Текст книги "Сверстники"

Глава шестнадцатая

Оленёнок отнимал у Джоди немало времени. Он повсюду ходил за ним по пятам, при колке дров лез под самый топор. Джоди было поручено доить корову. Приходилось выпроваживать оленёнка со скотного двора, и он стоял у ворот, глядя между перекладинами и блея всё время дойки. Джоди с таким старанием отжимал соски Трикси, что она возмущённо брыкалась. Каждая чашка молока означала больше еды для оленёнка. Джоди казалось, что он растёт прямо на глазах. Оленёнок твёрдо держался на маленьких ножках, скакал, тряс головой и хвостом. Они бурно возились и под конец без сил падали на землю отдохнуть и остынуть. Погода стояла жаркая и влажная. Пенни парился в постели. Бык приходил с поля взмокший от пота. Он сбрасывал с себя рубашку и работал голый по пояс. На груди его густо росли чёрные волосы. Пот блестел на них, словно капли дождя на сухом чёрном мху. Когда матушка Бэкстер могла быть уверена, что рубашка ему не понадобится, она стирала её и вешала на самый солнцепёк.

Дом был до того полон Быком, что казалось, того и гляди, потолок выпятится.

– Первый-то раз я аж испугалась, как увидела утром эту бородищу да грудь, – сказала она Пенни. – Ну, думаю, не иначе как в дом ввалился медведь.

Её ужасало, сколько еды он уминал трижды на дню. Но ей грех было жаловаться, потому что он с лихвой возмещал свой прокорм работой и дичью, которую ей приносил. За ту неделю, что он пробыл на росчисти, он обработал кукурузу, коровий горох и сладкий картофель. Он расчистил два акра новой земли на западной стороне, срубил с дюжину крупных деревьев – дубов, сосен и ликвидамбров – и бесчисленное множество молодых деревцов, сжёг пни и разделал поваленные деревья так, чтобы Джоди и Пенни легко могли распилить их на дрова двуручной пилой.

Силы возвращались к Пенни медленно. Опухоль, вызванная действием яда, спала. Кожа на месте укуса и там, где были сделаны надрезы, чтобы сбросить отравленную кровь, шелушилась. Но при малейшем усилии Пенни чувствовал тошноту, сердце начинало молотить, словно колёса парохода на реке, он хватал ртом воздух и ощущал неодолимый позыв лечь ничком и отдышаться. Он весь был сплошные нервы, натянутые, словно струны, на хрупкую раму.

На Джоди присутствие Быка влияло так сильно, что он был словно в лихорадке. Уже оленёнок сам по себе мог привести его в горячечное состояние. А от обоих их, вместе взятых, он ходил как в тумане. Он брёл от Пенни к работающему Быку, от него к оленёнку, затем начинал круг сначала.

– Тебе надо замечать за Быком, как он работает, чтобы, когда он уйдёт, самому всё делать, – говорила мать.

Между ними троими молчаливо подразумевалось, что Пенни должен быть избавлен от всех забот.

Утром восьмого дня своего пребывания на росчисти Бык позвал Джоди на кукурузное поле. Ночью на нём побывали мародеры. Початки на половине одного ряда были оборваны. Посередине ряда лежала кучка листовых обвёрток.

– Знаешь, кто это сделал? – спросил Бык.

– Еноты?

– Чёрта с два! Лисицы! Лисицы любят кукурузу ещё поболе меня. Эти твари приходили сюда ночью вдвоём или втроем и устроили себе чистый пикник.

Джоди расхохотался:

– Лисий пикник! Вот бы посмотреть!

– Не смотреть тут надо, а прийти ночью с ружьём и проучить их! – строго сказал Бык. – Сегодня ночью мы их накроем. Тебе следует набираться ума-разума… А до этого, ввечеру, заберём мёд из дерева с дуплом, что возле провала, и ты научишься проделывать всё сам.

Весь день Джоди был как на иголках. Охота с Быком – это было нечто совсем другое, чем охота с отцом. Во все, что бы ни делали Форрестеры, они вносили возбуждение, извинчивавшее Джоди и заставлявшее его волноваться. Всем их предприятиям неизменно сопутствовали шум и суматоха. Охота с Пенни давала большее удовлетворение, чем одна только гоньба. На охоте с ним у тебя всегда было время рассмотреть птицу, пролетающую над головой, услышать, как в болоте ревёт аллигатор. Как жалко, что Пенни не может пойти с ними забирать мёд с пчелиного дерева и выслеживать воровок-лисиц. В середине дня Бык пришёл с заново расчищенного участка. Пенни спал.

– Мне понадобится ведро из-под сала, топор и куча тряпья для дымника.

Лишних тряпок, да ещё чтобы много, никогда не водилось в хозяйстве Бэкстеров. Платье носилось, латалось и штопалось до тех пор, пока не расползалось лохмотьями. Мешки из-под муки шли на передники, кухонные полотенца, накидки для кресел, которые матушка Бэкстер расшивала зимними вечерами, на подкладки для лоскутных одеял. Бык с отвращением взглянул на горсточку тряпья, которую она ему подала.

– Ладно, попробуем обойтись мхом, – сказал он и пошёл со двора вместе с Джоди.

Оленёнок следовал за ними.

– Ты хочешь, чтобы пчёлы насмерть зажалили твоего детёныша, будь он неладен? Запри его.

Джоди нехотя отвёл оленёнка в сарай и прикрыл дверь. Ему страшно не хотелось разлучаться с ним даже ради охоты за мёдом диких пчёл. Ему казалось несправедливым, что Пенни нет с ними. Он присматривался к этому пчелиному дереву всю весну. Ждал только срока, когда пчёлы соберут нектар с жёлтого жасмина, тутового дерева и падуба, с цветов пальм и мелии, с дикого винограда и персиковых деревьев, с боярышника и дикой сливы. Но ещё достаточно будет цветов, с которых они смогут собрать зимний запас. Магнолии и гордонии стояли в полном цвету. Скоро к ним должны присоединиться сумах, золотарник и астры.

– Знаешь, кто прямо-таки загорелся бы пойти с нами за мёдом? – спросил Бык. – Сенокрыл. Он работает среди пчёл так спокойно, что кажется, будто они приносят ему соты в подарок.

Они были уже у провала.

– Просто не понимаю, как вы живёте, таская воду так далеко, – сказал Бык. – Ежели б я не собирался домой, я бы помог вам вырыть колодец у дома.

– Ты собираешься домой?

– Ну да. Мне тревожно за Сенокрыла. Да к тому ж со мною это впервые, чтобы я так долго обходился без виски.

Пчелиным деревом была мёртвая сосна. На половине её высоты зияло глубокое дупло, через которое влетали и вылетали дикие пчёлы. Она стояла с северного края провала. Бык задержался у купы живых дубов, чтобы набрать несколько охапок зелёного испанского мха. У подножия сосны он указал на кучку перьев и сухой травы.

– Тут пробовали свить гнездо древесные утки, – сказал он. – Но пчёлы их прогнали.

Он принялся рубить сосну. Где-то высоко-высоко над землей возникло гудение, словно заработало погремками целое логово гремучих змей, – отдалённое, бурное гудение. Эхо ударов металось по провалу то в одну, то в другую сторону. Белки, дотоле тихо сидевшие на пальмах и дубах, подняли возмущённый галдеж. Пронзительно кричали сойки. Сосна содрогалась. Гудение переросло в рёв. Пчёлы, словно мелкая дробь, со свистом проносились над их головами.

– Сделай мне дымник, мальчуган, да поживей! – крикнул Бык.

Джоди скатал в ком тряпки и мох, открыл рожок с трутом, который дал ему Бык, и вступил в единоборство с куском стали и кремнем. Пенни всегда так искусно высекал огонь, мелькнула у него лихорадочная мысль, что ему ни разу не приходилось браться за это самому. Искры так и летели на пережжённую ветошку, но дул он на них с такой силой, что они угасали, едва успев сесть на ткань. Бык бросил топор, подбежал и взял у него кресало и огниво. Он ударял сталью о кремень так сильно, как Джоди, зато дул на затлевшую ветошку с осмотрительностью, для Форрестера прямо-таки поразительной. В конце концов ветошка вспыхнула, и Бык поднёс огонь ко мху. Мох задымился, не разгораясь пламенем.

Бык вернулся к сосне и что есть мочи замахал топором. Блестящее лезвие так и врубалось в прогнившую сердцевину. Длинные волокна расщеплялись, рвались, дрожали. Сосна взревела, словно обрела голос, чтобы вскричать при падении, и с треском рухнула на землю. Пчёлы тучей кружились над её мёртвым зияющим сердцем. Бык схватил дымник и, что было совсем неожиданно при его огромной фигуре, стремительно, словно ласка, метнулся к поверженному дереву. Он тычком сунул дымящий комок мха в отверстие и как сумасшедший кинулся прочь, более чем когда-либо похожий на бегущего вперевалку медведя. Он взвыл и принялся хлопать себя по груди и плечам. Глядя на него, Джоди невольно расхохотался. Но тут его шею ожгла острая струйка огня.

– Давай в провал! – крикнул Бык. – К воде!

Они ссыпались вниз по крутому откосу. Прудок на дне из-за бездождья обмелел. Вода не закрывала их целиком, когда они легли в него. Бык зачерпывал пригоршнями грязь и обмазывал ею волосы и шею Джоди. Его собственная густая растительность служила ему достаточно надёжной защитой. Несколько пчёл полётели за ними вдогонку и теперь упорно кружили над ними. Через некоторое время Бык осторожно поднялся.

– Теперь им впору затихнуть, – сказал он. – А мы ну просто пара свиней, да и только.

Их штаны, лица, рубахи были залеплены грязью. Джоди повёл Быка вверх по южному склону провала к стиральным лоткам. Они прополоскали одежду и умылись.

У Быка было пять или шесть укусов, Джоди отделался двумя. Они приближались к пчелиному дереву с опаской. Дымник был заложен как надо. Густой дым одурманил пчёл. Они медленно ползали вокруг отверстия дупла, отыскивая матку.

Бык расширил отверстие и обрубил края охотничьим ножом. Он очистил дупло от сора и щепок и опустил в него нож. Он повернулся, изумлённый.

– Сегодня у нас великий день! Там целая лохань мёду. Дерево полно им.

Он достал золотистый, сочащийся мёдом комок. Сам сот был грубый и тёмный, но мёд был светлее очищенного сахарного сиропа. Они наполнили ведро из-под сала и на шесте принесли его домой. Для второго захода матушка Бэкстер дала им кипарисовую бадью. Бык за всю свою жизнь не мог упомнить такого большого сбора мёда с одного дерева.

– Вернусь завтра домой и расскажу своим, мне не поверят, – сказал он.

– А с собой мёду вы разве не возьмёте? – спросила матушка Бэкстер.

– Не больше, чем можно унести в желудке. Я уже приглядел два-три дерева на болоте. Вот коли с ними не будет удачи, приду к вам попрошайничать.

– Вы по-соседски выручили нас, – сказала матушка Бэкстер. – Может быть, мы когда-нибудь разбогатеем и сможем отблагодарить вас.

Бык был явно чём-то обеспокоен. За ужином он без конца шаркал ногами, а после принялся мерять шагами комнату. Он поглядел на небо.

– Ясная будет ночка, как раз впору отправиться, – сказал он.

– Отчего ты так вдруг забеспокоился? – спросил Джоди.

Бык приостановился.

– Находит на меня такое. Мне нравится бывать то здесь, то там. Какое-то время мне хорошо на новом месте, а потом вдруг чувствую – невмоготу, да и только. Бывало, как попадешь с Лемом и Мельничным Колесом в Кентукки, лошадьми торговать, то, ей-богу, места себе не находишь, так домой хочется. – Он помолчал, глядя на закат, затем тихо добавил: – Я очень тревожусь за Сенокрыла. У меня такое чувство… – он ударил себя кулаком по груди, – …что ему плохо.

– Но тогда кто-нибудь приехал бы.

– В том-то и штука. Не знай они, что твой отец болен, они бы запросто приехали. А так они знают, что твоему отцу надобна помощь, вот и не хотят отрывать меня, ежели у них какая-нибудь дурная или тревожная новость.

Он в беспокойстве ждал темноты. Ему хотелось покончить с делами и уйти. Джоди помог ему приготовить смолистой щепы для жаровни. Потом они прошли к Пенни.

– Ежели бы вы собирались за пантерой, – сказал он, – ей-богу, я увязался бы за вами, до того мне полегчало.

– Будь со мной собаки, я бы взял тебя на охоту за пантерой, – сказал Бык,

– Ну, моя-то пара утрет нос всей вашей своре. К слову сказать, – с невинным видом добавил отец, – как вы управляетесь с той дрянной собачонкой, которую я вам сторговал?

– Эта собака оказалась самой быстрой, самой отменной, самой неутомимой и самой смелой из всех собак, которые у нас были и есть, – растягивая слова, проговорил Бык. – Ей была нужна только выучка.

Пенни хмыкнул.

– Рад, что вы сумели довести её до ума, – сказал он. – Где она сейчас?

– Видишь ли, она была так чертовски хороша, что засрамила всех наших собак, и под конец Лем не выдержал, отвёл её в заросли и пристрелил, а потом захоронил ночью на вашем кладбище.

– То-то я заметил новую могилу и было подумал, что вам стало негде хоронить, – с серьёзным видом проговорил Пенни. – Я сделаю из камня надгробье, дай только поправлюсь. Вырежу на нем: «Здесь покоится Форрестер, оплаканный всеми родными». – Он широко ухмыльнулся и хлопнул рукой по одеялу. – Сдавайся, Бык, – сказал он. – Сдавайся.

Бык вытер бороду.

– Ладно, – сказал он. – Пусть это была шутка, я согласен. Только не жди от Лема, что он посмотрит на это иначе, как на преднамеренное оскорбление.

– Долой недобрые чувства, – сказал Пенни. – Я не держу на вас зла и надеюсь, вы тоже не будете злопамятны, ни Лем, ни кто другой.

– Лем не такой. Он принимает всё близко к сердцу.

– Это печально. Я встрял в драку между ним и Оливером потому, что вас было много, а он один.

– Что ж, братская кровь не вода. Мы деремся иногда промеж себя, но когда против нас выступает чужак, мы всегда заодно. Но мне-то с тобой не из-за чего ссориться.

Драки начинались со слов и кончались словами.

– А если люди не говорят друг другу ничего обидного, могут они подраться? – спросил Джоди.

– Это у мужчин в крови, мальчуган, – сказал Бык. – Вот погоди, начнешь сам ухаживать, так повыколачивают пыли из твоих порток.

– Да ведь ухаживали-то только Лем и Оливер, а в драку ввязались все мы, и Бэкстеры, и Форрестеры.

– Из-за чего люди дерутся, всего не перечтёшь, – сказал Пенни. – Я даже знал одного проповедника, – снимал сюртук и тузил всякого, кто отказывался признать, будто и детские души осуждаются на вечные муки. Тут уж ничего не поделаешь: дерись за то, что считаешь правильным, и чёрт бы побрал неудачника.

– Тсс! – сказал Бык. – Слыхали? Похоже, в хэммоке лает лисица.

В первый момент ночь казалась безмолвной. Потом, словно облака ветром, стали доноситься звуки. Прокричала сова. Пропиликала, как на скрипке, древесная лягушка, предсказывая дождь.

– Вот! – сказал Бык.

Издали послышался тонкий лай, пронзительный и печальный.

– Вот это музыка для моих бедных собак! – сказал Бык. – Уж они бы подпели этому сопрано! Нам пора трогаться, Джоди. Этот визгун должен добраться до кукурузного поля примерно в одно с нами время. – Он взял стоявшее в углу ружьё Пенни. – Сегодня я попользуюсь этим. Сдается, где-то я уже его видел.

– Только смотри не похорони его рядом с собакой, – сказал Пенни. – Ружьё-то всамделе хорошее.

Джоди закинул за плечо шомполку и вышел вместе с Быком. Оленёнок в сарае услышал его и заблеял. Они прошли под тутовыми деревьями, перевалили через изгородь и вышли на кукурузное поле. Вдоль крайней гряды Бык двинулся к его северному краю. Там он повернул и пошёл в поперечном направлении. У каждой гряды он задерживался и направлял свет от жаровни вдоль поля. Вдруг он остановился, обернулся и толкнул Джоди локтем. Свет от жаровни, падая на землю, отражался в двух горящих зелёных агатах.

– Пройдешь крадучись полгрядки, – прошептал он. – Я всё время буду светить тебе. Не загораживай собой свет. Когда глаза станут размером с шиллинг, всыпь ей хорошенько, прямехонько промеж глаз.

Джоди стал красться вперёд, прижимаясь к кукурузе, росшей слева. Зелёные огоньки на мгновение потухли, потом снова уставились на него. Он поднял ружьё и установил его так, чтобы сноп света от горящих в жаровне лучин падал вдоль ствола. Затем нажал спуск. Ружьё, как обычно, сбило его с ног. Он хотел побежать вперёд, чтобы увериться в попадании. Бык зашипел на него:

– Тсс! Ты попал. Пусть лежит. Давай назад.

Он крадучись вернулся обратно. Бык передал ему ружьё отца.

– Похоже, тут близко ещё одна.

Они стали перебираться от грядки к грядке. На этот раз он увидел горящие глаза раньше Быка. Он снова покрался вдоль грядки. Управляться с ружьём отца было сущее наслаждение. Оно было легче старой шомполки, не такое длинное, его удобнее было наводить. Он выстрелил уверенно. Бык снова позвал его, и он вернулся к нему. Они тщательно прочесали все грядки и, пройдя по западной кромке поля, просветили грядки и с южной стороны, но горящих зелёных глаз больше не оказалось.

– На сегодня всё, – уже не таясь, громко сказал Бык. – Посмотрим, что там у нас.

Оба выстрела попали в цель. Одним был убит самец, другим – отъевшаяся на кукурузе самка. Лисицы были серой масти, в хорошем состоянии, с пышными хвостами. Джоди с победным видом нёс их домой. Приблизившись к дому, они услышали переполох. Пронзительно кричала матушка Бэкстер.

– Твоя мать не станет бросаться на отца, покуда он болен, или как? – спросил Бык.

– Она никогда не бросается на него, разве только разговоры…

– Ну, а по мне, пусть лучше женщина ошарашит меня крепким суком, чем бранится.

Подойдя к дому ещё ближе, они услышали крик Пенни.

– Ну, мальчуган, она убивает его, – сказал Бык.

– Нет, это кто-то за оленёнком! – крикнул Джоди.

Если дикие звери и заходили на двор к Бэкстерам, то это были всё больше мелкие лесные воришки; гости более грозные наведывались не часто. Бык перемахнул через изгородь. Джоди перескочил за ним следом. Из проёма двери падал свет. В нём в одних штанах стоял Пенни. Рядом с ним, хлопая передником, стояла матушка Бэкстер. Джоди показалось, что какая-то тень метнулась от дома в ночной мрак, преследуемая лающими собаками.

– Это медведь! – крикнул Пенни. – Убейте его! Убейте, пока он не перескочил через изгородь!

Искры так и летели из жаровни в руках бегущего Быка. Свет выхватил из темноты переваливающуюся с боку на бок фигуру, во весь опор мчавшуюся на восток под персиковыми деревьями.

– Дай мне жаровню, Бык, а сам будешь стрелять! – крикнул Джоди.

Он испугался и растерялся. Они обменялись на бегу. У изгороди медведь обернулся к собакам. Его лапищи так и кромсали воздух. Глаза и зубы сверкали в трепетном свете лучин. Затем он повернулся и полез через изгородь. Бык выстрелил. Медведь рухнул наземь. Собаки неистовствовали. Подбежал Пенни. Свет лучин подтвердил, что медведь убит. Собаки, делая вид, будто вся заслуга принадлежит им, лаяли и ретиво бросались на него. Бык сиял довольством.

– Этот бродяга не посмел бы сюда заявиться, знай он, что тут есть Форрестер, – сказал он.

– Он просто учуял вкусное и до того ошалел, что не заметил бы и всей вашей ватаги, – ответил Пенни.

– Что его приманило?

– Оленёнок Джоди и свежий мёд.

– Он не добрался до оленёнка, па? Скажи, па, оленёнок цел?

– Он никак не мог до него добраться. Дверь, к счастью, была закрыта. Тогда он, должно быть, учуял мёд и давай шастать вокруг крыльца. Я подумал, это вы возвращаетесь, и в ус себе не дую, покуда он не сбил с мёда крышку. Я бы мог свалить его выстрелом тут же у двери, и вот на поди – ружья-то у меня и нет! Тут уж нам с Орой только и оставалось, что поднять крик, и уж, верно, на такой жуткий крик он отродясь не нарывался и сразу дал драла.

Джоди обмирал при мысли о том, какая участь могла постичь оленёнка. Он побежал в сарай утешить его и застал его сонным и ко всему безразличным. Он радостно погладил его и вернулся в месту происшествия. Медведь был двухгодовалым самцом, в хорошем состоянии. Его притащили на задний двор и освежевали при свете жаровни; тушу разрубили на четыре части и повесили мясо сушиться в коптильне.

– Жаль только, это не Топтыга, – сказал Пенни. – Господи, с каким наслаждением я бы провёл ножом вдоль хребтины этого ворюги.

Возбуждение шло Пенни впрок. Он сидел на корточках возле Быка и обменивался с ним историями о лисицах и собаках. Но на этот раз небывальщина оказалась бессильна завладеть вниманием Джоди. Он с нетерпением ждал той минуты, когда все разойдутся по своим постелям. Вновь обретенная энергия быстро покинула Пенни, и он присоединился к уже спавшей жене. Но Бык завелся говорить до полуночи. Все знакомые Джоди признаки были налицо, а потому он притворился, будто укладывается спать. Бык сидел на краю постели и говорил до тех пор, пока отсутствие слушателей не обескуражило его. Джоди услышал, как он зевнул, стащил с себя штаны и лёг на матрас из кукурузных обвёрток, положенный на трескучие доски.

Джоди ждал, пока не послышался густой переливчатый храп. Тихонько выскользнул он из дома и пробрался впотьмах к сараю. При звуке его шагов оленёнок встал. Джоди ощупью нашёл его и порывисто обнял за шею. Оленёнок ткнулся мордочкой в его щёку. Он взял его на руки и понёс к выходу. За то короткое время, что оленёнок пробыл у него, он рос так быстро, что нести его дальше Джоди было просто не под силу. На цыпочках выйдя с ним из сарая, он опустил его на землю. Оленёнок с готовностью последовал за ним. Джоди крадучись вошёл в дом, держа руку на гладкой твёрдой голове оленёнка, чтобы тот знал, куда идти. Его острые копытца зацокали по деревянному полу. Тогда Джоди снова поднял оленёнка и осторожно прошёл с ним мимо спальни матери в свою.

Он лёг на соломенный тюфяк и притянул к себе оленёнка. Так он не раз лежал с ним в сарае или под дубами в самую жаркую пору дня. Он прижался головой к его боку. Рёбра оленёнка поднимались и опускались в лад его дыханию. Подбородок лежал на руке Джоди. Короткие волоски на нём щекотали её. Последнее время Джоди часто ломал себе голову, выдумывая предлог, чтобы брать оленёнка на ночь в дом и спать с ним. Теперь такой предлог – и притом неоспоримый – нашёлся. Отныне он будет тайком проводить к себе оленёнка и – во имя мира в доме – так же тайком выводить обратно. И в тот день – а он должен настать неминуемо, – в тот день, когда всё откроется, ему не надо будет искать лучшего оправдания, чем угроза – постоянная опасность, скажет он, – со стороны медведей.