Текст книги "Ночь с вождем, или Роль длиною в жизнь"

– Ты, небось, сейчас пытаешься сообразить, откуда это я прознал о твоих сомнениях? Ты ими ни с кем не делилась, а этот пройдоха Михоэлс сразу тебя раскусил. Просто мистика! Но дело в том, что мне столько о тебе рассказывали, товарищ Гусеева, что ты для меня будто старая знакомая.

– Обо мне?

– О ком же еще? Кто рассказывал? Твои верные друзья – Каплер и Камянов… Они тебя обожают. Ох, какой идиот, этот Люся! Бог знает, где он сейчас.

– Люся вам обо мне рассказывал?

– Все уши прожужжал. Он у тебя находит большой талант. Ну, об этом мне судить еще рано, надо тебя посмотреть на сцене. Хотя и Камянов подтвердил: «Не без недостатков, конечно, но действительно талантище, настоящий алмаз, правда, нуждающийся в огранке». От себя добавлю: недостатки можно искоренить, если трудиться и трудиться.

Тут он скорчил гримасу. Марина покраснела, он ее просто оглоушил. Михоэлс вдруг посерьезнел.

– Теперь ты все знаешь. А я знаю еще кое-что: наш великий вождь товарищ Сталин с тебя глаз не спускает, так ведь?

Марина промолчала. Михоэлс глядел на нее испытующе.

– Я должна уехать из Москвы завтра вечером.

– Хм-м… Мало времени… Но попробуем устроить. Паспорт у тебя с собой?

Она достала из сумки заветную книжицу с гербом на обложке, без которой советскому гражданину не ступить и шагу. Михоэлс ее внимательно пролистал.

– Отлично… А не хочешь ли ты поучиться актерскому мастерству в Биробижданском еврейском театре?

– В Биробиджане?..

– Знаешь такой город?

Вот такая ирония судьбы. Еще б ей не знать! Узнала еще десять лет назад, когда «папаша» Калинин поднял рюмку водки в честь создания еврейского национального района в сибирской глуши. Именно той ноябрьской ночью, когда и начались ее беды.

– Вижу, что знаешь. Тем лучше, не надо ничего объяснять.

– Это невозможно… – пробормотала Марина.

– Отчего же нет? Мне доверили подбирать для него актеров. Я, можно сказать, король еврейской сцены. Каких артистов считаю нужным, тех и отправляю в Биробиджан. А вообще, Еврейская автономная область – потрясающее начинание! Воплощение многовековой мечты… Хотя бы на короткое время…

– Но я ведь не еврейка.

Брови Михоэлса комически взлетели.

– Совсем не еврейка. Я знаю, мне и об этом Люся поведал.

Маринино смущение его забавляло. Разумеется, он намекнул на ее дурацкую болтовню. Марина опустила голову, ее щеки пылали от стыда.

– Но не страшно. В Биробиджане не только евреи. Во всем мире другие народы разбавлены евреями, а там евреи – гоями.

Михоэлс расхохотался. А потом заговорил, смежив веки, теперь скрывая выражение глаз.

– Конечно, тебе надо будет выучить идиш. Да и вообще освоить еврейскую культуру, нравы, взгляд на жизнь, привычки, которые, я знаю, тебе когда-то были не по душе. Но люди меняются и вкусы меняются. Каплер меня уверял, что, как ни странно, у тебя в характере много еврейских черт. В истинную иудейку ты, разумеется, не превратишься, но с ролью еврейки, уверен, справишься…

Марина не нашла что ответить. Михоэлс откровенно веселился. Его смех был невероятно заразителен. Недаром этот великий актер умел заставить зал смеяться, когда надо плакать.

Он вновь посерьезнел. Ласково взял Марину за руку.

– Я тебе прямо сейчас дам первый урок. Вот пример еврейского взгляда на жизнь, который впитывается с молоком матери. Гой, если с ним стряслась беда, ищет у окружающих сочувствия, а еврей – имею в виду настоящего еврея – от нее просто отмахнется. Скажет себе: «Да, со мной случилось несчастье, но ништ гедейгет!» – то есть: «Ну и ладно!» А знаешь, почему?.. Конечно нет, откуда ж тебе знать? Да потому, что он только и думает, что о своем дне рождения…

Михоэлс лукаво улыбнулся. Марина не понимала, о чем речь, но он уже заразил ее своим весельем.

– Спросишь, почему настоящий еврей так ждет своего дня рождения? Потому что в этот день ему, как у нас принято, пожелают: «Биз ундерт ун цванцик!», то есть: «Живи до ста двадцати лет!»

Михоэлс сделал паузу. Маринино лицо выражало легкое недоумение.

– Эта цифра, сто двадцать, не с потолка взята, столько лет прожил библейский Моисей. Значит, и на твоем дне рождения тебе пожелают дожить до возраста Моисея. А знаешь, почему? Конечно нет, откуда ж тебе знать?..

Михоэлс встал с кресла. Теперь он, изображая клоуна, заговорил писклявым голоском:

– В этот день весь народ собрался, чтобы поздравить Моисея. Но теперь ему пожелали: «А гутн тог!» – «Благополучного дня!» То есть чтобы он отлично прожил свой последний день и умер в прекрасном настроении.

Тут Михоэлс расхохотался так бурно, что и Марина не удержалась от смеха. Она хохотала безудержно, до слез, а Михоэлс, хотя и смеялся, но глаза у него оставались серьезными.

– Неважно, еврейка ты или нет, моя девочка, – начал он, опять устроившись в кресле. – В Биробиджане об этом не спрашивают. Не еврейка, так станешь! Если твои друзья правы, для такой артистки, как ты, изобразить еврейку – раз плюнуть! Всему научишься. Выучишь идиш. Неплохо бы вдобавок иврит. Это может пригодиться. Ты поймешь, кто такие евреи. Поверь мне, не так уж трудно нас понять. Но я тебя посылаю в Биробиджан при одном условии: ты там будешь прилежно учиться актерскому ремеслу. Станешь тем, кем и должна стать, – большой артисткой, чтобы я мог тобой гордиться. Большой еврейской актрисой, которая никогда не теряет самоиронии. Эту цену ты должна заплатить за право принадлежать к нашему народу. Для нас Биробиждан – это новый Израиль! Мы должны прославить эту землю, испытывать гордость, что мы евреи. Вот что самое главное!

Вашингтон, 23 июня 1950 года

147-е заседание Комиссии по расследованию антиамериканской деятельности

Комиссия выслушала Маринин трехчасовой монолог, ни разу ее не прервав. За эти три, если не больше, часа ни Кон, ни Маккарти, и вообще ни единый член Комиссии не встрял с каким-нибудь дурацким вопросом. За всю историю КРАД такого еще не случалось.

Никсон и Маккарти хищно оскалились, когда Марина говорила о своих антисемитских выпадах. Кон время от времени все же порывался задать вопрос, но Вуд, всякий раз остановив его взглядом, поощрял женщину:

– Продолжайте, мисс.

И Марина спокойно продолжала с того места, где остановилась. Надо сказать, что еврейская байка позабавила почтеннейшую Комиссию. Возможно, эти парни тоже рассчитывали дотянуть до ста двадцати.

Короче говоря, Марина устроила великолепный спектакль. Но он ее вымотал. Стали заметней темные круги под глазами. На вчерашнем заседании ее подхлестывала ярость, а сегодня она под конец немного скисла. Иногда начинала бормотать себе под нос, так что приходилось напрягать слух. Иногда ее взгляд становился рассеянным, будто она уже не видит зала, погрузившись в глубины своего прошлого. Ее руки дрожали.

Время от времени Марину так захватывали чувства, что у нее сжималось горло, мешая говорить. На ее щеках выступили бисеринки пота. Чем дальше, тем Марина чаще поправляла свою заколку в волосах, словно этот жест ее успокаивал. Иногда стискивала пальцами виски, будто чтобы унять смятение, которое она старалась не показывать.

Это не было похоже на актерство.

А может быть, все-таки умелая игра?

Ведь временами казалось, что Марина намеренно форсирует голос, наигранно улыбается, слишком уж проникновенно обращает к тебе свои синие очи. Чуть театрально смотрелась и ее манера простирать руки, развернув ладони. На них не было и следа прежних ран и мозолей, которые, видимо, Каплер успешно вылечил. В эти моменты можно было запросто представить Марину на сцене. Но мгновение – и ее речь делалась сбивчивой. Уже не ощущалось игры, а только страдание и горечь.

Завершив монолог, она смолкла, понурившись. Лицо было отрешенным. Она машинально поглаживала стоявший перед ней графин. Сегодня воды хватало. Об этом уж позаботились. Суетливые движения Марининых пальцев, мертвенно-бледные щеки, пухлые губы, белая шея, зиявшая из-под ворота платья, короче говоря, все в Марине теперь столь явно изобличало ее робкую, немного пресыщенную чувственность, что было невозможно оторвать от нее глаз.

Оставив свою машинку, Ширли скосилась в мою сторону. Наши взгляды встретились. В ее глазах стояли слезы. Я старался улыбнуться. Мы готовы были разразиться аплодисментами.

Да, ничего не скажешь, Марина Андреевна Гусеева – классная актриса!

Но ведь в Комиссии настоящие волчары! Пока у них что-то не ладилось. Однако это ушлые ребята. Весьма ушлые, гораздые на всякие проделки. Можно сказать, таланты. Но совсем в другом роде, чем Марина. Готов отдать руку на отсечение, что в них нет ни малейшей искры божьей.

Обычно на слушаниях свидетелей засыпали вопросами. Главное, сразу взять свою жертву в оборот – на давать очухаться, собраться с мыслями. Они прерывали свидетелей на каждом слове, не позволяли ничего объяснить, тем более возразить, выставляли их полными идиотами. Но почему же Вуд одергивал Кона? Отчего Никсон и Маккарти помалкивали?

Маккарти даже и не слушал Марину, углубившись в странички своей наконец раскрытой пухлой папки. Дорого бы я дал, чтобы узнать ее содержимое! Время от времени он передавал то один, то другой листок Никсону и Вуду, которые ему одобрительно кивали.

Вуд грохнул молоточком.

– На сегодня хватит. Видите, мы вас терпеливо слушали, мисс Гусеева. Но в дальнейшем прошу быть лаконичнее. Мы вас вызвали не для того, чтобы вы поделились своими воспоминаниями. Еврейская история нас тоже не интересует.

Тут Никсон и Маккарти откровенно заржали. Вуд обратился к Кону:

– Пускай завтра сотрудник ЦРУ нас проинформирует о Биробиджане до начала опроса свидетельницы. Вы меня поняли, прокурор Кон?

– Он придет пораньше, господин председатель.

– И завтра же нам огласят досье агента Эпрона?

– Мне обещали.

– Тогда все, заседание закрыто! Слушание продолжится завтра в одиннадцать.

Копы уже стояли к Марине вплотную. Она вся дрожала в своем легком платьице. Щелкнули наручники на ее запястьях, Марина поморщилась. Я проводил ее глазами до самой двери.

Маккарти, захлопнув папку, теперь шептался с Никсоном. Остальные члены Комиссии сгрудились вокруг них. Тут председатель будто наконец заметил мое присутствие.

– Господин Кёнигсман, напоминаю вам, что заседание закрытое. Просим вас покинуть зал. Членам Комиссии нужно посовещаться без посторонних.

Я отправил в портфель свой блокнот и водрузил шляпу на голову. Ширли, вытягивая ленту из стенографа, кинула на меня быстрый взгляд, когда я проходил мимо.

За дверью томились мои коллеги, жаждущие новостей. Пришлось выслушать дежурные шуточки, что, мол, ньюйоркцы всюду без мыла пролезут. Их зависть мне даже польстила.

Я постарался быстрей отбрехаться. Ответил на несколько вопросиков. Нет, русская не признала себя шпионкой. Да, Комиссия уверена, что она таки шпионка. Нет, агент Эпрон сегодня не обсуждался… Наконец, вырвавшись из плена, я добрался до парковки. Тачку Ширли невозможно было не заметить, вишневый 46-й «форд» с откидывающимся верхом кремового цвета. На зеркальце, поблескивая стразами, болтался амулет племени навахо – мой скромный дар на трехмесячный юбилей нашей с ней первой ночи. Надо же, сохранила!

Тут появилась и сама Ширли. Наблюдая, как она неторопливо маневрирует между тачками, изящная, элегантная, я испытал некоторое сожаление. А может, это была ревность.

– Не забыл, – бросила она с невинной улыбкой, – что ровно через двадцать четыре часа ты должен распахнуть передо мной ресторанную дверь?

– Дверь мне распахивать не придется. «У Джорджа» за это платят молодцу в адмиральском мундире. Готовь свои косметические причиндалы: встречаемся завтра в восемь тридцать.

Ширли, примостив на капоте свою просторную сумку, воткнула ключ в дверцу. Прекрасно меня изучив, она не стала дожидаться вопроса:

– Да не знаю, о чем они там сговариваются. До сих пор торчат в зале, но Вуд следом за тобой и нас выпер.

Ну, понятно. Этого и следовало ожидать.

– А ты сама не догадываешься?

– Ума не приложу. Только могу тебе сообщить, что Маккарти и Никсон уже в полдевятого заявились к моему шефу. Мундт к ним присоединился только через час. Они постоянно трезвонили по телефону. В том числе пару раз звякнули в ФБР и один – в военную полицию.

Я улыбнулся. Природное любопытство Ширли мне было на руку.

– И Кон был с ними?

Ширли покачала головой.

– А это досье, которое Маккарти листал во время Марининой исповеди…

– Ах, она для тебя уже просто Марина…

– Мы с ней установили телепатическую связь… А если серьезно, Ширли: мне интересно, пришел ли он уже с папкой или получил ее от твоего шефа?

Девушка лукаво рассмеялась, прижмурившись. То ли замысливая какую-нибудь каверзу, то ли стараясь припомнить.

– Он пришел с папкой.

– Спасибо.

– Не за что. Записываю это на твой счет. Не думай, что отделаешься только рестораном.

Чтобы не ступить на зыбкую почву, я вернулся к прежней теме:

– Ширли, а ты можешь припомнить хоть одно слушание, когда свидетеля не прерывали бы на каждом слове, постоянно не затыкали бы рот?

– М-м-м… Да, действительно странно… Но, с другой стороны, очень уж увлекательная история. Внимали, развесив уши. В самых эффектных местах Мундт просто закатывал глаза, как домохозяйка, наслаждающаяся мыльной оперой.

– Но при этом не произнес ни слова, и остальные были немногословны. И Маккарти, и Никсон, которые, готов держать пари, отнюдь не страстные поклонники театра.

– Думаешь, она все-таки играет?

Я только хмыкнул. Девушка лукаво улыбнулась. Мы немного помолчали.

– Помоги мне поднять верх машины, Ал.

Когда я сделал что надо, Ширли достала из своего мешка косынку и накинула на голову. Поглядевшись в зеркальце, она убедилась, что ее челка выглядит безупречно, и опять доказала свое умение угадывать мои мысли.

– Ну, валяй же, Ал…

– Что валяй?

– Вижу, ты никак не решишься меня о чем-то попросить. Излагай! Готова выполнить любую просьбу, если, конечно, она не будет чересчур нахальной.

Я не удержался от смеха. Был готов ее чмокнуть в шею, но это как раз было бы чересчур нахальным.

– О’кей. Помнишь ее платье? А завтра в нем она будет вообще выглядеть огородным пугалом. И о ее нижнем белье тоже некому позаботиться.

– Как это некому? Уж одна-две подружки у нее наверняка найдутся. Актрисы – народ общительный.

Собственно, Ширли права. Театральное ремесло – коллективное. Я и сам рассчитывал на Марининых коллег по студии, среди которых могли быть и подруги. Но ужас перед повесткой Комиссии мигом лишает всех друзей. Не предают разве что родственники, если они есть. Теперь, когда Марина угодила сенаторам в лапы, перед ней простерлась бескрайняя пустыня.

– Я же не могу проникнуть в тюрягу, чтобы порыться в ее шмотках. Как ты думаешь, какой у нее размер?

Ширли задумалась.

– Ну, примерно, как мой. Она чуть похудее, костлявей, правда?

Ее тон был многозначительным.

– Могу ей предложить свои старые платья. Или ты готов к инвестициям?

Я почувствовал, что идиотски краснею.

– Можно и твои… А можно… Но ведь и чулки… чулки и там всякие…

Нельзя сказать, что я такой уж стыдливый скромняга, но тут окончание фразы проглотил. Избегая ее взгляда, я выхватил бумажник. Посмеиваясь, Ширли пересчитала купюры. Я глянул на свой хронометр.

– Буду у тебя через пару часов, идет?

Она кивнула, усаживаясь в свой «форд». Я напоследок отметил, что и косынка у нее вишневая, под цвет тачки. Прежде чем включить зажигание, Ширли коснулась моей руки.

– Скажи, Ал, только честно…

– Клянусь говорить одну только правду.

– А для меня б ты это сделал?

– Ну, Ширли, уж тебя-то не представишь угодившей в лапы этих уродов по подозрению в шпионаже.

– От сумы да от тюрьмы… К примеру, за убийство на почве ревности.

– Если так случится, я тебе преподнесу не столь жалкий подарок, как чемоданчик с тряпками. Обещаю нанять лучшего адвоката.

А пока что именно им я постарался обеспечить Марину.

Простившись с Ширли, я побрел к своему автомобильчику. А забившись в кабину зеленого «нэша», испытал чувство гордости. Утром, до заседания, мне удалось договориться о встрече с Т. К. Лином. Мало кто знал его имя – Теофилиус Клерендон.

Долгое время главным оружием Т. К. был его внешний облик: такой лысенький безобидный толстячок. Очки в облупленной оправе подчеркивали его близорукость. Когда Т. К. улыбался, его крошечный ротик будто совсем исчезал. Свой костюм он занашивал чуть ли не до дыр. Один на все случаи. Т. К. только менял галстуки. Весьма обманчивая внешность! Под его лысым черепом таился могучий ум.

Этот неказистый толстячок под шестьдесят был одним из самых осведомленных людей в Вашингтоне. Каким образом он добывал сведения, это загадка. Со временем толстячка раскусили. После того как очень многим пришлось локти кусать, что купились на его безобидную внешность, он на несколько лет ушел в тень. Брался только за практически безнадежные дела. Деньжат у него было вдоволь, поэтому нажива не интересовала. Главным было чувство всемогущества, в котором нуждаются незаурядные личности, сообразив, что иначе толпа их затопчет.

Я познакомился с ним еще до войны. Нет, друзьями мы не были. Таким людям, как Т. К. Лин, не хватало сентиментальности, чтобы обзавестись друзьями. Скажем так: мы уважали друг друга за ловкость, с которой оба находили выход из любой ситуации. Неоднократно обменивались мелкими услугами. Было два-три случая, когда Т. К. мне оказывал услуги не такие уж мелкие. Короче говоря, если Марина Андреевна Гусеева и впрямь невиновна, пожалуй, только Лин мог ее вырвать из сенаторских когтей.

Он жил прямо в Национальном парке на Мемориальной аллее Джорджа Вашингтона. Дом, стоявший на самой верхушке холма, заслоняли вековые деревья. Улисс, его чернокожий слуга в безукоризненном костюме с бабочкой, меня, как всегда, приветствовал по имени. Затем проводил к бассейну, где открывался вид на Потомак с его лесистым западным берегом. Место жительства и разодетые слуги – единственная роскошь, которую позволял себе Т. К.

Он читал книгу, сидя в плетеном кресле. Вместо приветствия указал мне на соседнее. Руки не подал. Он избегал физических контактов со своими клиентами. Как, наверно, и с остальным человечеством. Если верить молве, у него не было ни единого романтического приключения, будь то с женщиной или с мужчиной. Я в этом сомневался. И в данном случае не стоило доверять видимости.

Он подождал, пока Улисс мне нальет изрядную дозу бурбона, и сразу огорошил:

– Ну и как там выкручивается ваша подопечная?

Я улыбнулся. В нашем телефонном разговоре я не поминал Марину. Медля с ответом, я неторопливо закурил одну из сигареток, торчавших в дырочках сигаретницы и образующих подобие цветка. Т. К. отложил книгу, поместив между страницами закладку. Ниже заголовка «Угодливый сиамец» – рыжеволосая женщина с раскрытым от ужаса ртом. Это была последняя книга Дешила Хэммета, голливудского сценариста, уже год как буквально спивающегося. После того как Маккарти постарался сделать все, чтобы его впредь не рискнуло напечатать ни одно издательство, представив Хэммета опаснейшим коммунистом. Но, по слухам, Т. К. согласился взять его под крылышко. Чему и служила подтверждением эта книжица, примостившаяся возле наших бокалов. Перехватив мой взгляд, Т. К. радостно захихикал, как мальчуган, отыскавший камешки, которыми отмечал свой путь.

– Мой дорогой Ал, вы единственный журналист, допущенный на слушание. Могло ли это не вызвать пересуды коллег?

– Скажите, что вам уже известно об этом деле, чтобы нам не тратить время попусту.

– Не слишком много. Знаю, как ее зовут, ну и то, что выяснилось на первом заседании. Что девчонка переспала со Сталиным, что она русская шпионка и вдобавок еще убийца агента УСС. Ваши дружки из Комиссии даже и не мечтали о таком жирном улове.

– Они мне вовсе не дружки, – проворчал я, – и вы это знаете.

– Зато вы их любимый журналист. Единственного допустили на закрытое слушание как самого благодарного зрителя.

Т. К. из деликатности не назвал меня их любимым евреем. Я-то его хорошо знаю: не сказал, но подумал. Я сообщил Лину о сделке между шефом «Пост» Векслером и сенатором Вудом. Он молча кивнул. Кажется, это было для него уже не новостью. Одним брошенным вскользь словечком он умел заставить собеседника раскрыть все карты, чтобы не оказаться в идиотском положении.

– Почему эта женщина вас так интересует, Ал?

– В первую очередь потому, что Никсон и Маккарти жаждут ее посадить на электрический стул. Вопиющая гнусность! Даже не гнусность, а преступление.

– М-да?

– Она точно не все лжет. В ней много подлинного.

– Например, ее красота.

– В том числе. Конечно, она актриса, настоящая. Знает, как вызвать сочувствие, мастерски владеет всеми актерскими приемчиками. Марина, конечно, ими пользуется, но… чем дальше, тем больше я ей верю.

Т. К. пригубил бурбон, затем решил мне напомнить:

– Профессиональный мошенник всегда выглядит честнягой, Ал. Иначе бы ему пришлось сменить работенку.

– Но вы же не были на заседаниях, Т. К. Чувствовалось, что женщина ненавидит Сталина больше, чем все эти бешеные из Комиссии, вместе взятые! Не просто его поносила, а подробно описала свою жизнь в этой гиблой стране. Прямо мороз по коже!

Т. К. вновь кивнул чуть насмешливо. Притом глазки его изображали младенческую наивность.

– Ну хорошо… В конце концов, ни в чем нельзя быть полностью уверенным. Мне тоже не хочется гадать. Эта русская нарушает все правила игры. Понятно, что своей исповедью она пытается разжалобить Комиссию. А ей дают выговориться всласть, надеясь, что она где-то проколется. Ведь все ее утверждения голословны. У нее так же нет никаких доказательств, как и сменного платья. Шпионку, настоящую шпионку, снабдили бы легендой подостовернее… Или она следует принципу «чем ложь чудовищней, тем правдоподобней». Одна история с дядей Джо чего стоит!

Я пожал плечами. Т. К. имел право сомневаться. Это была часть его профессии. Он-то Марину не слышал, а у меня, когда она рассказывала о кремлевской ночи, волосы становились дыбом.

– Уверен, что уже завтра Маккарти, Никсон и вся их банда постараются повесить на нее труп этого малого из УСС. Они уже поняли, что, кроме истории своей жизни, ей нечего рассказать. Если бы у нее были хоть какие-то доказательства ее невиновности, уж она бы их не скрыла. Понимая это, они сгрудились вокруг нее, как стая шакалов, ждущая, когда умирающий зверь наконец подохнет. Куда им торопиться, если их жертва и так обречена? Добыча от них все равно не уйдет. Шпионка Марина или нет, действительно ли убила агента Эпрона или не убивала, мы так никогда и не узнаем. Ее поспешили упрятать в тюрягу. Теперь Марина одна-одинешенька, некому даже ей передать пары чулок на смену. Что ей оставалось? Только поведать свою историю, как только представился случай. А может быть, она просто пытается выиграть время? А может, хочет вновь пережить свою прошлую жизнь, прежде чем ее изничтожат? Кто знает? Вот в чем не усомнишься, так в том, что Маккарти и его компашка скоро нас удивят своим очередным ловким трюком. Мне, знаете, неохота делать вид, что я не замечаю их манипуляций.

Я понимал, что Т. К. слишком большой циник, чтобы разделить мой пафос. Сдержав улыбку, Лин легкой гримаской показал, что мои слова приняты к сведению. Он отвел от меня глаза, притаившиеся под окулярами. Потом чиркнул спичкой и задумчиво прикурил.

– Вам не вспоминается дело Хисса?

Еще бы! Я как раз вспоминал дело Хисса перед тем, как Вуд меня вытурил из зала.

Прошлой зимой вся страна от Нью-Йорка до Фриско следила за процессом «изменника Хисса», «шпиона Хисса». Родившись в скромной, небогатой семье, да еще двухлетним лишившись отца, который покончил с собой, он сумел добиться нескольких стипендий и получить прекрасное образование. С юридическим дипломом Гарварда в 1933-м стал одним из советников Рузвельта, а через пять лет перешел в Госдеп. Как специалист по Дальнему Востоку, он трудился в Бюро по особым политическим вопросам и при подписании Ялтинского соглашения стоял за креслом Трумэна. А позже принял участие в учредительной конференции ООН. Блистательная карьера! Оборвавшаяся в 48-м, когда заседания КРАД обернулись кошмаром для многих американцев.

3 августа 1948-го под давлением Никсона и еще кое-кого давний член компартии США Уиттакер Чемберс назвал поименно своих якобы «товарищей». Среди них и Элджера Хисса. Вот это была бомба! Хисс никогда не скрывал своих демократических взглядов. Он был последовательным либералом слегка левого толка. Собственно, метила Комиссия не в него, а в Трумэна, «заполонившего весь Белый дом леваками». Впрочем, в глазах Никсона и его республиканских подпевал Хисс уже полтора десятилетия назад себя показал настоящим «комми», совершив чудовищное злодеяние. Будучи официальным советником сельскохозяйственного ведомства, он встал на сторону мелких фермеров против крупных земледельческих корпораций.

Но вот незадача: у Никсона и Комиссии не нашлось ни единого доказательства подрывной деятельности Хисса. Никсон был вынужден призвать на помощь Гувера. Шеф ФБР вообще стремился доказать, что все демократы и есть настоящие «комми», большевистские шпионы, тайные агенты Сталина.

Тут начались чудеса. Во-первых, Чемберс представил Комиссии секретный документ из бюро Хисса, который ему якобы передал лично Хисс. Тот, разумеется, не подтвердил. Доказательств у Чемберса опять не нашлось.

Но прошло четыре месяца, и – новое чудо. Чемберс в сопровождении сотрудников ФБР совершил набег на ферму Хисса в Мэриленде. Там они «отыскали» пять кассет фотопленки, запрятанных в тыкву. ФБР и Комиссия утверждали, что это фотокопии секретных документов Госдепа. До сих пор неизвестно, так это или нет. Общественности была предъявлена всего одна страничка, не более секретная, чем телефонный справочник. Зато Никсон помахал кассетами перед журналистами, после чего пленки мгновенно сгинули в сейфах ФБР.

И на закуску – главное чудо. ФБР «вдруг обнаружило» принадлежащий Хиссу древний факсимильный аппарат. Никаких сомнений: именно на нем злоумышленник копировал секретные бумаги!

Хотя лично Трумэн разоблачил этот фарс, Хисс уже в январе оказался за решеткой. Никсона и Маккарти их победа просто окрылила, они воспарили, как два стервятника. Но победу надо было закрепить посредством очередного чуда. Так что Марина действительно им подвернулась как нельзя кстати.

Т. К. опять глотнул бурбона.

– Я вас внимательно слушаю, Ал. Расскажите про сегодняшнее заседание с мельчайшими подробностями.

Я постарался не упустить ни единой мелочи. Особо подчеркнул неожиданное благодушие Маккарти и, конечно, не забыл сообщить об утреннем междусобойчике в офисе Вуда, звонках в ФБР и военную полицию, о чем узнал от Ширли.

Когда я закончил, уже подступили сумерки. Это был самый длинный день, солнцестояние. Солнце еще не зашло, но воды Потомака уже стали такими же угрюмыми, как мое настроение. Т. К. удивленно вскинул бровь.

– Никогда не слыхал об этом Биробиджане.

Я передал ему рассказ Вайсберга о еврейской делегации.

– Завтра узнаю о Биробиджане подробней от этого цэрэушника.

– Если вас допустят…

– Ну, пока что договор в силе.

Лин кивнул. Биробиджан его больше не интересовал. Теперь его явно заботило другое. Я старался понять, что именно.

– Ал, буду с вами откровенен. Я не спорю, что Никсон, Маккарти и вся их банда – отпетые негодяи. Мы оба знаем, что они на все способны. Но ведь это не значит, что русская актриса – невинная овечка и что у Сталина в Америке нет шпионов. Может, она как раз из их числа. Чем глубже водоем, тем трудней там поймать рыбку. Она и льет воду. Так поступил бы и настоящий шпион, вымуштрованный профи.

– Но в данном случае дурацкая тактика… Как она ей поможет выкрутиться?

– Но почему б не попробовать? Хитроумная уловка! Глядишь, ее игра проймет не только вас одного.

Я промолчал. Кто знает, прав Т. К. или нет? Между нами единственная разница – я, в отличие от него, присутствовал на Марининой исповеди. Но это не решает вопроса.

Поскольку молчание затягивалось, я потянулся за новой сигаретой. Наверно, выглядел подавленным, поскольку Лин решил меня ободрить своей фирменной гримаской.

– И что же вы посоветуете? – спросил я, выпуская дым.

– Насчет этой папки, которая вас так донимает, у меня есть кой-какая идейка. Поговаривают, что ЦРУ наконец напало на след настоящих виновников утечек из Лос-Аламоса.

«Утечками из Лос-Аламоса» называли действительное похищение советскими агентами секрета атомной бомбы. Прошлым летом большевики произвели испытание «изделия 501». Никто не знал его истинной мощности, но сам факт обескуражил весь мир. И Трумэна в первую очередь. Эксперты были единодушны: поскольку еще пять-шесть лет назад русские вообще не знали об атомном оружии, так быстро создать свою бомбу они могли, только получив о ней информацию из первых рук. То есть из Лос-Аламоса.

– Этот слух пошел еще в мае, – пояснил Лин. – Цэрэушники взяли в оборот одного физика, депортированного из Англии. Малого зовут Клаус Фукс. Он немец, член Германской компартии со дня основания. В 34-м смылся в Англию от нацистов, которые хотели его прикончить. В Лос-Аламосе работал с 44-го по 46-й. Там занимался какими-то теоретическими расчетами, кажется, расщеплением цезия. Короче говоря, всякой этой ерундой. Выяснилось, что он с самого начала шпионил на Советы. Британские службы его арестовали еще полгода назад. В марте он признался, что уже десять лет снабжал русских всеми сведениями, которыми располагал.

Я восхищенно присвистнул.

– Это еще не все. Фукс заложил англичанам нескольких своих помощников. ЦРУ понадобилось три недели, чтоб задержать его «связника», парня по имени Гарри Голд. Как понимаю, и этот тип скоро все им выложит. Цэрэушники близки к тому, чтобы раскрыть всю цепочку. На днях арестовали некоего Дэвида Грингласса, еврея, инженера-механика, работавшего в Лос-Аламосе одновременно с Фуксом. Голд ему платил за каждую бумажку, которую тому удавалось стибрить… Возможно, папка Маккарти как раз и набита всей этой информацией. Если только…

Т. К. сделал паузу с видом фокусника перед эффектным трюком. Поторапливать его было бесполезно. Стоило набраться терпения.

– Если только на досье Голда и Грингласса не наложил лапу генеральный прокурор старина Сейпол, начальник этого Кона, который постоянно торчит в Комиссии, а сейчас мутузит вашу русскую. Вы поняли расклад, Ал?

Расклад я понял. Теперь концы сошлись с концами.

Никсон и Маккарти будут стремиться доказать, что Марина так или иначе связана с этими типами. Это, в свою очередь, послужит доказательством, что шпионы Сталина долгие годы чувствовали себя в Штатах как у себя дома, преспокойно опустошая секретные сейфы. А если еще вдобавок она окажется убийцей агента УСС, можно будет смело сказать, что эти гады сорвали банк. Значит, не зря они упорно талдычили, что Трумэн позволяет красным безнаказанно хозяйничать в стране, что он даже не пошевелил пальцем для защиты национальной безопасности. Тем более от Советов.