Текст книги "Тело дрянь. Донесения с фронта (и из тыла)"

3
Лицом к лицу с правдой

Подруга мне как-то сказала, что я похожа на Matza Ball Breaker (Отбивательницу Клёцек), девушку из чикагской команды по роллер-дерби[7]7
  Командный контактный вид спорта на роликовых коньках.


[Закрыть]. Она назвала наше сходство «экстраординарным». Я поискала Клёцку в интернете. Увидев ее, я была озадачена. У нас обеих есть волосы на голове и подбородок подо ртом. Мы – счастливые обладательницы пары глаз. Очень вероятно, что у нее, как и у меня, есть вагина. Что до остального, то я в замешательстве. Моя двойник вообще на меня не похожа – точнее, на тот образ меня, который существует у меня в голове.

Хотя я смотрела на себя – на фотографиях и в зеркале – тридцать четыре года подряд, я не знаю, что из них отражает реальность, если они ее вообще отражают. То, как я представляю себе себя, не всегда целостно; мое изображение – как бегущая строка, никогда не могу его полностью прочитать.

В зеркале я часто, хотя и не всегда, красивее, чем на фотографиях. Когда я вижу свои фото, кажется, будто меня похитили, пока щелкал затвор, и вместо меня впихнули в кадр Магистра Йоду.

Нет ничего хуже (кроме убийства или длинного кудрявого волоса в тарелке с ужином), чем услышать, как кто-то говорит: «Классно выглядишь на фото» – и увидеть портрет усатого гнома с шарами щек и гримасой, которую несложно перепутать со слоновьим анусом. Если это «классно», как же я выгляжу в жизни?

Я пыталась разгадать эту загадку. Показывала друзьям страшные фотографии и спрашивала: «В жизни я тоже так выгляжу?»

Очень печально, когда отвечают: «Да».

Я говорю себе, что все – все на свете – нуждаются в операции по удалению катаракты.

Даже когда я уверена в себе, моя система ценностей легко может пошатнуться. Недавно я сделала селфи, которым осталась довольна, – вот она я, целых двадцать четыре кадра настоящей меня. Пошла к Дэйву за подтверждением.

«Как насчет этой фотографии? – спросила я с надеждой. – Так я выгляжу?»

«Да», – ответил он.

Я была счастлива, но тут Дэйв добавил: «Только вот лицо у тебя круглее и щеки больше».

Таким образом, множественные проявления моей внешности продолжают меня ставить в тупик.

Мне не понравилось, как я выгляжу на фото в моей первой книжке, но не просто так. То фото слишком многое обещало: в отличие от многих других фотографий, я там не похожа на эвока из «Звездных войн» – но друзья и родные говорили, что изображение довольно правдивое.

Много месяцев я провела, встречаясь с читателями, в ужасе, что они наконец увидят, насколько я не дотягиваю до постера, висящего у входа в книжный. Все было хорошо – если кто-то и заметил, то потихоньку смеялся в кулачок. Я воодушевилась – может, я и впрямь привлекательная? – до тех пор, пока одним жутким вечером в середине июня не отправилась на небольшое мероприятие в центре Манхэттена.

Я ждала начала в глубине помещения у стола с книгами. Рядом стояла женщина и листала мою книгу. Она как ни в чем не бывало спросила меня, кого я пришла послушать.

«Я читаю сегодня», – сказала я.

«Какую книгу?» – спросила она.

Я объяснила: ту книгу, что она держит в руках.

Она повернула книгу и изучила фотографию. «О, это вы?» – спросила она с недоверием.

«Да», – сказала я.

Она засмеялась и заговорщицки посмотрела на меня. «У меня тоже есть парочка гламурных снимков».

После всех улик: непохожих двойников, переменчивых портретов и ненадежных отражений, которые преследуют меня по всему городу в витринах магазинов, все, что я могу сказать с уверенностью о своей внешности, – это то, что у меня каштановые волосы, рот и два уха. Я об этом уже много лет думаю и хочу наконец узнать: почему так трудно понять, как на самом деле выглядишь? Есть ли истинная версия себя – и если да, то как ее увидеть?

* * *

Изначально я подозревала, что многообразие моих изображений объясняется несовершенством носителей, через которые я на себя смотрю. Что-то загадочное происходит, когда мое изображение переходит на стекло витрины или фотографию, и я изрядно страшнею. Фотоаппараты, эти ублюдочные приборы, никогда меня не понимали.

Чтобы разобраться, я пообщалась с Памелой Рутледж, директором Исследовательского центра психологии медиа. Она сказала то, что многие из нас и так знают: зеркало – это ложь во спасение. Оно переворачивает наше изображение. Если только у кого-то не абсолютно симметричное лицо – что случается в редких случаях у супермоделей, – нам, скорее всего, будет странно видеть себя на фотографии. Нос, который обычно устремлен направо, на фотографии будет свернут налево.

«Это как будто немного обман и кажется странным», – сказала Рутледж. Она объяснила, что многие из нас предпочитают свое отражение в зеркале лишь потому, что видят его гораздо чаще. «Нам нравится то, что нам знакомо», – сказала она.

«Нам нравится то, что нам знакомо» звучит как непродуманное обобщение, но это научно подтверждено. Мы склонны испытывать привязанность к вещам – звукам, словам и картинам – просто потому, что мы к ним привыкаем. Эта концепция называется «эффект знакомства с объектом», она была доказана в 1960-е годы психологом из Стэнфорда по имени Роберт Зайонц. (Наконец-то есть объяснение тому, почему 80-е стали бумом накладных плечиков. Если постоянно что-то видишь – даже если это полная жуть, – начинаешь думать, что это неплохая модная вещица.)

Еще одна проблема с зеркалом в том, что мы все, сами того не зная, принимаем красивые позы. Прячем двойной подбородок, втягиваем живот, выставляем бедро. Но одной случайной фотографии хватает, чтобы разрушить всю эту тяжелую работу и заставить нас сомневаться в своей внешности. Я думала, что мои руки – тоненькие клюшечки, пока меня не сфотографировали с неожиданного ракурса, так их запечатлев, что я потом целый месяц просыпалась в холодном поту.

Фото, как и зеркала, тоже рассказывают лишь часть правды. В зависимости от освещения, фокуса и размера стекла в объективе наши изображения на фотографиях искажаются.

«Так что более правдиво?» – спросила я у Рутледж о двух носителях.

«Правда – субъективное слово, – сказала она. – Зеркало более комфортно для вас самой, но фотографии показывают, как вас видят другие».

«Фу-у!» – ответила я.

Я поразмыслила о том, что мне сказала Рутледж, и решила, что мне такое не подходит. Я не выгляжу как на фотографиях. Этого не может быть. Необходимо еще одно мнение.

Я связалась с Робертом Лэнганом, психологом, который занимается «теорией себя». Я отправилась к нему в офис в Верхнем Ист-Сайде и села на диван, где, наверное, многие клиенты плакали из-за супружеских измен или признавались в том, что они «брони» – любители сериала My Little Pony. Я хотела понять, как я на самом деле выгляжу и могу ли увидеть себя настоящую. Я предупредила Лэнгана, с какими вопросами я приду, но ситуация почти сразу вышла из-под контроля. Мы обменялись любезностями и погрузились в экзистенциальные вопросы.

«Конечно, мой нос – это часть меня, но нахожусь ли я внутри него или смотрю на него снаружи? – сказал он об отражении в зеркале. – Я внутри, но также и снаружи. Снаружи нутра. Внутри наружности».

Пришло время пришпорить этого товарища. Я спросила, как взять себя в руки и увидеть настоящую версию себя. «Я просто хочу увидеть то, что есть на самом деле», – сказала я.

Он прижимал растопыренные пальцы ко лбу, пока говорил, будто извлекал ими мысли из сознания. «Когда вы пытаетесь увидеть то, что есть на самом деле, – сказал он, – то быстро понимаете, что это невозможно, ведь в зеркале за минуту отражается до 252 выражений лица».

Он поднял левую бровь. «И какое из них – вы?» – спросил он провокативно.

Хороший довод, но у меня был прекрасный ответ. Я сказала ему, что, конечно же, из 252 выражений лица ассоциирую себя с самым привлекательным.

«Но если уродливое лицо фальшиво, – сказал он, – то фальшиво и симпатичное».

Мне стало казаться, что главная цель теоретиков – нанести мне моральную травму.

Сначала Рутледж сказала, что я похожа на свои фотографии, теперь Лэнган утверждает, что я выгляжу как мое отражение в зеркале, когда я заметила свой первый волос на подбородке – с лицом, перекошенным от ужаса и горя.

«Черт возьми», – сказала я.

Почему все эти люди не могут просто поддержать меня?

«Человек видит со скоростью шестнадцать кадров в секунду, – сказал Лэнган. – Если выбрать один кадр, в нем будет моментальная правда, но только движение позволяет сложить единое целое».

В целом он сказал, что себя никак нельзя увидеть, потому что в каждом из нас много «себя», и все равноценно правдивые. Я никогда не узнаю, как выгляжу, потому что есть много разных «меня».

Короче, стало понятно, что тут нужно третье мнение.

* * *

На этот раз я подошла к вопросу с другой стороны: я решила узнать, как все устроено в мозгу.

Я нашла нейроученого Джулиана Кинэна, который занимается сознанием и написал книгу «Лицо в зеркале: откуда мы знаем себя». Это навело меня на мысль о том, что видение себя зависит от мозга, а не от зрения. Как только мне удалось связаться с Кинэном, я сразу перешла к главному вопросу: «Существует ли способ достоверно увидеть себя?»

«Нет», – сказал он. Он сказал это так многозначительно, что я на секунду отодвинулась от трубки. «То есть надо лет двадцать медитировать в пещере, чтобы все старые знания о себе выветрились». Он также предположил, что с этим может помочь травматический ушиб мозга (нет уж, спасибо!) или крупная доза галлюциногенов (ну, может быть).

Дальше он объяснил мне психологический феномен под названием «нисходящая обработка». Нисходящая обработка – это когда нечто уже присутствует у нас в голове: верование, отношение, ожидание – и отражается на нашем восприятии окружающего мира. Людям кажется, что холм более крутой, когда у них за спиной тяжелый рюкзак. Чем глубже чья-то депрессия, тем мрачнее его картина мира. То, как мы видим себя – наше собственное отражение, – также окрашено таким образом.

«Поэтому у изображения, которое вы видите, есть тридцать четыре года всякой фигни на заднем сиденье, – сказал он, – и каждый раз, когда вы видите себя, вы нажимаете на педаль тормоза, машина тормозит, и мусор вылетает на переднее сиденье».

«Типа гадостей, которые мне говорила тренер по чирлидингу?»

(В старшей школе я была в унисекс-команде по чирлидингу, и тренер однажды сказала мне, что я набрала слишком много веса и если я наберу еще хоть полкило, то мне нельзя будет делать трюки, а то сломаю какому-нибудь мальчику шею. На протяжении следующих лет я смотрела в зеркало и видела только жир, жир, жир.)

«Да, – сказал он, – и вопрос о своем лице вы задавали всю жизнь. Выгляжу ли я как мама? Симпатичная ли я? Буду ли я выглядеть лучше, если выщипаю брови? Не важно, на чем именно, но мы все на таких мелочах фокусируемся очень долгое время».

Странно: как я могла смотреть на отражающую поверхность – что-то осязаемое и твердое – и не видеть свое изображение? Я хотела убедиться, что правильно его поняла. «То есть мы – это не те, кого мы видим, когда смотрим в зеркало?» – спросила я.

«Нет, и вероятно, что даже близко не стоим, – ответил он. – Возможно, когда вам было два годика и вы смотрели в зеркало, тогда вы видели себя, но после этого – нет. Слишком много знаний и опыта».

Оказалось, Кинэн не врал. Существует целое направление исследований, доказывающих, что мы не умеем себя достоверно видеть. Читая их, я чувствовала себя отмщенной, но все же беспокоилась. Фигня какая-то.

Николас Эпли, профессор бихевиоральной психологии Чикагского университета, считает, что мы необъективны в оценке своей внешности. Для проверки этой гипотезы он сделал фотопортреты 27 человек и отредактировал их. Получилось, помимо оригинального портрета, по пять фотографий, где герои были приукрашены на 10, 20, 30 % и так далее, и по пять уродующих с тем же интервалом. Для этого он скрестил получившиеся портреты с фото очень красивых людей – и людей, страдающих от деформации лица. Потом люди с изначальных фотографий приходили в лабораторию и должны были выбрать из 11 фотографий свой портрет.

Бóльшая часть выбирала фотографию с более красивым лицом, чем на самом деле. Да, эти люди смотрели на свое лицо на протяжении всей жизни, но при этом не могли отличить свой портрет от других.

Я позвонила Эпли, чтобы получше понять, в чем суть. «То есть мы все считаем, что мы красивее, чем на самом деле?» – спросила я.

«Да, – сказал Эпли, – в целом это так».

Вот почему я так расстраиваюсь и удивляюсь, когда вижу себя в зеркале. В зеркале я 6 из 10, а в голове – 8 из 10.

Что же тогда с теми, кто на самом деле 10 из 10? Красивее уже не станешь. Когда Джиджи Хадид представляет себя, что она видит – гифку с единорогом, у которого из всех щелей лезут радуги?

Эпли объяснил, что этот феномен возможен благодаря «позитивной предвзятости». «Мы хотим думать о себе только лучшее», – сказал он.

Исследования показали: люди думают, что у них чувство юмора лучше, чем на самом деле. Они переоценивают свою способность быть лидером. И каждый склонен верить лестной информации, но отрицать осуждающую. В своих исследованиях Эпли установил, что чем выше самооценка у человека, тем вероятнее, что он примет приукрашенную фотографию за свою. Это как раз «нисходящая обработка», о которой говорил Кинэн. У нас есть самооценка – идея о себе, существующая в наших головах, – которая окрашивает видение себя.

«Значит, люди, у которых проблема с самооценкой, могут считать себя менее красивыми?»

«Да, и поэтому у психотерапевтов всегда будет хлеб на столе», – ответил Эпли.

«Известно ли, почему наш мозг этим занят?» – спросила я. Для меня было очевидно, что это механизм выживания. Как моргать или дышать. Если нам хочется приятно провести время, то мы должны представить себя миру как особей, которые достойны партнеров. Надо хвалить свой товар, даже если он так себе.

Но Эпли с этим не согласился. «Мне кажется, это просто совпадение, – сказал он. – Люди хотят найти смысл, функциональное применение, причину или умысел, хотя нужды в этом нет».

* * *

В другом исследовании Дэвид Уайт, ученый, который занимается вопросом распознавания лиц в Университете Нового Южного Уэльса, установил, что люди плохо умеют себя узнавать. Он искал в интернете фото людей и просил изображенных выбрать те из них, которые наиболее соответствуют действительности. Оказалось, что выбранные ими снимки едва ли соответствовали их внешнему виду. На самом деле снимки, выбранные посторонними людьми, куда больше соответствовали действительности.

«Удивительно, – сказал Уайт, – мы так много смотрим на свои лица – больше, чем на любые другие, – и так плохо их узнаем».

Это поясняет, почему у Бетани из бухгалтерии в фейсбуке аватарка, на которой она похожа не на себя, а на свою условную пятиюродную сестру – черты вроде те же, но человек совсем другой. Если вы хотите, чтобы у вас в социальных сетях была правдивая фотография, Уайт советует обратиться для выбора снимка к прохожему на улице.

Уайт сказал, что нужно провести еще исследования, чтобы понять, отчего мы проявляем беспомощность в таком простом деле. Но у него есть пара теорий. По его мнению, «позитивная предвзятость» тут безусловно важна, но мы смотрим на свое лицо не так, как на лица других. «Мы смотрим на чужие лица целостно: сразу и лицо видим, и все его выражения, – сказал Уайт. – Но когда мы смотрим на свое собственное лицо, нас не очень интересуют социальные сигналы. Цель одна – поухаживать за внешностью».

То есть мы видим лишь родинки, прыщи, поры и размазанную подводку для глаз.

Другой вариант – у нас есть память о собственном лице, десятки лет его истории, из-за которых, по мнению Уайта, мы не можем себя увидеть объективно. «Если вы что-то пишете несколько дней подряд, то перестаете замечать грамматические ошибки и описки, – провел аналогию Уайт. – Вы так хорошо знакомы с текстом, что не можете его видеть как целое».

К сожалению, в отличие от эссе, лицо не положишь в ящик на пару недель, чтобы потом к нему вернуться со свежим взглядом.

* * *

Был ли здесь урок? Когда я спросила Эпли, какой мне следует сделать вывод, я думала, он скажет что-то типа «Будьте крутой девушкой, которой вы себя представляете» или «Не переживайте, не важно, что вы видите в зеркале, я только что погуглил ваши фотки, и вы офигенная».

Но для него исследование – лишь маленький кусочек крупного пазла. Это свидетельство того, как мы неправильно оцениваем свою внешность, – но и того, что человеческий мозг постоянно ошибается. «Мы не так точны, как мы думаем, – сказал он. – Даже в таком пустяке, как собственная внешность, – ради всего святого, в зеркале-то вы должны себя узнать – суждение может нас подвести».

Он сказал, что людям не хватает скромности. «Мы ошибаемся чаще, чем вы можете себе представить».

«Это ваш вывод? – спросила я. – Серьезно?» Я надеялась на что-то более вдохновляющее.

«Да, – ответил он. – Надо быть скромнее при общении с другими людьми или даже в размышлениях о самом себе и понимать, что мы часто ошибаемся».

«Не такого я ожидала», – сказала я.

«Вот именно», – ответил он.

* * *

Через три дня после разговора с Эпли я поехала на автобусе в город Розендейл, штат Нью-Йорк. Город находится в двух часах езды от Нью-Йорка и славится своим цементом. Там я планировала сделать то, что, по утверждению многих, невозможно: увидеть истинную себя.

Джон Уолтер, к которому я, собственно, ехала, изобрел прибор, позволяющий, по его утверждению, увидеть себя таким, какой ты есть. Учитывая, что я только что узнала о неспособности мозга совершать такие маневры, затея казалась интригующей.

Пока автобус катился по шоссе, я сидела с задумчивым выражением лица, которое иногда принимают за признаки запора, и раздумывала, что же будет.

Неужели на меня из отражения уставится Отбивательница Клёцек?

Когда мы предварительно разговаривали по телефону, Джон сказал: «Зеркала причиняют нам вред, жаль, что почти никто об этом не задумывается».

«Что вы имеете в виду?» – спросила я.

«Вы пытаетесь понять себя, – сказал он об отражениях в зеркале по утрам, – но через другого человека».

Я вышла из автобуса на пустой парковке. Джон ждал меня в своем зеленом пикапе «Форд». Яркая оранжевая футболка этого пятидесятисемилетнего мужчины контрастировала с его поведением. Худой, с аккуратной козлиной бородкой; пальцы в мозолях и пятнах смазки. Умелый, но деликатный – я подумала, что он, наверное, из тех, кто во время зомби-апокалипсиса откажется от насилия, построит двадцатиметровый забор и разобьет за ним огород.

«Если вы достаточно открыты, то вам удастся увидеть это», – сказал Джон, пока мы ехали к его мастерской. «Вы поймете, о чем я говорю». А говорил он о своем изобретении – о Зеркале Правды – и о тех, кто получил с его помощью откровение о себе. «Но если вы зашорены и подвержены общественному мнению и всякой чепухе, – сказал он, – если вы приспособленка, то увиденное вам не понравится. Совсем».

На его зеркале заднего вида болтались безделушки: лунный камень в серебре, два гвоздя, изогнутых в форме сердец, – сувениры от тех, кому удалось побывать на фестивале Burning Man.

Пока они болтались взад-вперед, я убедила себя, что все не зря, даже если визит окажется бесполезным. Зато теперь я знаю, как отвечать на вопрос викторины «Где произвели цемент для фундамента Статуи Свободы?» Я бы с легкостью ответила: «Розендейл!»

Через двадцать минут мы подъехали к мастерской Джона, стальному домику типа теплицы под покровом гигантских деревьев, в прыжке кузнечика от небольшого застоявшегося пруда.

Джон работает программистом три дня в неделю, но посвящает своему проекту все свободное время. Он показал мне свои владения: внутри мастерской было темно, везде были кучи вещей, бумага, болты, отвертки, пилы, картонные коробки, ящики для файлов и прямоугольные трафареты зеркал.

Джон Уолтер родился в Нью-Йорке, и ему никогда не нравилась его внешность. Он не был популярным парнем, страдал от низкой самооценки, но в двадцать два года он накурился – очень сильно накурился – и пошел в туалет. Там он уставился на свое изображение и расстроился. Фальшивое, заискивающее лицо. Потом он нечаянно заметил свое отражение в зеркале на шкафчике для лекарств: это было его истинное отражение. Он улыбнулся – улыбнулся во весь рот. Это все меняло. Но главное – это меняло то, как он видел самого себя. Следующие тридцать лет он провел, изобретая прибор, который бы помог другим это пережить.

Зеркало Правды, его изобретение, сделано из двух зеркал, установленных по диагонали в коробке так, чтобы они соприкасались друг с другом внутри под правильным углом. Этот угол и создает правдивое отражение, из-за чего себя можно увидеть, как если бы встретил себя на улице. Левый глаз смотрит прямо в правый глаз. Если поднять руку, противоположная рука на изображении поднимается. Это новый способ видеть себя, но Джон считает, что в этом опыте есть что-то более глубокое.

«Посмотрите», – сказал он, поманив меня к себе. Как только он заводил разговор о Зеркале Правды, его лицо, такое напряженное, расплывалось в широкой улыбке. Лицо бомжа, копающегося в мусоре, когда ему попадается нетронутый буррито.

Джон растянул огромный постер Брюса Уиллиса, напечатанный на холсте, поверх верстака. Приятно ухмыляющееся лицо было разрезано на части: тут глаз, там половина рта.

«Видите правую сторону? – спросил Джон, прикрыв левую часть лица Уиллиса. – Видите улыбку?»

Я поняла, о чем он: Уиллис выглядел довольно радостным. «Потом переворачиваете», – сказал он, показывая мне перевернутую версию, которая была напечатана ниже. То, что Уиллис увидел бы, если бы смотрел на свое отражение. «Та же улыбка выглядит как саркастическая. Недобрая такая».

Джон показал, что, когда мы видим себя в «обратном зеркале» – так он называет обычные зеркала, – мы можем неправильно истолковать свое выражение лица. Научных доказательств его теории пока нет: «Я пытался заинтересовать ученых, но это бесполезно». Джон тем не менее клянется, что его эмпирические доказательства верны. И весьма привлекательны – как тут поспорить?

«Если перевернуть картинку, то эти микровыражения оказываются на неправильной стороне, и глаза, а также то, что в них, оказываются там же, – объяснил он, сворачивая постер. – Ваша интерпретация будет отличаться от того, что происходит на самом деле».

Он убрал постер на пыльную полку. «Видите? – спросил он. – Всю жизнь мы получаем о себе дезинформацию!» Он попытался донести до меня важность своей находки еще более убедительно. «Когда вы смотритесь в „обратное зеркало“, ваше лицо перестает работать. Обратная связь не поступает. Вы замираете и просто пялитесь».

Я думаю, что он имел в виду тот жуткий взгляд – зоркий взор охотника, – который появляется, когда начинает казаться, что вот-вот обнаружишь и уничтожишь прыщ. Я хорошо знаю этот взгляд.

Джон положил руку себе на бедро и окинул взглядом комнату. «Множество проблем с самооценкой у людей, особенно у женщин, происходит от того, что они видят только лицо. Они не видят прекрасное, радостное естество, которое открывается остальному миру».

В Зеркалах Правды, уверен Джон, мы сможем разглядеть не только все компоненты нашей внешности, но и то, что заставляет их оживать. «Внутреннюю искру», – сказал он.

* * *

Джон закончил свою речь, но я все еще не была готова увидеть себя. Я забеспокоилась. Что, если я все это время хотела посмотреть на настоящую себя, но окажется, как и в исследованиях, что фальшивая я – лучше? Можно ли вернуть блаженное неведение?

Кроме того, мне было из-за чего волноваться. Одна из главных проблем Джона, которая не дает ему вести бизнес – и по которой у него до сих пор есть постоянная работа: люди ненавидят его зеркало.

«50 % людей на дух его не переносят, – признался он. – Они видят, что их лицам не хватает симметрии, и все, им больше неинтересно». Доходило до того, что люди начинали паниковать и кричать: «Зачем вы так со мной поступаете?»

«Я могу распинаться сколько угодно, пытаясь показать, как пользоваться прибором правильно, – сказал Джон. – Но если они смотрят на свое отражение с лицом, искаженным от испуга, становится только хуже».

Только 10–20 % людей, заглянувших в Зеркало Правды, были довольны увиденным. Еще 30 % остаются равнодушными. Получается, что предприятие Джона – сизифов труд. Он работает в мастерской по двадцать часов в неделю, его приборы на рынке уже двадцать лет, но Джону удается продать около двадцати двух Зеркал Правды в месяц. Он упоминал, что его родители с подозрением относятся к его одержимости зеркалами.

«Что движет вами? – спросила я, когда мы вышли на улицу подышать свежим воздухом. – Вы не зарабатываете, и многие высмеивают ваше изобретение».

«Для меня важно, что я могу хоть что-то изменить, – сказал Джон. – Большинство людей не хотят прожить бессмысленную жизнь; они хотят сделать что-то важное, крайне важное». Джон верит, что его зеркало может изменить жизни людей. «Одна женщина, посмотрев на себя в мое зеркало, сказала: „О, теперь понимаю, почему я нравлюсь людям“. Представляете себе? Такой красивейший, добрейший человек – и не понимает, почему она нравится людям». Джон рассказал и про другую женщину, которая, увидев свое истинное отражение, сказала: «Боже мой, я действительно красавица!»

Вроде я легко понимаю, когда мне вешают лапшу на уши. Еще я легко распознаю сентиментальные нюни. И хотя эта история похожа на приторную драму о воспитании чувств, меня очаровала идея: зеркало, которое дает увидеть, как вас видят ваши друзья; то, что они хотят быть вашими друзьями не из-за идеального римского носа, а благодаря тому, что вы заряжаете их своим позитивом.

* * *

Мне надо было успеть на обратный автобус в Нью-Йорк, поэтому после сорокаминутной беседы под деревом мы наконец отправились в мастерскую Джона, чтобы я могла увидеть истинную себя.

Джон достал зеркало в желтой раме откуда-то из недр мастерской и установил его на архивном шкафу возле единственного окна.

«Как вы меня подготовите?» – спросила я перед тем, как взглянуть в зеркало. Момент был очень важным. Я хотела быть уверенной, что полностью готова.

«Ничего делать не надо. Просто наслаждайтесь».

Джон, наверное, был очень возбужден. Как только я встала перед зеркалом, он начал комментировать процесс. «Я вижу, что улыбка у вас натужная, – сказал он. – Надо быть собой, чтобы увидеть себя».

Я не могла улыбнуться. Сначала надо было привыкнуть, что я – не Жизель Бюндхен. Я не хотела об этом упоминать, но у меня была толика надежды на то, что я окажусь супермоделью. Ну хорошо, не Жизель так не Жизель. Я оказалась не похожа и на Отбивательницу Клёцек. Я оказалась человеком с ужасно кривым и миниатюрным правым глазом-бусинкой.

Почему мне этого никто не сказал раньше? Я могла получать от государства пенсию по инвалидности.

Джон стоял позади меня, наблюдая за тем, как я начинаю расстраиваться. «Но видите, какие у вас глаза живые? – сказал он в попытке спасти положение. – Так вы разговариваете с миром. Так работает ваше лицо».

Я пребывала в аду еще несколько минут, но тут все изменилось. Не знаю, правда ли я все поняла или мне просто хотелось быть среди 10–20 % продвинутых людей, которым по нраву изобретение Джона, но внезапно я, несмотря на свой уродский глаз, просияла.

«Вот, это настоящая улыбка», – сказал Джон. Он отметил, что я «лучусь» и наслаждаюсь сама собой. Как если ужинаешь с кем-то симпатичным.

«Вы видите себя в движении, – сказал он. – Вот чего вам не хватало: вашей энергии».

Тут я вспомнила, о чем говорил психолог Роберт Лэнган, когда мы беседовали у него в кабинете. «Вы все время находитесь в движении, – сказал Лэнган, – поэтому единственной правды не существует. Нельзя посмотреть в зеркало и сказать: „Наконец-то я стала самой собой“».

Джон пытался показать мне именно это – динамичного и постоянно меняющегося человека.

«Если вы хотите только быть красивой, – сказал тогда Лэнган, – то это самоубийство. Вы застряли; это сдерживает вас».

Я продолжила смотреть в Зеркало Правды.

«Мне все еще кажется, что я странно выгляжу, но так приятно улыбаться», – призналась я.

«Заметьте, ваша улыбка становится все шире», – сказал Джон.

И как только он это сказал, я увидела: моя улыбка действительно стала шире.

Тут я пошла во все тяжкие. Стала корчить рожи своему отражению. Заметила глупую гримасу, от которой мой муж закатывает глаза (из любви и поклонения, конечно же), и несерьезную, которая ищет, с кем бы похихикать, когда на йоге кто-то вдруг случайно пукнет.

Но Джон меня так сильно направлял, что я стала переживать: вдруг это эффект плацебо?

«Может, вы мне внушаете все это своей речью?» – спросила я.

«Я с другими так же разговариваю, и им все равно ужасно не нравится», – ответил Джон, смеясь.

Это был грустный смех – смех недооцененного человека.

* * *

Джон отвез меня к автобусной остановке. Может, я увидела что-то в Зеркале Правды, может, и нет, но Джону удалось изменить мой взгляд на вещи. Попытка понять, как я выгляжу, через изображение – это как, держа в руке конфетку, узнать, какая она на вкус. Мое лицо многолико – как и у всех людей.

Лица оживляются, становятся уникальными и красивыми не от того, как они выглядят, а от того, как ими управляет человек. Неудивительно, что замерший кадр фотографии и затвердевший взгляд в зеркале, где я хочу увидеть красоту, но вижу лишь недостатки, оставляли меня в смятении и неуверенной в себе.

Я стояла на парковке, ждала автобуса, чтобы он отвез меня домой. В отличие от Нью-Йорка, здесь не было бесконечных отражающих поверхностей. В Нью-Йорке куда ни взглянешь, везде замечаешь себя боковым зрением и постоянно оцениваешь. В Розендейле вокруг лишь природа: ветер касается кожи и помогает почувствовать свои изгибы, а не измерить или классифицировать. Мимо уха пролетела муха. Прядь волос пощекотала нос. Солнце согрело щеки. Я вспомнила, каково это – быть внутри тела, а не наблюдать за ним.