улыбается. Перехитрила.

– В таком случае адрес кафе уже неактуален. Я следую за ней вдоль по улице.

– По какой конкретно улице вы идете?

– Откуда я знаю, какая это улица? По широкой, красивой улице идем.

Кладу трубку. Так… турецкие забегаловки, здание супермаркета «Аркаден», спускаемся в подземный переход.

– Не преследуйте меня! Уходите!

– Я просто иду в ту же сторону, что и вы, всего вам хорошего.

Машу рукой на прощание, старушка облегченно улыбается и машет мне тоже.

Иду. За ней. Есть варианты?

Старушка неожиданно заходит в открывшуюся дверь офисного здания.

Это была стратегическая ошибка. Снова набираю полицию. Прошло более полутора часов. Время надо наполнять событиями, тогда оно летит незаметно, так, кажется?

– Полиция Гамбурга…

– Она зашла в проектное бюро. Там нельзя жить, и я сильно сомневаюсь, что она там работает.

На другом конце провода я явственно слышу смешок. Им весело!

– К сожалению, свободных работников в нашем распоряжении все еще нет. Полиция Гамбурга благодарит вас за содействие.

Такие благодарности весят столько же, сколько утренние извинения за вечернее говно.

Но… вдалеке, на другой стороне улицы, я вижу неспешно передвигающуюся сквозь толпу фуражку, надетую на голову, и пистолет, натянутый на зад.

Галопом несусь туда.

Полицейскому скучно. Утро, весна. Нагретый солнышком пистолет нежно греет ягодицу. Это же так приятно и спокойно, когда ты всем нужен, а тебе никто. Какие старушки, какое бюро… может быть, она там живет? Нет? Ну, пойдемте посмотрим.

Как только мы подходим к дверям, они открываются, и из подъезда выглядывает лукавая мордочка старушки. Обхитрила старого корейца, кажется.

– А вот и она! – говорит полицейский тоном, каким Дед Мороз представляет Снегурочку на утренниках.

Охамел ты. Это я тут Дед Мороз, и это моя Снегурочка. Я снова набираю номер полиции.

– Полиция Гамб…

– Я сам нашел полицейского.

Отдаю телефон найденышу. Тот с явной неохотой его берет.

– Да. Дежурный Якобс. Действительно, потерявшая ориентацию дама. Да. Жду.

Я забираю телефон. Ну все, фамилию назвал, теперь не отмажется.

– Всего хорошего.

– И вам хорошего утра.

Утра! День уже. Старушка готова заплакать, полицейский явно старается писать бумаги. Она смотрит на меня со страхом и ненавистью, тыча в меня маленьким, хрупким пальчиком. Но я помню ее выражение лица, когда она подошла ко мне в это утро. И вот та ласковая, добрая, чья-то потерявшая разум мама улыбается мне сейчас.

Когда-нибудь, видимо уже совсем скоро, они встретятся, эти две старушки. И тогда утренняя объяснит нынешней, что я не хотел ей зла.

…Смотрю, как по солнечному апрельскому асфальту от меня неспешно удаляются две фигуры. Одна грузная, важная, в фуражке с высокой тульей, и рядом маленькая, готовая уже исчезнуть с земли фигурка в серой шапочке, что-то жалобно бубнящая на ходу.

Куда они идут сейчас? Конечно, в Белград, подумал я и улыбнулся.

Прекрасный город, наверное. Название какое, послушайте – Бел-л-лград…

18 марта 2017 г.

Однажды умные цивилизованные люди – которые дарили подарки детям, наряжали для них елку на Новый год, принимали гостей, заботились о родных, любили Баха, Моцарта, хорошее вино и свежее пиво – собрали других таких же людей и стали притеснять их, унижать, а после и попросту жечь огнем и травить газом. Насмерть. Живьем.

Они были немцами? Да фиг там. Они были нами. Ужас и трагедия холокоста не в том, что «эти изверги-немцы». Это вина не отдельного народа – это позор и вина всего человечества.

В нас сидит зверь. И не благородный, красивый зверь. Животное. Жестокое, себялюбивое, которое всегда право и – что бы ни сделало – в любом случае себя оправдает.

И как только окружающая среда перестанет этому противостоять или, напротив, начнет потворствовать, оно выйдет наружу и, нацепив на свою немытую, уродливую голову корону, одарит нас своими милостями. И мы примем эти подарки из его грязных лап – чувство превосходства, забвение боли и стыда.

Вина немцев за холокост – вина всех людей на земле. Вчера евреи, сегодня кто? Либералы, тупые американцы, ватники, узкоглазые, быдло, зомби, хохлы?

Дай волю животным, сидящим в нас, и всё повторится.

19 марта 2017 г.

Купил папе в Гамбурге зимнюю шапку. Именно такую, как он хотел, чтобы из кролика.

Когда выбирал, думал: так, эта не пойдет, на горшок похожа. Эта девчачья какая-то, носить не будет. О, вот, как у летчика! Развернул ее – мягкая и пушистая. Ушки у папы мерзнуть не будут. И носить будет с удовольствием – вот, скажут все, настоящий летчик пошел.

Я понял, зачем люди заводят себе детей. Чтобы когда-нибудь не остаться сиротами.

3 апреля 2017 г.

Что мы знаем о любви? Я вот не знаю ничего. Она будто ветер, не видно его, не слышно, ощущается кожей и шорохом травы, но ведь это не он сам.

Ты просыпаешься с ощущением, что у тебя есть что-то хорошее сегодня, и тут же вспоминаешь, что есть на земле этот человек.

Это первый лист пролетевший. Это шорох тонкой травы. И однажды ты почувствуешь его кожей. Может, еще до того, как между вами что-то произойдет.

Вы знаете, как на фото определить, любят ли друг друга люди или просто встали обнявшись? Не смотрите на лица и сплетенные руки – смотрите на тела. Любящие обязательно их сблизят. И чем больше расстояние между телами, тем дальше друг от друга эти люди и в пространстве любви.

Сперва исчезает расстояние, потом и одежда, ближе, ближе, в одно.

Желание дополниться этим человеком, стать более совершенным собой. Отдать и взять все, и так по кругу, по нарастающей.

Трагедия отношений – когда один отдается, а другой – когда как. Недодает. Утаивает. Бывает – и просто не имеет.

Бывает, когда ты весь – открытая ладонь, а там – камень. Ты всем сердцем, бьющимся через кожу, – а там битое стекло и едкая жидкость. Проест, прожжет насквозь… Друзья и близкие будут смотреть на тебя с сожалением, но помочь не смогут, ты весь – там.

Однажды наступает опустошение. И ты уходишь. Потому что нельзя причинить добро. Любовь нельзя навязать.

Я могу над многим смеяться, улыбаться многим бедам. Но не этой. Потому что теперь нужно пережить, переплавить, отрезать те части души, которые пропитались насквозь этим человеком. А если отдался весь – пусть нарастет у тебя новая душа. Медленно, но вырастет опять, обязательно, как на выжженной, пропитанной горькой солью земле появится свежий росток и потянется вверх, к солнцу, за ласковым ветром.

Пусть буду я лист, ты трава. И теплый ветер, дающий нам жизнь.

14 апреля 2017 г.

Странно, что спустя уже несколько лет после ухода матери я совсем по ней не скучаю. Даже не замечаю ее отсутствия. Мне все кажется, что мы вот только что пообщались, минуты три назад. Причем пообщались, как всегда, как-то не очень, даже осадок остался…

Мать приходит ко мне в разном возрасте: то молодой красивой женщиной, то уже полной и седой, то и вовсе почти старушкой. Смотря о чем мы с ней говорим. Общаемся мы без слов, как две собаки. Вернее – как кошка с собакой, мы с мамой были очень разные, даже при внешнем сходстве.

Но все-таки она приходит ко мне. Каждый день.

И чем в более старшем она возрасте, тем меньше хочется спорить и ссориться. И мне. И ей.

* * *

– Там точные копии знаменитых актрис, королей, спортсменов. Там есть Мохаммед Али и Софи Лорен. Они как настоящие, ноготь в ноготь. От живого человека не отличишь. Здорово было бы все это увидеть. Я где-то встречала альбом с фотографиями, там была целая композиция, будто сидят на стульях артисты, у кого чашка кофе в руке, кто-то туфелькой играет…

Мама моет посуду, я сижу за ее спиной на ковре и слушаю. Мне девять лет, может быть, десять.

– Ой, а где этот альбом?

– Я не знаю, давно это было, может быть, в каком-то из журналов.

Сижу пораженный. Как это нельзя статую отличить от живого человека? Вот я бы точно отличие нашел.

Так я впервые услышал о мадам Тюссо.

– Мама, как жаль, что мы не можем туда с тобой сходить…

– Кто знает, вырастешь, будешь путешествовать, окажешься и за границей, увидишь все сам.

Ну, это фантастика, конечно. За границу один, без мамы…

Я перерыл все подборки журналов в доме. Больше всего досталось маминой коллекции журналов «Советский экран». Но я не нашел там ничего. Более того, я стал забегать из школы в книжный магазин и рылся там в вечных завалах иностранной литературы: вдруг мелькнет заветный журнал, где изображены восковые статуи, в точности похожие на людей…

Я даже решился и спросил у продавщицы, похожей на молодую корову в белой завивке: «А у вас есть альбом с работами мадам Тюссо?» Та, посмотрев поверх моей головы и не то презрительно, не то брезгливо скривив ярко накрашенные губы, покачала головой. И мне стало жутко обидно, я, как и мадам Тюссо, были для нее, в принципе, одинаковы – Тюссо пустой звук, похожий на рыбу, а я – пустое место, не человек, никто совсем. Ха, был бы я старше лет на двадцать, ты бы мне, тетка, с радостным криком весь магазин перерыла, из Москвы выписала альбом этот. Но тогда я еще об этом не знал…

С тех пор прошло много лет. Я побывал на разных выставках восковых фигур, впечатление было скорее неприятное – не люблю, когда мертвое притворяется живым.

Но детский голосок внутри моей души всегда повторял: «Это ведь не Тюссо. Там волшебство. Там куклы живые и теплые. И добрые, конечно. Иначе разве они бы маме понравились?»

Так и осталось словосочетание «музей мадам Тюссо» паролем, кодовым словом, тайным знаком, открывающим бархатно-парчовые двери в мир, залитый звездным и лунным светом, где живут добрые таинственные существа, похожие на людей, но все же не люди.

И вот спустя какие-то тридцать пять лет пробила половина двенадцатого на позолоченных часах амстердамской ратуши. И я иду в сторону настоящего музея мадам Тюссо. Конечно, он на красочной площади – дворец с золотисто-красным убранством входа, именно таким я его представлял, и очередь у кассы для почтеннейшей публики, и вот, вот, вот… Мой девятилетний мальчик дождался, пробили часы!

…И было не важно, что прототипы большинства фигур были мне незнакомы, а те, что были знакомы, живыми не выглядели вовсе. Подсвеченные яркими софитами, они не выглядели даже восковыми, а напоминали обычные манекены. Я спокойно потрогал руку Анджелины Джоли – твердый, холодный пластик на ощупь. Хорошо сделанный манекен…

Кругом были толпы туристов, все время фотографирующихся с фигурами, но ощущение сказки не покидало меня, ведь я снова был девятилетним мальчиком, сидящим на ковре в далекой Караганде моего детства, только теперь я рассказывал маме, как оно здесь, в Амстердаме, на самом деле. В музее мадам Тюссо, в котором мама так хотела побывать, но даже не мечтала об этом.

Я вырос, и это чудо, и я здесь совсем не по путевке «Спутника». Я уже скоро двадцать лет гражданин объединенной Европы, думаю и говорю на странном чужом языке, и даже вот эти голландцы меня понимают… Я написал две книги и снимаюсь в кино.

Ты можешь в это поверить? Я – нет. На самом деле мне девять лет. И я сижу на ковре. И мама, которой уже давно нет, вот она, молодая и веселая, рядом. Так что же невероятней теперь, где воспоминания, где мечта, а где явь?

Выходил из музея я уже немного другим. Мальчик во мне уже исполнил свою мечту.

На выходе в лавке сувениров я купил маленькую туфельку на память… В нашем доме в Симферополе есть мамин угол. Там стоят статуэтки, которые любила она, и висят на стенке смешные картинки и фотографии. Я принесу эту туфельку туда.

5 мая 2017 г.

Запах лаванды люблю. И запах мокрого камня.

А еще, когда вечереет, запах ветра, скользящего прямо над кончиками травы.

Когда я возвращаюсь домой, всегда прохожу через небольшое старинное кладбище, давно уже превратившееся в зеленый парк.

Здесь свесили и переплели лапы замершие деревья, мягким ковром лежит молодая трава, а в конце весны здесь много маленьких светлых цветов, похожих на детские панамки. Здесь тихо, спокойно и хорошо. Тут гуляют влюбленные и рядом играет малышня. Иногда на поляне прямо возле могил затевают борьбу полуголые, коричневые, веселые болгары, приехавшие в Германию недавно, не знающие языка и развлекающиеся как могут.

И тут же, рядом, старые темные камни с именами и надписями. «Эльза», «Генрих», «Мария», «С любовью», «Маме четверых детей с благодарностью», «Помним и любим», «С 1880 по 1903 год работал главным врачом…». И над всем этим – детский смех, шелест травы, и изредка голос дальнего церковного колокола разливается в теплом вечернем воздухе чем-то золотисто-молочным, похожим на округлый морской камешек с желтыми искрами на боку.

И мне кажется это правильным. Чтобы кладбища не выносились куда-то за город, где они никому не нужны и лишь бы с глаз долой, нате вам жухлых цветов, нате выцветших под дождями страшненьких лент, только б не вспоминать. А чтобы превращалось кладбище со временем в красивый парк. И чтоб белозубые болгары боролись на поляне.

10 мая 2017 г.

Самое главное, когда приходишь в гости к людям, у которых есть дети, уделить внимание им, детям. Те ждут гостей иногда даже больше своих пап и мам, а им в лучшем случае кивнут. И платья нового не заметят, и значка, и рисунка на ладошке. Это неправильно.

Пока взрослые возились с сосисками, ребрами и луком, готовя солянку, мы с шестилетней Лизой, надевшей новое платье с желтыми цветами, играли в шарики, потом в смешные картинки, а потом устроили индейскую охоту на бизонов. Я был конем, а бизоном – кот Микки. Вернувшись в детскую с добычей, сварили бизоний суп с котом.

Британский толстяк Микки не был против, ему все равно, где лежать – на диване или в кастрюле, лишь бы пузо чесали. Положили его на самое дно, добавили бульонный кубик, посолили, добавили пластмассовых овощей и стали ждать, пока сварится.

Смотрели на огонь и болтали.

– Лиза, ты что больше всего любишь?

– Я люблю ножку.

– Ну, значит, ножки твои, а мне уши.

Кот-бизон охренел от таких разговоров и выпрыгнул, расплескав невидимую воду по полу.

– Держи, держи его!

– Мама, у нас мясо убежало из супа!

Микки поймали и стали его есть, я чесал ему ушки, а Лиза лапы. Микки сообразил, что быть съеденным не так уж плохо, и перестал удирать. А потом я подумал, наверное, это не очень педагогично. Но зато весело и никто не в обиде, а что еще нужно для счастья.

16 мая 2017 г.

Папа решил, что ксендзы меня сманили и я решил его бросить пропадать в Крыму одного, променяв на немецкую колбасу.

Вот знаешь человека почти пятьдесят лет, и он тебе после всего такое выдает. Причем даже не выдает. Просто боится, это видно и чувствуется.

Только в начале мая разрешение на жительство и работу наконец-то стало готово, но надо теперь его еще получить, а это отдельная песня.

Нужны деньги. Каким только мытьем и катаньем я не стяжал эти деньги. Настяжал на первое время, но нужно их тоже еще успеть получить. Необходимо подготовить все бумаги. Готовлю. Нужно подлечиться – здесь это бесплатно, в Крыму я последние штаны продам за те же зубы. Вопрос двух-трех недель, не больше, а это сэкономит нам с папой кучу денег, хлопот и нервов.

Но папу бросили. Забыли в детском саду. Всех забрали, а он сидит, надев ботинки уже, стараясь тем самым приблизить долгожданный приход родителей. А их все нет и нет. За окном темнеет.

Я показываю ему его новую куртку, она дышит и не пропускает ветер и сырость. Подбрасываю в воздух две пары новых ботинок. Трясу перед экраном шикарной сковородой, которую взял на распродаже, и рассказываю, как мы будем на ней жарить картошку и вообще все что хочешь.

Папа не жалуется. Только вздыхает и смотрит грустными испуганными глазами с экрана скайпа.

Терпеть, отец самурая.