Текст книги "Летчик-истребитель. Боевые операции «Ме-163»"

Глава 8. ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ ЙЕППА

К десяти часам я был готов подняться в «комету», и Альберт, механик, помог мне надеть парашют и крепко прижал лестницу, когда я взбирался в кабину. У Пица, стоявшего рядом, выступили капли пота на лбу, и, хотя, он ни разу не летал на этой машине, он рассказал, что присутствовал при тренировочном запуске ее мотора и может сказать, что он звучит так сладко, будто поет соловей. Я сидел в кабине, и Альберт доложил, что истребитель готов к взлету, после чего Пиц поднялся по лестнице, чтобы дать мне, так сказать, «последние наставления».

– Все понял, Мано? Теперь держи крепко ручку управления двигателем и следи за давлением. Если станешь выходить за периметр, катапультируйся. Не забудь сбросить шасси, когда оторвешься от земли и будешь на расстоянии между пятью и десятью метрами! Дай скорости увеличиться до восьмисот километров в час, когда выйдешь за границу аэродрома. Будь внимателен. Все понятно? Вопросы есть?

– Все понял, Пиц.

Пиц задвинул крышку, и я запер ее изнутри. Альберт показал мне знаком, что все готово. Я нажал на кнопку и спустя секунду услышал, как заработала турбина. Сначала негромкий звук сделался похожим на вой и стал усиливаться. Белый дым окутал кабину, а затем на момент наступила тишина. На короткое чудовищное мгновение Страх будто сел рядом со мной на сиденье, но потом исчез. Турбина завыла в два раза сильнее, и я перевел двигатель на малый газ. Послышался резкий треск, когда сработало зажигание, и стрелка на измерительном приборе давления дернулась с пяти до почти двадцати четырех. У меня в мозгу пронеслось, что я везучий, так как даже не надеялся, что она подойдет к отметке двадцать один.

Самолет тряхнуло, и он покатился. Должно быть, шум стоял чудовищный, но я, сидя в кабине, слышал только яростный скрежет. Моя «птичка» весом в четыре тонны неистово набирала скорость, и мои глаза неотрывно следили за приборами, но стрелка не заходила за отметку двадцать четыре. На долю секунды она соскочила до двадцати двух, но, к моему несказанному облегчению, тут же вернулась в исходное положение. Сейчас спидометр показывал скорость двести километров в час, но моя «комета», будто притягиваемая магнитом, до сих пор находилась на земле. Я забыл, что в мире существует что-либо еще, кроме взлетной полосы, протянувшейся передо мной, и приборов на панели инструментов. Скорость приближалась к тремстам километрам в час, и я ощутил, что «мессершмит» становится легче.

На высоте шести-семи метров я взял ручку управления самолетом на себя и сбросил шасси. Избавившись от этой обузы, «комета» резко увеличила скорость, неистово вмяв меня в сиденье, и опустила хвост. Моя рука автоматически потянулась к колесу триммера, потому что сейчас я должен был на два или три градуса передвинуть триммера. При взлете хвост «кометы» опускался на несколько градусов. Это являлось нормой, так как при скорости восемьсот километров никому бы не удалось держать «комету» ровно.

В одно мгновение я оказался на пятидесятиметровой высоте над Цвишенаном, и спидометр показывал отметку семьсот пятьдесят километров в час. Я мягко взялся за ручку управления самолетом, и машина устремилась ввысь, все выше и выше, пулей разрезая синеву неба. Понемногу я начал расслабляться. В этот момент у меня в наушниках закричал голос: «Летучая мышь», я «Синий колокол», прием…

Боже мой, я совсем забыл! Я же должен докладывать об изменениях высоты каждую тысячу метров! Я посмотрел на альтиметр и обнаружил, что уже поднялся почти на пять тысяч метров!

– «Синий колокол», я «Летучая мышь»! Я уже на высоте около пяти… уже пять!

Самолет уносил меня все дальше в небеса, и теперь я докладывал каждую тысячу метров, что двигаюсь в соответствии с предписанием.

Достигнув высоты в восемь тысяч метров, я начал снижение.

Я слегка опустил нос самолета, чтобы увеличить скорость, но истребитель находился на такой огромной высоте, что казалось, мне никогда не добраться до матушки-земли. Крошечные поля далеко-далеко внизу, а микроскопические точки – это дома, во что почти невозможно поверить. С расстояния я смог разглядеть окутанный туманом Бремен, а вдали серебряно-голубой край Атлантического побережья. Ни Цвишенана, ни озера видно не было. А вдруг мне не удастся снова найти аэродром? Я начал немного нервничать и попытался сконцентрироваться на поиске нужной местности. К моей неописуемой радости, я обнаружил, наконец, свой аэродром и взял курс правее. Все, что я видел, было так красиво и восхитительно, но одна мысль стукнула мне в голову: Вёрндл, должно быть, испытывал такие же чувства, пролетая над этими местами. Я сильнее сдавил ручку и стал продумывать свои дальнейшие действия при посадке, хотя пока еще находился на высоте четырех тысяч метров. Конечно, это было глупо с моей стороны. Ведь оставалась еще масса времени.

Тем временем приближалась та ответственная часть полета, когда мне нужно было выполнить удачную посадку, но пока что я находился на высоте полутора тысяч метров. Я летел над лесом, постепенно снижаясь до тысячи, затем пересек аэродром, аккуратно повернув к левой стороне озера, снова пересек взлетное поле – высота пятьсот, шестьсот, семьсот метров.

Спустился до трехсот метров… слишком высоко… двести пятьдесят километров в час на приборе… слишком быстро. Казалось, «комета» падает вниз, словно мешок, нагруженный камнями, но все же я еще был высоко. Секунды бежали, и затем мощным толчком меня чуть не выбило из-под ремней безопасности. Со скрежетом и тряской самолет нес меня по земле, постепенно замедляя свой ход, пока, наконец, не остановился совсем. Я сделал это! Сорвав с лица кислородную маску и натянув на лоб очки, я освободился от парашюта и расстегнул застежки ремней. Потом надавил на крышку кабины и выбрался из самолета. Грузовик, в котором сидели Пиц, Герберт, Фритц и еще несколько других ребят, уже мчался мне навстречу, и на неозвученный вопрос Пица я ответил:

– Все прошло супер, Пиц! Я с большой радостью полечу снова на другой «комете»!

– Жаль, – сказал Фритц, – а я уже метил на твой десерт! Там сегодня печенье с шоколадной пастой!

На следующий день Йепп Мелстрох совершал свой третий или четвертый по счету тренировочный полет, и все присутствующие навряд ли когда-либо смогли забыть это представление! Йепп был самым веселым пилотом; шутник и заводила, из любой ситуации он всегда выходил с юмором. Родился и вырос он в Кёльне и был одним из тех завидных парней, каких не часто встретишь и с которыми постоянно что-то случается в жизни, но, несмотря на трудности, они твердо стоят на ногах. Йепп был абсолютным фаталистом. Он никого не мог обидеть. Но и его обидеть было невозможно. Он выполнял все, что от него требовалось; его аккуратности и работоспособности можно было только позавидовать. У него не иссякал запас веселых историй, притягательных самыми нелепыми происшествиями, но в придачу ко всему он являлся отличным пилотом.

Всего лишь несколькими днями раньше Йепп вернулся на аэродром на местном поезде, после того как провел в Ольденбурге вечер. Он подъехал к станции, высунув из окна голову, так что встречным ветром у него с головы сдуло фуражку, и она улетела куда-то в темноту. Зная, что его может остановить военная полиция, из-за того что он одет не по уставу, он нажал на стоп-кран, что привело к вынужденной остановке поезда. Он побежал в обратную сторону вдоль линии, нашел фуражку, а затем впрыгнул в свой вагон. К тому времени, когда разгневанный машинист выяснил, в каком вагоне сорван стоп-кран, там находился только один Йепп, у которого он и потребовал объяснений. В конце концов он убедил машиниста, что его поезд слишком сильно дернуло, да так, что у него даже фуражка слетела с головы, но, чтобы обойтись без начальства и не дать влипнуть машинисту в неприятную историю, а также избежать вызова пожарных и инженера, он решил, что будет лучше просто остановить поезд! Затем Йепп принес машинисту свои самые глубочайшие извинения. Вот таким был наш Йепп!

В тот день, когда он совершал свой очередной полет, погода оставляла желать лучшего. Видимость была плохая, но терпимая для того, чтобы не отменять обычный плановый полет. Он разогнался и, оторвавшись от земли на яростно ревущей «комете», прорвался в зияющую на небе дыру синего цвета, которая осталась незатянутой между множеством облаков, и исчез. Прошла минута, а затем мы услышали голос Йеппа по радиосвязи:

– Эй, здесь ни черта не видно! Где это чертово поле?

Он сообщил нам свою высоту и продолжил:

– Я еще никогда не летал вслепую. Ничего не вижу!

Руководитель полета проинструктировал его, дав указание постепенно снижаться, описывая широкие круги, до тех пор пока самолет не выйдет из зоны облачности, но мы снова услышали голос Йеппа:

– Черт, я совсем заблудился! Ничего не вижу!

Затем связь прервалась. Прошло пять минут, еще минута – время тянулось бесконечно. Тяжелые облака сейчас, словно серое одеяло, потянулись с запада, и начал моросить дождь. Видимость заметно ухудшилась, и если несколько минут назад мы удивлялись сообщениям Йеппа и даже веселились, то теперь наше бодрое настроение сменилось неподдельной тревогой. Внезапно послышался громкий свистящий шум. Кто-то прокричал: «Пригнитесь, на нас летит Йепп!» Мы бросились на землю и растеклись по ней, как желе, а «комета» вылетела из облаков, которые, фактически, лежали на верхушках деревьев, и промчалась так низко над нашими головами, что мы почувствовали вибрацию воздуха прямо возле своих ушей. Какого черта он выскочил оттуда? Мы следили за его самолетом, и сейчас он мчался над полем с таким бешенством, будто тысяча чертей наступали ему на пятки, толкая назад в облака. Ему было необходимо сбавить скорость, и когда он снова появился, то стало ясно, что машина пойдет еще на один широкий круг. Но и теперь скорость, очевидно, превышала допустимую.

Каким-то образом самолет занесло. Он так мощно накренился вбок, что мы непроизвольно закрыли глаза. Конечно, это был конец! Но нет, скорее благодаря удаче, нежели опыту, пилоту удалось выровнять машину! «Комета» снова приблизилась к земле, едва, одним махом, не оставив нас без голов.

Когда мы подъехали, Йепп тихо стоял возле своего самолета, ставшего теперь скромным и спокойным. Тони Талер оказался первым, кто успел перевести дыхание и заговорил:

– Черт тебя побери, Мелстрох, ты еще жив?

– К вашим услугам, – ответил Йепп.

Ошеломленный произошедшим, Тони только и смог произнести:

– Ну уж спасибо.

– Моя жена всегда отвечает точно так же, – ответил Йепп со своим неподражаемым акцентом, и выражение лица у него было таким, будто он только что стал первым человеком, прилетевшим с Марса.

– Почему ты сразу не вышел из облаков?

– Ну, видишь ли, капитан, все произошло так быстро, что у меня даже не было времени сообразить, что к чему! Я вошел в зону облачности раньше, чем узнал о ней, а когда оглянулся, чтобы обнаружить тот просвет, через который я прошел, когда взлетел, то он уже был затянут! Поэтому мне ничего не оставалось, как наматывать круги и думать, что делать дальше. Потом я сказал сам себе: «Йепп, если ты собираешься ждать чуда, то учти, оно может и не произойти». Так я решил действовать и опустил нос своей «кометы» вниз, направляя самолет туда, где, я надеялся, находится аэродром. Когда я вырвался, наконец, из облаков, то не увидел ничего, кроме леса, а потом появилась дорога. Я сказал себе: «Йепп, здесь ты прогуливался вместе со своей женой, помнишь?» – и, кстати, очень милое место для прогулок.

Ну вот, а теперь я здесь!

Я увидел, как лицо Тони Талера становится все краснее и краснее и он сдерживает себя, чтобы не разразиться хохотом, не дослушав рассказ. Но, пересилив себя, он сказал:

– В любом случае, Мелстрох, тебе придется пригласить жену на скромное празднование своего второго дня рождения. Я думаю, она заслужила это право в такой же степени, как и ты!

– Да, сэр, – ответил Йепп. – Надеюсь, ко всему прочему мне еще выплатят сколько-нибудь денег или дадут ценных государственных бумаг?

Глава 9. ЛЫЖНЯ

Выкрутасы, которые проделывал Йепп в небе над Бад-Цвишенаном, поставили точку в полетах «кометы» с нашего аэродрома на неопределенное время. И этому способствовала не только погода, заметно ухудшившаяся, – мокрый снег чередовался с дождем, но и старания техников, пытавшихся раз и навсегда решить проблему, связанную с неполадками в двигателях, чтобы предотвратить дальнейшие трагедии.

Оставшись без возможности подниматься в облака, мы чувствовали себя так же, как, наверное, ощущает себя заядлый рыболов, оказавшийся возле реки, полной рыбы, но не прихвативший с собой удочки. Весь отряд впал в депрессию. Все валилось из рук. Мы садились в круг и разговаривали обо всем подряд и, когда уже все темы были исчерпаны, замолкали и слушали радио или читали все, что попадалось под руку в тот момент. В действительности мы подошли к той стадии, когда уже не могли видеть лиц друг друга, и вот, в самый неожиданный момент, Герберту Лангеру, Фритцу Кельбу и мне было поручено отправиться в Рехлин и забрать «Ме-163».

Но нам требовалось не просто подготовить самолет к транспортировке, а переправить его по воздуху, своим ходом в сопровождении «Bf-110» из Рехлина прямо в Бад-Цвишенан!

Ранним утром следующего дня один из наших самолетов-буксировщиков «Bf-110» был готов к отправлению, и мы с Фритцем согласовывали план полета с контролирующим центром на земле. Погода не предвещала ничего хорошего, но полеты допускались. Приблизительно минут через тридцать после взлета Герберта резко занесло. Мы оказались в непроходимой гуще облаков и увидели, что Герберт устремил машину вниз, с каким-то загадочным выражением на лице. Он опустился, затем поднялся вновь и так летел несколько минут, а потом опять пошел на снижение. Ни я, ни Фритц никогда бы не подумали, что это наш Герберт ведет самолет, если бы увидели траекторию полета со стороны. Герберт был хорошим летчиком, но даже он, несмотря на свой опыт, ухитрился сбиться с пути и сейчас пытался разглядеть железнодорожную станцию или какой-нибудь другой знакомый объект в те небольшие пробелы, которые местами образовывались среди черных туч. Наконец, ему удалось обнаружить станцию, и мы понеслись вниз, спустившись до высоты, на которой Герберт, наконец, попытался выровнять самолет и зафиксировать его в определенном положении. А я уже слышал голос Фритца в своих наушниках: «Мано, из какого дерева тебе больше нравятся гробы?»

Вклинился Герберт: «Вы бы лучше протерли глаза, чтобы разглядеть название станции, паразиты, а вообще, вы не заслуживаете больше того, чтобы быть похороненными в картонных коробках из-под блоков с сигаретами».

Так, маневрируя, снижаясь и поднимаясь, мы приземлились в Рехлине на час позже.

Был жуткий холод, когда мы вместе с еще несколькими техниками тащили на буксире «Ме-163» на взлетную полосу и прикрепляли стальной кабель к буксировщику «Ме-110». Я промерз, и у меня стучали зубы. Несмотря на летный комбинезон, я с трудом сдерживал дрожь и подумал про себя, что все происходящее похоже на какой-то новый вид зимнего спорта. Один из работающих на аэродроме махнул флагом, и верный старенький «Bf-110» покатился по взлетной полосе, поднимая липкие куски снега, которые, попадая на стекло кабины, затрудняли видимость. «Ме-163» постепенно набирал скорость, оставляя после себя следы на полосе. Потом, оттолкнувшись, самолет пошел вверх, закружив под собой вихрем снег. Передо мной летел «Bf-110», в котором на заднем сиденье дико жестикулировал Фритц. Он закончил представление, скрестив руки над головой, а затем легонько ткнул пальцем в лоб. Только теперь до меня дошло, что мы прошли всего лишь в метре от верхушек деревьев. Его жесты значили, что он обвиняет меня в том, что я слишком долго держал на земле «Ме-163», и теперь мне оставалось только догадываться, какой выговор меня ожидает по прибытии в Бад-Цвишенан.

Тащась на буксире, я чувствовал, что мне становится все холоднее и холоднее. Зажав ручку между коленей, я засунул руки под мышки, чтобы хоть как-то согреться. Но это не сильно помогло, да и в любом случае я не мог так дальше лететь. «Ме-163» как следует тряхнуло, и Фритц снова зажестикулировал с заднего сиденья летящего впереди самолета. Да черт знает что за полет! Потом я вспомнил, что кто-то однажды рассказывал мне, что пение улучшает циркуляцию крови и, соответственно, ваше тело теплеет. Так вот, я начал петь. Но, несмотря на все мои старания, кровь в моих жилах будто замерла. Пальцы на ногах и руках сделались деревянными, и я не то что согревался, я все больше замерзал. Сейчас я бы отдал свой месячный паек за бутылку горячей воды. Наконец вдалеке показались дома Бад-Цвишенана. Я отцепил трос в шестистах метрах над полем и увидел, как «Bf-110» резко отошел направо, и уже потом сконцентрировался на посадке. Ветер как раз дул справа, и я приземлился, подкатив к дверям большого ангара.

Дверь в ангар, где находился личный состав, открылась, и Тони Талер устремился в мою сторону. Пока я пытался разогнуть окоченевшие и почти отмороженные ноги, он буквально принялся стягивать меня с сиденья. Сейчас Тони совсем не был похож на самого себя, и поэтому я безмолвно и изумленно наблюдал за его действиями.

Всем на удивление, моя посадка была чистой, хотя и произвел я ее в нескольких сотнях метрах от нужного места. Черт, я избавил от лишних трудов наших механиков, выполнив за них часть их работы, остановившись прямо у входа в ангар. Но Тони отчитывал меня и кричал, как обычно кричат на кошку, которая нагадила на ковре. Разве не были мы самыми лучшими товарищами, несмотря на две звездочки у него на погонах? А может, он поругался с женой и теперь был не в настроении?

– Тони, помоги мне стянуть эти проклятые ботинки. У меня ноги отваливаются! – сказал я, игнорируя его неистовые крики. Это было последней каплей! Теперь Тони воспользовался превосходством своего звания, жестким тоном велев мне не отвлекаться и соблюдать субординацию. Затем он наградил меня такими «ласкательными» эпитетами, как «студент» и, хуже того, «сосунок», и до меня начало доходить, что он вовсе не шутит. Я сосредоточился и с самым надменным выражением, какое только мог изобразить на своем лице, произнес:

– Я бы попросил выбирать выражения, капитан, так как я совершил не меньше посадок на «Ме-163», чем вы сами, гауптман!

Эта фраза имела такое же действие, как если бы он получил удар по зубам.

– Мы обсудим это в следующий раз! – заорал он и быстро зашагал в направлении административного здания.

К сожалению, нам не удалось вернуть прежние дружеские отношения, и с этого момента Тони разговаривал со мной лишь тогда, когда отдавал прямой приказ.

Наши полеты все еще не возобновились, и бездействие становилось просто невыносимым. Но скука закончилась через несколько дней, когда мы, пилоты «комет», получили приказ забрать свои вещи и переехать в город. Перемена нашего места назначения была произведена ради нас – или, скорее, ради нашего дорогостоящего обучения, так как вражеские бомбардировщики могли уничтожить базу, а Бад-Цвишенан не представлял для них стоящей цели. Если на подготовку каждого из нас было потрачено около миллиона марок, то каждый тренировочный полет на «комете» стоил приблизительно десять тысяч, которые тратились на одно только топливо, поэтому было ясно, что сейчас мы представляли дорогостоящую государственную собственность. И даже если и были расчеты, что кто-то из нас должен погибнуть, то в любом случае нельзя было допустить, чтобы это произошло в результате случайно разорвавшейся бомбы.

Хильда Дикерхоф наконец оказалась в своей стихии. Как и следовало ожидать, многие девушки Бад-Цвишенана повлюблялись в некоторых наших пилотов, и теперь в городке состоялось сразу несколько помолвок. Сейчас возникла другая проблема – устроить где-то жить оставшихся холостяков. И здесь нужно отдать должное дипломатии Хильды. Пригодные для жилья комнаты в хороших домах были в Бад-Цвишенане, но по соседству, естественно, обитали незамужние девушки, и Хильда очень тактично и незаметно позаботилась о том, чтобы наши ребята расположились все-таки на расстоянии от «центров их интереса».

Так проходили дни, пока однажды кто-то не крикнул: «Лыжню!»

Перед тем как начать реальные занятия на «Ме-163» много месяцев назад, всё 16-е командование было отправлено в Цугшпиц на четыре недели. Смысл этой поездки заключался в том, что высотное расположение этого прекрасного места поспособствует нашей скорейшей акклиматизации к высоте, возможно, даже в большей степени, чем пребывание в злополучной барокамере. Воспоминания о тех блаженных днях навсегда остались в нашей памяти, и поэтому крик «Лыжню» многих из нас взбудоражил. Разве могло сравниться наше беспечное сидение в Бад-Цвишенане с перспективой вновь оказаться на Цугшпице с тем, чтобы вновь и вновь совершенствовать свою спортивную форму! Идея была, но как мы могли преподнести ее начальству?

Сразу же после этого по отряду пошел шепот, основанный на теории, что вода камень точит и, соответственно, нужно действовать постепенно. Свою первую попытку мы предприняли в одно прекрасное мартовское утро. Как всегда по утрам, майор Шпёте подошел к нам за завтраком и поприветствовал. Но вместо обыкновенного ответа мы прокричали: «Лыжню, герр командир!»

Шпёте был одним из таких людей, которые умеют подавлять свои эмоции, не показывая их, и потому наш необычный выкрик не вызвал в нем абсолютно никакой реакции. Но мы были уверены, что дело сдвинулось с мертвой точки, и, когда настал вечер и мы сидели с группой товарищей и пили дорогое вино из подвала Гельмута Дикерхофа, Шпёте ухмыльнулся и произнес с сарказмом:

– Даю добро, Зиглер. Собирайте людей, от двенадцати до четырнадцати человек, и уже послезавтра можете отправляться.

Теперь оставалось решить проблему с нашим размещением. Я уже знал, что в Шнеефернерхаус на Цугшпице жить негде, и мне внезапно пришла в голову мысль о том месте, где я провел свой медовый месяц. Все мои друзья сочли меня сумасшедшим, когда я решил провести первые недели своей семейной жизни в Силлах-Хаус, на высоте двух тысяч двухсот метров в Доломитовых Альпах. Едва Шпёте ушел, я вприпрыжку побежал к телефону и попросил сонную телефонистку соединить меня с местным военным штабом в Бриксене в Южном Тироле. Через семь минут я был на связи, что в то время можно было считать рекордом! Похоже, мой звонок разбудил руководство, так как говоривший со мной офицер был не вполне дружелюбен, но стоило мне начать использовать такие термины, как «специальное подразделение» и «пилоты истребителей», как меня немедленно соединили с генералом авиации, который заверил меня, что немедленно даст приказ о подготовке жилых помещений.

Я не сомневался, что Шпёте с трудом верит в то, что мне удастся выбить из вышестоящего начальства место, где нас смогут расположить, но мне удалось это, и я не скрывал радости, когда докладывал, что завтра в восемь часов мы можем отправляться в дорогу. Шпёте даже бровью не повел, а просто подписал проездные документы с приказом отправляться завтра и приложил ордера на расквартирование моих товарищей.

Чувствуя себя полностью удовлетворенным, я отправился в Бриксен, но между Ольденбургом и Ганновером я обнаружил, что концентрируюсь на том, что пересчитываю своих ребят, словно курица, опекающая свой выводок. Мои дорожные документы были проверены железнодорожной военной полицией, которая информировала меня, что Бриксен находится на военном положении, и поэтому нам советуют возвратиться в Бад-Цвишенан. Офицер военной полиции пожал плечами равнодушно, когда я сказал ему, что не могу вернуться, не выполнив задания.

– Мое дело предупредить, а дальше решайте сами. Я просто предостерегаю вас, что вы зря проедете до Мюнхена. Они вас все равно отправят назад.

И что теперь? Конечно, нельзя так сказать, что я многое терял, поэтому я решил ехать в Мюнхен, тщательно репетируя про себя историю, которую я намеревался поведать начальнику военной полиции. К тому времени, когда мы подъехали к Мюнхену, я думал, моя голова лопнет. Деловой походкой я устремился к начальству на станции и, войдя, протянул приказы офицеру. Он пристально изучил их и, вернув, произнес:

– Ну, разве вы не счастливчик, сэр! Ограничение на въезд как раз только что отменили!

Вечером я уже беседовал с другим офицером, находящимся при исполнении своих обязанностей в Бриксене. С обезоруживающей улыбкой на лице он доложил, что все в порядке и что нам выделено жилье в Сент-Ульрихе. На какой-то момент я не мог поверить своим ушам. Высота, где располагалась эта местность, едва достигала тысячи метров, и, так как нам требовалась акклиматизация на высоте, это место совсем не подходило.

– Это совершенно никуда не годится, – закричал я и потребовал немедленно соединить меня с Силлах-Хаус. Мне повезло, так как хозяин, выделяющий помещения, по имени Валентин, помнил меня еще с довоенных лет. Он сказал, что у него имеется свободная гостиница, но, к сожалению, сейчас она отдана в распоряжение верховного комиссара района, располагающегося в горах. Так как у этого должностного лица была резиденция в Бользене, стало очевидно, что мне просто необходимо идти до конца в своих требованиях. Моя речь, произнесенная следующим утром, была четкой и ясной. Я просто убедил офицера в том, что без нашей команды Германии не видать победы в войне и Силлах-Хаус является абсолютно необходимым местом для проведения наших учений. Десять минут спустя я отправил телеграмму в Бад-Цвишенан, в которой сообщал, что все готово для нашего размещения.

Было лишь одно но. Не было снега! Теплый ветер и весенние цветы – пожалуйста, но только не снег, а мы-то хотели кататься на лыжах! Когда на следующий вечер прибыл поезд со счастливчиками, стремящимися покорять горные вершины, они, вместо того чтобы выразить мне благодарность, обрушили на меня гром негодования! «Мы не для того тряслись два дня в поезде, чтобы собирать цветы!» – говорили они, но после превосходного ужина их беспокойство по поводу отсутствия снега значительно поутихло. Но тут возникла другая проблема. Один из ребят хотел купить сигарет, но ни у кого из нас не было итальянских лир, а немецкая марка здесь представляла не большую ценность, чем использованный билет в кино. Тем не менее, проблема решилась сама собой на следующее утро, когда один любезный продавец согласился продать нам тысячу сигарет за марки. В то время сигареты являлись чрезвычайной редкостью и по дефицитности их можно было сравнить лишь с продаваемым алкоголем. Был уже вечер, когда медленно идущий поезд тащил нас по Глоднер-Вэлли на План и, о, чудо из чудес, пошел снег! Его становилось все больше и больше, когда поздним вечером мы взбирались на Силлах, а когда Валентин, этот человек-ангел с неподражаемым итальянским акцентом, накормил нас пряным фасолевым супом и котлетами с жареной картошкой, а еще свежим салатом, моя репутация была спасена!

На следующее утро после аппетитного завтрака мы были готовы приступить к тренировкам. Лир у нас так и не появилось, а имели мы всего лишь шесть пар лыж. Надеясь на лучшее, но не особенно обольщаясь, мы вместе с Лангером, Глогнером и Мелстрохом, усевшись в сани, поехали искать кого-нибудь, кто мог бы поменять две тысячи марок на лиры. Естественно, мы не могли ни к кому обратиться официально с такой просьбой. Наш шеф, хотя и одобрил экспедицию, о финансовой проблеме позаботился не очень, но нашлись понимающие хозяева местных магазинов, которые помогли нам. А один житель из Волькенштейна снабдил нас недостающими парами лыж, достав их с чердака своего дома.

В отличном настроении мы вернулись в Силлах-Хаус. На обратном пути мы забыли Йеппа Мелстроха в гостевом доме в План-дэ-Гральба, и каково же было наше удивление, когда возвратились, чтобы забрать его. Наш Йепп сидел расслабившись, откинувшись на спинку кресла и потягивал красное вино, рассказывая анекдоты и кокетничая, в окружении целой компании черноволосых красавиц. Когда мы более или менее отошли от шока, то осознали, что Йепп, еще час тому назад не говоривший ни слова по-итальянски, теперь произнес: «Olga – grand amore!»

Дом для гостей, до сих пор носивший название Альберго План-дэ-Гральба, теперь стал наименоваться «Альберго Мелстрох»!

Во время нашего пребывания в Силлахе мы беспрестанно ели, спали и, конечно, катались на лыжах. Лыжные походы организовывались тремя «инструкторами» – Кельбом, Шамецем и мной, так как все мы выросли в горах и буквально с рождения стояли на лыжах. Это были незабываемые часы, которые мы провели, катаясь по снежным сугробам между Лэнгкофелем, Шеллатурменом и находившимся подальше Мермолейтом. За каждым заходом солнца мы наблюдали, застыв в молчаливом восхищении, поражаясь тому, как огромные скалы меняют свой цвет, из темно-коричневых превращаясь в огненно-красные, в то время как снег у их подножия становится темно-синим, а небо над ними из своего обычного цвета переходит в зеленый. Каждый день мы умирали от смеха, когда наш «бесстрашный» Ольтжен вновь и вновь падал лицом в снег или когда Нелте безнадежно путался в своих лыжах и не мог освободиться без посторонней помощи.

Затем, в один из дней в Силлах пришла телеграмма, в которой сообщалось о предстоящем празднике в долине и о танцах, которые начнутся вечером.

– Это для нас, – закричал Фритц Кельб, отправившийся туда с другими ребятами.

Вместе с Гербертом я остался в гостинице, так как следующим утром мы собирались отправиться в долгое путешествие на лыжах, а потому хорошенько выспаться нам было необходимо. В четыре утра меня разбудил Фритц:

– Мано, вставай. Мелстрох пропал!

Несколько мгновений я не мог сообразить, о чем речь, но постепенно, собравшись с мыслями, произнес:

– Что случилось?

– Мелстроха нет! Исчез в тумане, когда взбирался на гору! Мы прождали целый час, но он так и не появился!

Теперь я окончательно проснулся.

– Ты серьезно, Фритц?

– Да какие к черту шутки! Сейчас мне совершенно не до смеха! Йепп по дороге снял лыжи – у него сломалось крепление – и дальше шел за нами. Потом повалил сильный снег, и все окутало туманом… и он пропал!

– Наверное, опять что-нибудь задумал, – ответил я взбешенно и принялся натягивать штаны. Потеряться в горах в такую рань! Я зашнуровал ботинки. – Пойдем. Мы должны найти этого идиота, пока он не замерзнет.

– Шамец уже отправился на его поиски, – сказал Фритц, – но он еще не вернулся!

Мы спустились вниз по деревянным ступенькам. Нельзя было терять времени! В считаные мгновения мы встали на лыжи и направились в сторону Плана. Лыжню, проложенную Фритцем, уже припорошило выпавшим снегом; ветер, дувший с гор, пронизывал насквозь, было темно, а по ночному небу плыли черные тучи, нагоняющие страх. Раз в несколько минут появлялась луна, местами освещая угрюмые скалы, оставляя на них серебристые заплаты света. Мы останавливались через интервалы, зовя Йеппа, но безрезультатно. Спустя десять минут показался Шамец. Он рассказал, что прошел до самого Плана и, чтобы убедиться наверняка, даже заглянул в «Альберго Мелстрох», но и там никаких следов!