Текст книги "Сверстники"

Он сел в лодку, взял в руки весло и переправился на западный берег. Там он привязал лодку к колу и оглянулся на реку. Восходящее солнце озаряло обугленные останки дома Хутто. Ему сдавило горло. Мир отверг его. Он повернулся и медленно пошёл по дороге. Он чувствовал слабость, и голод снова давал себя знать, но ночная еда всё же подкрепила его. Тошнота прошла и боль тоже.

Он шёл на запад, это получалось как-то само собой. Другого пути ему не было. Остров Бэкстеров притягивал его, как магнит. Для него не существовало другой действительности, кроме росчисти. Он устало плелся всё вперёд и вперёд. Посмеет ли он вообще заявиться домой, спрашивал он себя. Может статься, отец и мать не захотят принять его к себе. Слишком много хлопот он им причинил. Может статься, когда он войдёт на кухню, мать выгонит его, как она выгоняла Флажка. От него никому не было проку. Он всё только шатался без дела, играл да ел, не думая ни о чём. А они мирились с его дерзостью и аппетитом. А Флажок загубил добрую половину урожая этого года. Почти наверняка им будет лучше без него, и они ему не обрадуются.

Он нарочно замедлил шаг. Солнце припекало. Зима прошла. Он смутно думал о том, что теперь апрель. Весна завладела зарослями, птицы спаривались и пели в кустах. Только у него одного на всем белом свете не было дома. Он побывал в большом мире, и мир этот оказался тревожным сновидением, зыбким и пустынным, ограждённым болотами и кипарисами.

В середине утра он остановился отдохнуть на том месте, где большая дорога пересекалась с дорогой на север. Растительность здесь была низкая и не давала защиты от солнца. У него начала болеть голова, и он встал и пошёл дальше на север, по направлению к Серебряному Долу. Он уверял себя, что идёт вовсе не домой. Он только пройдёт к ключу, спустится между прохладными затенёнными склонами и полежит немножко в его бегучей воде. Дорога на север, то повышаясь, то понижаясь, уводила его всё вперёд и вперёд. Его босые ноги жёг песок. По корке грязи на лице стекал пот. С гребня одного из подъёмов, далеко внизу, на востоке, он увидел озеро Джордж, безжалостно голубое, и тоненькие белые чёрточки на нём – неумолимые беспокойные волны, вернувшие его на неприветливый берег. Он устало двинулся дальше.

С восточной стороны растительность стала пышной – верный признак того, что близко вода. Он свернул вниз, на тропу, ведущую к Серебряному Долу. Всё тело ломило. Ему страшно хотелось пить, во рту пересохло. Он, едва держась на ногах, спустился вниз по откосу, упал ничком у прохладной воды и стал пить. Вода с бульканьем омывала его губы и нос. Он всё пил и пил, пока его живот не раздулся. Его начало поташнивать, он перевернулся на спину и закрыл глаза. Тошнота прошла, и им овладела дремота. Он лежал в усталом оцепенении, словно подвешенный вне времени и пространстве. Он не мог идти ни вперёд, ни назад. Что-то кончилось. Что-то ещё не началось.

Он очнулся уже под вечер. Он сел. Восково-белый, свисал над ним ранний цвет магнолий.

Он подумал: «Апрель».

В нём всколыхнулось воспоминание. Он приходил сюда год назад, в мягкий и тёплый день. Он плескался в ручье и, как сейчас, лежал среди папоротников и трав. Что-то прекрасное и красивое было вокруг. Он смастерил тогда себе мельницу… Он встал и с учащенно забившимся сердцем пошёл к тому месту. Ему казалось, что, найди он её, он нашёл бы с ней вместе и всё то другое, что он потерял. Мельницы на месте не оказалось. Её, всё её весёлое вращение смыл потоп.

«Я сделаю себе другую», – упрямо подумал он.

С дикой вишни он срезал веточки для опор и оси и принялся лихорадочно остругивать их. Затем вырезал из пальмового листа лопасти, воткнул опоры в дно ручья и подтолкнул лопасти, чтобы вращались. Вверх-вниз. Вверх-вниз. Мельница работала. Падали серебристые капли. Но это были всего-навсего кусочки пальмовой ветки, слегка касавшиеся воды. В их движении не было волшебства. Мельница не давала утешения.

– Безделка… – сказал он.

Он развалил её ударом ноги. Кусочки дерева поплыли вниз по течению. Он бросился на землю и горько заплакал. Он нигде не мог найти утешения.

Оставался Пенни. Тоска по дому нахлынула с такой силой, что ему вдруг стало невмоготу не видеть отца. Звук отцовского голоса был необходимостью. Он жаждал увидеть его опущенные плечи, как не жаждал еды в минуту самого острого голода. Он вскочил на ноги, поднялся на откос и, плача, побежал по дороге к росчисти. А вдруг он не застанет там отца? А вдруг отец умер? А вдруг с отчаяния, что посевы загублены, а сын пропал, отец собрался и уехал и он больше никогда не увидит его?

– Па… Подожди… – плакал он.

Солнце садилось. Его терзал страх, что он не поспеет на росчисть до наступления темноты. Он выбился из сил и был вынужден перейти на шаг. Он весь дрожал. Сердце так и стучало у него в груди. Ему пришлось остановиться и отдохнуть. Темнота застала его в полумиле от дома. Но даже в сумерках все приметы были знакомы ему. Он узнавал высокие сосны росчисти, они были ещё чернее, чем наползающая ночь. Он подошёл к дощатому забору и ощупью пошёл вдоль него. Он открыл калитку и вступил на двор. Он обошёл дом сбоку и взошёл на кухонное крыльцо. Неслышной босою стопою подошёл к окну и заглянул внутрь.

В очаге низким пламенем горел огонь. Перед ним, закутанный в одеяла, согнувшись, сидел Пенни. Одна его рука прикрывала глаза. Джоди подошёл к двери, отодвинул задвижку и вступил в дом. Пенни поднял голову.

– Ора?

– Это я.

Ему показалось, что отец не услышал его.

– Это я, Джоди.

Пенни повернул голову и с удивлением смотрел на него, как будто этот изможденный, оборванный мальчуган с грязным, в потеках слёз и пота лицом, с запавшими глазами и спутанными волосами был незнакомец, которому следовало объяснить цель своего прихода. Он оказал:

– Джоди.

Джоди опустил глаза.

– Подойди поближе.

Он подошёл к отцу, стал с ним рядом. Пенни взял его ладонь, перевернул её, медленно потер между своими ладонями. Джоди ощутил на своей руке капли, как от тёплого дождя.

– Мальчик мой… Я было совсем решил, что потерял тебя. – Пенни провёл рукой по всей его руке и взглянул на него. – Ты здоров?

Он кивнул.

– Ты здоров… Ты не умер и не пропал. Ты здоров. – Его лицо озарилось светом. – Слава всевышнему.

Это невероятно, подумал Джоди. Он был здесь нужен.

– Я должен был прийти домой, – сказал он.

– Ну конечно.

– Я сказал это не взаправду, что я ненавижу вас…

На лице Пенни появилась знакомая улыбка.

– Ну конечно, нет. Когда я был ребёнком, я тоже говорил как ребёнок.

Он пошевелился в кресле.

– В шкафу есть еда. Ты голоден?

– Я ел всего только раз. Прошлой ночью.

– Всего только раз? Значит, теперь ты знаешь. У Голодухи, – его глаза сверкнули в свете огня в точности так, как представлял себе Джоди, – …у Голодухи лицо, пожалуй, пострашнее, чем морда старого Топтыги, правда?

– У неё страшное лицо.

– Вон там преснушки. Открой мёд. В тыкве должно быть молоко.

Джоди задвигал тарелками. Он ел стоя, с волчьей жадностью кидая в себя еду. Он залез пальцами в миску с варёным коровьим горохом и пригоршней отправлял его в рот. Пенни в изумлении глядел на него.

– Как жалко, что тебе пришлось узнать это таким путём, – оказал он.

– Где ма?

– Она уехала на повозке к Форрестерам за семенной кукурузой. Она решила попробовать снова засадить часть поля. В обмен она взяла с собой кур. Её страшно заедала гордость, но ей просто ничего другого не оставалось.

Джоди закрыл дверь шкафа.

– Мне надо помыться, – сказал он. – Я страсть какой грязный.

– На очаге есть тёплая вода.

Джоди налил воды в таз и начал оттирать лицо, ладони, руки. Стекавшая с него вода была слишком черна даже для ног. Он выплеснул её во двор, наполнил таз чистой, сел на пол и вымыл ноги.

– Хотелось бы мне знать, где ты был, – сказал Пенни.

– Я был на реке. Я хотел уехать в Бостон.

– Понимаю.

Он казался таким маленьким, сморщенным в своих одеялах.

– А как твои дела, па? – спросил Джоди. – Тебе лучше?

Пенни долго глядел на угли в очаге.

– Ну что ж, тебе тоже надобно знать правду, – сказал он наконец. – Я совсем никуда.

– Когда я управлюсь с работой, ты должен отпустить меня за доктором Вильсоном, – оказал Джоди.

Пенни внимательно посмотрел на него.

– Ты вернулся совсем другой, – сказал он. – Ты получил хорошую встряску. Ты уже не ребёнок, Джоди…

– Да, папа.

– Я хочу поговорить с тобой как мужчина с мужчиной. Ты вот решил, что я изменил тебе. Так вот, одно каждый должен понять. Быть может, ты уже понял. Дело не во мне. Дело не в том, что твой маленький оленёнок должен был быть уничтожен, сын. Жизнь изменяет тебе.

Джоди посмотрел на отца и кивнул.

– Ты видел, как обстоят дела в мире взрослых, – продолжал Пенни. – Ты видел подлость и низость людскую. Ты видел Курносую за работой. Ты свёл знакомство со Старухой Голодухой. Всякий человек хочет, чтобы жизнь была прекрасна – и легка. И она прекрасна, мальчуган, она чертовски прекрасна – но не легка. Жизнь сшибает человека с ног, он встаёт, а она снова сшибает. Я не знал покоя всю свою жизнь. – Его пальцы перебирали складки одеяла. – Я хотел, чтобы жизнь была легка для тебя. Легче, чем она была для меня. У человека сердце кровью обливается, когда он видит своих детишек перед лицом жизни. Он-то знает, что она вынет из них душу, как она вынула душу из него. Я хотел поберечь тебя, насколько хватит у меня сил. Я хотел, чтобы ты резвился со своим оленёнком. Я знаю это одиночество, которое он тебе облегчал. Каждый человек одинок. Что же ему остается делать? Что ему делать, когда его сшибает с ног? Принять свою судьбу и жить дальше.

– Мне стыдно, что я убежал, – сказал Джоди.

Пенни сел прямо.

– Ты уже достаточно взрослый, чтобы сделать собственный выбор. Может быть и так, что ты захочешь стать моряком, как Оливер. Есть люди, как будто созданные для суши, и люди, как будто созданные для моря. Я бы так рад был, ежели б ты захотел остаться, хозяйствовать на земле. Я бы так рад был дожить до того дня, когда бы ты выкопал колодец, чтобы ни одной женщине здесь не приходилось стирать в насочившейся воде на косогоре. Ты хочешь этого?

– Хочу.

– Ну, по рукам.

Он закрыл глаза. От огня в очаге остался лишь жар. Джоди прикрыл его золой, чтобы сохранить до утра горячие угли.

– Мне нужно помочь, один я до постели не доберусь, – сказал Пенни. – Похоже, мать останется там на ночь.

Джоди подставил ему плечо, и Пенни, тяжело опершись на него, с трудом доковылял до кровати. Джоди натянул на него одеяло.

– Как хорошо, когда ты дома, мальчуган. Ступай в кровать, отдыхай. Спокойной ночи.

Его всего обдало теплом от этих слов.

– Спокойной ночи, па.

Он пошёл к себе в комнату и закрыл дверь. Он снял с себя изодранную рубашку и штаны, юркнул под тёплые одеяла. Кровать была мягка и податлива. Он нежился в ней, вытянув ноги. Завтра рано вставать, доить корову, принести дров, обработать посевы. Когда он закончит их, Флажка не будет с ним, не с кем будет играть. Отец больше не сможет брать на себя самую тяжёлую часть ноши. Но это неважно. Он справится один.

Он поймал себя на том, что к чему-то прислушивается. Он хотел услышать оленёнка, как он бегает вокруг дома или ворочается на моховой подстилке в углу спальни. Он уже никогда его не услышит. Интересно, набросала ли мать грязи на труп Флажка, или канюки объели его. Флажок… Ему казалось, что больше он никого не сможет так любить, ни мужчину, ни женщину, ни своего ребёнка. Всю свою жизнь он будет одинок. Но надо принимать свою судьбу и жить дальше.

Начав засыпать, он крикнул сквозь слёзы: «Флажок!» Но это был не его голос. Это был голос мальчика. Где-то за провалом, мимо магнолии, под дубами пробежали бок о бок мальчик и годовалый оленёнок – пробежали и исчезли навсегда.