Текст книги "Сверстники"

Глава тридцатая

Март наступил в прохладном блистающем великолепии. Жёлтый жасмин зацвёл поздно; в кипени его цветов тонули изгороди; над росчистью плыл его сладкий аромат. В цвету стояли персиковые деревья и дикие сливы. Кардиналы пели весь день напролёт; вечером, когда они смолкали, продолжали петь пересмешники. Земляные горлицы вили гнезда, гуляли и расхаживали по песку то выскакивающими, то пропадающими тенями.

– В такой денёк и мертвецу впору вскочить и очухаться, – сказал Пенни.

Ночью прошёл лёгкий ливневый дождь, и дымчатость восхода обещала ещё один до наступления ночи. Но само утро было светлым и ясным.

– Как раз для кукурузы, – сказал Пенни. – Как раз для хлопка. Как раз для табака.

– Ты доволен погодой, я так понимаю, – сказала матушка Бэкстер.

Он улыбнулся и докончил свой завтрак.

– Только на радостях, что тебе полегчало, не убивай себя в поле работой, – продолжала она.

– Мне так хорошо, – сказал он, – что я готов убить всякого, кто помешает мне сеять. Весь день. Я хочу сеять весь день. Сегодня. Завтра. Послезавтра. Сеять. Кукурузу. Хлопок. Табак.

– Слышу, – сказала она.

Он встал и хлопнул её по спине.

– Коровий горох! Картошку! Овощи!

Она невольно засмеялась и Джоди тоже.

– Послушать тебя, – сказала она, – так ты засеешь весь мир.

– Ух, как бы я этого хотел! – Он широко раскинул руки. – В такой денёк мне хочется протянуть грядки отсюда до Бостона и обратно до Техаса. А добравшись до Техаса, я бы повернул и отправился обратно в Бостон – посмотреть, нет ли уже всходов.

– Сразу видать, откуда Джоди набирается сказок, – сказала она.

Он хлопнул по спине Джоди.

– У тебя будет славная работёнка, мальчуган. Высаживать табачную рассаду. Я бы не отдал её тебе, ежели б только у меня не болела так страшно спина, когда я наклоняюсь. Я люблю сажать растения, этих славных зелёненьких малышек. Давать им возможность расти.

Он, насвистывая, ушёл на поле. Джоди одним духом проглотил завтрак и последовал за ним. Пенни был у табачного рассадника, вытаскивал из земли нежные растения.

– С ними надо обращаться, как с новорожденными младенцами, – сказал он.

Он высадил с десяток растений в качестве наглядного урока, а затем наблюдал и поправлял Джоди, который продолжил начатую им грядку. Потом вывел в поле Цезаря с маленьким плугом и размечал и пропахивал грядки под кукурузу, открывал борозды под посадку. Джоди на корточках продвигался вперёд, а когда ноги уставали, опускался на колени. Работал он не спеша: Пенни сказал, что торопиться некуда, а работу надо сделать хорошо. К середине утра мартовское солнце стало припекать, но подул свежий ветерок. Саженцы, которые он оставлял за собой, сникали, но это ничего – ночная прохлада выправит их. Он поливал их после посадки, и ему пришлось дважды сходить к провалу за водой. Флажок как исчез после завтрака, так больше не появлялся. Джоди скучал без него, но и испытывал облегчение от того, что как раз в это утро он отлучился. Если бы оленёнок, по своему обыкновению, начал резвиться, он уничтожал бы растения быстрее, чем он, Джоди, их высаживал. К обеду он выполнил свой урок. Под табачную делянку ушла только часть земли, которую Пенни подготовил для неё, исходя из первоначальных размеров рассадника. Когда Пенни пошёл после обеда осмотреть её, его ликование схлынуло.

– Ты не оставил саженцев на грядке, мальчуган? Ты все их высадил?

– Все до одного. Даже те маленькие, тощенькие.

– Н-да… Ну ладно. Засажу землю чем-нибудь ещё.

– Я могу помочь тебе с другими посадками, – торопливо проговорил Джоди. – Или принести за тебя воды.

– Вода не понадобится. Похоже, с минуты на минуту прольётся ливень. Можешь помочь мне сажать.

У Пенни уже были открыты борозды для посадки кукурузы. Он шёл вдоль длинных рядов, просверливая в земле отверстия заострённой палочкой. Джоди шёл следом за ним, опуская по два зёрнышка в каждую дырочку. Ему хотелось сделать отцу приятное, заставить его забыть про сократившуюся табачную делянку.

– Быстро идёт дело, когда работаешь вдвоём, правда, па? – крикнул он.

Пенни не ответил. Однако когда небо затянулось облаками, с северо-запада подул лёгкий ветерок и стало ясно, что посадки сбрызнет дождем и кукуруза быстро даст всходы, он вновь воспрял духом. Дождь захватил их ближе к вечеру, но они работали не переставая и закончили поле. Оно лежало слегка волнистое, хорошо обработанное, бурое, принимая дождь в своё мягкое лоно. Прежде чем уйти, Пенни присел на изгородь и с удовлетворением оглядел его. При этом какое-то задумчивое выражение появилось в его главах, словно он был вынужден препоручить труд рук своих силам, на милость которых теперь остается только слепо уповать.

Флажок принесся вскачь с юга из завесы дождя. Он подбежал к Джоди и дал почесать себя за ушами. Он скакал через изгородь зигзагом, то на одну, то на другую сторону, потом остановился под тутовым деревом и потянулся к кончику ветки. Джоди сидел на изгороди рядом с отцом. Он повернулся, желая обратить внимание Пенни на стройную шею оленёнка, вытянутую к свежим, зеленеющим листьям тутового дерева. Отец разглядывал молодого оленя с каким-то странным выражением на лице. Глаза его были пытливо прищурены. Он казался чужим, как тогда, когда пустился в погоню за старым Топтыгой. Холодок прошёл по спине Джоди, – холодок, навеянный не сыростью дождя. Он сказал:

– Па…

Пенни повернулся к нему, застигнутый врасплох на каких-то своих мыслях. Он опустил глаза, словно хотел спрятать в них что-то. Он сказал небрежно:

– Твой оленёнок и впрямь подрос как на дрожжах. Он уже не крошка, которого ты принёс на руках домой в ту тёмную ночь… Он молодой взрослый олень.

Эти слова не обрадовали Джоди. Ему почему-то казалось, что отец думал о чём-то другом. Пенни слегка коснулся рукой колена сына.

– Вы сверстники, – сказал он. – Мне так печально.

Они соскочили с изгороди и отправились делать дела на скотный двор, а затем вошли в дом и сели сушиться у огня. Дождь тихо барабанил по крыше. Флажок блеял во дворе, просясь в дом. Джоди умоляюще глядел на мать, но она словно оглохла и ослепла. Пенни всего ломало; он сидел спиной к огню и растирал колени. Джоди выпросил чёрствого кукурузного хлеба и вышел во двор. Он сменил подстилку в сарае и заманил туда хлебом Флажка. Он сел, и олень в конце концов сложил под собой свои длинные ноги и лёг рядом с ним. Джоди взял его за острые уши и потёрся носом о его влажную мордочку.

– Ты уже годовалый олень, – сказал он. – Слышишь? Ты вырос. Слушай меня. Ты должен хорошо вести себя, раз ты уже взрослый. Тебе нельзя бегать по табаку. Не серди моего отца, слышишь?

Флажок задумчиво двигал челюстями.

– Вот и хорошо. Как только мы управимся с севом, я опять смогу пойти с тобой в лес. А ты дожидайся меня. Сегодня ты гулял слишком долго. И не вздумай одичать только потому, что я сказал тебе, что ты взрослый.

Он покинул Флажка, довольный, что тот согласился остаться в сарае. Отец и мать уже начали ужинать, когда он вошёл в кухню. Они ни словом не обмолвились о том, что он опоздал. Они ели молча. Пенни сразу же лёг спать. Джоди внезапно почувствовал смертельную усталость и упал в кровать, не вымыв свои запыленные ноги. Когда мать подошла к двери спальни напомнить ему об этом, он уже спал, закинув на подушку руку. Она постояла, поглядела на него, затем ушла, не став его будить.

Утром Пенни был снова бодр и весел.

– Сегодня хлопок, – сказал он.

Тихий дождичек ночью утих. Утро было росное. Поля лежали розовые, с бледно-лиловым отсветом по мглистым дальним краям. С изгородей несся мелодичный гром пересмешников.

– Они хотят поторопить тутовые деревья, – сказал Пенни.

Хлопок сеяли широкими рядами. Потом его надо будет окучить мотыгой, чтобы кустики отстояли на фут один от другого. Джоди, как и вчера, шёл за отцом, бросая в землю маленькие блестящие семена. Эта новая для них культура вызывала в нём любопытство, и он без конца задавал вопросы. Флажок вскоре после завтрака исчез, но в середине утра прибежал к ним.

И опять Пенни пристально смотрел на него. Его острые копыта глубоко уходили в размякшую влажную землю, но семена были заделаны достаточно глубоко, и он не мог повредить им.

– Он так и бежит искать тебя, когда соскучится, – сказал Пенни.

– В этом он похож на собаку, правда, па? Ходит за мной по пятам, совсем как Джулия за тобой.

– Он тебе очень дорог, мальчуган?

– А то как же.

Он посмотрел на отца.

– Ладно, подождём – увидим, – сказал Пенни.

Замечание было какое-то непонятное, и Джоди не обратил на него внимания.

Сев продолжался всю неделю. За кукурузой и хлопком последовал коровий горох. За коровьим горохом – сладкий картофель. В огороде за домом были посеяны лук и репа, – луна была на ущербе, в такое время полагалось сажать корнеплоды. Из-за ревматизма Пенни пришлось пропустить четырнадцатое февраля – день, когда полагалось сажать листовую капусту. Он хотел было посадить её сейчас, но поскольку листовые культуры лучше принимаются, когда их высаживают при прибывающей луне, он решил подождать с недельку.

Каждый день он вставал рано, а кончал работать поздно. Он безжалостно изматывал себя. Собственно, сев был уже закончен, но ему было мало этого. Его прямо-таки лихорадило весенними работами; погода благоприятствовала им, и от того, насколько быстро поднимутся всходы, зависел урожай всего года. Он без конца носил с провала две тяжёлые бадьи, до краёв наполненные водой, и поливал табачную делянку и огород.

Его раздражал пень, оставленный Быком Форрестером гнить на вновь расчищенной земле, где был посажен хлопок. Он подкопал и подрубил его со всех сторон, потом прицепил к нему постромки и заставил Цезаря тянуть. Старая лошадь дёргала и тужилась, её бока ходили ходуном. Пенни обвязал пень верёвкой, крикнул Цезарю: «Ну, пошёл!» – и потянул вместе с ним. Джоди увидел, как побелело лицо отца. Пенни схватился за низ живота и опустился на колени. Джоди подбежал к нему.

– Ничего. Сейчас всё пройдёт… Должно быть, я перетрудил себя…

Он упал на землю и в муках корчился на ней.

– Всё пройдёт… – бормотал он. – Пойди поставь Цезаря в хлев… Постой… Возьми меня за руку… Я доеду на нем.

Он согнулся вдвое и не мог распрямиться от боли. Джоди помог ему подняться на пень. Оттуда он сумел вскарабкаться на спину Цезаря. Он склонился вперёд, лёг головой на шею Цезаря и схватился руками за гриву. Джоди отцепил постромки и вывел лошадь с поля через калитку во двор.

Пенни не пошевелился, будто и не собирался слезать. Джоди принёс стул. Пенни сполз на него, с него на землю и кое-как добрался до дому. Матушка Бэкстер, работавшая за кухонным столом, повернулась и с грохотом уронила миску.

– Так я и знала! Ты покалечил себя. Ты никогда не умел вовремя остановиться.

Он дотащился до кровати и бросился на неё ничком. Она подошла, перевернула его на спину, подложила ему под голову подушку. Она сняла с него башмаки и прикрыла его лёгким одеялом. Он с облегчением вытянул ноги и закрыл глаза.

– Так хорошо… Ой, Ора, как мне хорошо… Сейчас всё пройдёт. Должно быть, я перетрудил себя…

Глава тридцать первая

Пенни не становилось лучше. Он страдал без жалоб. Матушка Бэкстер хотела послать Джоди за доктором Вильсоном, но Пенни не разрешил.

– Я и так уже должен ему, – сказал он. – Мне скоро полегчает.

– У тебя, наверное, грыжа.

– Ничего… Пройдёт.

– Было бы у тебя хоть чуточку понятия! – сетовала матушка Бэкстер. – Ведь ты за всё берешься, точно здоровый, точно какой-нибудь Форрестер.

– Мой дядюшка Майлс был здоровый мужчина, и у него тоже была грыжа. Он поправился. Пожалуйста, помолчи, Ора.

– Не буду молчать! Я хочу, чтобы ты запомнил этот урок, хорошенько запомнил.

– Я запомнил. Пожалуйста, помолчи.

Джоди волновался. Но ведь Пенни, хоть малый ростом, да крепкого сложения, всегда стремился работать за десятерых, и с ним то и дело что-нибудь приключалось. Джоди смутно припоминал случай, когда отец рубил дерево, и оно задело его при падении, разбило ему плечо. Он несколько месяцев ходил с рукой на перевязи, но в конце концов поправился и набрал свою прежнюю силу. Ничто не могло повредить Пенни надолго. Даже гремучая змея не могла убить его, успокаивал себя Джоди. Пенни был нерушим, как сама земля. Только матушка Бэкстер рвала и метала, но она вела бы себя так и в том случае, если бы речь шла всего-навсего о вывихнутом пальце.

Вскоре после того как Пенни слёг, Джоди пришёл сказать, что кукуруза взошла. Всходы были чудесны.

– Ну, как хорошо! – Бледное лицо на подушке просияло. – Теперь, случись я не встану, тебе придётся пропахать её. – Он нахмурился. – Сын, ты знаешь не хуже меня, что ты должен не подпускать оленёнка к полям.

– Я не подпущу. Он ничего не тронул.

– Это хорошо. Это очень хорошо. Но ты смотри не подпускай. Как к святыне.

Почти весь следующий день Джоди провёл с Флажком на охоте. Они дошли чуть ли не до самого Можжевелового Ключа и вернулись с четырьмя белками.

– Вот это я понимаю – сын, – сказал Пенни. – Приходит домой с прокормом для своего старика.

Из белок матушка Бэкстер приготовила плов на ужин.

– Куда как хороши, – сказала она.

– Нежное мясо, – сказал Пенни. – Только тронешь губами – само сходит с кости.

Джоди и Флажок вместе с ним были в величайшем почете.

Ночью прошёл небольшой дождичек. Утром Джоди по просьбе Пенни отправился на кукурузное поле посмотреть, не подтолкнул ли дождь всходы из земли и не видать ли на них гусениц совки. Он перескочил через изгородь и зашагал по полю. Он успел пройти несколько ярдов, когда у него мелькнула мысль, что он должен бы видеть бледно-зелёные ростки кукурузы. Их не было. Это озадачило его. Он пошёл дальше. Всходов не было видно. Они показались, только когда он достиг дальнего края поля. Он пошёл обратно вдоль рядов. На земле отчетливо виднелись отпечатки копыт Флажка. Рано утром он повыдергал нежные ростки из земли, и это было сделано так чисто, словно их выдёргивали рукой.

Джоди обуял страх. Он бродил бесцельно по полю, надеясь на то, что свершится чудо и всходы появятся вновь, стоит ему повернуться к ним спиной. А может, всё это только страшный сон, в котором Флажок съел всходы кукурузы, и, проснувшись, он выйдет на поле и найдёт их на месте, нежные и зеленеющие. Он ткнул себя палкой в руку, чтобы убедиться. Тупое отчаяние, которое он испытывал, могло быть от дурного сна, но боль в руке была явью, а значит, и посев уничтожен наяву. Медленными, тяжёлыми шагами побрёл он домой, сел в кухне и не хотел идти к отцу. Пенни позвал его. Он вошёл к нему в спальню.

– Ну что, мальчуган? Как посевы?

– Хлопок взошёл. Он совсем как гибиск, правда? – Его восторг был неискренен. – Коровий горох лезет из земли.

Он расплющил пальцы ног и шевелил ими, внимательно разглядывая их, словно у них появилось какое-то новое интересное назначение.

– А кукуруза, Джоди?

Сердце его билось часто-часто, словно крылышки колибри. Он сглотнул и решился:

– Её кто-то поел, почти всю.

Пенни молчал. Его молчание тоже было как страшный сон. Наконец он заговорил:

– Ты не можешь сказать кто?

Он взглянул на отца полными отчаяния, умоляющими глазами. Пенни сказал:

– Ну ладно. Я пошлю мать посмотреть. Она скажет.

– Не посылай мать!

– Она должна знать.

– Не посылай её!

– Это сделал Флажок, так ведь?

Губы Джоди дрожали.

– Он, должно быть… Да, он.

Пенни с жалостью глядел на него.

– Мне очень жаль, мальчуган. Я так и ждал, что он сделает это. Иди поиграй немного. Скажи матери, чтобы пришла ко мне.

– Не говори ей, па. Прошу тебя, не говори.

– Она должна знать, Джоди. Ну, ступай. Я сделаю для тебя что могу.

Он, спотыкаясь, пошёл на кухню:

– Отец зовет тебя, ма.

Он вышел из дому и дрожащим голосом позвал Флажка. Тот прибежал к нему из дубняка. Джоди пошёл с ним по дороге, положив руку ему на спину. Провинившегося, он любил его ещё сильнее. Флажок взбрыкнул, приглашая порезвиться. У него не было желания играть. Он медленно дошёл до провала. Провал был прекрасен, как весенний цветник. Ещё не отцвёл кизил. Его последние цветы ярко белели на бледной зелени ликвидамбров и ореховых деревьев. Но ему даже не захотелось обойти его. Он повернул назад и вошёл в дом. Отец и мать всё ещё разговаривали. Пенни позвал его к себе. Лицо матери было пунцово. Она была раздражена поражением. Губы плотно сжаты. Пенни спокойно сказал:

– Мы договорились, Джоди. Случилась очень скверная история, но мы попробуем поправить дело. Как я понимаю, ты готов работать вдвое усерднее, чтобы всё уладить.

– Я сделаю все, что угодно, па. Я буду держать Флажка взаперти до тех пор, пока мы не снимем урожай…

– Нам негде держать взаперти такое дикое животное – просто негде. Так вот, слушай меня. Сейчас ты пойдёшь и наберешь в закроме кукурузы. Отбирай самые лучшие початки. Мать поможет тебе облущить их. Потом пойдёшь и посадишь кукурузу, в точности так, как мы с тобой это делали, прямо на месте первого посева. Набуравь отверстий, потом опусти в них семена и засыпь.

– Я знаю как.

– Как управишься – это, наверное, будет завтра утром, – запряжёшь Цезаря в повозку и поедешь на ту старую росчисть, что на пути к Форрестерам, там, где поворот дороги. Свалишь там старую изгородь и будешь грузить перекладины на повозку. Нагружай не слишком тяжело, там подъём, Цезарь может не осилить. Съездишь туда столько раз, сколько понадобится. Перекладины сгружай то тут, то там вдоль нашей изгороди. Первые возы свали вдоль южного края кукурузного поля и вдоль восточного, который прилегает ко двору. После этого начинай надстраивать изгородь, опять-таки сперва с двух этих сторон, и надстраивай её как можно выше. Я заметил, что твой олень всегда перепрыгивает через изгородь с этого конца. Если сумеешь удержать его здесь, он, может, не будет травить посевы, пока не докончишь остальное.

Джоди казалось, будто он был заперт в тесном тёмном ящике, а теперь крышку сняли, и солнце, свет, воздух хлынули к нему, и он снова свободен.

– Когда надстроишь изгородь так, что больше не дотянуться, и ежели я к тому времени не встану, мать пособит тебе ставить поперечины.

Джоди, счастливый, повернулся к матери, чтобы обнять её. Она зловеще притопывала ногой. Она глядела прямо перед собой и не говорила ни слова. Он решил, что, пожалуй, лучше не трогать её. Но ничто не могло испортить его радость. Он выбежал из дому. Флажок пощипывал траву около калитки. Он обнял его.

– Па всё устроил, – сказал он. – Ма топает ногой, но па всё устроил.

Флажок, занятый нежными побегами травы, высвободился из объятий. Насвистывая, Джоди пошёл в закром отбирать початки с самыми крупными зернами. На семена для повторного сева уйдёт значительная часть остающегося запаса кукурузы. Он принёс початки в мешке к задней двери, уселся на крыльце и стал лущить. Пришла мать и села с ним рядом. Её лицо было как застывшая маска. Она взяла початок и принялась за работу.

– Ну да! – сказала она. Пенни запретил ей прямо бранить Джоди. Но он не запретил ей разговаривать с самой собой. – Щадить его чувства! Конечно! А кто пощадит наши желудки этой зимой?

Джоди повернулся к ней спиной и тихо напевал себе под нос.

– Перестань сейчас же.

Он умолк. Не к чему дерзить матери или препираться с ней. Его пальцы быстро работали. Зерна так и отлетали от стержней. Лучше поскорей убраться с её глаз и начать посадку. Он взял мешок с семенами, вскинул его на плечо и отправился на поле. Время почти обеденное, но он всё же успеет поработать хотя бы с часок. В поле можно было и петь и свистеть. В хэммоке ему вторил пересмешник, то ли состязаясь, то ли в лад с ним. Мартовский день голубел и играл золотом. Хорошо было ощущать в пальцах кукурузные зерна, хорошо было ощущать землю, которая словно тянулась принять в себя зерно. Флажок обнаружил его и присоединился к нему.

– Давай резвись сейчас, приятель, – сказал Джоди. – Скоро тебя отсюда погонят.

В полдень он одним духом проглотил обед и поспешил обратно на поле. Дело спорилось у него в руках, и к концу дня работы оставалось часа на два на завтрашнее утро. После ужина он сидел у кровати Пенни и трещал, словно белка. Пенни слушал его внимательно, как всегда, но отвечал рассеянно и безучастно, думая о чём-то своём. Матушка Бэкстер была замкнуто непреклонна. Обед и ужин были скудны и приготовлены без души; она словно мстила из своей цитадели – с кухни. Джоди затаил дыхание: в хэммоке прозвучал крик козодоя. Лицо Пенни просветлело.

– Когда прокричит первый козодой, кукуруза должна быть в земле. Мы всё же не слишком запоздали, мальчуган.

– Завтра утром всё до последнего зёрнышка будет в земле.

– Хорошо.

Он закрыл глаза. Облегчение от мук приходило только тогда, когда он лежал неподвижно. Стоило ему пошевелиться, как боль становилась невыносимой. Ревматизм не отпускал его.

– Иди теперь в постель, отдыхай, – сказал он.

Джоди вышел из спальни и без напоминания вымыл ноги. Он улёгся в постель, спокойный душой и усталый телом, и заснул мгновенно. Проснулся он ещё до рассвета с чувством ответственности. Он встал и оделся без промедления.

– Очень жалко, что только беда заставила тебя взяться за ум, – сказала матушка Бэкстер.

Стоя последние месяцы между нею и Флажком, он вполне оценил отцовскую тактику безответного молчания. Оно сильнее раздражало мать в самую минуту несогласия, зато она скорее переставала браниться. Он торопливо, но всё же плотно поел, украдкой сунул за пазуху несколько преснушек для Флажка и сразу взялся за дело. Сначала он едва видел свои руки. У него на глазах всходило за виноградным кустом солнце. В его разреженном золотистом свете молодые листья и усики лозы были как волосы Твинк Уэдерби. Он обнаружил, что и восход и закат вызывают у него какое-то приятно печальное чувство. Восход пробуждал в нём какую-то необузданную, вольную печаль; закат – печаль одинокую, но успокаивающую. Он предавался этой приятной грусти, пока земля под ним из серой не стала бледно-лиловой, а потом цвета сухих кукурузных обвёрток. Он приналёг на работу. Из лесу, где он, очевидно, провёл ночь, прибежал Флажок. Джоди скормил ему преснушки и пустил его за пазуху выбирать крошки. От прикосновений мягкого влажного носа к коже по всему телу бегали мурашки.

Ранним утром он закончил посадку кукурузы и вприпрыжку вернулся на скотный двор. Старый Цезарь пасся к югу от двора. Он с лёгким удивлением поднял свою сивеющую голову: Джоди редко приходилось запрягать его. Но он вёл себя смирно и послушно стал между оглоблями. Это дало Джоди приятное ощущение превосходства. Он старался говорить как можно более низким голосом и отдавал ненужные приказания. Цезарь покорно повиновался. Джоди один сел на козлы, хлестнул Цезаря вожжами и двинулся на запад, в сторону заброшенной росчисти. Флажку всё эта понравилось, и он бежал рысцой впереди. Из озорства он время от времени как вкопанный останавливался посреди дороги, и Джоди приходилось осаживать лошадь и уговаривать его освободить путь.

– Уж больно ты задавучий, как стал годовиком! – кричал он ему.

Он тряхнул вожжами и пустил Цезаря рысью, но, вспомнив, что придётся сделать много ездок, позволил старой лошади перейти на обычный шаг. Разобрать на росчисти старую изгородь не составляло никакого труда. Стойки и поперечины падали чуть ли не сами собой. Нагружать поначалу было легко, но потом стало ломить спину и руки. Пришлось сделать передышку. Опасности взять слишком большой груз не было никакой, потому что он просто не мог навалить брусья выше определенной высоты. Он попробовал заманить Флажка на свободное место рядом с собой. Оленёнок обвёл глазами узкое пространство козел, отвернулся и не поддавался ни на какие уговоры. Джоди хотел втащить его к себе, но Флажок оказался на удивление тяжёл, и ему удалось лишь поднять на колесо его передние ноги, Джоди отказался от своей затеи, развернул повозку и отправился домой. Флажок припустил во весь опор и дожидался там, пока они подъедут. Джоди решил начать сбрасывать брусья у ближайшего к дому угла изгороди и наращивать её попеременно в обоих направлениях. Таким образом, когда брусья кончатся, изгородь окажется надстроенной на наибольшую высоту в тех местах, где Флажок особенно любит перескакивать через неё.

На подвоз и разгрузку ушло больше времени, чем он предполагал. Когда он уже перевёз половину материала, работа стала казаться ему бесконечной и безнадёжной. Кукуруза взойдёт раньше, чем он начнёт надстраивать изгородь. Но погода стояла сухая, зерна прорастали медленно. Каждое утро он со страхом оглядывал поле, ожидая увидеть бледные ростки. Каждое утро он с облегчением убеждался, что они ещё не показались. Он вставал затемно и либо ел завтрак холодным, не желая беспокоить мать, либо до завтрака успевал сделать ездку. По вечерам он работал и после захода солнца, до тех пор, пока не начинало меркнуть красно-оранжевое зарево за соснами, а деревянные брусья сливаться с землей. От недосыпания под глазами у него проступили тёмные круги. Пенни даже не мог улучить минуту подстричь ему волосы, и они лезли ему в глаза. Когда мать после ужина просила принести дров, за которыми она могла легко сходить сама в течение дня, он не жаловался, хотя его веки слипались. Пенни наблюдал за ним с болью, перед которой отступала его собственная боль. Однажды вечером он позвал сына к своей постели:

– Я рад видеть, что ты можешь так упорно работать, мальчуган, но никакой оленёнок, как бы ты ни любил его, не стоит того, чтобы так убивать себя работой.

– Я не убиваю себя, – упрямо ответил Джоди. – Пощупай мои мускулы. Я становлюсь вó какой сильный!

Пенни пощупал его тонкую твёрдую руку. Это было так. От регулярного поднимания тяжёлых перекладин развивались его руки, спина, плечи.

– Я бы отдал год своей жизни за то, чтобы иметь силы помочь тебе, – сказал Пенни.

– Я справлюсь.

На четвертое утро он решил начать наращивать изгородь с того конца, где прыгал Флажок. В таком случае, если кукуруза взойдёт раньше, чем он управится с надстройкой, Флажок не застанет его врасплох. Если понадобится, он пойдёт даже на то, чтобы привязать его за ноги к дереву и держать его так день и ночь, пока изгородь не будет закончена. К своему облегчению, он заметил, что работа подвигается быстро. За два дня он поднял южную и восточную стороны изгороди до высоты пяти футов. Матушка Бэкстер, видя, что невозможное становится явью, смягчилась. На утро шестого дня она сказала:

– Мне нынче нечего делать. Я помогу тебе нарастить ту сторону ещё на фут.

– Ой, ма… Моя славная, добрая ма…

– Ну, нечего выжимать из меня дух. Я никогда не думала, что ты можешь так работать.

Мать быстро выдыхалась, но даже эта работа, трудная сама по себе, не была тяжела, когда перекладину поднимала пара рук с каждого конца. Мать багровела лицом, трудно дышала и потела, но смеялась и помогала ему почти весь этот день и часть следующего. У угла изгороди оставалось ещё много поперечин, и её можно было надстраивать ещё выше, но они и так подняли её на шесть футов с лишком – на высоту, по словам Пенни, достаточную для того, чтобы удержать годовалого оленёнка.

– Если бы Флажок был сейчас совсем взрослый бык, – сказал он, – он легко бы мог прыгнуть и на восемь футов.

В тот вечер Джоди увидел, что ростки пробились из земли. Утром он сделал попытку стреножить Флажка. Он связал ему задние ноги верёвкой так, чтобы она давала не больше фута свободного хода. Флажок взбрыкнул, встал на дыбы и в неистовстве бросился на землю. Потом поднялся на колени и заметался как сумасшедший. Ясно было, что он переломает себе ноги, если не дать ему волю. Джоди перерезал верёвку и отпустил его. Флажок галопом ускакал в лес и не показывался до конца дня. Джоди ожесточённо работал над западной стороной изгороди: наиболее логично было предположить, что именно отсюда оленёнок попытается ворваться на поле, обнаружив, что южная и восточная стороны для него закрыты. Днём матушка Бэкстер помогала ему несколько часов. Он израсходовал все перекладины, сваленные им на северной и западной стороне.

Два ливневых дождя выгнали ростки из земли. Теперь они были более чем в дюйм высотой. Наутро того дня, когда Джоди намеревался вновь отправиться за поперечинами на старую росчисть, он влез на надстроенную им изгородь и оглядел поле. Флажок пощипывал побеги кукурузы около северного хэммока. Он спрыгнул на землю и позвал мать:

– Ма, ты не поможешь мне перевезти поперечины? Надо торопиться. Флажок проскочил-таки на поле с северного конца.

Она поспешила с ним к изгороди и вскарабкалась на неё вполвысоты, чтобы лучше видеть.

– Северный конец тут ни при чем, – сказала она. – Он перескочил через изгородь вот тут, в самой высокой части.

Он посмотрел туда, куда она указала. Заострённые следы вели к изгороди и появлялись вновь на другой стороне.

– Он потравил и этот посев, – сказала она.

Джоди смотрел в пространство, не зная, что ответить. Ростки опять были вырваны с корнем. Ряды стояли голые. Оленьи следы аккуратно шли между ними то в одну, то в другую сторону.

– Он недалеко ушёл, ма. Смотри, вон там побеги ещё целы. Он поел самую малость.

– Так-то оно так, да что помешает ему прикончить их?

Она спрыгнула на землю и устало пошла к дому.

– Это решает всё, – сказала она. – Дура я была, что уступила вначале.

Джоди словно приклеился к изгороди. На него нашло какое-то оцепенение. Он не мог ни чувствовать, ни думать. Флажок учуял его, поднял голову и поскакал к нему. Джоди слез с изгороди во двор. Он не хотел видеть его. Флажок легко, словно пересмешник в полёте, перемахнул через самое высокое место, над которым он столько работал. Джоди отвернулся и направился к дому. Он вошёл в свою комнату, бросился на постель и зарылся лицом в подушку.

Он был готов к тому, что отец позовёт его. На этот раз разговор между отцом и матерью был короткий. Он был готов к неприятности. Он был готов к тому зловещему, что тяготело над ним в последние дни. Но он не был готов к невозможному. Он не был готов к тому, что сказал отец. Пенни сказал:

– Джоди, мы сделали всё возможное. Мне очень жаль. Я даже не могу сказать, как мне жаль. Но мы не можем допустить, чтобы урожай всего года был загублен. Мы не можем голодать. Отведи оленёнка в лес, свяжи и застрели.