Текст книги "Искушение"

– О чем, Ковалев? Твоя служба только начинается. Думают за тебя командиры, а твоя задача – слушаться и исполнять. Ну, о чем может думать матрос срочной службы, а? Баран, твою мать!

– Так точно, – Вадим был готов согласиться с чем угодно, лишь бы проверяющий не обратил внимания на стоявший позади него предмет. – Просто уезжать отсюда не хочется, вот я и торможу потихоньку.

– Понравилось, что ли? – старшина еле заметно улыбнулся и по-отечески толкнул курсанта в грудь, отчего тот, запнувшись о собственный рундук, упал на паркет. Вдохновленный приливом незатейливого остроумия, старшина не обратил ни малейшего внимания на то, о что запнулся матрос, а продолжил наслаждаться возможностью смешить окружающих. – Ладно уж, захочешь настоящей мужской любви и ласки – приезжай обратно. Тут с тобой этот… как его… контракт заключат. Будешь сверхсрочную тянуть – на радость командирам – а они тебя будут любить: любить по-настоящему, каждый день и во все места, как говорится.

       Рота грохнула дружным смехом. Вадим, быстро поднявшись, занял свое место в строю и, чтобы доставить удовольствие невнимательному, но явно гордящемуся своей шуткой, годку, принял участие во всеобщем ржании. Старослужащий шутник пару раз примял ботинком раскрытый Коринский мешок и пошел дальше по строю. Ковалев известным уже способом вернул имущество товарищу, и на душе у него отлегло. Никаких вопросов по данному инциденту Сашка впоследствии не задавал.

       Сразу по приезду на Мурманский вокзал, Вадим отлучился якобы в туалет, а сам отправился в помещение с автоматическими камерами хранения и спрятал пакет со свертком в единственную свободную ячейку. Ну а потом старшина второй статьи Рыжий разрешил матросу Ковалеву «позвонить маме». Мамой оказался его старый приятель по учебе, в свое время успешно откосивший от службы. На следующий день сверток лежал в двухстах километрах от вокзала, в квартире бывшего сокурсника Ковалева, знающего о содержимом со слов самого Вадима, как о каком-то «специальном капкане». Также, по его совету и во избежание возможной травмы, сокурсник уяснил, что пакет лучше не открывать до приезда самого владельца. Пистолет так и пролежал в нижнем ящике письменного стола, весь этот срок.

       Через месяц Вадим приехал на выходные домой и перепрятал сокровище в отцовский гараж, упаковав его дополнительно в пластиковую коробку от медикаментов. Теперь оставалось найти надежного и в то же время незнакомого покупателя, способного заплатить за оружие серьезные деньги. И, желательно, подальше от дома. Идеальным вариантом виделась ему сделка, совершенная здесь – в Мурманске, с каким-нибудь солидным предпринимателем. «А может, и коллекционер какой-нибудь заинтересуется: вещь-то редкая… хотя, конечно, для традиционной охоты явно неподходящая…»

       XIII

       Климат Кольского полуострова нельзя назвать экстремальным. Местные погодные условия вполне приемлемы для проживания: зимой столбик термометра достаточно редко опускается ниже отметки в двадцать градусов, отсутствуют какие-либо предпосылки для землетрясений и глобальных наводнений. Летом в лесах полно ягод и грибов, а в водоемах все еще водится рыба, в том числе и красная. Причины, по которым северный народ стремится покинуть этот край – другие. Две из них: затяжная полярная ночь и абсурдно короткое лето. Подавляющее большинство уехавших из Мурманской области, сделали свой выбор именно в силу этих двух причин. В дополнение к основным, то есть финансовым, проблемам, конечно. Ведь реальных доплат к заработку, позволяющих иметь преимущества перед южанами, северяне после перестройки не получали.

       Уехать с севера хотели практически все, и Вадим не был исключением. Лично он желал покинуть этот край сразу же по возвращении со службы, а приезжать сюда разве что на неделю в году – для того, чтобы всякий раз убеждаться в правильности сделанного однажды выбора.

       Киев. Да, именно Киев притягивал Ковалева своим непостижимым содержанием. Вадим представлял себя живущим недалеко от Крещатика. Он видел и понимал этот город не так, как видят его миллионы украинцев. И любил его по-особому: так любят чужую жену, не отвечающую взаимностью. Знал, что никогда и никому не смог бы объяснить свое отношение к этому городу. Был уверен, что не придется жить в Киеве никогда, но не верил даже самому себе.

       В первой половине августа Сергею Торшину вручили телеграмму, из текста которой следовало, что в субботу, 21 августа, поездом Киев-Мурманск, к нему приезжает Светлана Кожевникова. Одна.

       Чем меньше времени оставалось до ее приезда, тем труднее было Вадиму подготовиться к встрече. Он не мог даже представить себе, каким образом все будет происходить. Встретить ее на вокзале с букетом цветов было красиво, но ведь предстояло сказать что-то после слова «Здравствуй» – и сделать это надлежало именно ему. Завести банальную беседу о погоде он не смог бы, даже учитывая их близкие отношения той самой киевской ночью.

       Пистолет Ковалев продал толстому, плохо говорящему по-русски, азербайджанцу за тысячу долларов, четыреста из которых оказались фальшивыми. Сто долларов пришлось отдать молодому и занудливому менту, трущемуся с менялами. Пятьсот долларов рублями для матроса срочной службы – сумма гигантская, на Светлану должно было хватить сполна. Все необходимое, включая дорогие по матросским меркам – ликер и конфеты – уже хранилось в однокомнатной квартире временно отсутствующего мурманского товарища. Командир роты заверил Ковалева в том, что в увольнение отпустит. Даже гражданская одежда, столь необходимая в городе, была подобрана Вадимом с особой тщательностью. До странной встречи оставался один день.

       Лет за шесть до службы ученик седьмого класса Вадик Ковалев, уже имел опыт общения с девушкой по имени Светлана. Было это зимой. После школы Вадик возвращался домой. Пройдя привычным маршрутом до больницы, он не стал обходить здание со двора, а решил скатиться с ледяной горки прямо до своей улицы. Поднявшись к вершине склона, школьник чуть наклонился вперед и поехал на ногах. Не преодолев и половины пути, однако достаточно разогнавшись, Вадик не удержал равновесие и, зачем-то выпрямившись, развернулся спиной вперед и со всего маху ударился затылком о ледяное покрытие. Открыв глаза, мальчик увидел заботливое и удивительно красивое лицо молодой женщины. Вадик лежал на каком-то диване в незнакомой, хорошо обставленной комнате. Черные вьющиеся волосы склонившейся над ним Светы (именно так представилась девушка) приятно щекотали лоб и отвратительно пахли чем-то медицинским. Света работала медсестрой в больнице.

       Оказалось, что после падения на горке, Вадик встал и отправился на чужую улицу, зашел в подъезд чужого дома, поднялся на третий этаж и позвонил в квартиру № 31. Дверь квартиры открыла Света и, увидев на площадке мальчика с отсутствующим взглядом, разбитой губой и кровотечением в области затылка, оказала ему первую медицинскую помощь. Сознание вернулось к Вадику часа через два после падения, настоятельные рекомендации Светы о необходимости визита к врачу, он отклонил сразу же. Дома и в школе никого ни во что не посвятил, и Свету попросил никому ничего не рассказывать.

       На следующее утро Вадика вызвали в медкабинет и дали направление в детскую поликлинику, а ребята из класса стали дразнить его психом. Света своего слова не сдержала. Почему он вспомнил об этой дурацкой истории сейчас, на Мурманском вокзале – Вадим не знал.

       Поезд с грохотом и шипением остановился, а перрон портового города вмиг заполнился мешками и чемоданами прибывших пассажиров. Из десятого вагона вышла ослепительной красоты женщина в красном распахнутом плаще и короткой белой юбке…

       Волосы. Год назад в Киеве Вадик познакомился с женщиной, имевшей хоть и довольно длинную, но все же стрижку, со слегка подкрашенными кончиками волос. Сейчас на перрон сходила брюнетка с роскошной вьющейся шевелюрой, похожей на ту, что была у обманщицы Светы из школьного детства. Вадима немного насторожило странное совпадение, однако вид ничего не подозревающей пока киевлянки был настолько притягивающим, что Ковалев, подняв над толпой букет белых роз, громко крикнул:

– Светлана!

       Существует много точек зрения о содержании такого понятия, как любовь. Самые разные словари предлагают вниманию свои дефиниции, а многие писатели и поэты считают любовь основным, а иногда и единственным инструментом, для создания ярких и незабываемых произведений.

       Нет, не бывает любви явной и объяснимой – это единственное, что можно сказать о ней уверенно. Иногда, кажется даже, что ее вообще не бывает. Но она есть, есть: неявная и необъяснимая. Сколько романов выстрадано, сколько полотен написано, сколько жизней отдано, за право испытывать чувство безысходности и растерянности! За право говорить о том, о чем говорить невозможно.

       21 августа 1993 года на перроне Мурманского железнодорожного вокзала Светлана и Вадим испытали именно то, о чем сказано выше. Испытали как раз в тот момент, когда Светлана поймала взгляд Вадима своими зелеными и вспыхнувшими от удивления, глазами. Разорванная когда-то цепь снова замкнулась, и по ней с огромной скоростью понеслась сказочная энергия. Мы нарочно не станем сравнивать её с электричеством, поскольку физика в таких ситуациях совершенно неприменима – истинные отношения между мужчиной и женщиной не поддаются изучению и кодификации. В следующее мгновение Вадим крикнул: «Здравствуй, Светлана!».

       Светлана закинула на плечо небольшую кожаную сумку, легко спрыгнула со ступеньки вагона и подбежала к стоявшему неподвижно Ковалеву:

– Привет, Вадик! Ты один здесь? И ты меня встречаешь? Я тебя ни о чем не буду больше спрашивать… ну, ты же понимаешь все и сам, наверное. У меня там дома Миша с подругой моей остался,… а ты чего здесь, холодно же на Севере… Вадик, я тебя люблю очень. Господи, как все хорошо! Давай не пойдем никуда, а?

– Свет, да ты что? Это ж вокзал. Поедем сейчас, тут квартира есть недалеко. Ты есть хочешь?

– Я тебя хочу…. Прости, конечно.

– Свет, прекрати, в самом-то деле. Сейчас на такси поедем. Блин, ты красивая такая… Светочка, милая моя, а ты чего не писала-то мне?

– Куда тебе писать-то? Ты же уехал – и поминай, как звали. Я ведь сюда ехала не к тебе… господи, что я говорю-то? Ты, конечно, больше меня об этом знаешь. Ты меня простишь?

– Да ко мне ты ехала, ко мне. Не к кому тебе больше ездить, девочка моя. Садись, давай в машину, живо.

       Увольнение закончилось два часа назад. Вечерняя поверка выявила отсутствие в расположении части матроса Ковалева. Вадим даже не думал об этом. Они со Светланой лежали в постели и смотрели в глаза друг другу. За те несколько часов, что провели они в квартире его знакомого, никто не задавал никаких вопросов, не были обсуждены никакие новости. Красивая бутылка с ликером так и осталась непочатой, коробка с конфетами – тоже. Вадим и Света просто были вместе. И им было удивительно хорошо.

       XIV

       Вся ночь с 21 по 22 августа, была впереди. Не вернуться в часть хотя бы на утреннее построение, было нельзя. Обессилевший от объятий Вадим заговорил первым:

– Света! Расскажи мне про своего сына.

– А что ты хочешь узнать, миленький? А ты вообще – любишь детей? Не хочешь – можешь не отвечать.

– Я не буду пока отвечать. Ты мне просто расскажи о нем, а я послушаю. Он совсем ничего не говорил тебе о том, как заблудился в лесу?

– Вадик, да ну зачем тебе это? Говорил, конечно. Просто это было настолько ненормально, что мне даже стыдно за него. Подумаешь еще, что он дурачок какой-нибудь. Он у меня перед отъездом, вообще-то, знаешь, что спросил?

– Ну-ну, говори, Светочка. Да ты не беспокойся – что я там подумаю. Просто говори, как будто меня и нет рядом.

– Он… он меня про тебя спросил. А конкретно – почему ты так и не захотел стать его папой? А я, как увидела тебя на вокзале, сразу и забыла про это. Хотя всю дорогу думала. А еще он меня спросил: «Мам, зачем едешь в Мурманск одна?». Потом, словно чувствовал – сказал, что тоже хочет тебя, Вадик, увидеть. А почему так спросил – не знаю, хоть убей. Я ж тебя давно уже при нем не вспоминала… Удивительно, да?

– Действительно, странно.

– А я вот тоже раньше детей не очень-то любила, а как родила.… Ну почему, почему мы с тобой не встретились лет пятнадцать тому назад? Мы бы подружились сначала, а потом обязательно влюбились бы по уши – и я родила бы тебе сына. Твоего сына, милый.

– Почему не встретились? Да я занят был пятнадцать лет назад: детский сад, песочница, и всё такое…

– Ах ты, мой юноша невоспитанный! Женщине нельзя на её возраст намекать. А вообще – не обращай на это никакого внимания, я фору любой малолетке дать могу, не сомневайся.… И всё же, Вадик: ты как к детям относишься?

       На самом деле Вадим не любил детей. Нет, не то чтобы он их ненавидел – просто вообще не испытывал к ним никаких эмоций. Ну, дети – и дети. Сказать об этом Мишиной маме он не смог. Тем более что Светин сын был для Ковалева скорее приложением к маме, чем ребенком. Причем странным и несколько отталкивающим приложением.

– А ты ему говорила, к кому и зачем едешь?

– А ты сам сказал бы? Мне, Вадик, даже перед тобой стыдно теперь – не то, что перед сыном. Я сказала, что еду к одному знакомому, по делам.

– Миша за все это время про меня еще что-нибудь спрашивал?

– Да, сразу наутро, как ты ушел. Это он меня тогда попросил к тебе в Киеве в часть придти. Ну, помнишь – на КПП с тобой сидели?

– Помню, Свет. По-дурацки все тогда получилось.

– Вадик, а тебя надолго ко мне отпустили?

– До утра отпустили, скоро пойду. Хочешь – я тебе билет на самолет до Киева куплю?

       Ситуация была не самой приятной, это почувствовалось сразу. И, хотя Вадим не смотрел сейчас на Свету, он поймал ее состояние. Девушка тихо опустилась на плечо матроса и заплакала. Одна слезинка скатилась ему на грудь. Осторожно приподняв Светину голову, Ковалев сел на край кровати. И хотя более идиотского и неуместного в данной ситуации вопроса, невозможно было придумать, Вадим его почему-то задал:

– А ты к Сереге Торшину с серьезными намерениями сюда собиралась?

– Я не знаю. Честно – не знаю. Просто хотела приехать и приехала… Мне все равно, могла хоть сразу же и обратно. Послушай, милый мой: не надо про это, прошу тебя. Поехали со мной? Я веду себя, как дурочка, извини. Поедешь?

– Не могу.

– Я понимаю, Вадичек, понимаю… а почему не можешь?

– А говоришь, что понимаешь. Как же я поеду, Светик, если у меня даже паспорта нет. С военным билетом, да без отпускного удостоверения, можно доехать максимум до вокзала. Эх, иметь бы паспорт левый какой-нибудь или машину времени…. Шучу, конечно.

– Тебе еще долго служить?

– Осенью домой. Света, я к тебе в гости приеду после дембеля. Мне очень много сказать тебе надо, поговорить серьезно. Я наврал про то, что меня до утра отпустили. У меня времени совсем не осталось… уже часа три – как не осталось. Командир и так кичей пугал. Хочу прямо сейчас всё понять, так что давай серьезно: ты хочешь со мной жить?

– Я ничего в жизни так еще не хотела, миленький. Уезжай ты отсюда, и – ко мне в Киев. Я ведь еще и богатая, Вадим. У меня знаешь, сколько золота спрятано? Ужас просто.

– Ну и сколько же: цепочка с крестиком, да пара сережек?

– Больше. В тысячу раз больше, чем даже представить себе можно…. Да ты же и сам видел.

– Ты о чем это?

– О слитках, конечно. Они же все – у меня…

– Из подвала? А как же ты…

– Да подвал тут не при чем. Поцелуй меня.

       Вадим поднялся с кровати и попятился к двери. Нащупав рукой выключатель, он зажег свет люстры и в тот же миг обнаружил, что постель пуста. Колени подогнулись, и Вадим с грохотом повалился на пол. В воздухе запахло подвальной сыростью, а в спине заныло, как когда-то от удара гвоздем. Непреодолимый страх сковал сознание и парализовал все тело, потом свет погас. В следующее мгновение нежный голос тихо шепнул на ухо что-то приятное, и Вадим открыл глаза. Светлана сидела на краю кровати в своем красном плаще. Ничего не понимая, Ковалев посмотрел на часы: почти без четверти семь, утренняя поверка – в девять. Поездка на такси – сорок минут. Надо собираться.

       Светлана утренняя ничем не отличалась от Светланы ночной: та же ослепительная красота, шикарные волосы, тот же голос:

– Вадик! Я поеду уже, а тебе в часть надо. Ты вчера сказал, что тебя до утра отпустили. Но ты мне не на несколько дней нужен, а навсегда. Так что мне задерживаться – смысла нет. И билет на самолет мне покупать не надо. Я на поезде привыкла, высплюсь заодно. А ты выспался, мальчик мой?

– Нет. А я что – спал? Долго?

– Часа в два заснул. Пообещал купить мне билет на самолет – и заснул. А я на тебя всю ночь смотрела, родной мой. Ты так спишь интересно, ну прямо как ребенок маленький: губки бантиком сложил – и сопишь себе. Господи, как же я тебя люблю! В поезде засну и буду сны про тебя смотреть всю дорогу…

– А я про золото что-нибудь говорил?

– Да какое еще золото? Вадик, ты меня не провожай, ладно? У вас же один вокзал – любой таксист довезет. Если ты правду мне говорил про любовь свою – жду тебя скоро, адрес ты знаешь. Когда увольняться будешь – дай телеграмму, чтоб я больше писем тебе в часть не слала. Спасибо за все, мой хороший. Жду. Пока.

       Вадим стоял перед дверью и смотрел на ее серую дерматиновую обивку. Шаги на лестнице стали тише, а потом и вовсе пропали. В подъезде послышался лай собаки и недовольный голос её хозяина, обещающего содрать шкуру со своего питомца. Ощущение абсолютной опустошенности, провал в памяти, предчувствие разборок в части – все это слилось в огромный ком, застрявший в горле. Ком, который не дал даже попрощаться, как следует, со Светланой.

       Эта ночь подарила Ковалеву многое. Она преподнесла ему самую любимую (он был уверен в этом) и любящую женщину. Она вручила ему вожделенный Киев. Она наградила его ни с чем не сравнимой интимной близостью. Однако эта ночь ничуть не внесла ясности в их отношения и не развеяла житомирские сомнения. Напротив – всего этого стало больше.

       XV

       Письма от Светланы, как казалось Ковалеву, приходили почти каждый день. Ничего более трогательного, он не читал за всю свою жизнь. Отвечал, как правило, скупо и всякий раз указывал, что стесняется писать ответы на такие письма:

       «…Вадик! Тогда, летом прошлого года, я встретила смысл своей жизни. Он пришел ко мне, словно ответ на все вопросы, словно подсказка судьбе. Ночь, проведенная в страсти и безумии, подарила дорогу в будущее. Секс не был самоцелью, он лишь помог тебе донести до меня нечто большее, чем то, что принято передавать словами. До встречи с тобой я никогда не была так близка к откровению, теперь же могу говорить о любви, словно о чем-то совершенно ясном и физически ощущаемом. Даже не видя тебя, я могу дарить себе и своему ребенку твою заботу о нас, я могу целовать тебя и почти реально слышать твое дыхание…»,

       «…Сегодня утром я, проведя всю ночь в твоих объятиях, почти час после пробуждения продолжала ощущать запах твоего тела. Мои сновидения стали путешествиями в Мурманск, я почти каждый вечер ложусь спать так, словно отправляюсь на немыслимо скором поезде к тебе. Как правило, спустя несколько мгновений после посадки в вагон я уже схожу на перрон, и ты даришь мне роскошный белый букет…»,

       «…Если кто-нибудь усомнится в том, что через месяц-два ко мне приедет Вадик – я рассмеюсь такому человеку в лицо. В жизни, конечно же, может произойти всё, что угодно, но есть вещи совершенно однозначные. Такие, к примеру, как смена дня и ночи, как сила притяжения, как наша любовь. Я жду тебя каждую секунду, любимый. Ты приедешь – и всё у нас будет лучше всех…».

       В общей сложности, на шестнадцать Светиных, он отправил четыре своих письма. Потом, как обещал – телеграфировал, и вернулся домой. Своего домашнего адреса Вадим Светлане не оставил. Удивительным было то, что вспомнил он об этом – как, собственно, и о самой Свете – лишь через несколько дней после увольнения. Вспомнил – и тут же забыл за ненадобностью. Она ждала от него известий, но их не было. Их и не могло быть: бывший матрос срочной службы Ковалев… встретил другую.

       Идея о киевской жизни трансформировалась в нечто давнишнее и навязчивое. Чувство вины перед Светланой и ее сыном, постепенно сменилось отвращением к обоим. Любое воспоминание о брюнетке с изумрудными глазами воспринималось Ковалевым так, словно ранее его связывало с ней какое-то невообразимое и шокирующее страдание. Через какое-то время и сам Киев из города мечты превратился в то место, где живет обманутая им тридцатилетняя женщина с больным ребенком. Представляя себе возможную встречу, Вадим чувствовал ноющую тяжесть в области солнечного сплетения и омерзительную тошноту, а потому старался отгонять подобные мысли изначально.

       Может, именно поэтому Вадим и не любил застольных разговоров о службе. Многие из собутыльников слышали о военных специальностях Ковалева но, зная его отношение к армейским темам – всячески их избегали. У некоторых складывалось впечатление, что Вадиму есть, что скрывать. Ходили слухи, что он принимал участие в секретных боевых действиях и собственноручно расстрелял несколько десятков человек. А один его школьный товарищ предположил связь Ковалева с иностранной разведкой, каким-то образом распространив свою версию среди родственников ничего не подозревавшего «шпиона». В-общем, ему пришлось выслушать многое и от многих. Поначалу эти подозрения его бесили, но со временем все забылось. Забылась и Светлана. Шел 2000 год.

       Вадим отдыхал с женой Оксаной на Черном море. Город, в котором располагался жилой корпус санатория, был довольно прохладен к майским отдыхающим. Экскурсии по окрестностям не привлекали, а бильярдный зал успел порядком наскучить. Надоело вообще многое: соседи – престарелые любители гробовой тишины, зловонная санаторная кухня, во избежание посещения которой добрая половина отдыхающих часами толкалась на местном рынке, сам рынок, продавцы в котором безошибочно вычисляли и тут же наперебой обсчитывали растерянных приезжих. Вадим третий день лежал на тахте и переключал телевизионные каналы, время от времени покуривая на балконе. По вечерам они с супругой пили на балконе домашнее вино местного приготовления, да разговаривали на разные никчемные темы. Отпуск с такой погодой, не оставлял никаких надежд на полноценный курортный отдых. По всему было видно, что их ждал скучный и монотонный месяц заранее оплаченного времяпровождения. Однако это было далеко не так. И не только потому, что погода всё-таки разыгралась.

       Часть 2

       I

       Отец ушел из семьи рано. Собственно, в жизни ранним считается все, что происходит вопреки желанию. Света не хотела, чтобы папа покинул их, но он ушел. Тогда ей было семь лет.

       «Присев на корточки, большой и сильный человек, которому девочка доверяла больше всех на свете, обнял её за плечи и прижал к себе. С минуту помолчав, отец поднял её над головой, потом опустил и снова прижал. Влажная колючая щека пахла сигаретами, но была настолько родной, что маленькая Света обхватила его голову ручками и, что есть силы, притянула к себе. Тут только она почувствовала, что отец плачет:

– Папочка! Ты зачем так делаешь? – девочка указала пальчиком на влажные полосы, берущие начало у глаз и обрывающиеся на подбородке родителя. – Дяденьки ведь не умеют плакать.

– Это мне, Светик, грустно оттого, что какое-то время я тебя не увижу. Понимаешь ли, мне предстоит уехать надолго, в далекую-далекую командировку,… что тебе привезти?

– Не знаю, папочка. Игрушку какую-нибудь привези, и не плачь. А, когда ты приедешь – я уже большая буду?

– Д-да, – с трудом выдавил из себя Сергей и, отпустив дочь в комнату, обратился к жене. – Скажи теще, что я всё равно вернусь – рано или поздно…. Ох, и пожалеешь ты потом, что у нее на поводу пошла. Дура она, вот!

– А мне всё равно, Сережа. Я тебя не люблю, а дочку мы с Аркадием воспитаем так, как надо. И мама тут не при чем – я сама всё решаю. Если серьезно: Свете нужен отец, а не романтик.

– Я ж люблю её больше жизни, Наталья. Может, договоримся? Я тебя последний раз прошу. Согласен на всё – вообще на всё, что захочешь.

– На «всё»? А что у тебя есть-то, а? Мама мне правильно говорила…. На алименты не подам, не беспокойся. Уж в чём-чём, а в этом можешь быть уверен совершенно. Только не надо пошлостей – ладно? В этом смысле от нового мужа я не жду абсолютно ничего, тем более денег. Аркадий, между прочим – кандидат наук, а ты так и будешь болтаться в своих геологических партиях, пока не загнешься где-нибудь в экспедиции.

– Да при чем же тут это, а?

– Видишь ли, «милый», мне скоро тридцать…. Не скрою: я любила тебя какое-то время, но потом ты сам меня спровоцировал на измену. Да и не измена это вовсе, просто нормальной женщине нужен нормальный мужчина…

– А, плевать на всё! Живите, как хотите. Помяни только мое слово: мама тебе по-настоящему никогда не поможет – она кроме своего мужа-покойника никого всерьез не воспринимает. Ты что, сама не видишь, что она больная? Не удивлюсь, если выяснится, что она – ведьма.

– Не смей…

– Да ты на меня не кричи. Хоть сейчас-то. Короче, поехал я…. Прости меня за всё, Ната. И… о самом главном: берегите доченьку, девочку мою маленькую…. Светлана!

– Слушай, Сережа, давай не будем дочку травмировать, а?

– Эх, жизнь моя невеселая.

       Сергей вынул из кармана связку ключей, в том числе и от гаража, и нацепил их на крючок вешалки. Бросив прощальный взгляд на бывшую жену, он открыл входную дверь и, остановившись на пороге, тихо спросил:

– Нат! Я увижу Светика, когда вернусь?

– Позвони предварительно – договоримся.

– Спасибо и на том. Новому мужу – привет и искренние соболезнования. Шучу, не обижайся. Пока, прошлое моё незабываемое.

– Прощай, Сергей, прощай. От всей души желаю тебе найти новую семью и новую работу…»

       Отец, как было сказано выше, ушел. Впоследствии Светлана не слышала о нем не только ничего хорошего, но и вообще – почти ничего. Дядя Аркаша тоже ушел, так и не женившись на маме: проведя некоторое время с красавицей Натальей, он оставил её легко и романтично: как-то раз после плотских утех, в коих любовники провели практически весь вечер, научный работник одного из закрытых институтов принял душ, быстро оделся и, достав из антресоли загодя припасенный букет желто-розовых хризантем, положил его на постель рядом с улыбающейся и ничего не подозревающей женщиной. Та смущенно поблагодарила своего галантного кавалера и задала естественный в таких случаях вопрос:

– А ты куда собрался-то, Аркашенька?

– Да вот, Наталья, отправляет меня руководство в длительную командировку. Боюсь, что больше не увидимся мы с тобой…

– Как… в командировку? Мы же… ну так… а как же жениться? Так нельзя, ведь я хочу, чтоб замуж… – Наталья была настолько поражена заявлением Аркадия, что не смогла даже заплакать. Откровенно глупое выражение лица несостоявшейся любовницы, несмотря на всю трагичность момента, рассмешило – теперь уже бывшего – сожителя и превратило ситуацию в нечто комичное.

– Замолчи, Наталья! Меня партия посылает – понимаешь ты или нет?

– Партия? Сережка в геологической партии, ты – в коммунистической… только я – беспартийная какая-то. Но и меня можно послать: на три буквы – да, Аркаша? – Она зарыдала и не услышала, как тот попрощался.

       После ухода этого самого Аркадия, Наталья проплакала еще несколько дней, потом как-то странно затихла и ушла в себя. Воспитанием Светы занимались бабушка и отцовский товарищ – дядя Дима. Дядя Дима погиб в автомобильной аварии, когда Света пошла в четвертый класс. После школы она поступила в Киевский Государственный Университет, но по окончании первого курса встретила Владимира и оставила учебу. В период её беременности неожиданно умерла бабушка, на Светиной памяти никогда не болевшая и не унывавшая. Больше родственников у Светланы не было.

       Папа. Она уже не считала его родственником: он, со слов бабушки, был причиной всех ее несчастий, но никак не родственником. Конечно, оставалась мама, но относиться к ней как к человеку было невозможно. Иногда Света приезжала к ней в больницу, однако прогнозы психиатров не оставляли никаких надежд на излечение. Мать молчала больше десяти лет. Молчала по-особому пронзительно и в то же время безнадежно – словно ребенок, которому закрыли глаза и отрезали язык.

       Страна скорбела о безвременной кончине Л.И. Брежнева, а ушлый и суетливый муж Владимир прописывался в оставшуюся после смерти Светиной бабушки двухкомнатную квартиру. Светлана настолько любила своего супруга, что доверяла ему абсолютно во всем. Ее ничуть не смутило то обстоятельство, что старый бабушкин сундук, содержимое которого (за исключением всегда лежавшего сверху одеяла необычной расцветки) было для неё загадкой – оказался на проверку пустым. Она всякий раз с сочувствием относилась даже к венерическим заболеваниям мужа. Светлана поздно пришла в себя – Мише шел второй год, когда пелена, застилавшая глаза его маме, начала мало-помалу рассеиваться. Самым важным, что сделала впоследствии Света, было знакомство с участковым. Именно старший лейтенант милиции Шевченко через несколько лет помог ей выписать из квартиры Владимира. Как именно – никто (включая его родственников) так и не узнал. Слухи о романе разведенной красавицы и молодого милиционера были вымыслом: после Мишиного папы, Светлана не была близка ни с одним мужчиной. Конечно, пока однажды не встретила на улице матроса срочной службы.

       Стоит заметить также, что и после встречи с тем самым матросом, Светлана не имела близости ни с одним представителем противоположного пола. Она не страдала от отсутствия сексуального партнера, она не была больна – просто в жизни женщины рано или поздно происходит что-то, резко изменяющее отношение к прошлому опыту. Что-то, приносящее успокоение и остужающее пылкую страсть. Конечно же, Светлана долго и мучительно ждала Вадима, однако время, отведенное судьбой на напрасное ожидание – прошло. 1996 год подарил ей такое светлое событие, в сравнении с которым прерванный роман с Ковалевым не значил почти ничего. Именно в этом году Вадим растворился в серой массе «прошлых» людей Светланы, унеся с собой её желание нравиться мужчинам и вообще – всем. Всем, кроме собственного сына. Причиной этому было то, что в пятнадцать лет Миша встал с инвалидного кресла.