Текст книги "Искушение"

– Один. Мама – в Киеве.

– А, ну да, конечно, время же прошло сколько… Ты взрослый. А здесь что, учишься?

       Шум набегавшей на гальку волны придавал диалогу далекий от реальности тон. Ковалев представил себе, что стоит в стороне и слушает разговор двух персонажей сновидения: один – большой и цветной – задает взрослые и никчемные вопросы, второй – маленький и серый – вынужден нехотя отвечать. Причем маленькому беседа не доставляет никаких переживаний, а большой, напротив – испытывает комплекс неполноценности и вынужден мучительно подбирать слова. «Маленький и серый» продолжал:

– Я работаю, сюда по делам приехал. Там, за столиком – жена ваша? Только не подумайте ничего такого – мне всё равно, я просто так спрашиваю. И ещё: вы когда первый раз в туалет выходили… сказали, что меня кто-то ждет на улице – это вы о ком?

       Привычка вести себя в сложных ситуациях подобным образом, появилась у Вадима давно. Трудно сказать, благодаря чему или кому – но работало это почти всегда. Главное, чтобы получалось неожиданно и непонятно, но при этом крайне убедительно. Во всяком случае, сегодня это снова сработало. Вадим подумал минуту и ответил:

– Про то, что ждет кто-то – показалось. Насчет жены ты угадал, про остальное – не спрашивай. Как мама?

– А что мама? Хорошо мама. Вот телефон – хотите с ней поговорить?

– Хочу, но не сейчас. Ночь на дворе, да и… Ты надолго сюда?

– Завтра вечером в Киев. Все дела закончил сегодня, так что завтра весь день…

– Оставь координаты свои, завтра днем и состыкуемся. Миш, ну не могу я вот так. Ты же сам понимаешь, что и жена у меня…

– Мне-то что до вашей жены? Вот, хоть увидел вас – и то хорошо. Дурацкая встреча, да? Стыковаться вовсе не обязательно. О чем говорить-то нам – о том, что ваша с мамой совместная жизнь не сложилась? Нет, не надо больше ничего говорить вообще. Всего доброго!

       В воздухе повисла ужасная пауза длиной в вечность. Ситуацию спасла Оксана – к самому концу этой вечности она тихо подошла к стоящим у волнореза мужчинам и нежно обняла Вадима за плечи:

– Я соскучилась без тебя, милый. А ты познакомишь меня со своим собеседником?

       Вадим аккуратно избавился от объятий супруги и обратился к Мише:

– Вот, Михаил: моя жена Оксана, – и, повернувшись к супруге, добавил. – А это Михаил – мой киевский знакомый.

       Оксана принялась что-то говорить о скверной привычке мужа срывать от нее своих друзей, рассказала Мише про свою лучшую подругу Марину, про то, как они любят подолгу болтать о пустяках и всяких женских проблемах. Говорила ещё и ещё, но уложилась, как оказалось, ровно в шесть минут.

       Болтовня супруги вызвала у Вадима неожиданное отвращение. Он не хотел ее слушать, но с удовлетворением отметил: оставить его с Мишей наедине она не собирается. Адресованное киевлянину приглашение сесть за их столик – не сулило ничего хорошего, а потому Вадим, перебив Оксану, обратился к нему в своей излюбленной и доселе непонятной никому, манере:

– Ну что, Миша, значит – до послезавтра? – перевел взгляд на жену и уточнил, обратившись непосредственно к ней. – Михаил утром едет по делам в Краснодар, а через день – обратно. Обещал нас развлечь. Не будем задерживать человека, пойдем за столик уже – надо же деда «окучивать».

       Несмотря ни на что, Миша написал на листе блокнота номер своего гостиничного телефона, адрес, дату и время отъезда. Сложив листок вдвое, передал его Вадиму. Тот взял бумагу, взглянул в Мишины глаза и чуть слышно спросил:

– Она замужем?

       Миша попрощался, но не ответил. Через пару шагов всё же окликнул Вадима и сказал:

– Нет, с того самого времени нет. Такие вот дела. Только на свой счет ничего не принимайте.

– О чем это он? – спросила Оксана.

– Да про поездку свою в Краснодар. Ох, уж мне эти коммерсанты – толком и не поговорить, всё некогда. Хорошо, что мы с тобой… Короче, пошли догуливать.

       V

– Значит: жив. А ты не мог ошибиться? – голос Светланы уже достаточно дрожал, но Миша на новости не скупился.

– Я же с ним говорил, мама. И жена у него есть. Про детей – не знаю, не спрашивал. Он поддатый был слегка, и не сильно разговорчивый.

– Сынок, ты у него адрес сможешь взять, или телефон хотя бы…

– Мама! Тебе это нужно, что ли? Он вообще ничего не спросил про тебя, и по телефону с тобой разговаривать тоже не захотел. Ты только не обижайся, но жена у него очень даже…. И молодая достаточно, в отличие от кое-кого. Извини, мама, но это правда. Я, хоть и сын твой, но со стороны, как говорится, видней.

       Светлане было почти сорок лет – возраст, после которого поговорка: «в сорок пять – баба ягодка опять», воспринимается любой незамужней женщиной, как грубая надвигающаяся насмешка. Природа не терпит однообразия, она сторонится застойных процессов, а потому на смену юности – рано или поздно – всегда приходит ее прямая противоположность. Конечно же, пластическая хирургия способна на многое, но инструментарий природы куда более совершенен. Увы, с годами не молодеет никто – даже артисты.

       Несмотря на это, Света всегда была и продолжала быть женщиной эффектной. После тридцати она стала наливаться соком, как плодоносящая яблоня. Умная, внимательная, всегда яркая и в меру кокетливая – она нравилась практически всем, кто знал её больше пяти минут. Светлана нравилась всем, однако её собственное сердце никогда не могло вместить более одного мужчины. И этим мужчиной продолжал оставаться Вадим Ковалев. Миша знал об этом и пытался освободить маму от душевной зависимости, всеми силами. Убедить её в невозможности встречи с Вадимом никак не удавалось, и Миша уже успел пожалеть о своем звонке домой.

– Я же сказал, что он обещал придти сегодня днем и пообщаться… вчера не мог, потому что жена рядом была. Да, мама, обещал. – Миша разговаривал с матерью громко, что вообще было для него нехарактерно. – Никаких таких вопросов мы с ним не обсуждали. Мама! Я тебе сказал всё, что вчера слышал.… Ещё раз повторяю: он обещал.

– Мне он тоже много чего обещал. Мишенька! Найди его сам, пока у тебя еще время есть… Я – твоя мать, если ты ещё помнишь. Да. Я не унижаюсь, просто…

– Что?

– Просто у меня в этой жизни есть только ты, и этот человек. Мишенька, а что: его жена, действительно, такая красивая – как ты сказал? Ну, давай поговорим, как взрослые люди: какие у неё волосы, цвет глаз,… ну, всё такое. Миша!

– Как взрослые? Ты что – в самом деле, хочешь, чтобы я тебе описывал её внешность? Нет, мама, это слишком уже. Пока, попозже перезвоню. Сам перезвоню.

       Миша выключил мобильный телефон и завалился на тахту: «Мама, конечно же, еще будет звонить. Ни за что брать не буду. А ухаря этого все же поищу и адресок его домашний, хотя бы на всякий случай – узнаю. Один хрен – делать нечего. А надо будет – сдам билеты и полечу завтра». Решив дождаться обещанного прихода Вадима, он положил ногу на ногу и закрыл глаза. Сон одолел юношу неожиданно быстро.

       VI

       В ту самую минуту, когда Миша вручил себя Морфею, из долгих объятий последнего вырвался Вадим. Голова не болела, самочувствие было превосходным, но вот душа… Душа, если таковая всё-таки есть в человеке – у него болела.

       Далекая киевская Света встала перед глазами с первого же момента бодрствования: стройная, высокая, с большими зелеными глазами… Вадим помнил почти всё – от Киева до Мурманска. Помнил и своё предательство, и неожиданный роман с Оксаной.

       «Оксана. Да ничего особенного в ней нет, и никогда не было. Я просто привык с ней жить, а больше – ничего. И любовь-то давно прошла…. Ну, и козел же я – ведь только вчера говорил, что люблю. А нужна ли мне сейчас любовь? Хрен знает…. А зачем тогда жить вместе, если не любишь?».

       Вадим не просто размышлял о своих чувствах, нет. Он обманывал себя и уводил от главного. А главным сейчас было определиться: идти или нет к Мише, но именно об этом думать никак не хотелось. Проще всего было бы закрыть глаза и, обняв Оксану, задремать снова. Вадим повернулся на бок и обнял жену, однако уже через минуту осторожно вылез из-под одеяла, взял со стола сигареты и вышел на балкон. Внизу, прямо напротив полуразрушенного летнего кинотеатра, большая армянская семья громко выясняла отношения. «Наверное, и у них есть матерщина, раз уж так разоряются на всю округу. Достали уже всех, где они живут-то – прямо здесь, на газоне, что ли? Каждое утро орут, и всегда на одном и том же месте…» – Ковалев поймал себя на мысли, что вполне осознанно уходит от главного, отвлекаясь посторонними и никчемными проблемами. Ведь минутах в двадцати ходьбы его ждал вчерашний ночной собеседник, и самоустраниться от этого – значило проявить слабость. Ему казалось, что с отъездом Миши из его жизни раз и навсегда уйдет не только Света. Загадка, та самая нерешенная житомирская загадка – так и будет сидеть в его прошлом, всякий раз волоча за собой в какую-нибудь страну иллюзий, а потом, как следствие – в психиатрическую клинику. Вадим нервно закурил, но тут же выбросил сигарету и отправился одеваться. Жена тихо спала, видя во сне что-то приятное – выражение её лица не оставляло в этом никаких сомнений: складочка в уголке рта, образовавшаяся в результате сладкой сонной улыбки, всегда умиляла его, но сейчас просто успокоила.

       Со стороны пляжа густо пахло свежей рыбой и чебуреками. Ковалев шел быстро, время от времени уточняя у прохожих выбранное по указанному Мишей адресу, направление. Остановившись перед гостиницей, Вадим сел на скамью и закурил, обдумывая, как и что он будет спрашивать у своего вчерашнего собеседника. Решив, что в любой момент сможет просто встать и уйти, Вадим успокоился и вошел в холл. Представившись администратору и определившись с местонахождением Миши, он отправился к лифту.

       Апартаменты, в которых размещался киевский гость, назывались так вполне заслуженно. Роскошь интерьера была настолько впечатляющей, что посетитель чуть было не обратился к Мише на «вы». Присев на край кожаного дивана, Ковалев заговорил первым:

– Миша, расскажи мне что-нибудь о маме. Только пойми меня правильно: в жизни все ошибаются, и я – не исключение. Но я не буду тебе в грехах каяться, поскольку ты не священник… ну и вообще. Так что, расскажешь?

– А что именно рассказать-то? Ну, не замужем она, не работает, из той квартиры переехала. Я просто думал, что вы с ней по телефону поговорить захотите… Хотите ?

– Да, попозже. Миша, а как у нее с деньгами? Я к тому, что не работает же. И почему переехала? И куда?

       Миша не хотел говорить с Вадимом на эту тему. На самом деле, он любил мать искренне – безо всяких там меркантильных штучек. Он бы, не колеблясь, и жизнь за нее отдал, и счастье – всё, что потребовалось бы. Но когда разговор зашел о деньгах, что-то давно знакомое вернулось к нему и впилось прямо в сердце. Это была ревность бывшего ребенка-инвалида к тому, кто нравится его матери. Ревность, помноженная на зависть к теперешним маминым возможностям, о которых Вадим ничего не знал. По большому счету – толком не знал ничего и Миша, однако представление, в отличие от него, имел.

       Светлана была не просто обеспеченной женщиной: она была богатой, неработающей и незамужней женщиной. Именно совокупность этих обстоятельств, как считал её сын, могла послужить Вадиму поводом для возвращения в Киев. Миша решил обойти финансовый вопрос и выяснить, чего хочет старый знакомый, ничего не знающий о мамином достатке. В силу своего юношеского возраста, Миша был ограничен в выборе способа тестирования, а потому начал с вопроса, истинный смысл которого Ковалев понял сразу:

– Вадим, вы на самом деле хотели бы увидеть мою маму теперь, то есть по прошествии стольких лет? И еще: если вы узнаете, что мама очень изменилась с того времени – ваше отношение к ней тоже изменится?

– Ну, это будет зависеть от того, что именно стало в ней другим: если она покрасила волосы – я этого, конечно же, обсуждать не стану.

       Миша улыбнулся и, пытаясь произвести на Ковалева впечатление, с очень серьезным видом произнес:

– Я не шучу, Вадим. Моя мать изменилась внутренне: очень много читает, подолгу слушает классическую музыку, перестала появляться на людях – замкнулась в себе, можно сказать. Одним словом – тихое помешательство, так что…

– Я не свататься пришел, дорогой мой – а это значит, что отговаривать меня ни от чего не надо. Я ясно выражаюсь? Только давай не будем ругаться, хорошо?

– Вы не хотите меня слушать и продолжаете говорить со мной, как с ребенком из девяносто второго года, судя по всему, а я с вами откровенно…

       Преимущество в любом диалоге имеет тот, кто руководит процессом разговора и сам предлагает для обсуждения ту или иную тему. Ковалев не был мастером ведения переговоров, но интуиция редко обманывала его – он был уверен, что Светлана не просила сына проводить с ним предварительные беседы, а потому резко осадил Мишу:

– Михаил, я сам определюсь со своими намерениями. Если мы с твоей мамой решим увидеться, то так и сделаем. Ты запиши мне ее телефончик, а остальное – мои проблемы. Только не подумай, что у меня к тебе есть претензии – их нет. Это я к тому, что относиться ко мне, как к опасному и коварному собеседнику, тебе не стоит. Можешь расслабиться и говорить, совершенно не беспокоясь о последствиях. Тебе и твоей маме я не наврежу. Пошли лучше в кафе какое-нибудь – посидим, поболтаем.

– Да мне скоро… ну, пошлите.

– Ты про телефончик не забудь. И свой мобильный – тоже, на всякий случай. Вот спасибо.

       Зеркальные панели лифта многократно отразили вошедших, и что-то магическое повисло в воздухе. Неожиданно Ковалеву пришла в голову мысль, моментально трансформировавшаяся в некий план по проведению мистического эксперимента. Суть последнего состояла примерно в следующем: немедленно исключить из разговора Светлану, а затем, переведя тему на самого Мишу – спросить его о том, как он заблудился в лесу. Вадим почти свыкся с мыслью о том, что его «житомирская тайна» – не более чем бред. Прошедшее с той поры время размыло и без того достаточно условную границу между реальностью и домыслами, что имели место в давних событиях, но сейчас ему снова захотелось пережить что-то подобное – причем пережить так, чтобы вернуться к этой теме как можно позже. «Или я узнаю что-то, или закрою это раз и навсегда» – твердо решил Ковалев и, опершись локтями о нагретую солнцем поверхность пластикового стола, прямо взглянул на Мишу и спокойно спросил:

– Миша, давай только без обид, ладно? Скажи: ты давно встал с инвалидного кресла? Я, действительно, рад за тебя.

– Я, Вадим, сейчас уже и не вспоминаю о своей болезни. Пусть это покажется вам странным, но иногда мне кажется, что причиной моего выздоровления стала мама. Не знаю – как, но именно она помогла мне подняться на ноги и почувствовать себя здоровым. Можно, я не буду больше говорить на эту тему?

– Дело твое…

– Естественно, моё.

– Расскажи мне – что происходило с тобой в то время, когда ты заблудился в лесу и почему мама считает… во всяком случае считала, что твой рассказ об этом – чушь собачья? Мне ты можешь говорить, не стесняясь.

– Мама вам уже сама все рассказала еще тогда, что ли? Мы же с ней… Вам мама рассказала или…

– Миша! Давай задавать друг другу вопросы по очереди, и отвечать – соответственно. Я хочу услышать от тебя ответ на то, о чем спросил. Потом отвечу я. У нас мало времени и ты не простишь себе, если откровенного разговора у нас не выйдет. Ты же хочешь понять, откуда я всё это знаю? – Вадим явно блефовал, но это того стоило.

       Миша смотрел на него как завороженный, он тут же захотел ответить на заданный вопрос, но что-то помешало ему это сделать.

       VII

       Светлана познакомилась с участковым инспектором Шевченко при весьма странных обстоятельствах. Собственно, подробности самой первой их встречи были неинтересны. После смерти бабушки старший лейтенант заходил к ним домой всего два раза, и оба этих раза Светлана в квартире отсутствовала. Первый раз участковый представился ей прямо во дворе дома, когда она возвращалась с Мишей из детской поликлиники. Пяти минут разговора вполне хватило ей для того, чтобы понять, чем были заняты те восемь лет жизни ее мужа, которые всякий раз выпадали из его автобиографических эссе. Породив сомнение в сердце ничего не подозревавшей жены, Шевченко заручился её обещанием ничего не говорить мужу и, таким образом, приступил к своему самому перспективному (как он небезосновательно полагал) в жизни, расследованию.

       Повышенное внимание участкового к семье Кожевниковых не было случайным: по полученной от осведомителей информации – тщательно проверенной и полностью подтвержденной им – уже на протяжении года Владимир добросовестно вносил платежи в строительство огромной кооперативной квартиры на окраине города. Квартира строилась на подставное лицо, и именно это подставное лицо должно было впоследствии фиктивно продать жилплощадь брату Владимира. Сам плательщик в ближайшее время готовился стать собственником перегнанного из Германии и приобретенного якобы для какой-то госструктуры новенького автомобиля «Форд». В-общем, милиционера интересовало происхождение денежного потока, неиссякаемым источником которого выступал бывший з/к Кожевников, некогда отбывавший свой срок за совершение тяжкого преступления. Однако осложнялось всё это тем, что никакой информации о совершении Владимиром нового преступления, позволившего его автору разбогатеть – у Шевченко не было, да и быть не могло. Складывалась ужасная для участкового ситуация, при которой имеющий судимость гражданин жил богато, не совершив ради этого никакого преступления. Этого, как считал милиционер – никак не могло быть, а значит – всё еще предстояло выяснить. Начал он со Светланы.

       Месяц тщательной работы не принёс для Шевченко никаких плодов. Деньги у Кожевникова были, но данных об их происхождении больше не стало. Ставить об этом в известность своих коллег по погонам, как рассудил участковый – преждевременно, а посему было решено сделать супругу Владимира своим добровольным информатором.

       Жизнь всегда полна соблазнов. Сидя на диете, среднестатистический толстяк в любое время готов сорваться с неё и с лихвой восполнить образовавшийся за этот период пробел в питании. Бросив пить, алкоголик с благоговением представляет себе волнующую процедуру милого сердцу возлияния. Обросший долгами игрок, при наличии денег, всегда готов с энтузиазмом перетасовать карты и войти в своё привычное и комфортное состояние алчной сосредоточенности. Исключения, конечно, встречаются. Но их – этих исключений – настолько мало, что и говорить о них не стоит. И, да простит мне читатель излишнюю, может быть, самоуверенность – практически у каждого есть та или иная страсть. Ну, может, у кого-то не страсть, а страстишка – но есть обязательно.

       Сергей Шевченко, к примеру, любил женщин. Резонен вопрос: «А кто ж из мужчин их не любит?». На такой вопрос следует ответить, что «любить женщин» и «любить женщин, влюбляя их в себя» – вещи разные. Сергей знал толк в искусстве наивного (как он это называл) обольщения, и ни разу еще не пожалел об этом увлечении. Начиная с шестнадцати лет, подросток видел в каждой понравившейся ему женщине свою потенциальную жертву. Получалось, конечно же, не всегда – но получалось, и с каждым разом всё профессиональнее.

       Когда Сереже исполнилось пятнадцать, он заканчивал восьмой класс средней школы и был готов бежать из неё хоть куда. Отношения с преподавательским составом за восемь лет взаимной неприязни, испортились окончательно. Как и в любой нормальной школе, учителям было наплевать на учеников, а тем – на учебу. Родителей, в свою очередь, не интересовали проблемы педагогов, а последних – отношения детей и отцов. Примерно та же тенденция, но уже в среде домочадцев, имела место и в большинстве семей, а семья Сергея не являла обществу исключения из правила. Самое любопытное, что даже такая инвалидная социальная система была в состоянии производить на свет выпускников, усваивающих почти всю школьную программу. Конечно же, Сергей к их числу не относился: всю свою ученическую, а потом и студенческую жизнь, он был махровым троечником. День, когда он пришел в школу за выпускными документами, ознаменовался победным дебютом именно на любовном фронте – он переспал с пионервожатой Жанной.

«Она пригласила его в Красный уголок и, пропустив вперед себя, осторожно и незаметно закрыла дверь на защелку. В комнате стоял большой письменный стол, обитый почему-то не красным, а зеленым сукном, два шкафа, журнальный столик и огромный кожаный диван, заваленный всевозможным пионерским хламом: несколько горнов, барабан, грамоты, скрученные в рулоны плакаты с наглядной агитацией…. В комнате было мрачновато от тяжелой, почти не пропускавшей свет, шторы. Лишь узкая щель на стыке её пыльных гобеленовых полотен немного освещала интерьер.

– Сережа! Ты, я слышала, не идешь в девятый класс. Это окончательное решение, или пока что обдумывается?

– Жанна Васильевна, я всё давно решил уже: хочу быть рабочим человеком. Планирую поступать в автодор.

– А в школу будешь наведываться? К пионервожатой своей зайдешь как-нибудь?

– Нет, наверное. Я ж из города уезжаю – в общежитии буду жить. Не знаю, может, и зайду…

– А я по тебе скучать буду непременно… ты же – мой лучший воспитанник. Я даже помню, как в пионеры тебя принимали…. Очень жаль, что ты в девятый не собираешься.

       Подросток был не просто удивлен – он был в недоумении от слов Жанны. Миловидная, хотя и слишком полная, женщина, стоявшая перед ним – несла совершеннейшую чушь: мало того, что Сергея исключили из пионерской организации по её же – Жанниной – инициативе, так еще и она-то стала пионервожатой всего три года назад. Скорее всего, причиной столь душещипательного признания стал их диалог полугодичной давности, во время которого Сережа недвусмысленно посмотрел на необъятную грудь смутившегося воспитателя и сам густо покраснел. Она уже тогда обратила внимание на раннее развитие восьмиклассника и всякий раз, вызывая его к себе для педагогических проповедей, старалась как-то показать (естественно – с претензией на случайность) какое-нибудь из своих природных достоинств. Мальчик помнил все эти «случайности», но сейчас старался не думать о них.

– Жанна Васильевна! Вы меня к себе, зачем позвали?

– Попрощаться, чтобы… давай – поцелуемся на прощание… по-дружески, а? Никто не узнает, если… сам не проболтаешься.

– Ни за что не проболтаюсь, уж будьте уверены!

– Да? Тогда и еще что-нибудь разрешу…. Хочешь? – Жанна задышала чаще обычного и исподлобья блеснула Сергею масляными глазками. Затем присела на краешек дивана и обнаружила перед напрягшимся подростком покрывшийся от волнения розовыми пятнами верх груди. – Только, Сереженька: никто-никто не должен об этом узнать.

– Давайте… только вы мне… – договорить Сергей не успел.

       Жанна, легко уложив его на зеленое сукно, принялась виртуозно обнажаться, не отрываясь от губ возбудившегося Шевченко. Всё само собой разумеющееся произошло прямо на этом столе. Минут через пятьдесят он, неловко застегивая пуговицы на мятой рубашке, взглянул на голую Жанну: растрепанная женщина сидела на столе, свесив ноги – в таком виде она выглядела не просто отталкивающе, а совершенно омерзительно. Размазанная по щеке помада напоминала кровоподтек, а покрытое испариной тело тускло поблескивало на слабом солнечном лучике, и было похоже на огромную порцию жирного, слегка подтаявшего, пломбира.

– Я пойду уже, Жанна Васильевна… как дверь открыть? Никому не расскажу, честное слово…. Откройте дверь, Жанна Васильевна.

– А ты хороший любовник, Сережа. Может, забежишь ко мне домой, а? К примеру – завтра. У меня магнитофон хороший, записи всякие иностранные имеются…. Да ладно, чего нахохлился? Только что такое вытворял! Не суетись: сейчас оденусь – и открою. Кролик ты мой молодой, жеребец ненаглядный…».

 Ровно через неделю с той же самой целью выпускника пригласила в гости подружка Жанны – тридцатилетняя сестра его бывшего одноклассника. До конца лета он успел «погостить» еще у двух женщин, к чему отнесся по-философски: дают – бери. В сентябре Сергей уехал учиться в автодорожный техникум, находившийся в другом городе, и устроился жить в студенческое общежитие. Можно было бы, наверное, очень долго рассказывать о его любовных приключениях за четыре года учебы. Мы же заметим лишь, что приобретенный Шевченко опыт общения с противоположным полом был настолько фундаментален, что сама интимная, физиологическая сторона этих отношений, постепенно отошла для него на второй план. Интереснее всего была интрига, затем победа, и только далее следовал, собственно, секс. А мог, кстати, и вообще не следовать. Ребята из группы и соседи по общежитию смотрели на своего коллегу-учащегося, как на фокусника: за весь курс обучения у того не было ни одного прокола в амурных делах. И даже соперники, коих насчитывалось пятеро – зачастую обращались к Сергею за советом и моральной поддержкой. Что именно объяснял им Шевченко и насколько полезными оказывались его консультации – не нам судить, ведь, как правило, во всем, что касалось взаимоотношений в социуме, ему доверяли даже «однополчане» – так в шутку называл он представителей своего пола.

       Защитив диплом, новоиспеченный специалист устроился на завод в том же городе и, проработав три месяца, был призван в Вооруженные Силы.

       Два года срочной службы прошли под эгидой полного и безоговорочного воздержания, в дальневосточной пограничной части. Служил Сергей нерадиво, а потому и отпуск ему за все два года, ни разу не предоставили. Зато по пути домой, то есть уже на второй день после демобилизации, он возродил к жизни сорокашестилетнюю проводницу Любу, подарил ей бессонную ночь и получил взамен тепло вспыхнувшего страстью сердца счастливой женщины. Спустя несколько недель блужданий, уже после возвращения домой, он завел очередной роман с симпатичной девушкой из аптечного киоска, муж которой оказался капитаном милиции. После неформального выяснения обстоятельств этого романа темпераментным рогоносцем, Сергей был жестоко избит, а затем госпитализирован в областную больницу г. Киева. Именно там, вдали от суеты и родительского вмешательства, тщательнейшим образом взвесив всё, он определился со своей дальнейшей судьбой и решил пройти конкурс для поступления на юридический факультет ВУЗа. Вступительные экзамены, кропотливая подготовка к сдаче которых вырвала из похождений абитуриента две недели сладкого времени – были выдержаны с блеском: показанные знания по русскому языку и истории удостоились отличных оценок, английский язык был сдан на «хорошо». Впоследствии студент стал учиться довольно средне, однако занятий не пропускал и к преподавателям относился с должным уважением. После окончания третьего курса он сожительствовал сразу с двумя работниками института: сорокадвухлетней лаборанткой Ларисой – дочерью декана, и сорокалетней преподавательницей литературы – Генриеттой Андреевной. И та, и другая, даже не подозревая о какой бы то ни было конкуренции, отдавали воздыхателю все свои душевное тепло и свободное от работы время, а также, по мере возможности, помогали ему в успешной сдаче большинства зачетов и экзаменов. И Лариса, и Генриетта Андреевна имели на студента виды: их удивительно схожие судьбы, обремененные не слишком яркой внешностью и абсолютным отсутствием способности к знакомствам – должны были, по замыслу доверчивых женщин – соединиться с Сергеем и обрести долгожданную гармонию в счастливом браке. Обе ждали окончания ученических мытарств Шевченко – как обязательного условия для замужества. Получив диплом, любвеобильный юрист проигнорировал предложения обеих и расстался с каждой из них «по-английски».

       Сергей Шевченко всегда мечтал о богатой и красивой жизни, он фантазировал на эту тему практически везде: за рулем автомобиля (управляемой им по доверенности, выданной отцом, чуть было не севшего за хулиганство, парня), в дорогом ресторане (ужиная с проворовавшимся директором универмага), а также посещая сауну (с сексуально озабоченной дочерью начальника РОВД). Побираться по мелочам ему давно надоело, а вот взять за один раз что-то ощутимое – хотелось. События, происходившие вокруг ранее судимого Владимира Кожевникова, сводили старшего лейтенанта с ума и не давали покоя даже во время становившихся все более частыми, бессонных ночей. Странным во всей этой истории было для милиционера еще и то, что жена неофициально подозреваемого, вообще никак не реагировала на его ухаживания. Неожиданно обнаружившаяся несостоятельность в таком, всегда успешном для него, деле – стала серьезным и досадным препятствием на пути к поставленной цели. Для самоуспокоения и из спортивного интереса участковому пришлось влюбить в себя грудастую продавщицу хлебного отдела одного из центральных продовольственных магазинов, что вернуло ему некоторую уверенность в своих силах, но ни на шаг не приблизило к осуществлению задуманного. Светлана оставалась совершенно неприступной, и это очень расстраивало милиционера.

       В один из пасмурных осенних дней телефон в квартире старшего лейтенанта ожил и наградил своего хозяина возможностью слышать вожделенный голос Светланы, однако с первых же секунд разговора участковому стало ясно, что тема их беседы будет далека от интимных признаний. И всё же деловой тон нисколько не смутил его, поскольку появилась хоть какая-то перспектива:

– Сергей Константинович! Это Света Кожевникова. Узнали?

– Конечно, узнал. Что-то ночью подсказывало мне, что вы позвоните именно в это время. Я, знаете ли, ночами подолгу не могу уснуть… – начал Сергей в привычной для него манере, но был внезапно остановлен неподдающейся Светой. Голос её казался ему сошедшим с небес:

– Я очень, очень тороплюсь, Сергей Константинович. Если в ближайшие пятнадцать-двадцать минут вы сможете поехать со мной в Вышгород на автобусе – готовьте на погонах место для четвертой звёздочки. Это я вам точно говорю, уж поверьте на слово.

– Светлана, куда подойти? И что, собственно, случилось,… Конечно, я подойду к остановке, и поеду – куда скажете.

– Тогда выходите из дома немедленно, по пути всё вам расскажу.

       Ровная и гладкая дорога вытягивалась из-под автобуса, словно конвейерная лента, и уносилась от глаз стоявших на задней площадке: красивой женщины и мужчины в милицейской форме. Полупустой «Икарус», со скрипом впускающий в салон через «гармошку» порцию пыли на каждом повороте, уже подъезжал к Вышгороду, когда Светлана подытожила свой рассказ фразой, показавшейся Сергею просто шокирующей. И это после того, как он и так – не перебивая и раскрыв рот – слушал в течение всей дороги её восхитительный монолог: