Текст книги "Музыкальные диверсанты"

Из жизни «русского Пьеро»

Зимой 1943 года заграничная «одиссея» Вертинского закончилась – он прибыл в Москву.

Но по стечению обстоятельств на Белорусском вокзале его никто не встретил.

Тогда артист набрал номер друга юности, режиссера Александра Разумного. Трубку взял его сын Владимир. Он все сразу понял и, страшно возбужденный неожиданным звонком своего кумира, помчался на вокзал.

А. Н. Вертинский (1889–1957). На фото автограф пианисту Григорию Ротту, с которым артист выступал незадолго до возвращения на родину

Он доставил Александра Николаевича в свою квартиру в Благовещенском переулке. Отогревшись и выпив чаю, гость сел за рояль и вдохновенно запел. Не прошло и десяти минут, как в дверь постучали.

Это была соседка, дочь репрессированного военного.

– Володя, я прошу вас, не заводите так громко пластинки Вертинского.

Мололи что…

А тем временем Александр Николаевич продолжал петь, и в доме вспыхивали окна. Люди не понимали, откуда вдруг так сильно и мощно раздается этот запрещенный голос.

Час спустя в дверь снова постучали. Правда, на этот раз не столь деликатно. Володя открыл. В квартиру вошли несколько человек в форме и вежливо попросили артиста:

– Собирайтесь, товарищ Вертинский, машина вас ждет.

Шансонье отвезли прямиком на Лубянку… Только не в здание бывшего страхового общества «Россия», а по соседнему адресу… в гостиницу «Метрополь», где по личному распоряжению Сталина для него был выделен номер. Он прожил в отеле до 1946 года, пока не получил квартиру в доме № 12 по улице Горького (как называлась тогда Тверская).

Кстати, с его переездом связана еще одна байка.

Когда живший этажом ниже видный ученый узнал, что над ним поселится известный певец, то решил, что его размеренной и спокойной жизни настал конец. Начнутся репетиции, вечеринки…

Однако миновал месяц, другой, третий… А из квартиры нового жильца – ни звука. Через полгода академик с артистом столкнулись в дверях подъезда, и ученый муж поделился с Вертинским былыми страхами. Выслушав его, Александр Николаевич сказал: «Напрасно вы переживали, голубчик! Я уже лет тридцать рта бесплатно не открываю!»

А вот второй рассказ Марианны Александровны Вертинской:

На Родине отец с головой окунулся в работу: снимался в кино, концертировал, записывал пластинки. В редкий свободный день в его квартире на Тверской, случалось, раздавался телефонный звонок. Без дальнейших расспросов он надевал свой фрак, вызывал аккомпаниатора и спускался вниз, где его уже ждала машина.

А. Н. Вертинский после возвращения в СССР

Пять минут спустя автомобиль въезжал в Кремль. Александра Николаевича и его аккомпаниатора проводили в просторный зал к роялю.

Напротив импровизированной эстрады стоял стол, сервированный на одну персону: фрукты, сырная нарезка, бутылка красного вина «Киндзмараули» и коробка папирос «Герцеговина флор».

Неслышно из портьеры в помещение входил Он.

Легким кивкам приветствовал артиста и коротко взмахивал рукой: начинайте!

«Я пел все, что хотел, – вспоминал Александр Николаевич. – Обычно это продолжалось час, редко полтора. Сталин сидел, пил вино и задумчиво слушал. Потом, не прощаясь, уходил. Денег за эти концерты я никогда не получал, но к праздникам неизвестный адресат порой присылал мне дорогие подарки: рояль, шикарный патефон, сервиз…»

Еще две интересные зарисовки о «русском Пьеро» были озвучены в программе радио «Свобода» под названием «Галич у микрофона» самим Александром Аркадьевичем:

Сижу это я как-то в ресторане ВТО, заказал, разумеется, большой джентльменский набор, не могу, признаюсь, при случае отказать себе в удовольствии погурманствовать. Сижу себе, водочку попиваю, икорочкой заедаю, паровой осетринкой закусываю, как говорится, кум королю и благодетель кабатчику. Официанты вокруг меня кордебалетом вьются, в глаза заглядывают, знают, поднимусь – никого не обижу, каюсь, любил я в молодости покупечествоватъ. Но только я за десерт принялся, слышу: «Разрешите?» Поднимаю глаза от тарелки, батюшки-светы, собственной персоной Вертинский! «Сделайте, – говорю, – одолжение, Александр Николаич, милости прошу!» Садится это он против меня, легоньким кивочком подзывает к себе официанта, доживал там еще со старых времен старичок Гордеич, продувной такой старикашка, но в своем деле мастер непревзойденный, и ласковенько эдак заказывает ему: «Принеси-ка мне, милейший, стаканчик чайку, а к чайку, если возможно, один бисквит». У Гордеича аж лысина взопрела от удивления: от заказов таких, видно, с самой октябрьской заварушки отвык, да и на кухне, надо думать, про чай думать забыли, его, чаек этот, там, наверное, и заваривать-то давным-давно разучились. Но глазу нашего Гордеича был цепкий, он серьезного клиента за версту чувствовал, удивиться-то старый удивился, а исполнять побежал на полусогнутых, сразу учуял, хитрец, что здесь шутки плохи.

И ведь, можете себе представить, как по щучьему велению, и чай нашелся, и бисквит выискался.

Пока мне счет принесли, пока я по-царски расплачивался, выкушал это мой визави свой чаек, бисквитиком побаловался, крошечки в ладошку смахнул, в рот опрокинул и тоже за-кошелечком тянется. Отсчитывает Гордеичу ровно по счету – пятьдесят две копейки медной мелочью, добавляет три копейки на чай и поднимается: «Благодарю, любезнейший!», а потом ко мне: «Прошу извинить за беспокойство». И топ-топ на выход.

Программка А. Вертинского. 1940

Должен сказать, сцена получилась гоголевская: замер наш Гордеич в одной руке с моими червонцами, а в другой с мелочью Вертинского, глядит вслед гостю, а в глазах его восторг и восхищение неописуемое. «Саша, – спрашивает, – да кто же это может быть такой?» – «Что же ты, Гордеич, – стыжу я его, – Вертинского не узнал?»

Тот еще пуще загорелся, хоть святого с него пиши, и шепчет в полной прострации: «Сразу барина видать!»

А. Н. Вертинский беседует с тенором И. С. Козловским. Середина 1950-х

Второй случай, о котором рассказал Галич, датируется началом пятидесятых:

Я работал тогда на киностудии «Ленфильм», делал сценарий, а у Вертинского были концерты. Он выступал в саду «Аквариум»». <…> Мы решили не сидеть в номере, а пойти поужинать в «Европейскую». Летом ресторан работает на крыше, и туда ходят с удовольствием ленинградцы. Я не знаю, как сейчас, но в мое время, – я уже говорю, в мое время, как говорят старики, – так вот, в мое время это было довольно любимым местом ленинградцев. И вот мы пошли с Александром Николаевичем поужинать. Мы сидели вдвоем за столиком, и вдруг к нам подбежала какая-то необыкновенно восторженная, сильно в годах уже дама, сказала: «Боже мой,

Александр Николаевич Вертинский!»

Он встал, я, естественно, встал следом за ним (он был человеком чрезвычайно воспитанным и галантным) и сказал:

«Ради бога, прошу вас, садитесь к нам»».

Александр Вертинский в парижском ресторане с Иваном Мозжухиным. 1932

Она сказала: «Нет, нет, тому нас большая компания, просто я увидела вас. Я была, конечно, на вашем концерте, но я не рискнула зайти к вам за кулисы, а здесь я воспользовалась таким радостным случаем и просто хотела сказать вам, как мы счастливы, что вы вернулись на Родину».

Александр Николаевич повторил: «Прошу вас, посидите с нами, хотя бы несколько минут». Она сказала: «Нет, нет, я очень тороплюсь. Я просто хочу, чтоб вы знали, каким счастьем было для нас, когда мы получали пластинки с вашими песнями, с вашими или песнями Лещенко…» Вдруг я увидел, как лицо Александра Николаевича окаменело. Он сказал: «Простите, я не понял вторую фамилию, которую вы только что назвали». Дама повторила: «Лещенко».

«Простите, но я не знаю такого. Среди моих друзей в эмиграции были Бунин, Шаляпин, Рахманинов, Дягилев, Стравинский. У меня не было такого ни знакомого, ни друга по фамилии Лещенко».

Дама отошла. Александр Николаевич был человеком с юмором, но иногда он его терял, когда его творчество воспринималось как творчество ресторанное – под водочку, под селедочку, под расстегайчик, под пьяные слезы и тоску по Родине. Он считал, что делает дело куда как более важное, и думаю, что он был прав.

В 1951 году за роль в фильме «Заговор обреченных» Вертинский получил Сталинскую премию. В это же время он сочинил и напел на пластинку песню, очень непохожую на все, что было у него раньше. Начиналась она так: «Чуть седой, как серебряный тополь, он стоит, принимая парад, / Сколько стоил ему Севастополь, / Сколько стоил ему Сталинград…»

Говорят, что генералиссимус, услышав оду, сказал: «Это написал честный человек, но петь со сцены ее не стоит…»

Он и не стремился. Публика жаждала старых хитов и валом валила на концерты репатрианта. Конкурентов на советской эстраде у Вертинского практически не было. Зато на эмигрантской сцене их было хоть отбавляй. Особенным антагонизмом отличались его отношения с любимцем последнего императора Юрием Морфесси, которому (неслыханное для Вертинского дело!) он даже посвятил целую главу в своих мемуарах. Однажды в Париже два артиста чуть не подрались в русском кабаре, выясняя, кто же из них «номер один» для публики. Но спор был напрасным. Слишком не похожи они были ни внешне, ни по репертуару, ни по отношению к себе и окружающему миру.

Судьба соперника – лучшее тому подтверждение.

Глава 5
Баян русской песни

 
«Пусть свободно, что угодно
Про меня твердит молва.
Злое слово мне не ново,
Все на свете трын-трава…»
 

Из репертуара Ю. Морфесси

Царский любимец

Сегодня имя Юрия Спиридоновича Морфесси[16]16
  Судьбе Ю. С. Морфесси и его коллег на императорских подмостках посвящена книга «Звезды царской эстрады» (М. Кравчинский, М. Близнюк. ДЕКОМ, 2011).


[Закрыть] помнят немногие. Меж тем до эмиграции певец по праву занимал положение одного из эстрадных премьеров, которого поклонники и журналисты называли не иначе, как «Баян русской песни» или «Князь песни цыганской».

Морфесси происходил из семьи греков, что ближе к концу XIX века перебрались в Одессу. С восьми лет Юра пел в церковном хоре и очень быстро понял, что желает в жизни только одного – выйти на профессиональную сцену.

«Грек, по происхождению, черноволосый и черноглазый красавец, он прекрасно знал свои достоинства и держал себя на сцене ‘’кумиром’’.

Да и в жизни он ‘’играл’’ эту роль: входил ли он в парикмахерскую, подзывал ли извозчика, давал ли в ресторане швейцару на чай – каждый жест его был величавым жестом аристократа… из провинциальной оперетты.

И дамы критического возраста млели, а гимназистки и старые девы визжали у рампы».

А. Г. Алексеев, «Серьезное и смешное»

Сказано – сделано: в 1910-е имя певца Морфесси становится широко известным по всей России. Он живет в Петербурге, в шикарной квартире только что построенного дома № 67 по Каменноостровскому проспекту, где ему прислуживает личный камердинер-лилипут, с которым Морфесси забавы ради любит прогуляться по Невскому в одинаковой одежде. Певец владеет рестораном «Уголок» на Итальянской, средний счет в котором превышает годовую зарплату рабочего. Морфесси вхож в круги высшей знати и миллионеров, а череда его романов неустанно привлекает внимание газетчиков.

Жени Мильтен – возлюбленная Морфесси

Еще бы, ведь сама шансонетка Жени Мильтен покончила жизнь самоубийством, узнав о его измене. Ужасно конечно, но… Именно после этого трагического случая Морфесси получает главную роль в оперетте с интригующим названием «Пожиратель дам».

Он дружит и выступает на одной сцене с блестящим певцом и одним из первых русских авиаторов Николаем Северским. Кутит на пару с земляком и звездой оперетты Михаилом Вавичем. О них говорят: «Родились в Одессе Вавич и Морфесси». Общается с эстрадной примадонной Анастасией Вяльцевой, которая, несмотря на протесты царской семьи (из-за ее крестьянского происхождения), связала свою жизнь с одним из блестящих офицеров двора Василием Викторовичем Бискупским. О нем мы еще вспомним.

Юрий Морфесси и его верный друг, камердинер-лилипут Николай Сурин любили забавы ради пройтись по Невскому проспекту в одинаковых нарядах. Публика, как вспоминают, при виде знаменитой парочки впадала в неистовство. После эмиграции Морфесси их пути разошлись, и дальнейшая судьба Н. Сурина остается неизвестной. Эти кадры сделаны в Петрограде, предположительно зимой 1918 года в ателье «отца российского фоторепортажа», знаменитого Карла Булла.

Они стали последними снимками певца в Петербурге, вскоре он отправился на Юг Империи, а затем – в эмиграцию.

Публикуется впервые

Слава о певческих талантах Морфесси была столь велика, что летом 1914 года его пригласили выступить перед самим императором Николаем II на яхте «Полярная звезда». После концерта певцу был пожалован царский подарок – бриллиантовые запонки в форме двуглавого орла.

Революцию Морфесси не принял и в 1918 году отбыл на Юг России. В Одессе маэстро открыл шикарное кабаре, о котором с восторгом вспоминал в мемуарах Леонид Утесов. Но уже осенью 1920 года, потеряв все имущество, артист спешно эвакуировался в Константинополь. Позабыв о шикарных залах дворянских собраний, он пел в шантанах и ярмарочных балаганах и ресторанах.

Куда приводят мечты

В начале двадцатых Юрий Спиридонович оседает в Париже, выступает в русских кабаре, изредка дает сольные концерты и записывает в Варшаве в 1928 году серию пластинок.

Объявление из эмигрантской газеты «Возрождение». 1934

С начала тридцатых все чаще появляется в Белграде. Традиции и культура Югославии казались гораздо ближе тоскующему по России певцу. К тому же здесь он встретил свою позднюю любовь – Валентину Лозовскую, девушку яркую и необычную, воевавшую в годы Гражданской войны в Белой армии, выдающуюся спортсменку и автомобильную гонщицу. Но счастье оказалось недолгим: вскоре молодая женщина оставила стареющего певца, предпочтя ему богатого югослава.

Последнее сольное выступление Морфесси в Париже состоялось 9 июня 1939 года в отеле «Наполеон». А три месяца спустя разразилась Вторая мировая война.

В ресторане «Кунак» Юрий Морфесси (на переднем плане справа) не только пел сам, но и был ответственным за артистическую программу

Если одни эмигранты участвовали в движении Сопротивления и поднимали вместе с поляками Варшавское восстание, другие, напротив, формировали различные союзы, дивизии и полки, которые были призваны противостоять Красной армии. Таких организаций было довольно много*.

Назову несколько самых крупных и известных: Русская освободительная армия (РОА) и Комитет освобождения народов России (КОНР) генерала Власова, Казачий стан полковника Павлова, дивизия «Руссланд» генерала Смысловского, 29-я и 30-я гренадерские дивизии СС (Первая и Вторая русские армии), 1-я Русская национальная армия, батальон Муравьева, 1-я Русская национальная бригада СС «Дружина», Русская народная национальная армия, полк СС «Варяг», полк СС «Десна», русский личный состав в дивизии СС «Шарлемань», русский личный состав в дивизии СС «Дирлевангер», отряд Зуева и, наконец, одно из старейших объединений – Русский охранный корпус (РОК). Его марш, сочиненный неким П. Бориным, звучал так:

 
В час борьбы, забывши раны,
Строй сомкнули в поле бранном
Белых армий ветераны
В Русском корпусе охранном.
К ним слетелось дружным роем
Поколенье молодое.
Всех сроднило крепким строем
Знамя Родины седое.
 
 
В бой идти средь грозной бури,
Русь от зла освобождая,
Видеть свет родной лазури —
Цель заветная, святая.
Успокоится стихия:
Тьму пробьет источник света,
Будет новая Россия
Правдой Божией согрета!
 

РОК был создан в Югославии генералом Скородумовым вскоре после оккупации страны немцами. Основными членами организации стали белые офицеры. Чаще всего корпусников использовали для охранных целей, но в 1944 году им пришлось принимать участие и в боях с югославскими партизанами и регулярными частями Советской армии. Впоследствии Русский корпус стал частью армии Власова.

По сообщению издававшегося в Нью-Йорке журнала Союза чинов Русского корпуса, «во время II Великой войны Юрий Морфесси служил в Русском корпусе в качестве артиста группы «К.д. Ф.” (“Крафт дурх Фрейде” – “Сила через радость”. – М. К). Эта группа ездила в расположение наших полков. Нахождение Морфесси в рядах корпуса было, несомненно,

В последние годы появляются данные о том, что якобы от 1 до 1,5 миллиона русских воевали на стороне немцев. Однако В. Р. Мединский в исследовании «Война. Мифы СССР. 1939–1945» приводит иную статистику – не более 300 тысяч человек. по патриотическим побуждениям», – пишет Николай Протопопов в статье «Непримиримый певец» [13] (Здесь и далее цит. по кн. М. Кравчинский. «Звезды царской эстрады»),

О встречах с Юрием Спиридоновичем в Югославии накануне и во время Второй мировой войны вспоминает на страницах книги «Вне Родины» член Русского корпуса Константин Синькевич:

«В ресторане “Башта Београд” <…> перед самой войной играл русский оркестр и выступал Юрий Морфесси. Ему в то время было уже немало лет, наверное, за шестьдесят, но он еще сохранял свой красивый, сильный баритон и свою неподражаемую манеру исполнения русских песен и цыганских романсов. Мы, студенты, стремились попасть в ресторан, но это было совсем непростым делом: ресторан был не из дешевых, а у студентов, как известно, всегда дыра в кармане. И все же мы находили выход: собравшись компанией в пять-шесть человек, выкладывали на стол все, что у кого было. Если набиралась хотя бы десятка – можно было идти! Чашечка кофе стоила один динар, литр самого дешевого вина – четыре динара, и еще оставался динар или два, чтобы дать официанту на чай. Мы с наслаждением слушали Морфесси, но на оркестр, как было принято, уже ничего не жертвовали. Юрий Спиридонович понимал, что мы народ безденежный, и махал рукой сборщику, чтобы тот проходил мимо нашего стола не задерживаясь. И все же такие “вылеты” производились нечасто. Все песенки Морфесси были хороши, но особенно мне запомнилась одна, “Куколки”:

 
Ах, как я жил! Красиво жил!
Почти две жизни прожил.
Я жизнь на жизнь помножил
И ноль в итоге получил.
Ай-ай-ай, куколки, где вы теперь?
Ой-ой-ой, мамочки, люблю, поверь.
 
 
За нитку дернешь лишь, она уже, глядишь,
Качает головой, потом рукой.
Когда б Господь меня сподобил
Еще две жизни пережить,
Я б точно так их прожил
И продолжал бы водку пить…
 

При словах “качает головой” Морфесси двигал голову влево и вправо, пользуясь мускулами шеи, но выглядело так, будто двигала головой кукла. На это надо было особое умение, у него это получалось здорово. При словах “потом рукой” он поднимал руку на манер робота. А при последней фразе в подобающих случаях вставлял имя какого-нибудь присутствующего тут видного лица. Получалось “… и продолжал бы с генералом (командиром, Иваном Ивановичем и т. д.) водку пить”…»

Прошло время, и, к своему удивлению, однажды Синькевич встретил Морфесси в расположении Русского корпуса:

«К своему немалому удивлению, в одну из своих поездок в штаб, куда я из нашей окраины добирался верхом на лошади, встретил Юрия Морфесси. В белом халате, полный достоинства, он служил санитаром в батальонном лазарете. Понятно, его приняли в Корпус, чтобы дать возможность знаменитому певцу, оставшемуся на склоне лет без заработка и теплого угла, провести тяжелое военное время в относительном покое.

<…> Морфесси, полный, крупный человек высокого роста, пил сравнительно мало, но вообще выказывал невероятную стойкость и способность поглощать спиртное в огромных количествах, без всякого видимого ущерба. Он, кажется, никогда не пил рюмками, а только стаканами, зато никогда не курил. Происходя из одесских греков, он полностью воспринял русскую культуру, был образован, остроумен и всегда оставался душой общества».

Сложно сказать, по каким причинам Юрий Морфесси стал членом артистической группы «Сила через радость», а не «Веселый бункер», которая, судя по прессе, была основной пропагандистской силой РОКа. В нее входили добрые друзья нашего «Баяна», в частности куплетист Сергей Франк, который еще мелькнет на этих страницах.

Видимо, для пожилого артиста переносить напряженный график выступлений (а «Веселый бункер» наматывал ежедневно десятки километров) было уже не по силам.

В своих воспоминаниях «Так было» служивший в Русском корпусе Анатолий Максимов [14] пишет о жизни при штабе корпуса:

«Время от времени, с пятницы на субботу, устраивались вечера-концерты, на которых присутствовали белградские дамы, корпусные и немецкие офицеры.

Реклама выступлений Ю. Морфесси и других русских артистов из газеты «Новое слово». Берлин, 1943. Следует отметить, что кроме Морфесси частыми гостями в военном Берлине были знаменитые басы Дмитрий Смирнов и Константин Садко, хор Бориса Ледковского, да и многие другие артисты

Гвоздем этих концертов было выступление Морфесси <…> и других звезд Белграда. Говорили, что шампанское лилось рекой».

Виталий Бардадым приводит рассказ пианиста Евгения Комарова [14]:

«В последний раз я виделся с Юрием Спиридоновичем на встрече нового, 1943 года, у меня дома (в Белграде. – М. К.). <…> Было тяжелое время оккупации, но моя жена <…> с большими трудностями наготовила прекрасных вещей. <…> Морфесси пел и плакал. Он очень страдал на чужбине… Потом война его забросила куда-то…»

Доподлинно известно, что Морфесси частенько наезжал в Берлин, где жила его супруга певица Ада Морелли. Осенью 1943 года в берлинской газете «Новое слово» было помещено объявление о «розысках Юрия Морфесси и Пашки Троицкого» для работы в ресторане «Медведь». Состоялся ли ангажемент, неясно. Но наверняка известно, что летом 1943 года в сопровождении хора под управлением Александра Шевченко наш герой осуществил ряд записей для германской фирмы «Полидор». И об этом мы чуть позже поговорим подробнее.

А пока вернемся к одиссее «Баяна русской песни». Известно, что в годы войны он по нескольку раз посещал Прагу, Варшаву и столицы других оккупированных нацистами государств.

О пребывании исполнителя в Праге весной 1944 года вспоминает в своих мемуарах «То, что вспоминается» Николай Андреев:

«В начале 1944 года <…> был устроен грандиозный концерт. Меня поразила публика. Присутствовали, конечно, гестаповцы и всякие официальные немецкие лица, но их было немного, а примерно тысячи две слушателей были все сплошь русские. <…> Выступал Печковский, знаменитая певица Варвара Королева… Но больше всего поразил Юрий Морфесси. Он всего за несколько дней до концерта приехал из Берлина и в парикмахерском салоне Васильева громогласно рассказывал, как бомбят Берлин и как он оттуда бежал: “Берлина больше нет”. Даже Васильев вполголоса сказал ему: “Может быть, лучше не говорить такие слова, а то очень многие немцы понимают по-русски”.

Морфесси – знаменитый бас, у него есть и свои песенки, цыганские песенки Морфесси, а в тот раз он вдруг спел “Шумел, горел пожар московский” – довольно неожиданный выбор, – и, когда он спел слова “Зачем я шел к тебе, Россия, Европу всю держа в руке”, зал просто ахнул: это была полная аналогия с тем, что сделал Гитлер – попер на Россию, держа всю Европу в руке. Кто-то рядом со мной обернулся и говорит: “Это что, намек?” По-видимому, не один он так понял пение Морфесси, поняло и гестапо.

В салоне Васильева передавали шепотом новости: Морфесси предложили немедленно уехать в Австрию, в Вену, а Вену в тот момент страшно бомбили. Он там не погиб, но это была явная месть гестапо за неуместный выбор песни».

Схожие впечатления находим и в работе И. Инова «Литературно-театральная, концертная деятельность беженцев-россиян в Чехословакии» [17]:

«Концерт Ю. Морфесси кончился для артиста плачевно. С большим подъемом и соответствующей жестикуляцией спел он песню “Зачем я шел к тебе Россия, Европу всю держа в руке?” На следующий день двое сотрудников гестапо подняли перепуганного Морфесси с постели и доставили его в агентство Бориса Тихановича.

К счастью Борису Ивановичу удалось убедить гестаповцев в том, что Морфесси пел якобы старинную русскую песню и поэтому ни о какой идеологической провокации не может быть и речи. Это избавило певца от ареста. Гестапо ограничилось тем, что посадило Морфесси и его подругу в поезд и выслало в Вену».

Юрий Морфесси. Эстония, 1930-е. Публикуется впервые

А вот что вспоминала в неопубликованных мемуарах певица Женя Шевченко, чей отец был одним из чинов армии Власова: «Однажды на гастроли (в Прагу) приехал легендарный Юрий Морфесси. <…> Он вышел на сцену в русском костюме: малиновая косоворотка, широкие штаны и сафьяновые сапоги. Голос был уже, разумеется, не тот, что раньше, когда имя Морфесси гремело в России и Франции, но мастерство осталось прежним. Остался прежним и его чарующий, “со слезой”, бархатный баритон. Боже, как пел этот мастер!»

О встречах с Морфесси упоминает в своих мемуарах «Начало конца» и глава русской секции «Винеты» Альбов, позднее служивший в Русской освободительной армии (РОА), где помимо прочего отвечал и за культурно-развлекательную работу. Среди выступавших он называет и Морфесси, откликнувшегося, как он пишет, «с большим удовольствием». По информации, обнаруженной историком М. И. Близнюком, весной 1945 года певец выступил перед генералом Власовым и его ближайшими сподвижниками. Случилось это в ставке последнего, возглавлявшего военно-воздушные силы КОНР, в тихом, уютном курортном Мариенбаде, куда генералы заехали по пути из Берлина в Карлсбад (по-чешски Karlovy Vary) и где к февралю 1945-го уже проживал Морфесси с Адой Морелли. Борис Плющов в своей книге «Генерал Мальцев» так вспоминает об этом:

«…Виктор Иванович представил гостям певца Юрия Морфесси и его супругу Аду Морелли и попросил их порадовать гостей прекрасным пением. Ада Морелли исполнила несколько популярных цыганских романсов, а Юрий Морфесси спел с большим чувством “Чубчик”, “Фонарики”, “Замело тебя снегом, Россия”, “Молись, кунак” и несколько арий из опереток. Гости были в восторге и наградили артистов громкими аплодисментами».