Текст книги "Мертвый лев: Посмертная биография Дарвина и его идей"

Глава 3
Затмение дарвинизма

Был старик, застенчивый, как мальчик,

Неуклюжий, робкий патриарх.

Кто за честь природы фехтовальщик?

Ну конечно, пламенный Ламарк.

О. МАНДЕЛЬШТАМ. ЛАМАРК

Послушай: далеко, далеко, на озере Чад Изысканный бродит жираф.

Н. ГУМИЛЕВ. ЖИРАФ

Исследователи фольклора хорошо знают, что сюжеты сказок и легенд, созданных разными народами мира, иногда удивительно сходны, как будто взяты из одного первоисточника. Это бывает даже в тех случаях, когда их безымянные авторы жили на разных континентах и потому заведомо не могли ничего заимствовать друг у друга. Сказочный герой, стремясь достигнуть заветной цели – жениться на принцессе, добыть золотое руно или Кольцо Всевластья, – непременно должен пройти череду опасных испытаний. Ему оказывают помощь разные волшебные животные или неодушевленные предметы, но и враги не дремлют. Герой сказки оказывается то в темнице, то в заколдованном лесу, а то и просто гибнет, чтобы быть потом воскрешенным живой водой. Однако все его мытарства обязательно хорошо заканчиваются, добро побеждает. Испытания героя имеют существенное значение: без них просто нечего рассказывать и некому сопереживать. Сюжет строится на преодолении угроз и опасностей, и чем они страшнее, тем лучше, потому что оттеняют силу и отвагу сказочного персонажа.

Нечто подобное случилось и с вполне реальным героем моей книги, первый акт посмертной биографии которого получил у историков название «затмение дарвинизма»{100}100
  Затмение дарвинизма: Bowler P. J. The eclipse of Darwinism: Anti-Darwinian evolution theories in the decades around 1900. Baltimore-London: The John Hopkins University Press, 1983. 290 p.; Bowler P. J. Evolution: The history of an idea. Berkeley etc: University of California Press, 2009. 464 p.


[Закрыть].

В период с 1880 по 1930 г., то есть добрых полвека, теория Дарвина подвергалась массированной критике, и так успешно, что многие биологи в то время фактически отказались ее поддерживать. Тот, чье имя еще недавно произносилось с таким пиететом, казалось, был обречен на скорое забвение. Спустя полвека после кончины Дарвина многие полагали, что скончалось и его детище, окончательно сданное за ненадобностью на съедение архивным мышам.

Это изменение отношения к Дарвину и дарвинизму хорошо прослеживается по высказываниям современников. В 1870 г. новый научный журнал Nature был очень оптимистичен:

Увлекательная гипотеза дарвинизма за последние несколько лет настолько полно завладела сознанием ученых как в этой стране (т. е. в Великобритании. – М. В.), так и в Германии, что почти все исследователи нового поколения могут быть отнесены к этой школе мысли. Вероятно, со времен Ньютона ни один человек не оказал такого большого влияния на развитие научной мысли, как мистер Дарвин{101}101
  Ellegård A. Darwin and the general reader. P. 59.


[Закрыть].

А 33 года спустя Эберхард Деннерт, немецкий ботаник и философ, выпустил в Штутгарте небольшую книгу с броским названием «У смертного одра дарвинизма» (Vom Sterbelager des Darwinismus), в которой утверждал, что:

Дарвинизм, то есть теория естественного отбора через борьбу за существование, оттесняется [в наши дни] по всей линии. Основная масса естествоиспытателей больше не считает его обоснованным, и даже те, кто еще не совсем отказался от него, вынуждены, по крайней мере, признать, что дарвиновское объяснение имеет теперь лишь второстепенное значение{102}102
  Цит. по: Dennert E. At the deathbed of Darwinism. Burlington (Iowa): German Literary Board, 1904. 146 p.


[Закрыть].

Деннерт выражал мнение очень многих современников. В 1924 г. шведский ученый Эрик Норденшельд, автор очень влиятельной тогда «Истории биологии», подвел (как ему представлялось) жирную черту под дискуссией, закончив свою книгу констатацией полного «распада (dissolution) дарвинизма»{103}103
  Цит. по: Nordenskiold E. The history of biology: A survey. New York: Tudor publishing Co., 1935. P. 574. Бог троицу любит, поэтому процитирую еще одного известного в свое время могильщика дарвинизма, немецкого биолога Ханса Дриша: «Проницательные [умы знают, что] дарвинизм давно мертв; то, что о нем в итоге было сказано, не более чем надгробная речь по принципу „о мертвых или хорошо, или ничего“, произнесенная со внутренним ощущением неадекватности защищаемого» (Driesch H. Kritisches und Polemisches. II. Zur «Mutationstheorie». Biologisches Centralblatt. 1902. S. 182).


[Закрыть].

В наши дни читать такие уверенные заявления странновато, ведь мы убедились уже, что Дарвин и сегодня живее всех живых. Но что же случилось после его смерти? Отчего произошла такая резкая перемена в настроении ученых? Подчеркну – о смерти дарвинизма писали не религиозные фундаменталисты и не газетчики, а профессиональные биологи, то есть люди по определению компетентные.

Дело, конечно, не только в превратностях капризной научной моды. (Ученым ничто человеческое не чуждо, и о моде на научные теории можно писать без всяких кавычек.) Так проявился главный парадокс дарвинизма XIX в.: Дарвин сумел очень быстро убедить большинство своих современников, как натуралистов, так и прочих образованных людей, в том, что эволюция – объективный природный факт, а не фантазия и что виды живых организмов действительно могут происходить один от другого. Но при этом большинство биологов так и не прониклись идеей естественного отбора – центрального элемента его теории.

На рубеже веков публично отрицать эволюцию мог позволить себе лишь человек, не боящийся прослыть ретроградом и консерватором, а вот сомневаться в могуществе естественного отбора, в его творческой силе, было вполне нормальным в среде профессиональных биологов. Даже в лагере дарвинистов завелись свои еретики и диссиденты. Еще в 1869 г. не кто иной, как Альфред Уоллес, публично объявил, что он не верит в способность естественного отбора создать такое чудо духовности, как Homo sapiens. Кого угодно – магнолию, осьминога, ящерицу, орангутана – но только не человека! В этом случае, по его мнению, явно действовала какая-то сверхъестественная сила. Впрочем, что взять с Уоллеса, который к тому времени стал убежденным сторонником спиритизма, верил в существование «мира духов» и возможность контакта с тенями умерших{104}104
  Поразительно, но в конце просвещенного и рационального XIX в. вера в возможность общения с духами мертвых, подобно эпидемии, захватила образованные круги многих европейских стран. В Англии сторонниками спиритизма стали не только Уоллес, но и Френсис Голтон (кузен Дарвина и один из основателей современной генетики), а также нобелевский лауреат физик лорд Рэйли. (А в нашей стране – химик Александр Бутлеров и зоолог Николай Вагнер.) Помимо спиритизма, Уоллес симпатизировал идеям социализма, френологии, а также был активным противником массовой вакцинации от инфекций. См. Slotten R. A. The heretic in Darwin's court: A life of Alfred Russell Wallace.


[Закрыть]. Но и трезвомыслящий Чарльз Лайель выражал аналогичные сомнения.

После того как схлынул первый эмоциональный шквал споров вокруг дарвинизма, холодный научный анализ показал, что дарвиновская теория весьма уязвима для критики, и не только с позиций преподобных рецензентов, но и с биологической точки зрения{105}105
  Видел ли сам Дарвин многочисленные недостатки своей теории? Видел и охотно их признавал. После выхода «Происхождения» в письме Азе Грею он назвал свою книгу «жутко гипотетической», основанной на «очень малом числе фактов» (Darwin F., Seward A. C. (ed.) More letters of Charles Darwin. A record of his work in a series of hitherto unpublished letters. London: John Murray, 1903. V. 1. 494 p.).


[Закрыть]. В классическом дарвинизме было много слабых мест и произвольных допущений, необоснованных гипотез и косвенных доказательств. Это отталкивало от него многих биологов, привыкших к строгости и доказательности суждений, а также сохранивших пиетет к священной корове индуктивизма. На их возражения часто ни сам Дарвин, ни его сторонники не могли дать убедительного ответа.

⁂

Хотя машина времени существует только в воображении (пока), ею вполне можно пользоваться для постановки мысленных экспериментов. Предположим, что я чудесным образом очутился в 1885 г. (или в 1889-м, или в 1895-м, что в данном случае совершенно неважно) и участвую в одном из тогдашних диспутов вокруг теории Дарвина. Зная всю историю и современное состояние дарвинизма, я хочу выступить его защитником. Мой оппонент – такой же профессиональный биолог, но работающий в конце XIX в., эрудированный и прекрасно ориентирующийся в современной ему науке. Он не консерватор, не обскурант, не религиозный фанатик, но человек, настроенный против дарвинизма. Свою атаку на теорию естественного отбора он начинает примерно так:

– Дарвин утверждает, что в каждом новом поколении возникают особи, которые в некотором отношении «лучше других». Пусть так. Но какой в этом толк, если эти особи вынуждены скрещиваться со «средними» индивидуумами, имеющими «обычные» признаки? В их потомстве признаки смешаются и продолжат смешиваться до тех пор, пока «польза» не растворится в череде поколений и не исчезнет. Я уверен, что естественный отбор не может создать ничего по-настоящему нового, он способен лишь уничтожать заведомо неудачные вариации.

Не успев раскрыть рта, чтобы рассказать о работах Грегора Менделя, доказавшего, что признаки организмов передаются по наследству как единое целое и практически никогда не «смешиваются» в потомстве, я спохватываюсь, что моим слушателям про эти работы ничего не известно. До появления современной генетики остается еще около 10 лет. Поэтому, как и Дарвин, я не могу убедительно ответить на это возражение. Мой оппонент продолжает:

– Вслед за мистером Дарвином вы утверждаете, что организмы одного вида и даже одного поколения не похожи друг на друга и подвержены случайным и непредсказуемым изменениям, с которыми «работает» естественный отбор. Но потрудитесь, пожалуйста, объяснить, каким образом возникают эти изменения и как они передаются от родителей к потомкам.

Поскольку по правилам нашего эксперимента про законы Менделя упоминать нельзя, я вынужден бегло пересказать выдвинутую Дарвином теорию «пангенеза»{106}106
  Современное переиздание: Дарвин Ч. Пангенезис. М.: КРАСАНД, 2010. 232 с.


[Закрыть], откровенно умозрительную и созданную для того, чтобы предложить хоть какое-то объяснение фактам наследственности.

– Знаем-знаем, читали про эту гипотезу, – получаю я ответ, – но вы не можете не понимать, что она очень слаба. Твердых доказательств в ее пользу нет. Кроме того, ваш Дарвин настаивает, что изменения живых организмов происходят случайным, непредсказуемым образом. Он сам называет эту изменчивость неопределенной. Иными словами, он отдает процесс эволюции в руки Хаоса, слепого случая. Я спрашиваю: может ли таким образом возникнуть «само собой» хоть что-то сложное, мог ли естественный отбор обеспечить развитие от амебы до человека?

Я рассказываю про искусственный отбор, про селекцию домашних животных и культурных растений, которую можно назвать «рукотворной эволюцией», про породы собак и голубей. Упираю на то, что если человек за несколько тысячелетий смог добиться таких видоизменений их предковых форм, то почему еще большего не могла достичь живая природа – ведь в ее распоряжении были сотни миллионов, если не миллиарды лет? Этот аргумент Дарвин использовал особенно часто, посвятив искусственному отбору целую монографию (рис. 3.1.).

Соперник мой чувствует, что он уже практически победил, и, ласково улыбаясь в бороду, готов нанести решающий удар:

– Милостивый государь, позвольте напомнить вам французское выражение comparaison n'est pas raison: аналогия – не доказательство. Дарвин не имел в руках ни одного реального примера естественного отбора в природе, он его взял из головы, а не «подсмотрел» где-нибудь на Галапагосах или в ближайшем лесу. Очень легко жонглировать миллионами и миллиардами лет{107}107
  Кстати, дедушка Чарльза Дарвина Эразм Дарвин в своей «Зоономии» утверждал, что развитие жизни на земле заняло «миллионы веков». Его внук просто следовал семейной традиции эволюционного мышления.


[Закрыть], но я хочу напомнить всем присутствующим, что недавними расчетами выдающегося физика Томсона неопровержимо доказано, что возраст Земли составляет около 24 миллионов лет. Маловато для дарвинистских фантазий о всемогуществе естественного отбора! Физика, сударь, наука точная, ее бездоказательными гипотезами не перешибешь!

Действительно, основываясь на принципах термодинамики и предполагаемой скорости остывания изначально раскаленной Земли, Уильям Томсон (с 1892 г. – лорд Кельвин) рассчитал, что возраст планеты не может быть таким огромным, как предполагали современные ему геологи, а вслед за ними и Чарльз Дарвин. Но в этом случае ошибся лорд Кельвин, а не геологи. В то время еще не было известно, что недра Земли содержат радиоактивные элементы, распад которых является источником тепловой энергии, поддерживающим относительно высокую температуру нашей планеты. Это тоже достижение науки XX в., а у нас на дворе, напомню, еще век XIX, и ссылаться на свои познания я не вправе. Мой оппонент может праздновать победу в диспуте.

Рис. 3.1. Дарвиновская концепция искусственного отбора тоже не ускользнула от внимания юмористов. Карикатура из журнала Punch

Так или примерно так протекали и реальные дискуссии об эволюции в конце позапрошлого столетия. «Затмение дарвинизма» было предсказуемым. Чтобы стать в те времена убежденным дарвинистом, требовалось иметь не только изрядную интеллектуальную смелость выступить против Божественной аксиомы и общественного мнения, но и «уверовать» в реальность естественного отбора, как уверовал в нее сам Дарвин. Уверовать при отсутствии прямых доказательств, опираясь только на косвенные. Это смогли сделать далеко не все современники, готовые принять идею эволюции как объективного природного процесса.

И здесь на сцену выходит мой следующий воображаемый оппонент, теперь уже наш современник, один из тех, кому нравится думать, что «Дарвин был неправ». Наш мысленный эксперимент дал ему хорошую аргументацию для обоснования собственной позиции. Он аплодирует стоя. Однако я должен подчеркнуть, что теория естественного отбора была слаба с точки зрения научных знаний того времени. Да и сам Дарвин никогда не считал ее истиной в последней инстанции, рассматривая свою концепцию, скорее, как программу будущих исследований, а не как окончательное решение проблемы трансмутации видов. Он не побоялся обнародовать свою «жутко гипотетическую» теорию, действуя при этом подобно другим величайшим научным революционерам всех времен и народов.

Поучительно сравнение с историей гелиоцентрической картины мира Коперника, которую мы сейчас считаем такой самоочевидной, что искренне удивляемся, почему в свое время у нее нашлось так много противников среди астрономов.

Лет 50 тому назад американский философ и историк науки Пол Фейерабенд в наделавшей немало шума книге «Против метода» показал, что в момент своего появления теория Коперника была довольно слабо подкреплена фактами. В ее первоначальном виде она не была убедительнее, чем альтернативная система мира Птолемея, согласно которой центром мироздания является Земля, а Солнце и все другие планеты покорно вращаются вокруг нее. Если не верите философу (хотя и учившемуся в молодости математике и астрономии), почитайте, что пишут о гелиоцентризме Коперника сами астрономы:

Иногда говорят, что Коперник доказал, что Земля движется, но такое утверждение не совсем правильно. Коперник обосновал движение Земли, показав, что этим полностью объясняются наблюдаемые в мире планет явления и вводится простота в сложную и путаную систему геоцентризма. Но прямых доказательств, т. е. таких фактов, явлений или экспериментов, которые можно было бы объяснить движением Земли, и ничем другим, у него не было{108}108
  Михайлов А. А. Николай Коперник и развитие астрономии // Николай Коперник. К 500-летию со дня рождения (1473–1973). М.: Наука, 1973. С. 56.


[Закрыть].

Теория Коперника родилась как своего рода «озарение», гениальная догадка, правоту которой предстояло подтвердить в будущем{109}109
  Точнее говоря, Коперник воскресил и наполнил новым содержанием античную гипотезу о движении Земли и неподвижности Солнца, которая «после Аристотеля и Птолемея была выброшена на свалку истории» (Фейерабенд П. Против метода: Очерк анархистской теории познания. М.: АСТ: Хранитель, 2007. С. 65). Приведу еще мнение выдающегося русского генетика Юрия Филипченко: Дарвин «лишь опроверг гипноз очевидности и доказал, что органические формы не постоянны, а наоборот, изменчивы. Почему это происходит, Дарвин не мог установить, как и Коперник не знал, в силу каких законов планеты вращаются вокруг Солнца» (Филипченко Ю. А. Эволюционная идея в биологии. М.: Наука, 1977. С. 194).


[Закрыть]. Более того, как пишет Фейерабенд, в момент своего появления, в 1543 г., эта теория вообще не могла быть принята без «насилия над чувствами» (слова Галилея) и известными в ту пору фактами. Чтобы доказать правоту Коперника, требовалось выработать «совершенно новое мировоззрение… новое понимание человека и его познавательных способностей»{110}110
  Фейерабенд П. Против метода: Очерк анархистской теории познания. С. 152.


[Закрыть]. Эту задачу выполнил Галилео Галилей, который тоже, оказывается, был не без греха. По мнению Фейерабенда, и Галилей, и Ньютон, а я добавлю – и Дарвин, действовали вопреки принятым в науке нормам доказательств, используя порой весьма сомнительные аргументы и натяжки. И в итоге вышли победителями!

Сам Фейерабенд назвал такое неприличное поведение «научным анархизмом». Действительно, создается впечатление, что переворот в науке можно произвести, только уподобившись батьке Махно на лихом коне: не подчиняясь власти индуктивного метода и прочих правил приличия, принятых в научном сообществе. Конформизмом революцию не устроишь, это удел рядовых «научных работников», а не мировых гениев. Надо иметь дерзость смести фигуры с шахматной доски и начать играть по-своему, не по правилам. С такой точки зрения Дарвин действовал абсолютно верно, опубликовав гипотезу естественного отбора в надежде, что твердые доказательства в ее пользу появятся когда-нибудь потом, вполне возможно уже после его смерти{111}111
  Дарвин не был ни первым, ни последним «анархистом» такого рода. Из более поздних примеров можно вспомнить гипотезу о движении земных материков, выдвинутую Альфредом Вегенером в 1912 г. Она тоже базировалась на косвенных свидетельствах, поскольку ее автор не был в состоянии объяснить, какая сила может перемещать материки по поверхности Земли. Прямые доказательства в пользу правоты мобилизма (так называется гипотеза Вегенера) стали появляться только в конце 1960-х гг., спустя три десятка лет после смерти его создателя.


[Закрыть].

Мы начинаем с убеждения, противоречащего разуму и опыту своего времени (курсив мой. – М. В.). Эта вера росла и находила поддержку в других убеждениях, в равной степени неразумных, если не сказать больше. ‹…› Теории становятся ясными и «разумными» только после того, как их отдельные несвязанные части использовались длительное время. Таким образом, столь неразумная, нелепая, антиметодологическая предварительная идея оказывается неизбежной предпосылкой ясности и эмпирического успеха{112}112
  Фейерабенд П. Против метода: Очерк анархистской теории познания. С. 46.


[Закрыть].

Эти слова Пола Фейерабенда, сказанные им о теории Коперника, в большой степени применимы и к классическому дарвинизму. Впрочем, все это стало понятно гораздо позднее, когда «затмение дарвинизма» давно прошло. А мы с читателями этой книги пока находимся на самом его пике, и борьба умов и идей только разгорается.

⁂

Возвратимся в XIX в., в самый конец этого долгого, богатого научными открытиями столетия. Если Дарвин неправ и естественный отбор то ли вообще не существует в природе, то ли играет незначительную роль, что же тогда движет эволюционным процессом? В эпоху «затмения дарвинизма» на этот центральный вопрос давалось множество крайне разноречивых ответов. Пестрота суждений и мнений была чрезвычайная, и разобраться в этой разноголосице нелегко. В поисках идей биологи обратились к наследию давно забытых ученых, которых, казалось, навсегда поглотило царство теней.

Сначала на щит был поднят француз Жан-Батист де Моне шевалье де Ламарк (вошедший в историю под коротким именем Ламарк), опубликовавший первую научную теорию эволюции в 1809 г. – аккурат в тот год, когда появился на свет Чарльз Дарвин. Судьбы этих двух великих эволюционистов, земные и посмертные, совсем не похожи. Ламарка ждала участь многих смелых первопроходцев – уже вскоре после смерти он был забыт. О его теории знали немногие, среди них – шотландский зоолог Роберт Грант, под руководством которого юный Дарвин изучал в Эдинбурге морских беспозвоночных. Но к некоторым ключевым идеям учения Ламарка сам Дарвин относился довольно скептически («Да хранит меня Небо от глупого Ламаркова "стремления к прогрессу"», – писал он Хукеру в 1844 г.{113}113
  Пузанов И. И. Что такое ламаркизм? // Вопросы эволюционной морфологии и биоценологии. Казань: Изд-во Казанского государственного университета, 1970. С. 115.


[Закрыть]).

Французский эволюционист прожил долгую жизнь (родился в 1744 г., скончался в 1829 г.), полную житейских неудач и разочарований{114}114
  Современной и полной биографии де Ламарка на русском языке, к сожалению, не существует, однако без упоминания о нем не обходится ни один учебник по эволюционной теории. Общий очерк жизни и творчества Ламарка приводит Н. Н. Воронцов (Воронцов Н. Н. Развитие эволюционных идей в биологии. С. 133–138).


[Закрыть]. Вечная нужда в деньгах, скитания, непонимание современниками и почти полная слепота в последние 10 лет жизни. Прихотлив оказался и его путь в науку. Младший из сыновей многодетного обедневшего дворянина, он поступил на военную службу, отличался храбростью в сражениях. А когда Семилетняя война, в которой он участвовал, закончилась, оказался на юге Франции, где несколько лет вел унылую гарнизонную жизнь, сторонясь других офицеров, проводивших время в пирушках и тому подобных увеселениях. Этот мечтатель хотел стать музыкантом! Однажды в руки скучающему Ламарку попала книга о полезных растениях, и он, что называется, пропал. Ламарк всерьез увлекся ботаникой, стал изучать флору юга Франции, научился составлять гербарий. Из-за болезни ему пришлось оставить военную службу, и около 1770 г. он поселился в Париже – бесприютный, полунищий, без ясных жизненных перспектив. Путеводной звездой для офицера в отставке стала его любимая ботаника (как для Дарвина коллекционирование жуков), которая сделала его своим человеком в Королевском ботаническом саду и ввела в круг ведущих французских натуралистов той эпохи. В 1778 г. Ламарк – уже признанный ботаник, автор трехтомной «Флоры Франции» и изобретатель так называемого дихотомического ключа – особого вида таблицы, позволяющей даже малознакомому с растениями человеку определять их видовую принадлежность по внешним признакам. Самоучка, self-made man, обладатель огромного гербария, он получает должность адъюнкта ботаники Парижской академии наук, путешествует по Европе. Но этот этап его жизни закончился с началом Великой французской революции, которая не только смела с трона династию Бурбонов, но и переформатировала почти все учреждения «старого режима». Королевский ботанический сад стал Музеем естественной истории (он существует и поныне), но его штатное расписание оказалось построено так, что ни одно из двух рабочих мест («кафедр»), предназначенных для ботаников, Ламарку не досталось. Ему предложили вакантную должность профессора «по кафедре насекомых и червей». Проще говоря, 50-летний ученый был поставлен перед выбором: покинуть музей или круто изменить свою научную специальность. Ламарк выбрал второе и в течение 24 лет успешно занимался зоологией беспозвоночных, внеся особенно крупный вклад в изучение моллюсков, в том числе ископаемых. В дополнение к частному гербарию, одному из самых крупных во Франции, в его доме появилась великолепная коллекция раковин, описания которых он опубликовал в нескольких толстых томах.

На склоне лет Ламарк все больше интересовался теоретическими вопросами биологии и других наук (он занимался и геологией, и метеорологией, и бог знает чем еще), причем чувствовал себя в этой области весьма вольготно. Он не боялся выдвигать смелые гипотезы и делать широкие обобщения, среди которых были и очень здравые, революционные для той поры идеи. Задолго до Дарвина Ламарк заговорил о том, что корни человечества уходят в животное царство, «к обезьянам». Он же доказывал, что общепринятая тогда «хронология молодой Земли», основанная на ветхозаветной космологии, неверна и что возраст нашей планеты намного больше, чем несколько тысяч лет, отводимых ей толкователями Библии. При этом Ламарк не отрицал, что природа и материя созданы Богом, но считал, что после своего сотворения они развивались совершенно автономно, подчиняясь заложенным в них принципам. Чудес в наши времена не бывает, есть только законы природы.

Опубликованное в 1809 г. объемистое сочинение «Философия зоологии»{115}115
  Русский перевод: Ламарк Ж.-Б. Избранные произведения в двух томах. М.: Изд-во АН СССР, 1955. Т. 1. 968 с.


[Закрыть] стало самым знаменитым произведением Ламарка, в котором он во всех подробностях изложил созданное им эволюционное учение. Многие натуралисты и мыслители и до него высказывали убеждение, что в живой природе идет непрерывная эволюция видов (вспомним Эразма Дарвина), но только Ламарк сумел возвысить эту идею до уровня полноценной научной теории. Впрочем, если он возлагал на свой труд какие-то честолюбивые надежды, то вскоре ему пришлось с ними расстаться. Современники вовсе не спешили приветствовать новое светило теоретической биологии{116}116
  «На официальном приеме у Наполеона I знаменитый, но тогда уже престарелый ученый поднес ему свой труд „Философия зоологии“. Император, даже не прочитав заглавия книги, с лаконическим „держите!“ швырнул ее своему секретарю и грубо посоветовал Ламарку заниматься естествознанием, а не метеорологическими бреднями, позорящими его седины» (Пузанов И. И. Что такое ламаркизм? С. 115). «Метеорологическими бреднями» Наполеон назвал попытки Ламарка разработать метод точного предсказания погоды путем изучения движения Луны. Неудивительно, что Ламарковы прогнозы обычно не сбывались, давая еще один повод острякам пройтись насчет его персоны. В 1810 г. Наполеон прямо запретил Ламарку публиковать эти прогнозы.


[Закрыть]. На Ламарка посыпались насмешки и обвинения в беспочвенном фантазерстве. И поделом: здравые идеи тонули в море недоказуемых утверждений и сомнительных предположений, которых так много в «Философии зоологии» и других его поздних сочинениях. Увы, в окружении ученого не нашлось никого, кто принял бы эстафету и стал дальше развивать новую идею, как это сделал Галилей с гелиоцентрической системой мира Коперника.

Именно Ламарка в годы «затмения» стали противопоставлять Дарвину в качестве незаслуженно забытого гения, а его теорию преподносить как реальную альтернативу вышедшему из моды дарвинизму. Дилемма Darwin vs Lamarck со страниц ученых трудов проникла на страницы научно-популярных книг, а оттуда даже в изящную словесность. Отметим, в частности, великого русского поэта Осипа Мандельштама, создавшего в первой половине 1930-х гг. романтический миф о Ламарке. Поэт увидел в нем рыцарственного героя, донкихота позапрошлого века, со шпагою в руке бросающегося в битву за «честь природы». Битву безнадежную, которую ему суждено проиграть. А Дарвин в глазах Мандельштама – живое воплощение коммерческой пошлости, не ученый, а бухгалтер, скучная конторская крыса:

Золотая валюта фактов поддерживает баланс его научных предприятий, совсем как миллион стерлингов в подвалах британского банка обеспечивает циркуляцию хозяйства страны. ‹…› Нельзя не плениться добродушием Дарвина. ‹…› Но разве добродушие – метод творческого познания и достойный способ жизнеощущения?

Мандельштам противопоставляет рыцарю Ламарку

…скромного Дарвина, по уши влипшего в факты, озабоченно листающего книгу природы – не как Библию – какая там Библия! – а как деловой справочник, биржевой указатель, индекс цен, примет и функций{117}117
  Цит. по: Гаспаров Б. М. Ламарк, Шеллинг, Марр (стихотворение «Ламарк» в контексте «переломной эпохи») // Гаспаров Б. М. Литературные лейтмотивы: Очерки русской литературы ХХ века. М.: Наука: Восточная литература, 1994. С. 187–212.


[Закрыть].

У кого-то я уже встречал нечто подобное… У кого? Вы удивитесь, наверное, у одного из классиков марксизма. Энгельс в «Диалектике природы» писал, что теория Дарвина – невольная сатира на общество, в котором ученый вырос и жил, где царят самая беспощадная экономическая конкуренция и самая отчаянная борьба за существование{118}118
  Надо сказать, что в целом и Маркс, и Энгельс оценивали дарвинизм весьма высоко, видя в нем полезную теорию. Но их отталкивал сильный привкус мальтузианства, который Дарвин привнес в свое учение. Маркс и Энгельс о дарвинизме: Фогт М. Социал-дарвинизм. Ужгород: ФОП Бреза, 2014. С. 274–280.


[Закрыть]. По мнению Энгельса, банкирская, бухгалтерская Англия могла увидеть саму себя в зеркале «Происхождения видов». Так в своем неприятии «скучного и прозаического» Дарвина Осип Мандельштам неожиданно протягивает руку Фридриху Энгельсу{119}119
  Точно известно, что подаренную ему кем-то «Диалектику природы» Мандельштам читать отказался, зато был близко знаком с молодым энтомологом Борисом Кузиным, знатоком музыки и немецкой философии, а по совместительству – убежденным ламаркистом. Именно от него поэт перенял восхищение Ламарком и снисходительное отношение к «добродушному Дарвину». См. Гаспаров Б. М. Ламарк, Шеллинг, Марр; Винарский М. В. В кругу гениев: Осип Мандельштам между Дарвином и Ламарком // Новый мир. 2024. № 4. С. 159–173.


[Закрыть].

Для биологов же ламаркизм был интересен как источник нескольких симпатичных гипотез, которые можно использовать как альтернативу дарвинизму. Но у Ламарка отсутствовала центральная, стержневая идея теории, как это было у Дарвина с естественным отбором. Поэтому французский ученый предложил не один механизм эволюции, а сразу несколько. Первым и, пожалуй, главным из них была гипотетическая внутренняя сила (Ламарк именовал ее то градацией, то внутренним чувством, то даже… оргазмом), якобы имеющаяся у всех организмов. Именно она «заставляет» их изменяться, усложняться, то есть эволюционировать, говоря современным языком (термина «эволюция» Ламарк не знал). Самым высшим животным, таким как птицы и млекопитающие, Ламарк даже приписывал активное, волевое усилие к совершенствованию.

Эта внутренняя сила создает новые потребности, которые животное стремится удовлетворить, усиленно используя какой-то орган или часть тела, – в результате они развиваются особенно интенсивно. Если же орган или часть тела не используются, они постепенно утрачиваются, как это произошло с глазами слепых пещерных рыб и амфибий. Такова суть знаменитого принципа «упражнения и неупражнения» органов, второй движущей силы эволюции по Ламарку.

Красиво и, на первый взгляд, правдоподобно, но вот когда дело доходило до предъявления доказательств, у Ламарка на руках оказывались только мысленные эксперименты, иногда несколько комические. Вы помните, возможно, сказку Редьярда Киплинга о том, как у слонов появился длинный хобот. Давным-давно, когда хоботы у слонов были гораздо короче, один слоненок подошел к реке напиться воды. Злой крокодил ухватил его за хобот и потянул к себе. Слоненок упирался как мог и в результате обзавелся замечательным украшением всего слоновьего племени (рис. 3.2). Ламарк тоже мог бы писать сказки в духе Киплинга. Самая известная из придуманных им эволюционных историй – происхождение жирафа. Короткошеие предки современных жирафов жили в саванне и питались листьями деревьев. Каждый стремился достать до самых высоких веток, куда не доберутся сородичи, тянулся изо всех сил, и вот, после того как многие поколения упражнялись таким образом, шея у них вытянулась, а передние ноги удлинились, и в результате возник изысканный гумилевский жираф. Интересно, знаком ли был Киплинг с теорией Ламарка хотя бы в научно-популярном пересказе?..

Рис. 3.2. Иллюстрация к сказке Редьярда Киплинга из прижизненного издания его сборника «Просто сказки»

Но лично мне больше нравится то, как Ламарк объяснял происхождение рогов у млекопитающих:

Во время приступов ярости, особенно частых у самцов, их внутреннее чувство благодаря своим усилиям вызывает интенсивный приток флюидов к этой части головы, и здесь происходит выделение у одних – рогового, а у других – костного вещества, смешанного с роговым. ‹…› Таково происхождение полых и сплошных рогов, которыми вооружена голова большинства этих животных{120}120
  Ламарк Ж.-Б. Избранные произведения в двух томах. Т. 1. С. 354.


[Закрыть].

Впечатляющая картина, не правда ли? А «флюиды» на языке Ламарка – это внутренние жидкости, циркуляция которых в организме заставляет отдельные органы и части тела развиваться или целесообразно реагировать на внешние воздействия. Возможность «упражнения органов» напрямую связана с действием этих «флюидов» – Ламарк подразделял их на нервные, питательные и т. п. Вероятно, можно считать, что это особый механизм эволюции, предложенный Ламарком, но чаще его все-таки рассматривают как частный случай упражнения или неупражнения органов.

Но как объяснить эволюцию растений, у которых ни воли, ни каких-то особых возможностей «упражнять» свои органы не существует? С ними проще. Ламарк считал, что на внешний облик растений прямое воздействие оказывает их среда обитания. Она обращается с ними как скульптор, лепящий из куска податливой глины то, что ему хочется. Под влиянием конкретного температурного режима, освещения, влажности, концентрации питательных веществ в почве и прочих факторов растения видоизменяются. А самое главное, такие изменения передаются по наследству, проявляются в следующем поколении. Это – третий эволюционный механизм, так называемая концепция наследования приобретенных признаков, которую часто считают изобретением Ламарка. Она нам еще не раз встретится, поэтому для краткости я буду использовать аббревиатуру НПП. Пожалуйста, запомните ее. Ламарк считал, что наследуются и признаки, приобретенные в результате упражнения органов, вот почему во многих поколениях жирафов натренированность их ног и шей не исчезала бесследно, а воплощалась в потомстве.

⁂

Воскрешение ламаркизма в его оригинальном виде в конце XIX в. было невозможно – слишком уж старомодной оказалась эта теория. Но духовными наследниками французского натуралиста стали сразу несколько научных школ, каждая из которых развивала какой-то один аспект учения Ламарка. Сторонники неоламаркизма могли сильно расходиться в деталях, но соглашались в одном: их категорически не устраивал образ бесцельной, бездумной и основанной на чистой случайности эволюции, предложенный Дарвином и его последователями. Оппонентам хотелось видеть в эволюционном процессе нечто упорядоченное, осмысленное, если не сказать осознанное. Кроме того, некоторые отказывались принимать идею естественного отбора и тесно связанную с нею борьбу за существование по моральным соображениям. Кровавая и свирепая борьба в природе как двигатель эволюционного прогресса смущала не только богобоязненных старушек, но и солидных мужчин с учеными степенями, занимавших университетские кафедры. В сравнении с естественным отбором – брутальным чудовищем, уничтожающим тысячи ни в чем не повинных жертв, – НПП выглядело мило и привлекательно.

Подобно тому, как в поэзии и изобразительном искусстве на рубеже XIX и XX вв. во множестве возникали и исчезали новые школы и течения со звучными именами (символизм, кубизм, футуризм, акмеизм и т. п.), так и в биологии каждый крупный теоретик, казалось, считал своим долгом создать оригинальную антидарвиновскую концепцию и придумать ей красивое название. Вот далеко не полный их перечень: апогенез, аристогенез, батмогенез, гетерогенез, гибридогенез, номогенез, ортогенез…{121}121
  Более полный перечень дает И. Ю. Попов (Попов И. Ю. Ортогенез против дарвинизма. СПб: Изд-во СПбГУ, 2005. С. 176–177).


[Закрыть] Излагать, даже кратко, принципы этих многочисленных «генезов» нет ни малейшей возможности. Почти все они оказались тупиковыми ветвями эволюции научных идей и сегодня представляют интерес только для историков. Охарактеризую лишь несколько учений, вдохновлявшихся идеями Ламарка.

Психоламаркисты ставили во главу угла предполагаемое внутреннее стремление или даже волю живых существ к совершенству. Всех, включая растения. Например, ботаник Франсэ находил у растений «душу», возникающую как сумма «психических реакций» отдельных клеток, которые тоже, надо полагать, наделены микроскопической «душой»{122}122
  Франсэ Р. Философия естествознания. Современное положение дарвинизма. СПб.: Вестник знания, 1908. С. 53–54.


[Закрыть]. Конечно, существование такой воли или «души» надо еще доказать, но сторонники этого учения постулировали ее как аксиому (часто те же самые люди упрекали Дарвина в гипотетичности и бездоказательности его теории).