Текст книги "Instagram Говарда Хьюза"

Где-то вдали, кричали гуси, кто-то варил щи из щавеля и курил марихуану; над рекой Зан кружились стервятники, они садились на левом берегу и, хлопая крыльями, делили добычу, расправившись с ней, сыны пустынь, долго чистили о сырую прибрежную землю острые перепачканные кровью клювы, а потом, с трудом поднявшись, черным шумящим всполохом улетали на юг, в сторону бельгийских земель… Фиолетовое небо, густое, от заходившего на покой солнца, освещало горизонт оранжевой линией у гор… Мои родители – типичные ирландские кочевники, перевезли меня из Корка в Зандам, в возрасте семи лет, предпочтя: скитания в повозках, кибитках и традиционных караванах, запряженных породистыми тинкерами, с ирландскими цыганами, типичными пэйви – мне; так и не сумев спродюсировать, что-то наподобие родительской любви; они путешествовали по острову, по разным живописным местам, рисовали свои клетчатые рубашки в блокнот, ночевали в палатках, скудно питаясь; снова куда-то ехали, останавливались там, где понравится, играли песни Мэгги Белл, у костра, в своих дурацких соломенных шляпах, и ехали дальше, возможно встречать опиумное утро в долине Глендалох, или закатывать солнце вручную на холмах Тара; несостоявшиеся писатели и бунтари …

«Вы мешаете своему стакану, Гийом. Алкоголизм самый медленный и тупой путь самоубийства, как говорят ирландцы, сначала ты осушаешь рюмку, потом вторую, потом рюмка осушает тебя», – иезуитски подметил в моей кукурузной голове Канадский Костолом, под инди-рок от шотландцев из «Трэвис», под импульс панических атак, радиоактивным цветом индиго: «Тебе стоит вернуться домой, Гийом, там, в покосившейся бревенчатой хижине, из сердца детства, тебя ждет удача, в виде молодой рыжеволосой девушки с пухлыми губами, и взглядом Кары Делевинь. Сожги его, Гийом, и он отпустит тебя, уничтожив генетику грязи и похоти твоих праотцов. Отцы ели виноград, а у детей оскомина. Найдешь Иону в Портсмуте, спросишь в гавани у австралийских моряков, в темно-синих винтажных бушлатах, которые, пакетики с барбарисовым снюсом закладывают под верхнюю губу, и в загранку ходят, храня в карманах своих джинсовых брюк серебряные фляжки с хлебным вином и медальоны с портретом невесты. На минном поле в Анголе, с призраком леди Ди; в деревне для больных Альцгеймером, в Йокогаме, кормит там шелковичных червей; в торговых центрах Тайланда… Qva vadis, Гийом? Алкоголь – это зло, веселье никогда не кончится, закончишься – ты. Меня родила Черная Дыра, Гийом, Бермудский треугольник» …

Dum spiro, spero …

– Единственный способ выиграть в игре, сыграть в нее, Крис …

Жадно бросаю в садившееся за горизонт солнце, окрасившее платину спокойной воды в мёд своего тела, и, блестевшее топленым маслом на пустоте стекол заброшенного небоскреба, украшая свои, мятного цвета, глаза – ультрамодными солнцезащитными очками «Рэй-Бэн» … Наблюдая за тем, как пошло кружил в небе пакистанский стервятник, вычерчивая геометрию линий хищным бомбардировщиком, поджидая двенадцатилетних британских девочек …

И я сидел в центре скайбокса, имеющего двенадцать ребер, шесть граней и восемь вершин, сделанного из зеркальных окон – прошитых тонкой линией новогодних гирлянд – моргающих разноцветным лампами… Играя на губной гармошке хиты рок-группы «Мягкая Клетка», – постпанков из Лидса; обернутый в флаг: Исраэл Мэир Лау, куря марокканский гашиш и рассматривая рождение и смерть Люй Бувэйя, через перископ, на обоих концах которого, были закреплены зеркала… Прижавшись спиной к пустоте метафизических осколков; рассыпан выпаренными кристаллами кокаина на обломках империи Уари, помня о чем молчит лед, помня синюю пыль автобусных ламп… И ходившие по потолку, монохромные: Чарли Чаплин, Гарольд Ллойд и Бестер Кейтон: облачались в звериную кожу, раскусывая крепкой сталью бесцветных зубов выпущенные Фанни Каплан – пули… Я ел кукурузный хлеб – испеченный Иисусом, сидел на берегу изумрудной реки, в маленькой рыбацкой деревушки на западе Ирландии – медитировал в комнате с бетонными белыми стенами, в застекленном пространстве, с финиковыми деревьями посередине, и цветами рододендрона, рассыпанными на полу, под открытом небом, сидел прямо напротив монохромного Рута Бейба; рассеян в неровные пиксели флуоресцентного пепла умерших душ, на постных слезах двуязычной вселенной; вселенной, будто пожелтевшие обрывки газет «Еженедельник Чарли»; поставив своей целью: французско-канадский бобовый суп, восхищаясь неоновой тенью Джи Джи Аллина – реинкарнацию садившегося за горизонт галлюциногенного солнца, под ламповый рок энд ролл от группы из Сан-Диего «Железная Бабочка» …

Сегодня у каждого великого человека есть ученики, а его биографию обычно пишет Иуда (с) Оскар Уайльд.   

#Человек с десятидолларовой купюры.

Четверг начался грустно, утром казнили одного из братьев Брайли; поджарили ублюдка на электрическом стуле, в девять, ноль семь по местному времени.

Приятного вида олдскульный джентльмен, внебрачный сын Ливана, рожденный в открытом море, во время гражданской войны, на борту судна, плывущего во Францию, и не имевшего гражданства с рождения, с зажатой в крепких зубах курительной трубкой, с пергаментно желтым лицом, сединой – неровно лимонного оттенка, на коротко подстриженных волосах, аккуратно сбалансированных тонким слоем твердого воска, и уложенных на боковой пробор, и алой ниточкой рта под топорщившимися усами (в его суховатом и неподвижном лице, сумрачно, не светясь, горели небольшие печальные и жестокие глаза, левую щеку от носа к углу жадного и горького рта прорезала глубокая складка) неприметно обозначившись за обеденным столиком из индонезийского тика, в полупустом придорожном кафе «Документы Светланы»: отделанное никелем и стеклом… Заливал кусочек лапландского сыра – лежащего на дне чашки, крепко сваренным в турке тунисским кофе, посыпая сверху черным перцем, макая в него банановый хлеб, вкус которого возвращал его во времена Великой депрессии, когда приходилось экономить буквально на всем …

В нем была симпатичная военная подтянутость, четкость жестов и распоряжений, немногословность, пристрастие к шелковому белью и английскому мылу …

Он раздавал беззаботной детворе ирландские шиллинги, внукам лютеран и кальвинистов, с близлежащих молочных ферм, которые, бесполезно крутились рядом, тут же, пряча монеты в рот, под язык; будто они – сморщенные марокканским солнцем берберские алжирцы, имеющие привычку прятать, также, под язык, – таблетки нитроглицерина …

Он знал кто убил Улофа Пальме, и помнил игру Руди Фёллера в «Марселе» …

Вымощенный йодистым серебром на героиновом поле земли, вышитый нитью кетгут на стенках 9-го круга; диссидент номер один по прозвищу: Полковник да Винчи, крещенный – Джей Эф Кеем; сын эмигрантов из бедной ливанской деревни: ливанского коммуниста, погибшего в ГУЛАГе, и польской еврейки Тилли, урожденной Стафф, с фиолетовой кожей; сейчас сомнолог в частной медицинской клинике в Гиллингеме – изготавливал глазные протезы для ветеранов Фолклендской войны, несмотря на озвученную ранее должность… Найденный Отцами Нации, создателями кибер-гулага, будучи лейтенантом 16-го батальона «Шервудских лесников», наверное, исходили из того, что он человек надежный, неподкупный, равнодушный к материальным благам. Его считали аскетом, поражались его целеустремленности и принципиальности; активно поддерживающий революционное движение Белфаста… служивший в Багдаде и Мосуле – военным корреспондентом, по типу Хемингуэя, и военным летчиком в Тегеране, по типу Экзюпери; он вербовал монгольских чекистов, создав агентурную сеть в Тибете, Внутренней Монголии и других районах Китая, а так же на Ближнем Востоке, в Константинополе, будучи нелегальным резидентом, где, тайно встретился с высланным из Государства Троцким, согласившись отвезти в редакцию «Макклюр мэгазин» его письма; неукротимый темперамент, обостренное чувство справедливости, железный характер – определили ее жизнь… Законсервированный, здесь и сейчас – в бесконечной тоске ожидания, на востоке Ирландии, в провинции Ленстер, в деревне Кабра …

От него вкусно пахло фирменными нотками утонченного зарубежного одеколона «Шипр»: ароматом абхазских мандаринов; ароматом прошлых лет… Он неуютно сидел на классическом барном стуле (овальная, оббитая мягкой кожей поверхность на длинных стальных ногах), читал историческую пьесу «Перстень Ракшасы» на санскрите, индийского поэта Вишакхадатты, курил контрабандный табак Форгета – крепко заваренный в бриаровой курительной трубке, иронично цокая языком; саркастически поднимая свой безжизненный взгляд, цветом перуанского изумруда, вверх… Он заказал себе пинту медового вина, с добавлением наркотических листьев шисо, кусок искусственной свинины – выделенную из белков кукурузы, и ароматный корень юкки, запеченный с черносливом и зелеными яблоками; в своем логичном праве – на ожидание …

Он был одет в красного цвета, цвета рябины – рубашку, в удлиненную кожаную куртку – подарок Антанты, фирменное обмундирование, предназначенное для летчиков, и классические «рабочие» брюки, темного цвета, заправленные в хромовые «чекистские» сапоги и шерстяную кепку восьмиклинку от «Лакосте» …

Этим условно ленивым четвергом день был пасмурным и тоскливым; немногие – это знают, какая пытка сидеть в мертвой тишине четырехдверного кабриолета «Линкольн Континенталь», цвета морской волны, с номерами: «00-01», на одном из коралловых островов, на архипелаге Чагос, в вакууме схематичного самораскаяния, прокручивая в голове, раз за разом: грязь совершенных грехов, ошибок и отступлений, и при этом ждать чего-то, например того, что мобильный телефон, с редким номером: 0101200200 – зазвонит; или не зазвонит… Внимательно слушая, подтверждая: каждое слово, закон, теорию, – лекции Ландау, по изношенному авто-приемнику, иссушая калифорнийский табак, бережно завернутый в курительную трубку …

Весь март, и сейчас – промозгло дождливый апрель, он чувствовал себя скверно, ему казалось, что собственной кожей он ощущает всю соль стенания мира – анахронического мира; мира, который обрек себя на исчезновение, и к которому он, безусловно, принадлежал, тем более сейчас, когда двое его братьев погибли на сирийской войне, под Алеппо, и он перестал есть мясо в память о них, потом отказался от рыбы и пришел к выводу, что все белки состоят из одних и тех же аминокислот, что натолкнуло его на употребление исключительно белковой пищи искусственного происхождения… «Ну что ж, – чуть слышно произнес он, нервно вращая руками, будто бы в них был шар, сидя в тишине автомобиля. – Они проглотили щуку, но щучьи зубы остались целы. Мы по приказу божьему, к прадеду нашему Адаму, в поте лица едим хлеб свой, вместо недостающих зубов вставляя куски воска. Нет, ну действительно, кто отличит натуральный бифштекс от синтетического?!! – жадно откусывая сэндвич из фокаччи с рукколой и моцареллой» …

Без сомнения – это были самые тяжелые дни в его жизни; он потерял сон; иллюзию власти… Человек, который мог стать Виртуальным Президентом, превратился в человека, который играет членом на рояле «Боже, храни Королеву» в ирландском пабе «Макстей» … Слишком эмоциональный для равнодушной ткани современных реалий; раздраженный, с частыми вегетативными и гипертоническими кризами; он стал злоупотреблять успокаивающими, снотворными, антидепрессантами и болеутоляющими… Страдал от приступов хронической депрессии, и даже несколько раз пытался покончить жизнь самоубийством: вряд ли, он мог подумать, что всего спустя четыре года, все его мечты будут разрушены кокаином и алкоголем, и он будет ждать ближайшего поезда, чтобы броситься под него, стоя там, изношенный словно старое пальто, в затхлости лондонского метрополитена на станции Ланкастер; он впервые попробовал «кикер» в конце 79-го (наивно пологая, что рождество 79-го, видимо, станет лучшим в его жизни) в Белфасте, в пабе «Soda Popinski’s» за просмотром футбольного поединка между «Линфилдом» и «Глентораном», так и не сумев «спрыгнуть с белой полосы», принимая по тридцать грамм кокаина в месяц; куря его, вводя в вену, смешивая с энергетиком «Ред Булл», пока первая передозировка не выбила его, из его переслащенной однообразием жизни, на пять недель, и после, он уже безвозвратно выпал из системы, так и не сумев побороть депрессию, он просто расплакался, и приняв решение покончить с собой – отправился на вокзал Кингс-Кросс, прямо из аэропорта Хитроу, стал ждать ближайшего поезда, следующего в Рединг, чтобы броситься под него, днем когда на Лондон обрушился дождь из спящих игуан, когда вороны улетели из Тауэра, когда евреи вошли в Иерихон, а стрелку часов Судного дня перевели ближе к концу света, на отметку – 23:58:20… Ножницы, зажатые его крепкой уставшей рукой, брезгливо скользнули по ребру, оставив ярко алый кровавый след, когда он постыло смотрел, брусничного цвета глазами, из окна четырехдверного кабриолета «Линкольн Континенталь», цвета морской волны, на этот космополитичный посткоммунистический мир, «вмазанный» ударной дозой транквилизаторов … но, разве он не должен – теперь: вкушать все земные удовольствия, не засматриваясь на могилу, которую, когда-нибудь выкопают Отцы Нации, создатели П.Государства «404» и для него? Он регенерировал из Католической веры в протестантство, затем принял православие, в Пекине, в русской церкви, построенной китайцами, в эпоху Канси, в 1698 году, а после ислам… Теперь же, искренне веря в то, что Вселенную пронизывает универсальная энергия знаний, а с деревьями можно поговорить. Ренегат номер один, профессор путешествий во времени, сбежал из бельгийской тюрьмы (где вытутаировал себе на плече активированным углем портрет Сталина, нарисованный в свое время Пикассо) преодолев шестиметровую стену, послав открытку охране каземата из которого «слетел», сегодня утром из околокриминального борделя Мустанг: «Колумб – символ геноцида. Ваша белая привилегия, это быть изнасилованным/ой мусульманскими груминг бандами. Привет из Исламабада»; купил немного какао, немного чая, немного мыла и кое-что еще… Что ж, с тех пор прошло слишком много времени, чтобы о чем-то сожалеть; и вот он, стоит во дворе своего дома, расположенного на площади Сент-Маргарет в Кембридже, на востоке Англии, и под сильным проливным дождем закапывает в свежевырытую могильную ось свою безответную любовь – незаконнорожденную дочь горничной в отелях Уэстминстера, и североирландского картежника из Дерри; понимая, что подобно, одноименным зарядам, они обязаны были, рано или поздно, оттолкнуться друг от друга, так и не познав ее душу, не нарисовав ее глаза… Одержимо хохочет, жадно пьет имбирное пиво из алкогольно-зависимого горла, устало вытирая холодные капли пустого дождя, рукавом клетчатой рубашки от Джил Сандер, со своего траурного лба… Готовый отдать жизнь за возвращение в холодный день марта, в Дин-Гонви, для того, чтобы не потерять ее, тогда… Расщепляя полуденный воздух кокаиновым светом, искупленный математическим полем от механической головоломки Эрне Рубика, летя, ритуальной стрелой дамо, к своей правопреемственной эпитафии… В ноябрь обесточенной столицы… В пятую ночь после Хэллоуина, накануне Ночи костров, дав себе обещание, что впоследствии, когда у него, женатого на ливийской мусульманке, – которая колдовала, а вместо изящной ножки имела раздвоенное копыто, появится дочь, он назовет ее в честь своей первой любви – Слай: шотландке с тонким профилем и мечтательным взглядом, которая в совершенстве знала польский и латынь, и сочиняла вирши …

– Боже, какой гнусный город, – с сожалением, глядя в окно, которое выходило на прелестную равнину, по ту сторону реки Лиффи, – произнес Полковник, прикладывая к амарантовому цвета губам платок, расшитый золотом и жемчугом, подаренный Королевой Елизаветой. – Они живут в маленьких квартирах и едят маленькую рыбу. Пекут пироги с тутовыми ягодами, не застегивая нижнюю пуговицу на своих пиджаках. Уверен, и саранча, тоже, себя чувствует очень важным видом, и если я усну сейчас, и через сто лет меня спросят, что сейчас происходит в Англии, я отвечу: пьют чай и стоят в очереди. О, Боже, сегодня понедельник, а значит, впереди еще целая неделя.

В сухом и концентрированном пеленой сгущенного молока – пространстве, чуть слышно, парила легкая и незатейливая музыка, Боб Дилан, «Когда приходит корабль», из старого джук-бокса «Вурлитцер», совсем тихо… Утренняя заря заалела за садами, там, на Востоке, на дальних дымовых трубах; приятного вида олдскульный джентльмен, с зажатой в крепких зубах курительной трубкой, упаковал свой именной пистолет-пулемет Томпсона в скрипичный футляр… Опираясь на трость с серебряной ручкой-черепом и спрятанными под черепной коробкой часами, неторопливо, – вышел из полупустого придорожного кафе на невесомость весны – распухшей сладким запахом южно-африканской буддлеи… На той стороне, китайцы с английскими именами, набитые: сыром; пшеном, маисовой крупой и песком; горящими углями, тлеющим поленом, внутренностью дерева, сожженного молнией; булыжниками, дымом, хлородонтом, перьями; резиной, сырым тестом, и скрученным мокрым бельем, которое трудно резалось; пчелиными сотами, начиненными цифрами, знаками, выдержками, буквами, фаршем из книг на семнадцати языках; яблоками, съеденными червями; адской серой, – нелепо кружились около рынка ведьм, вкрученного в кратер потухшего вулкана, набивая карманы своих породистых британских курток: листьями коки, амулетами, волшебными безделушками, черными свечами, лягушачьими лапками… Около храма Виртуального Президента, в котором, ирландские, албанские, русские и валенсийские мафиози, отпевали павших в городских джунглях, рисуя на их обездвиженных лицах акварельные рисунки черепов, ставя четырехконечные кресты у изголовья усопших …

В храме: благоухание ладана и лепестков розы; полумрак и приятная прохлада… Бюст Виртуального Президента из белого алебастра, двадцать футов вышины; Дева Мария, обернутая во флаг Китая; лиловый ратин на окнах; алая дамасская ткань на полу; картины, – Кабачковая икра Сталина, написанные маслом, в роскошных рамах, на некоторых из которых были видны совершенно свежие мазки: консервированные банки, одетые в паранджу; хор молодых девушек в зефирных сексуальных платьях, с аккуратными минималистичными букетиками фиалок в руках, затянувших: «Ин-А-Гадда-Да-Вида» …

Приятного вида олдскульный джентльмен, с зажатой в крепких зубах курительной трубкой, крепкими, замерзшими пальцами достал новую, не распакованную фирменную пачку леденцов «МастерФудс», он умело разорвал девственную оболочку карамельной упаковки, быстро вытянул сливочный шарик конфеты, отточенным движением засунув его в рот…

– Не хотите, ли приобрести библию святого Виртуального Президента за авторством его Святейшества? В новом Священном писании вы найдете новые обязательные заповеди, эксклюзивные фотографии из личного архива избранного этой весной бога, лирические повести, остросоциальные стихотворения, философские рассуждения и путевые заметки, а также остроумные и забавные anecdote.

– Сколько? – отрешенно спросил Полковник, у администратора храма, подошедшего к нему.

Француженки русского происхождения, с пирсингом сосков и клитора, с татуировкой на всей правой руке, от плеча до запястья… В приталенном платье из молескина футуристической модели в пол, которое красиво облегало ее спортивное тело, в армейских ботинках с пряжкой на широком кожаном ремне, с початой бутылкой аяуаске в руке… Стройной обдолбанной блондинки с каре, с невероятной глубиной лазурного цвета глаз …

– Две тысячи марокканских франков, – холодно ответила молодая девушка, педантично прикладывая надушенный сладким персиковым запахом платок к своим нежным губам. – Покупая библию святого Виртуального Президента, вы покупаете не просто необходимую вам книгу, вы покупаете себе новую религию.

– У меня уже есть… религия, – спокойно ответил Полковник, зажав в белоснежном капкане природно-крепких зубов курительную трубку.

– Благо народа – высший закон, – философски подметила девушка, добавив: – Мудрое, на удивление тонкое изречение святого Виртуального Президента.

– Это же Цицерон говорил? – усомнился Полковник.

– Вы ошибаетесь, – уверенно ответил двадцати семилетний администратор храма, отрицательно качая головой.

– Ганнибал у ворот.

– Только вместе со святым Виртуальным Президентом вы обретете спокойствие, стабильность и скромный достаток прожиточного минимума. Заходите на нашу страницу в Фейсбук и Инстаграм.

– Ты часто ее покупаешь?

– Водку? – растерянно уточнила француженка, как-то стыдливо опустив свой прелестный взгляд на зажатую в руке бутылку. – Ну, что ты. Нет! Нет! Я сегодня купила. Сегодня я сдала все экзамены, это праздник.

Она довольно трогательно взяла Полковника за его грубую руку, он чувствовал ее похоть, робко улыбнувшись …

– Хочешь есть? На мне как раз съедобные трусики. Ты производишь впечатление человека, прирожденного грамотно распоряжаться людьми, весьма нужный в подполье дар …

В центре, безумной сектантской деталью, молитвенным алтарем сбитых ориентиров – пророс: корнями диктатуры мертвых религий, подвешенный на двух стальных крюках к кафельному потолку, высокому кроваво-бордовому, раскрашенному исламскими символами веры, и пентаграммой различных вариаций и видов, а так же угрожающим манифестом рандомных мусульманских террористических организаций, на высоте сорока футов, – портрет обнаженного Виртуального Президента – высеченного предсмертной фразой Александра Дюма на стальных губах форматированного блока информации математических единиц; в образе Девы Марии… расползающегося на нить нейросетей, поглощая микросистему… хищно, лицемерно и неестественно, пригрев на своих тонких, выгоревших руках младенца Иисуса… за современной, декорированной: жемчугом, рубинами, изумрудами, сапфирами, александритами и бриллиантами – тоталитарной иконой нового тысячелетия, чуть левее, стоял небольшой деревянный секретер на флуоресцентных ножках, и средних размеров светодиодным видеоэкраном над ним: «Благословленные пожертвования святому Виртуальному Президенту», – гласила алого цвета, бегущая информационная строка; на правой от Полковника, удивительно ровной стене, водоэмульсионной краской, прямыми картавыми линиями, был выбрит – трискелион, модным символом, цветом индонезийского авокадо, в окружении средневековых фресок дролери в кроликах-убийцах, небрежно опоясанный фотографиями Виртуального Президента в золотых рамках (Крыса Гектор, Чарли Биргер, Капеллан, Доктор Фу Манчу, сеятель Узбекистана, Мыловар из Корреджо, Бруклинский Вампир, Бобовый король, Зверь из Джерси, Тусонский Крысолов, Оклендский убийца детей), и везде, на всех тщательно отредактированных фотошопом фотографиях – за авторством Кевина Картера, над Виртуальным Президентом, возвышался ассигнационный нимб – кружась безликим парадом планет прямо над глиняной головой; не давая забыть безродным casati об абсолютном авторитете выбранного этой весной виртуального бога …

Полковник резво развернулся, и бодрым свободолюбивым шагом вышел на улицу, в тот момент, когда шестиколесный автобус, с вынесенной вперед кабиной, расположенной на втором этаже, сваренный по доброму рецепту коммуны «веселых проказников», выкрашенный спектральными цветами в стиле: «сила цветов» – различными символами Инь и Янь, пацифика и буддисткой свастикой мандзи, припарковался рядом с придорожным кафе «Документы Светланы», по ту сторону проулка, – выбеленного шоколадом солнечного света и медовым запахом окрепшей весны – зеленой травой и цветами… Неожиданно обернулся, долго и упорно всматриваясь в скромную табличку, прикрепленную над дверью храма: «Ислам, – единственно верная религия мира» – красноречиво гласила флуоресцентная надпись; и думается, это было истинной правдой …

И он еще долго бродил около избирательного участка 4-го округа; по безлюдной пристани, в старых парках, любуясь отцветающей сиренью, пасмурным днем, истощенный холодом и согретый поцелуем абсентного постприхода, около многонациональной таверны в Балтиморе, находясь в тяжелом полуобморочном состоянии, в довольно ветхой и грязной одежде, не принадлежащей ему, декларируя бодлеровские «Цветы зла» в душных сумрачных кабаках… Близкий к конвульсиям, помрачению сознания, психическому расстройству, нарушению внимания, восприятию мышления и эмоций… В пять часов утра. В октябре, за номером «семь». В светлый праздник Девы Марии, устало повторяя: «Господи! Помоги моей бедной душе!» … Воскресая. Ведь именно так, выглядит Человек, который еще не умер внутри …

Жанр его истории настоящая драма, причем самого трогательного вида о клоуне, которому бывает грустно когда гаснут лампы и пустеет арена… И он уехал за город, в годы Большого террора, и закопал в лесу винтовку, подаренную ему мексиканским запатистой во время IIWW, на фронте, и сжег письма тех, кого уже расстреляли: «ЕБН: Билл, я решил разогнать Верховный Совет, там стало много коммунистов; К: Армия и спецслужбы на твоей стороне? ЕБН: Да; К: Это хорошо. США даст вам 2,5 млрд на продолжение реформ» …

Он сплел свою паутину, освятив Иону – первым в его жизни христианским причастием, всего в двух шагах от рассеченного тела его матери, и если он и увлечен чем либо в этой вдовствующей деморализованной жизни, – то лишь, постоянным самопогружением в таинственную бездну смерти …

Dithomaoinn!

(с)Гэльский боевой клич …

#Рецепт овсяного супа для Даллеса …

Февраль резал мои опиумные вены своим невыносимым меланхоличным стоном; февраль, – таял изумрудными лепестками высушенных роз, декадентством моей отрешонности на ритуальной партитуре тибетских монахов, мескалиновыми голосами: наркоманов, бунтарей, богатых наследников и позеров, гризеров-автомехаников, под трубы и цимбалы, под стоны электрогитар от североирландской рок группы «Ответ», типичной зимней ночью, когда световой день сокращался до минимума, и этот ацетиленовый февраль превращался в промозглую и безмолвную пустыню… Он давил на меня ненастью этих глиняных стен, отштукатуренных и побеленных, увитых плющом, этими типичными одноэтажными кельтскими домами, на разноцветных крышах которых, росли деревья, и на их кронах паслись козы; грязными окнами этих сгорбившихся социализированных сот урбанистического улья… грязным мармеладом неба, – депрессивно серым, словно пепел сожженных в крематории тел и аккуратно размазанный кисточкой Дали по ровной бесконечности небесного купола; неровностью разбитого тротуара, во впалых ямах которого, собиралась талая вода от растаявшего утром снега, и беспризорным мусором на улицах …

Мы с утра тусовали с Руфь в Ан-Кауане – маленьком ирландском городке; городе сломанных кукол, расположенном на пересечении дорог, соединяющих районы в восточной и северо-восточной частях страны с городами ее западной, юго-западной и юго-восточной частей. Стояли у кофейного киоска to go, на обочине Бридж-стрит, и лишь редкие патрульные хардтопы «Шевроле Бэль Эр», черно-белые, и пикапы продавцов пестицидами, проезжающие мимо, нарушали нашу тишину; я пил баночный «Гиннесс» и курил папиросы «Беломор»; Руфь ела шоколадный брауни и пила крепкий эспрессо со сгущенным молоком из термоса, стояла рядом, в этой дурацкой «мышиной» шапке, и надменно ковыряла абрикосовую глазурь пластиковой вилкой… Ее электромагнитная парадигма глаз, утопала в этой уникальности жизненного момента, который, вскоре увязнет в прахе умирающего зимнего дня; её визуализация неоновых вен, пряталась под холодом накинутого на её молодое сексуальное тело винтажного вида двубортного шерстяного пальто, цвета африканской платины, до колен, в кармане которого, прятался ресничный геккон-бананоед, подаренный Руфь последним царем Афин, в день, когда канадский адвокат по фамилии Миллар объявил о Большой гонке аистов… Её душа, как птица в клетке, рвалась на свободу, словно пойманный в провода электропередач дьявол; а когда она злилась, то её ангельский блеск лица, становился похожим на лицо Ронды Раузи, когда американка выходила в октагон – сосредоточенным и милым… Руфь последнюю календарную зиму провела в Японии, Германии, Индии и Стране Советов, выписывала московскую «Правду» и ездила по Ленинграду, в год деревянной крысы, на заднемоторном легковом автомобиле «ЗАЗ-968», бывшем автомобиле Путина, купленным ею на «иБэй» …

– Любовь как адидас, Гийом, у всех есть, но не у всех настоящая. Если бы существовало коллективное наказание, то все синагоги мира, были бы таким же пустыми, как и все твои обещания, Гийом. А они бога зовут Володя Путин, Гийом, – кидает мне словно кость, Руфь, закуривая …

Вытянув тонкую азиатскую сигарету биди из ярко-красной упаковки, и ее постоянно хотелось щупать и гладить, и чтобы в ответ она отогрела, приголубила и пообещала, что все будет хорошо …

Нам некуда было идти, и чувство страха, отчаяния и ненависти, теснило нас, нашим кораблекрушением, на обочину городской легенды… И планетарный бог, покровитель времени, с руками вместо глаз, проходил мимо, и на его хлебном лице читался сарказм и превосходство, а мы становились все меньше и меньше… Бледнее, – словно нефритовые тени на неоновых стенах больничных палат, на стенах el laberinto del Fauno… Нам нужно было просто поспать, попытаться уснуть; раствориться в этом индустриальном шуме и механическом движении улиц, найти душную сумрачную комнату в доме без окон, где засаленного вида: армянские матросы из морского порта уругвайской столицы, прибывшие в Ирландию на корабле «Мейфлауэр», дублинские музыканты, в шелковых рубашках в цыганском стиле с золотистыми пуговицами, авантюристы и алкоголики, британские скинхеды и сьюдхеды, мусульманские «грумеры», культурно распивают вишневый ликер и крафтовое пиво, которое варят прямо на стадионе местной футбольной команды, режут барана и мажут друг другу лбы его кровью, – на удачу, заворачивают нарезанные листья необработанного табака в листья коромандельского черного дерева, перетягивая их цветной нитью, выпуская эротичные клубы дыма в пропитанный похотью потолок, с рисунками на нем в виде кубинских одуванчиков… Всего лишь обдолбанные морфином винтики в психоделической матрице их субкультуры …

Но, сейчас – мы были неприлично ранимы и сентиментальны, настолько, что начинали плакать от звучащей в головах песни про далекий путь до Типперери, гимне ирландских стрелков… Слишком иррациональны.

Мы мчим на такси – «Шемрок» 59-го, траурно темного цвета, с добавлением желтого, говорят, что желтый как память об О’Даффи, которого отказались везти в больницу извозчики; по одной из главных торговых улиц города, сквозь: концентрацию универмагов «Маркс и Спенсер», продовольственные рынки под открытым небом, супермаркетов «Торговец Джо», «темных кухонь жареного говна из Кентукки», кофеен «Бьюлис», старейшего паба семьи МакКэйб, фудстаффов, и разноцветные стеклянные витражи в стиле арт-нуво: «Здравствуйте, я еду в Аль-Айн. Вы едете? Хорошо». Таксист – типичный ирландец, с типичным ирландским именем Оуэн, широкоплечий, с большой титановой грудью. В твидовой безрукавке вишневого цвета. Его дед живет на острове Инишир, ловит сыр на горе Уиклоу, плавает на куррахе по заливу Голуэй, и тусует в пабе «Новый рынок ИНН», – безмерно пьет коктейли из виски и имбирного вина, и спорит на пять шиллингов с сыном морского капитана, «ягодным бобби» и «черным трансплантологом», получившим медицинское образование в Дуэ, алжирцем из Лиона: «В гребаном Арсенале одни негры! Я не за это плачу свои гребаные деньги, чтобы смотреть на негров. Я олдскульный человек, мне нужен Рой Кин и Робби Сэвидж. Джои Бартон и Винни Джонс. Джимми Гривз, Тони Адамс, Джордж Бест, Робин Фрайдей, Терри Бутчер, Джо Джордан и Пол Гайскон. Поэтому меня такой херней не проймешь. – Но, многие играют за рубежом. – Кто это? – Бекхэм, – ворчливо процеживает сквозь сомкнутые зубы «ягодный бобби», поднося к фиолетовой полоске рта бутылочное пиво «Корона»: – Да, что тут говорить, у нашего поколения не было Ангелов Ада, высадки на луну, Вудстока, убийства Кеннеди, Вьетнама, семьи Мэнсона, и своих Роллинг Стоунз. В этом проблема, я думаю. Мы хотим раздобыть поисковые магниты, попробовать с весны, типо метал с рек таскать, или что-то типа того, так что вот, почти кладоискатели, бичи-маргиналы. На этот остров паромы ходят круглый год? – Конечно круглый год, к чему эти вопросы? – Только белый расист будет отрицать существование белых привилегий! – Что ты несешь, сраный джон булль? Нас подавляют, в нас стреляют, и нас закрывают по другим причинам, нежели раса! – Это и есть привилегия, ирландская деревенщина! Потому что в черных и других не-белых людей стреляют за то, что они не-белые. Никто из вас, тупые расистские белые парни, не имеет достаточного знания и опыта, чтобы рассказывать про расизм черному человеку. – Мир более сложный, чем тебе кажется. Это вечное противостояние Инь и Ян. Я хоть и не черный, и даже не Кеннеди, но тоже убит. А вообще, я хотел бы умереть также красиво. – Как Кеннеди? Кхм, а я как Борис, вкинутый серой смертью, и чтобы Кремль на фоне, и музыка Уэйна Кохрэна как реквием. – Борис? Тот, что будто бы сам себе мстил, разрушая себя? Нет, знаешь, лучше как Джордж Флойд, и чтобы в золотом гробу …