Текст книги "Летчик-истребитель. Боевые операции «Ме-163»"

Рис. 18. «Фольцваген-82» – «кюбельваген»

На другом краю леса мы обнаружили дом, перед которым собрались люди. Мы побежали туда, крича:

– Вы видели, как упал самолет? Где пилот?

– Он сидит в доме, – прокричал кто-то в ответ.

Сейчас было не время для глупых шуток. Но совсем скоро я обнаружил, что это была не шутка. Фритц то улыбался, то морщился, когда кокетливая деревенская девушка перевязывала ему ногу. В этот момент появилась другая симпатичная девушка, которая, выйдя из кухни, несла горячий кофейник. Эта картина не поддается описанию.

– Фритц! А ты, оказывается, счастливчик, каких еще поискать! Ты в порядке?

Он улыбнулся и махнул рукой, чтобы я сел рядом с ним, а сам обратился к одной из девушек:

– Мисс Хильда, не будете ли вы так любезны принести еще одну чашку кофе для Мано, ему нужно перевести дух!

– Я спросил, как ты себя чувствуешь, Фритц! – закричал я.

– Ну, и хорошо, и не очень! – ответил он. – Я потерял очки, когда падал, и теперь уверен, что мне будет очень трудно подобрать взамен, чтобы сидели так же удобно. И еще моя нога. Может, сильный ушиб, а может, вообще перелом!

Потом подоспела «скорая помощь», и молодой доктор торжественно заявил, что у него серьезное растяжение сухожилия, а пожарные затушили догорающую «комету». Фритц рассказал, что до того, как он выбросился с парашютом, он попытался открыть фонарь кабины обычным способом, но его заклинило от поднявшейся температуры. Тогда он освободился от пристегнутых ремней и с силой сдвинул «крышу». К этому моменту каждая секунда была на счету, и теперь ему нужно было прыгать. С того места, где я стоял на поле, мне показалось, что Фритц вылетел с довольно большой высоты, но он сказал, что прыгнул в тот момент, когда находился примерно в сорока метрах от верхушек деревьев. Он летел прямо на самолет, но ему несказанно повезло, потому что он зацепился за ветки.

– У меня ощущение, будто я спрыгнул с колокольни, вцепившись в зонтик, – сказал он, – но я говорю, мне повезло, и Хильда с Аннелиз вовремя помогли мне, благодаря чему я, собственно, нахожусь здесь. А ты, кстати, еще не начал собирать гвоздики для меня?

Вернувшемуся на аэродром Фритцу сделали рентгеновские снимки, которые показали перелом кости. Таким образом, наш Фритц выпал из летной жизни, как минимум, на несколько недель.

Сирены, возвещающие о воздушном налете, завыли в тот вечер, когда мы только что закончили празднование «дня рождения» Фритца. Зенитная артиллерия подняла стволы пушек, а мы, надев свои кожаные регланы и оставив после себя беспорядок, кинулись по местам. Нигде не было видно ни одного огонька света, только в небе сияние прожекторов вырисовывало те здания, что побольше. Два длинных луча света пересеклись, держа в образованном ими проеме крошечный истребитель серо-стального цвета. Разрывающиеся снаряды полетели с земли и воздуха, паля по вражеским самолетам. Случайно шрапнель взрыхлила землю прямо около нас, но мы не отреагировали, так как в этот момент настоящая драма разыгрывалась над нашими головами. Еще несколько прожекторов сейчас добавились к остальным.

– Кто-то должен подняться на «Ме-163» и положить конец этой игре в кошки-мышки, – воскликнул кто-то из наших. – Но, пытаясь приземлиться в темноте, вы разлетитесь на маленькие кусочки по сторонам!

Казалось, зенитки палят по самолетам безрезультатно, но вот, наконец, вражеский истребитель стал падать, загоревшись.

Затем появился парашютист, медленно раскачивающийся в воздухе, а лучи прожекторов уже снова шарили в ночном небе, выискивая очередную жертву.

Глава 16. НАШИ РЯДЫ РЕДЕЮТ

К вечеру следующего дня я выбрал время, чтобы навестить Фритца Кельба. Я не сильно удивился, когда открыл дверь и увидел его, передвигающегося по комнате, вместо того чтобы лежать в постели.

– Какого черта ты собираешься делать, Фритц?

– Я просто разминаюсь. Не могу же я все время лежать. Какие уже только глупые мысли не приходили мне в голову, пока я валялся, и знаешь, до чего додумался? А ведь завтра Франц Рюселе займет мое место, если я останусь здесь и не вернусь в строй как можно быстрее!

– Ну, так что в этом такого? – спросил я. – Позволь ему попробовать, а сам спокойно выздоравливай.

Наконец, я убедил его вернуться в кровать, но Фритц все равно чувствовал себя неспокойно.

– Эта кровать не влияет на меня благотворно, Мано, – сказал он. – Я уже начал думать, что у меня нервы не в порядке. Я лежал здесь, думая про себя, что до сих пор нам всем немало везло, но ведь когда-то… – Он щелкнул пальцами. – Мы совершаем ежедневно по одному, а иногда и по два тренировочных полета. Сначала все идет превосходно, потом начинается жуткая вонь, но ты все равно не можешь бросить самолет. Потом опять происходит то же самое, и, если ты не отнесешься к этому серьезно, как я вчера, ты поймешь, что удача может и изменить тебе в один прекрасный момент! Знаешь, Мано, временами я чувствую себя так, будто хожу по лезвию ножа, и тогда у меня даже ладони холодеют. На самом деле я не уверен, что во всей нашей стране дела обстоят лучше сейчас, и еще вопрос, чем вся эта война закончится?

Депрессивное состояние Фритца было заразительно, и я стал убеждать себя, что он не прав. Постепенно я решил уводить его от гнетущих мыслей, и мои старания дали результат, так как очень скоро он вновь обрел спокойствие и снова сделался веселым парнем. Когда я собрался уходить, он сказал:

– О, чуть не забыл, Мано. Франц Медикус хочет поговорить с тобой. У него какие-то неприятности со своими подопечными.

Я позвонил в комнату к Францу Медикусу, и он сказал, что придет прямо сейчас, чтобы поговорить со мной.

Он выглядел расстроенным, и я спросил у него, что случилось.

– Jo mei, Mano, – заговорил он на баварском диалекте, – может быть, у этих юнцов кишка тонка для такого самолета, как «комета», но после вчерашнего представления Фритца сразу шесть или даже семь человек решили оставить это место службы; такими темпами у меня никого не останется к следующей неделе.

– Сколько сейчас осталось человек? – спросил я требовательно.

– На данный момент двадцать восемь, но завтра?.. Я подумал, может, тебе удастся провести с ними вразумительную беседу. У тебя как-то лучше получаются такие разговоры; может, и на этот раз получится уговорить их.

– Хорошо, Франц. Передай, чтобы все были завтра в 8.30 в столовой. К этому времени мы со Шпёте закончим свои дела, и Франц Рюселе, возможно, выполнит тренировочный полет в 9.00, так что как раз будет подходящее время узнать, кто уходит, а кто хочет остаться.

Вопрос, касающийся нашего «молодого поколения» пилотов «комет», был щекотливым. Заставить их летать на «Ме-163» было невозможно, да и непорядочно. Никого нельзя было посадить в самолет через непреодолимый страх. Мы все это прекрасно понимали, и Шпёте в первую очередь. Он никогда никого не вынуждал лететь на «комете» – только если человек добровольно делал этот шаг или не имел возражений. С другой стороны, проблема набора молодых пилотов становилась все более актуальной. Очень скоро могло настать время, когда нам могли понадобиться сотни летчиков, в случае успешного апробирования нового оружия.

На следующее утро, ровно в 8.30, я стоял перед двадцатью восемью курсантами. Эти молодые пилоты пришли добровольцами, чтобы научиться летать на истребителях. Соответственно, многие из них пожалели о своем рвении. Что мог я сказать им? Почти каждый из рекрутов перешел в Брандис из обычной школы по подготовке летчиков. Разве мог я сказать им, что они поступили в отряд, где их шансы остаться в живых, наверное, равнялись один к ста.

Я решил сразу перейти к делу, объяснив им, что их ожидает, если они решат остаться здесь, и не стал приукрашивать ситуацию. Я смотрел на двадцать восемь ничего не выражавших лиц, и к тому времени, как я завершил свою «задушевную беседу», мне было очень интересно знать, кто остается, а кто уходит, чтобы не рисковать и спасти свою жизнь. Но в любом случае мои предположения были близки к истине.

Франц Рюселе стоял около самолета, готовящегося к взлету, и обменивался грубоватыми шутками с механиками, когда мы с Францем Медикусом вышли из столовой. Репертуар его скабрезных историй был давно всем известен. Он не испытывал уважения ни к кому и ни к чему, и к «комете» в том числе. Он нагловато взбирался в кабину самолета, будто воображал перед девушкой, пытаясь ее завоевать. Внешне он немного напоминал Адольфа Галланда, нашего генерал-инспектора, носил такие же усы. Иногда мне казалось, что Франц умышленно ведет себя вызывающе, чтобы спрятать за этим свою стеснительность, но, когда над аэродромом, как лист металла, проносился его смех, заставляющий вздрагивать любого, кто его слышал, трудно было поверить в то, что он может плакать или беспокоиться о чем-то. Дружить он умел бескорыстно и всегда помогал другим, нуждающимся в его помощи.

Франц Рюселе сел в кабину, как всегда полный энергии. Перебросившись с одним из механиков последней скользкой шуткой, он закрыл фонарь кабины. «Комета» пронзительно завизжала и стрелой умчалась в небо. Он выделывал широкие спирали у нас над головами, и про себя я думал, что вот такую демонстрацию полета должны увидеть наши новички, чтобы окончательно развеять свои страхи, увидев, как бесстрашно Франц со свистом пронесся мимо нас, всего в нескольких метрах от земли. Затем он устремил самолет вверх, превосходно зашел на посадку и начал снижаться, планируя вдоль земли и легко удерживая равновесие. «Комета» медленно снижалась, и вдруг в кабине раздался хлопок, и появилось пламя, а затем клубы пара закружились вокруг фюзеляжа. Показалось, что Франц скорее вылетел, чем выпрыгнул из кабины, и самолет с чудовищным стуком ударился об землю. Поблизости не было машин, чтобы доставить нас к месту происшествия, и в поле нашего зрения мы пока не видели ни пожарных расчетов, ни «скорых». Я закричал человеку, ошеломленно стоявшему около переносного телефона:

– Вызывайте «скорую помощь», и быстрее!

Затем вместе с остальными я побежал в сторону дымящего самолета. Пожарные проехали мимо нас, когда мы уже приближались к месту происшествия, и мое воображение уже рисовало ужасающую сцену, как бедный Франц мертвый лежит у моих ног! Франц стоял там, вскрикивая и охая поочередно, покрикивая на кого-то, поливавшего из шланга холодной водой дымящий самолет и брызгами попадавшего на него! Но лицо… О боже! Я никогда не забуду его лица! Полностью облезшая кожа, ни ресниц, ни бровей, ни волос, только опаленная щетина, оставшаяся на месте усов, еще недавно являвшихся предметом его гордости. Меня чуть не стошнило, и я сильнее стиснул зубы. «Скорой помощи» все еще не было видно. Двое из нас подняли его и осторожно понесли к пожарной машине и, наконец, отвезли его в местный госпиталь. Две дежурных медсестры сразу же упали в обморок, когда увидели несчастное, искалеченное лицо, а еще одна выбежала из комнаты, почувствовав приступ тошноты. Все это время Франц громко стонал и ругался на чем свет стоит, а потом пришел доктор, и мы оставили его.

Франц Медикус и я медленно шагали в направлении главного поста. У меня перед глазами стояло измученное лицо Франца Рюселе. Я поблагодарил Бога за то, что у Франца не повредилось зрение, а вот лицо… Всегда смеющееся и веселое… а теперь!

– Лучше так, чем умереть, – пробормотал я, но Медикус не ответил и, дойдя со мной до поста, вернулся к своему выводку, теперь, наверное, совсем павшему духом.

Когда я доложил Шпёте и Олейнику, что лицо Рюселе почти полностью обожжено топливом Т, они лишь поджали губы, не найдя, что ответить. После затянувшейся паузы Шпёте произнес:

– Когда старший лейтенант Рюселе сможет говорить, узнайте у него все подробности этой истории, Зиглер, а затем составьте письменный доклад.

Когда он отпустил меня, завыли сирены, возвещающие о тревоге. Я прыгнул на свой мотоцикл и прямиком направился к взлетной полосе, где Шуберт, Рилль, Ботт и Глогнер сидели в своих самолетах в полной готовности, слушая внимательно голос диспетчера в наушниках. Я подошел к истребителю Ботта и поднялся по маленькой лестнице.

– Сейчас они летят прямо на нас, – сказал он. – Да, скорее всего, это будет Лейпциг или Берлин. Сейчас они немного поменяли курс. Нет, опять взяли тот же курс, похоже, все-таки Лейпциг.

Небо над головой было лазурным, и только над Лейпцигом и прилегающим к нему промышленным районом висела легкая коричневая завеса, созданная коптящими трубами заводов. А потом высоко в небе, хотя еще и далеко, появились следы, направляющиеся в нашу сторону.

Казалось, будто чудовищных размеров рука нарисовала их на синем полотне.

– Похоже, дела обстоят паршиво! На этот раз они и вправду решили взяться за нас, – сказал Курт, молодой механик из Берлина, и в его голосе промелькнули тревожные нотки.

– Надо трогаться! – закричал Ботт и, закрыв фонарь, дал Курту сигнал приводить в движение стартер.

Почти одновременно заработали три других двигателя, и менее чем через минуту Шуберт с ревом покатил через поле, а за ним тесно пристроился Рилль. В следующую минуту Ботт и Глогнер пошли на взлет, сбросив, как положено, шасси. Высоко в небе бомбардировщики слегка изменили курс. Очевидно, Лейпциг дал сообщение о ложной атаке, но я пока не видел, куда устремились наши «кометы». Похоже, Шуберт и Рилль направились прямо на вражеские бомбардировщики. Прошли тревожные минуты, а потом первый из «мессершмитов» со свистом промчался низко над полем, снова взмыл вверх, а затем зашел на посадку. Это был Глогнер, взлетавший последним из нашего квартета. Он кипел от ярости, его мотор заглох на высоте семи тысяч метров, не оставив ему другого выбора, как возвращаться, и не предоставив возможности нанести удар по вражескому бомбардировщику. Скоро приземлился и Ботт. Его двигатель задымился, кабина наполнилась едким дымом, который разъел глаза и вызвал слезотечение.

Шуберт и Рилль зашли на посадку практически одновременно. Шуберт выстрелил, пролетая над полем на высоте шестисот метров, уверенно ведя «комету». Убит! Скоро мы поняли, что он преградил путь «фортрессу», одним ударом выведя его двигатели из строя. Риллю удалось сбить два вражеских истребителя, его двигатель уже замолчал, и теперь ему оставалось устремить «комету» носом вниз и спускаться. Тем временем еще два самолета с сидящими в кабинах Хассером и Эйзерманном приготовились к взлету. Ветер сменился, но менять направление взлета не было времени. «Кометам» нужно было справиться с ветром и удержать хвост. Тревожные сигналы поступали один за другим; сообщалось, что все новые и новые вражеские формирования подступают каждые несколько минут, хотя с нашего аэродрома не было видно ничего, кроме прочерченных полос, которые оставили после себя последние налетчики, разогнанные Хассером и Эйзерманном. Три других «Ме-163В» стояли в боевой готовности на линии взлета, на которых собирались подняться Штрассницки, Ролли и Глогнер. Они лишь ожидали разрешения на взлет. Хассер и Эйзерманн вернулись на аэродром, но ни тому ни другому удача не улыбнулась.

Хассер первым зашел на посадку. Мы не могли четко видеть его приземление, но было очевидно, что он находился достаточно высоко, когда пересек периметр аэродрома. Казалось, Хассер пытается силой прижать «комету» к земле, и ему удалось это, но затем самолет снова взмыл в воздух и полетел в нашем направлении с чудовищной скоростью. Он не снижался до тех пор, пока не достиг того края поля, где стояли мы, но к тому времени было уже поздно. «Комета» Хассера вырвалась за периметр аэродрома, с треском промчалась над деревьями, задев их верхушки, и перевернулась. Взрыва не произошло, и я только увидел, как служащие аэродрома впрыгнули в грузовик, чтобы ехать к месту катастрофы. В этот момент кто-то потряс меня за рукав и показал на самолет Эйзерманна. Он только что почти сел, но уже вновь был слишком высоко. Затем самолет Эйзерманна накренился и начал быстро терять высоту.

– Убираемся все! – закричал кто-то.

Эйзерманну было уже поздно выпрыгивать с парашютом. «Комета» коснулась земли, снова подскочила в воздух и подлетела к нам за несколько секунд. Затем она завалилась на бок и уперлась в землю левым крылом. Когда «комета» загорелась, от нее каким-то фантастическим образом оторвался обломок, устремившийся в нашу сторону, который неистово крутился в воздухе, разбрасывая горящие ошметки во все стороны. Я бросился на землю и увидел Глогнера и Ролли, выпрыгивающих из своих самолетов, когда увидели горящую массу, приближающуюся к ним. Остатки «кометы» разлетались повсюду. Мы нашли Эйзерманна мертвого, но все еще привязанного к креслу.

Тем временем за пределами аэродрома четверо наших механиков добежали до «кометы» Хассера и, несмотря на возможность взрыва в любую минуту, приложили все силы, чтобы сорвать фонарь кабины. Игнорируя чудовищное шипение, которое издавало вытекающее топливо, они не прекращали своих попыток, пока, наконец, не добились успеха. Затем они подняли Хассера, стонущего от боли, и переложили на носилки.

Но в тот момент у нас не было времени думать обо всех произошедших трагических событиях. Я помог Глогнеру снова сесть в кабину «кометы» и увидел Штрассницки и Ролли, в спешке готовящихся к взлету. Пришла информация, что еще одно формирование вражеских бомбардировщиков направляется в нашу сторону, и на этот раз в этом не было сомнений. С командного поста шли приказы немедленно взлетать. «Кометам» уже было слишком поздно взлетать, и Глогнер, Ники и Ролли снова выпрыгнули из своих кабин. Находясь уже почти что над нашим полем, вражеская группа изменила курс, и потому в третий раз наши ребята взобрались в кабины и начали взлетать.

Ролли взлетел первым, проведя удачный старт, но едва он поднялся на пятьдесят метров, как белый дым повалил из хвоста его самолета. Ролли изо всех сил постарался подняться и, когда находился на высоте ста метров, катапультировался. Но его парашют не раскрылся вовремя!..

Молодое лицо Глогнера пошло пятнами, когда, несколько секунд спустя, он получил приказ на взлет. Он помчался по полю на своей грохочущей «комете», и вроде бы все шло хорошо, потому что через несколько минут он скрылся из вида. Штрассницки, Рилль и Шуберт взлетели следом за ним, уже по второму разу за этот день.

Ник был первым, кто вернулся, и оказалось, что, взбудораженный взлетом и удачным попаданием в цель, он забыл вовремя поработать ручкой управления самолетом. В результате он потерял три тысячи метров на высоте, и ему ничего не оставалось, как возвращаться на базу. Глогнер и Шуберт также скоро вернулись, оба «с пустыми руками», а вот Риллю удалось сбить один самолет, который, взорвавшись, рухнул вниз. Результаты: «Два сбитых самолета, двое наших пилотов погибли, трое – списаны, и теперь черные масляные облака дыма висели над Лейпцигом, а в вечерних сумерках отражались красные языки пламени».

В тот вечер мы в суматохе разрывались между подготовкой похорон двух наших добрых товарищей, Эйзерманна и Ролли, которые были в нашей «связке» с самого первого дня, как было сформировано 16-е опытное командование, и празднованием по поводу двух сбитых бомбардировщиков. За вечер мы выпили несколько бутылок датского джина, в котором не было недостатка в эскадрилье Бёхнера.

В суете я наскочил на Франца Медикуса.

– Ну, чем сейчас заняты твои подопечные? – поинтересовался я.

Он кисло улыбнулся, пожал плечами и произнес:

– Осталось только семеро на данный момент. Остальные попросили отставку!

Это была отдельная тема для обсуждения, хотя сам я сомневался, остался бы я, будучи на их месте, после увиденного представления! Никто не мог винить их за это!

В течение нескольких вечеров я навещал в больничной палате Фритца и Франца Рюселе, принося с собой стакан джина. Фритц ругался, не веря в то, что удача изменила ему, и клялся, что, как только выйдет, сразу же полетит снова, а вот у бедного Франца настроение было похуже, и он ни в чем не мог быть уверенным. Вся его голова была перемотана бинтами, и лишь три маленькие дырочки были оставлены для глаз и рта. Он все еще чувствовал сильные боли и едва мог шевелить губами, когда разговаривал. Тем не менее стакан джина он принял с живостью из моих рук и, опустошив его через соломинку, прошептал:

– Похоже, когда я выйду отсюда, мне только и останется, что пьянствовать, Мано!

– Не говори так, Франц, – ответил я. – Врачи сотворили чудо за эти дни, так что не успеешь опомниться, и будешь как новенький.

Он попытался тряхнуть головой, но боль снова заставила его лечь на подушку.

– Послушай, Мано, – наконец сказал он, и его голос был близок к истерике, – они хотят перевести меня в госпиталь в Халле или в Лейпциге завтра. Ради бога, попробуй сделать что-нибудь, чтобы этого не произошло.

Я пообещал ему, что сделаю все возможное, и затем вернулся к ребятам, сильно расстроенным. Я не мог сравнить новых ребят с нашими «стариками». Много новых лиц появилось, когда сформировался «JG-400», многие были приятные, многие не очень, некоторые дружелюбные, некоторые не очень. Наиболее комичным из всех, несомненно, был майор из Австрии, по имени Базилла, человек без особых достоинств, но очень оригинальный. Он играл на скрипке, плохо, но упорно. Он весь был комок нервов и дымил как паровоз, выкуривая за день по шестьдесят сигарет, а то и больше. На самом деле я не припомню, видел ли я когда-нибудь его без сигареты, конечно кроме тех моментов, когда он пиликал по струнам своей любимой скрипки. Когда точно Базилла появился среди нас, я не помню, но он был там, и его присутствие здорово разбавляло наши порой унылые будни. Когда я возвратился к ребятам, он как раз начал исполнять «Цыганские мелодии» в его собственной интерпретации.

Должно быть, было около полуночи, когда вошел Шпёте и, подойдя ко мне, сказал:

– Зиглер, для тебя есть новая работа. С завтрашнего дня ты будешь обучать наших рекрутов вместе с обер-лейтенантом Нимеером, из которых впоследствии будет сформирована запасная эскадрилья.

– Значит ли это, что в скором времени появятся новые базы для «комет», майор? – задал я вопрос, так как не мог понять, каким образом можно разместить еще одну эскадрилью в Брандисе, который и так был слишком переполнен.

– Это не должно вас беспокоить, Зиглер, – ответил Шпёте и, повернувшись, вышел.

Следующие несколько дней стояла гнусная погода, избавившая нас от налетов бомбардировщиков. Мы также не сделали ни единого тренировочного полета. И вот однажды утром солнце снова ярко засияло, и дым высоких заводских труб стал почти вертикально подниматься в голубое небо. Теперь нам нельзя было терять времени, и все устремились на летное поле. В эскадрилье имелось девять «Ме-163В», готовых взлететь в любую минуту, и их пилоты Ник, Ботт, Мор, Шуберт, Рилль, Рецкауф, Циммерманн, Андреас и Йепп Мелстрох сейчас растянулись на траве.

Нимеер и я начали по расписанию нашу тренировочную программу – один тренировочный полет на планере и два – на «Ме-163В», а потом каждый попробовал на «Ме-163А». Затем я произвел показательный полет, чтобы сделать нашу беседу более доверительной. После того как я приземлился и баки «Ме-163В» были снова заправлены, я отправил в полет первого из своих подопечных, молодого светловолосого парня по имени Эрнст, который приехал из Нижней Саксонии. Он был одним из тех, кому не терпелось сесть в кабину «кометы», и его истребитель вел себя превосходно, шасси были сброшены в нужное время, и ревущая машина скрылась из вида.

– Ты позволил заполнить баки до краев?

Я обернулся и обнаружил Фритца Кельба, стоящего за моей спиной. Хотя еще немного прихрамывая, он уже не мог сидеть в стороне и с большим интересом наблюдал за первым самостоятельным полетом Эрнста. Он, как и я, хорошо знал, что ученику не позволяется в первый раз лететь с доверху наполненными подвесными баками, а также отлично понимал, что, случись что-нибудь с Эрнстом, я без сомнений окажусь «на ковре».

– Ты угадал, Фритц, – ответил я.

– Но зачем?

– Потому что я думаю, это не имеет абсолютно никакой разницы и, кроме того, это сэкономит время. Если мы заполним баки доверху с самого начала, то я смогу закончить подготовку намного быстрее. Какая разница, если они пролетят несколько сот лишних метров?

– Ты прав, Мано, но не забывай о высоте. Они еще не привыкли подниматься на десять – двенадцать тысяч метров.

Фритц был предельно корректен конечно же, и я больше не стал отправлять учеников с полными баками, но я был уверен, что с Эрнстом ничего не случится. Я все еще пытался убедить себя, что очень хорошо знаю Эрнста, но шла минута за минутой, а «комета» пока не возвратилась. Следующая минута показалась мне часом, а потом снова заговорил Фритц:

– Ну, я считаю, что дольше ждать не имеет смысла, Мано.

– Заткнись, Фритц! – ответил я жестко, но в глубине души я понимал, что он прав. Эрнст не возвращался, и, судя по времени, с момента его взлета прошло двадцать минут. Нет, он не вернется. Мои хмурые мысли прервал резкий звонок телефона. Оказалось, поступило сообщение из Лейпцига – Моккау, где сообщалось, что «Ме-163В» произвел вынужденную посадку и уже на земле загорелся. Пилот, молодой человек по имени Эрнст, жив и здоров.

Каким образом, уже находясь на земле, он загорелся? Вообще как он попал в Моккау? Дикие мысли лезли мне в голову, и я попросил Нимеера продолжить занятие с моей группой, вызвал машину и отправился в Моккау. И вот я уже стоял у воронки от снаряда, в которую, как выяснилось, попал самолет Эрнста. Произошел взрыв чудовищной силы, в этом не было сомнений. Эрнст стоял возле меня целый и невредимый. Затем он поведал мне свою историю:

– Все шло прекрасно до высоты семи-восьми тысяч метров, но потом, совершенно неожиданно, у меня закончился запас кислорода. Такое ощущение, что маску чем-то заткнули изнутри. Тогда я сорвал ее и устремился вниз на безопасную высоту – четырех тысяч метров. Тем временем я потерял из виду наш аэродром, а подо мной находился Моккау. Я произвел удачную посадку, а уж потом увидел воронки от снарядов. У меня только и было времени, чтобы свернуть на узкую полоску травы, и так я проехал несколько сот метров, но затем эта воронка появилась передо мной. Я никак не мог избежать попадания в нее. Я продолжал нестись на скорости шестьдесят километров в час, и мне необходимо было сорвать фонарь, но никак не получалось, как я ни старался. В этот момент молодая девушка-зенитчица подбежала к самолету и вскрыла фонарь топором. К тому времени уже подъехали пожарные и врачи «Скорой», а также собралось несколько человек. Я крикнул им, чтобы убегали, сам схватил в охапку девушку, и уже на их машине мы попали в следующую воронку, а потом раздался взрыв!

Такую историю рассказал Эрнст – все произошло быстро и безболезненно. В это невозможно поверить, но это правда, тем не менее, что спасительницей Эрнста стала молодая привлекательная особа!

В тот вечер мы, «старожилы», сидели в комнате Ботта. Мы – это Фритц Кельб, Ганс Ботт, Франц Рюселе, Франц Медикус, Глогнер, Андреас, Ники Штрассницки и еще несколько ребят, оставшихся от «связки», в общем, мои самые ближайшие друзья. Ходили слухи, что уже сформирована резервная эскадрилья и отправлена далеко на восток, в более спокойный район. Если это было правдой, то это означало, что наше командование скоро может быть расформировано, но такие слухи, скорее всего, не имели под собой оснований.

Мы болтали о том о сем – о полетах, о женщинах, о том, куда движется война. Подсознательно все мы, должно быть, понимали, что для Германии война проиграна, но никто из нас в открытую не признавал этого, наоборот, мы мечтали о тысяче «комет», готовых к взлету постоянно. Мы даже обсуждали свои послевоенные планы, и одной из наиболее популярных была идея организовать показательные выступления «комет». Конечно же это были не более чем мечты, но мы не мыслили себе жизни без «кометы» и знали, что когда-нибудь наши фантазии воплотятся в жизнь. Это могло прозвучать странно, но по-своему мы любили «комету». Возможно, правдивее будет сказать, мы были очарованы ей, словно женщиной, которая вытягивает из тебя все деньги, а затем каждую ночь водит за нос. Конечно, некоторые новички чувствовали то же самое. Поначалу они относились к ней с большой опаской, но, совершив несколько самостоятельных полетов, возможно даже не всегда заканчивающихся без казусов, начинали привыкать. А потом вновь дул попутный ветер, что случалось намного чаще, и они снова кидались в омут с головой. Одним из них был наш добряк майор Базилла – наш «нелепый скрипач».

Это случилось следующим утром, точнее, тогда, когда он готовился совершить свой первый самостоятельный полет. «Комета» стояла на взлетной полосе, с наполовину заполненными баками, согласно требованиям, и в последний раз я объяснял Базилле, для чего нужна какая кнопка, рычаг или ручка в кабине, и, самое главное, напоминал обо всех мерах безопасности и о действиях в случае аварии. Получив от меня последнее наставление, он нервно обежал вокруг самолета, выпуская клубы дыма из сигареты, зажатой в губах. Он двигался так резко, что я понял, что угнаться за ним невозможно.

– Да, и еще, – сказал я. – Когда начнешь взлет и будет трясти, держи ручку в нормальном положении. Когда почувствуешь, что поднимаешься, немного наклони ее вперед и какое-то время держи так. Постарайся, чтобы тебя не мотало из стороны в сторону. А затем расслабься и дай «комете» идти своим ходом. Сбрасывай шасси, когда поднимешься на пять – десять метров. Следи за приборами. Когда пересечешь периметр аэродрома, спидометр должен показывать восемьсот километров в час, и тогда можешь резко набирать высоту до пяти-шести тысяч метров. На этой высоте двигатель должен выключиться, и тогда тяни рычаг от себя и плавно спускайся до двух тысяч, делая виражи и накреняя самолет. Если захочешь, можешь несколько раз спикировать, но не потеряй поле из виду. Начинай готовиться к посадке на высоте двух тысяч метров, а заходи на нее с восьмисот – тысячи метров, находясь над полем, а затем садись. Все будет в порядке.

Руки Базиллы дрожали, когда он, докурив сигарету, взобрался в кабину самолета. Он пристегнул ремни и положил руку на кнопку включения двигателя. Наконец, фонарь кабины был закрыт и Базилла остался предоставлен самому себе. Он выглядел спокойным, как Ричард Львиное Сердце, сидя на боевом коне. Послышался щелчок, и «мессершмит» умчался.

Казалось, все идет нормально. «Комета» катилась по полю, мотор работал четко. Затем неожиданно двигатель затих. Облако белого дыма вылетело из сопла. «Комета», сделав резкий поворот, сошла со взлетной полосы и поехала по траве. У всех наблюдавших душа ушла в пятки. Если «мессершмит» решил воткнуться носом в рыхлую землю и завалиться на бок, «скрипач» сгорит заживо мгновенно!