Текст книги "Нерон. Блеск накануне тьмы"

IV

Рассвета как такового не было – огонь всю ночь подсвечивал небосвод всеми оттенками желто-красного цвета. Но под утро небо на востоке все же окрасилось естественным светом наступающего дня.

Я не спал, то есть спал, но это состояние нельзя было назвать просто сном. В моих видениях пожар смешивался с воспоминаниями о том, что я видел, и разделить эти картины при всем желании было невозможно.

Я с трудом выбрался из кровати: руки и ноги еще болели от ожогов. Для себя решил: как только соберусь, сразу вернусь на Эсквилин.

Пошел четвертый день пожара. Куда он успел распространиться за прошедшую ночь? Размазанные по небу красные полосы перечеркивали все надежды на то, что пожар каким-то чудом прекратился.

И где были люди, которые бежали из города в сельскую местность? Всех необходимо отыскать и понять, сколько их. Им надо помочь.

Я распорядился, чтобы рабы приготовили территорию для размещения беженцев из Рима, и немедля отправился в путь.

Шел один, без охраны, так что мог пройти через город неопознанным и лично оценить ситуацию.

Выйдя на Марсово поле – там еще не чувствовалась угроза пожара, – понял, что общественные дома на этой территории тоже можно будет использовать как убежища для пострадавших. Если, конечно, ситуация не изменится в худшую сторону.

Над головой нависали облака дыма, пожар медленно, но верно тянул свои клешни через Виа Лата[19]19
  Виа Лата – широкая городская улица («широкий путь»).


[Закрыть].

Я предусмотрительно держался северной стороны города, миновал Квиринал[20]20
  Квиринал – один из семи холмов древнего Рима, расположенный к северо-востоку от центра города.


[Закрыть] и Виминал[21]21
  Виминал – один из семи холмов древнего Рима, расположенный к юго-востоку от Квиринала.


[Закрыть] и только к полудню наконец добрался до Эсквилина.

С высоты открывался жуткий вид на полыхающий в городе огонь, и даже можно было услышать рев и грохот обрушающихся домов.

Нимфидий собрал своих людей на вершине холма, все они были готовы надеть защитную одежду и снова ринуться в бой с огнем. Увидев меня, он приблизился и помог избавиться от тяжелого снаряжения.

– Субрий доложил о том, как все прошло, – сказал он. – И о том, что ты поднимался на Палатин, где мог запросто сгореть заживо. Там сейчас все объято огнем, – во всяком случае, так мы оцениваем сложившуюся обстановку. Только безумец решится пойти на то, чтобы увидеть все это собственными глазами. И огонь уже добрался до одного края Форума.

– Знаю, – кивнул я. – Видел вчера, как он набросился на храм Весты.

Нимфидий скривился:

– Набросился… Теперь ты понял. Да, огонь – живая тварь: он думает, подкрадывается к своей жертве, а затем набрасывается и убивает. Он следует собственной воле и, возможно, даже планирует свои действия.

– Значит, мы должны быть умнее. Надо его перехитрить.

– Мы стараемся, но покуда он нас переигрывает. Где бы мы ни устраивали противопожарную полосу, он перепрыгивает через нее, оставляя нас в дураках. Клянусь, эта тварь наверняка над нами смеется.

– Но на другом берегу Тибра пока еще безопасно, мы можем туда перенаправить потоки беженцев.

– Если они нас послушают. Люди в панике, надо как-то всех собрать, ведь многие нашли укрытие в гробницах вдоль дорог за границами города. – Нимфидий перекинул через плечо защитный кожаный плащ и спросил: – Снова с нами пойдешь?

– Нет, не сегодня, – ответил я.

– Тогда завтра?

Что это? Он оценивает мою решимость или скрытой лестью склоняет к мысли о том, что без моего участия в тушении пожара вигилам не обойтись?

– Надеюсь, к завтрашнему дню вам уже не потребуется выдвигаться в город, – сказал я.

Нимфидий рассмеялся:

– Надежда и результат не гуляют рука об руку. – Он поправил плащ на плече и добавил: – А ты должен больше думать о своей безопасности.

– К огню приближаться я больше не стану.

– Я сейчас не об огне. Просто хочу сказать, что не следует тебе бегать по городу без охраны. Ты ведь один, без стражников, сюда пришел?

– Да, но я держался подальше от огня.

– Повторю: я сейчас не об огне. Я – о наемных убийцах! Сегодня утром тебя легко мог убить любой наемник. О боги, цезарь, ты совсем лишен чувства опасности?! Тебя легко опознать, и при этом ты ходишь безо всякой охраны.

– Не думаю, что есть много желающих меня убить, – усмехнулся я.

Только члены моей семьи могли этого желать, но никак не мои люди, не римляне.

– Хватит одного такого желающего!

– Да, ты прав, – признал я. – Одиночка легко с этим справится.

– И речь сейчас даже не о тебе. Всегда найдется тот, кто предпочтет остаться в тени. Так, некий твой враг может быть лишен рассудка и не будет понимать, что делает, но кинжал в его руке всегда несет смерть. Точно так же, как кинжал в руке самого расчетливого и трезвого врага.

– Да-да, – согласился я.

Мне хотелось побыстрее закончить этот разговор, сама мысль о том, что кто-то желает моей смерти, раздражала и даже бесила. Давно следовало к ней привыкнуть, но я с этой задачей пока не справился.

Я развернулся и посмотрел вниз, на расползающийся по городу пожар. К этому моменту семь из четырнадцати районов Рима были охвачены огнем. Он распространялся, начиная с юга у Целия[22]22
  Целий – один из семи холмов в древне Риме. Находился в юго-восточной части города.


[Закрыть], затем через подножия Виминала и Эсквилина захватывал весь Большой цирк, бо́льшую часть Палатина, половину Форума и ту часть Марсова поля, которая была ближе к театрам.

Один лишь Капитолий оставался чем-то вроде острова жизни посреди океана пожара. Возможно, сам Юпитер взял его под свою защиту.

А вот густонаселенная бедняками Субура превратилась в настоящую преисподнюю. Узкие извилистые улицы, нависающие над нижними верхние этажи стоявших стена в стену домов были желанной и легкодоступной пищей для разбушевавшегося огня.

О, если бы только пошел дождь! Если бы вот прямо сейчас разразилась гроза или хлынул ливень, один из тех, которыми так славен Рим.

Но нет, боги отвернулись от нас и забыли о жалости. Обычный дождь мог бы прибить огонь к земле и ослабить его хотя бы до той степени, когда мы, люди, получили бы шанс совладать с нашим врагом.

А небо – та его часть, которую не заволокли облака дыма, – оставалось ясным и как будто бы дразнило меня своей синевой.

После, призвав Тигеллина и еще нескольких преторианцев, я с головой погрузился в обсуждение мер, которые мы могли бы предпринять, чтобы облегчить страдания лишившихся крова людей. Это помогало не думать о том, что творилось внизу, о том, что я не в силах был остановить.

– Ты шел пешком через город, – неодобрительным тоном начал Тигеллин, – тебе следовало…

– Да, знаю, – перебил его я. – Сейчас мы должны сосредоточиться на первоочередных задачах, – например, надо наладить доставку провизии беженцам.

– В Риме миллион жителей, – выйдя вперед, подал голос Фений Руф, – как мы сможем обо всех позаботиться?

– Фений – вечно ускользающий партнер Тигеллина – рад видеть тебя, – сказал я. – Не все жители бежали из Рима… пока. Так что беженцев не миллион, а куда меньше.

Не так давно я решил вернуться к старой системе, когда должность префекта преторианской гвардии разделяли два человека, дабы они контролировали друг друга и делили ответственность, и выбрал эту пару – Фений и Тигеллин, но Фений, будучи не таким прямолинейным и громогласным, обычно оставался в тени широкоплечего и мускулистого Тигеллина.

– Причем многие умерли, – заметил Тигеллин. – Так что нам не придется о них заботиться. Даже кремировать не потребуется, пожар уже сделал это за нас.

Фений нахмурился:

– Какой же ты сукин сын.

– Да, так меня порой называют, и поэтому я сейчас здесь, а не где-то еще, – парировал Тигеллин и расплылся в улыбке точно так, как улыбался девицам в борделях.

Бордели! Я с ужасом вспомнил, что большинство из них располагалось в Субуре, и понадеялся, что женщины и их клиенты успели бежать от огня.

– Итак, достаточно ли ваших людей патрулирует улицы, чтобы пресечь все попытки мародерства? – спросил я. – Эту задачу вы должны решить, но она не единственная. Необходимо определить месторасположение беженцев и понять, сколько их в действительности. Только сделав это, мы сможем оказать им необходимую на данный момент помощь.

– Пока пожар не утихнет, количество беженцев будет расти, – отметил Фений. – А конца всему этому пока не видно.

И словно в подтверждение его слов, порыв ветра донес до нас сажу и смрад обуглившейся плоти.

– И да, наши люди патрулируют улицы. – Фений, закашлявшись, прикрыл нос платком. – Впрочем, толку от этого мало, я получал рапорты о том, что даже сами солдаты не брезгуют грабежом покинутых домов.

– Вчера я своими глазами видел и мародеров, и поджигателей, – сказал я.

– Поджигателей? – переспросил Тигеллин.

– Да, они забрасывали в дома факелы и угрожали всем, кто пытался им помешать. При этом говорили, что исполняют чью-то волю.

– Чью?

– Того, чью власть признают и кому безоговорочно подчиняются. Кроме того, там были некие люди, которые призывали Иисуса, вопили, будто настал конец времен, и ликовали в связи с тем, что могут его приблизить.

– Ты уверен? – усомнился Фений.

– Да, более чем, – кивнул я.

– В такие жуткие времена люди часто лишаются рассудка, – сказал Тигеллин. – Они не отвечают ни за свои слова, ни за свои поступки.

– Те люди сознавали, о чем говорят, и отдавали отчет в своих действиях, – с уверенностью произнес я. – Но сейчас мы должны думать не о них, а о тех, кому удалось спастись, о тех, кто выжил. И для начала нужно узнать, сколько их. Выяснив это, мы приготовим территорию для их размещения на моих землях в Ватиканских садах и приспособим под убежища общественные здания на Марсовом поле, то есть Пантеон, театр Помпея, термы и гимнасий.

– Все они будут голодны, – заметил Фений.

– Склады с зерном в доках уничтожил пожар, – добавил Тигеллин. – Так что кормить их будет нечем.

– Значит, доставим зерно из Остии, – резко отозвался я. – И из ближайших городов. Проследите, чтобы все было сделано в кратчайшие сроки.

Стемнело рано – дым сгустил сумерки, и с вершины холма казалось, что красное свечение пожара заполнило все городские пространства.

Вернулся Нифидий со своими людьми. Все – выдохшиеся и понурые после схватки с огнем.

– Он продолжает расти, – стянув шлем, проговорил Нимфидий. – Пришлось отступить из центра города. – Он сел и уперся потными руками в колени.

– Все целы? – спросил я.

– Мои люди – да, но многим горожанам не удалось выбраться. – Он обхватил руками голову, как будто хотел выдавить из своего сознания увиденные на пожарище картины. – Завтра надо будет разрушить все строения у подножия этого холма: каждый дом, каждую инсулу, все лавки до единой, все святилища и все конюшни. Необходимо создать противопожарную преграду такой ширины, чтобы огонь не смог через нее перепрыгнуть. Займемся прямо с утра, пока он не успел сюда подобраться.

В темноте предпринимать какие-либо действия бессмысленно, и я отправился спать. Вернее, я не спал, а лежал на походной кровати и притворялся, будто сплю. Решил, что если притворюсь, то, возможно, смогу уснуть.

Но мысли проносились в голове, точно испуганные, разбегающиеся во все стороны крысы.

Огонь накатывает волнами, пожирает людей, разрушает нашу историю, уничтожает все осязаемые свидетельства наших достижений и побед: щиты и трофеи, добытые в войнах на далеких землях.

Страх.

Что дальше? Что нас ждет? Что удастся спасти? Что уцелеет? Хоть что-то уцелеет?

Поппея.

Надо послать ей весточку, дать знать о том, что творится в Риме. Но нам здесь нужна каждая пара рук, и с моей стороны посылать гонца в Антиум с одним-единственным письмом слишком эгоистично. Да и как описать полыхающий Рим?

Но Поппея заслуживает того, чтобы знать о происходящем. Промолчать и не рассказать о пожаре было бы неуважением и по отношению к ней, и по отношению к погибшим в огне.

Решил подождать и рассказать обо всем при встрече. Но как скоро мы встретимся? И каким к этому моменту станет наш мир?

* * *

Мир, который предстал моим глазам на следующее утро, был полон разрушений. Насытившаяся за ночь огненная тварь снова начала расползаться, словно яркое пульсирующее пятно.

Шел пятый день пожара. Мы собрались на вершине холма и с болью в сердце смотрели вниз, на город.

Теперь огонь был виден уже и справа от нас – он постепенно захватывал Шестой район, где располагались сады Саллюстия, тянул к нам свои лапищи, стремясь окружить и лишить возможности отойти на безопасное расстояние.

Тигеллин призвал преторианцев из их лагеря, в самой дальней восточной части города, – так в наши ряды влились еще тысячи борцов с огнем. Плюс к этому он приказал подогнать к основанию Эсквилина все имеющиеся в наличии преторианской гвардии баллисты[23]23
  Баллиста – античная двухплечевая машина торсионного действия для метания крупных дротиков и реже – камней.


[Закрыть], чтобы с их помощью разрушить дома и таким образом создать противопожарную полосу.

– Подгонят все, – сказал он. – У нас имеются три мощные, с их помощью можно метать камни весом шестьдесят фунтов, но баллисты слишком громоздкие, в узких местах лишены маневра, так что будем использовать и те, что помельче, а таких у нас штук тридцать имеется.

– У нас есть и больше, но они в других, отдаленных лагерях, сюда их быстро не доставить, – сказал Фений. – Идем и приготовимся к спуску.

И снова я надел тяжелое снаряжение, только теперь, когда моя кожа была в волдырях от ожогов, процесс этот стал особенно неприятным. Но мне было плевать, главное – как можно быстрее спуститься с холма и наконец начать действовать.

Нимфидий командовал пожарными, Тигеллин – солдатами. У подножия холма преторианцы уже расставили баллисты.

Мощные, выстроенные в продуманном порядке орудия и опытные римские воины – эта картина, несмотря на весь творящийся в Риме кошмар, вызвала у меня восхищение. Баллисты – орудия, созданные для разрушения, но и разрушение может стать настоящим зрелищем.

Принцип действия баллист был основан на скручивании отогнутых назад пружин из сухожилий животных. Я обошел кругом самую крупную и между делом погладил эту совершенную конструкцию из дерева и металла. Неподалеку стоял фургон, груженный камнями для стрельбы.

Уложенный в желоб камень-снаряд скользил вниз, до специальной чаши, и оттуда запускался силой раскручивающихся пружин.

– Эта, – Тигеллин похлопал баллисту, как будто она была его любимым домашним осликом, – способна метнуть тяжеленный булыжник на треть мили. Но мы можем подобраться ближе к домам и стрелять прицельно, так что расстояние не имеет значения. – И, сказав это, он скомандовал своим людям: – Вперед!

Мулы потянули баллисты на скрипучих колесах.

Я держался позади.

Вскоре мы выбрали цели: дома и лавки по флангам садов Мецената и еще несколько кварталов вглубь района.

Баллисты остановились.

– Жаль все это разрушать, – сказал незаметно появившийся возле меня Субрий. – Дома состоятельных римлян со всеми их сокровищами, сады с редкими растениями…

– Всех предупредить, – громогласно скомандовал Тигеллин, – и вытащить оттуда!

Солдаты, где-то с дюжину, побежали к обреченным на уничтожение домам и кричали, призывая эвакуироваться оставшихся в них жителей.

Зачем все это? Кто там мог оставаться?

Но, к моему немалому удивлению, из домов стали выходить люди.

Они что, ослепли и оглохли? Как можно сидеть дома и не замечать происходящий вокруг кошмар?

Люди начали кидаться на солдат и катапульты.

– Нет, только не мой дом! – вопили они. – Только не мой дом! Его построил мой дед! – Или еще: – Это моя собственность, вы не имеете права ее разрушать!

Пришел мой черед действовать.

Я вышел вперед и стянул с головы кожаный шлем, чтобы они могли увидеть, кто к ним обращается.

– Мы вправе разрушить все эти дома, – сказал я. – Вы их в любом случае лишитесь, а так ваша жертва не будет напрасной. Дайте нам устроить противопожарную полосу и так спасти другие дома.

– Император! – крикнул какой-то мужчина. – Что ты об этом знаешь? Ты терял свой дом?

– Мой дом только что уничтожил огонь. С ним сгорели все сокровища, которыми я дорожил. Мой дом сгорел зря, он просто стал пищей для огня и приумножил его силу.

– Ты себе еще один построишь! – крикнул другой мужчина. – А мы?

– Вам все возместят, вы тоже снова отстроитесь.

– Я никуда не уйду!

– Хватит! – рявкнул Тигеллин и махнул своим людям, которые как один обнажили мечи. – Время дорого, ваши дома будут снесены, так что поторопитесь – хватайте пожитки и бегите. Направляйтесь на восток и ждите в полях вдоль Пренестинской дороги.

– Мы придем туда, доставим провизию и обязательно предоставим убежище для ночлега, – заверил я.

Люди еще продолжали что-то кричать и возмущаться, но, как только мы начали действовать, все стихло.

Баллисты развернули в сторону домов на границе с пожаром. Преторианцы ждали сигнала, а когда его получили, выпустили камни из своих орудий.

Нанесенные с близкого расстояния удары особенно мощные. Каменная кладка и деревянные балки сминались, как бумажные листы. Снаряды баллист влетали в дома, пяти или шести хватало, для того чтобы закончить работу, – дома на глазах превращались в груды щебня и щепок.

Мы продвинулись в следующий квартал и снова нанесли удар по огненной твари.

К полудню подножие Эсквилина окружало кольцо снесенных зданий шириной в четверть мили, после чего мы залили все разрушенные дома смешанной с уксусом водой.

– Отличная работа, – сказал, отсалютовав своим людям, Тигеллин. – А теперь возвращайтесь в лагерь и отдохните.

Преторианцы отступили в свой лагерь, который располагался за границами города и выше его уровня, где пожар им точно не грозил, а мы поднялись обратно на Эсквилин.

Теперь оставалось только ждать.

И еще можно было напиться.

Началось с того, что по распоряжению Нимфидия принесли амфоры с вином и он заявил, чтобы мы пили вволю, потому как этого заслужили.

Усталость, страх, напряжение… Все пережитое за последние часы изрядно нас ослабило, и вот теперь за дело взялся Бахус.

Очень скоро мы все сидели на земле и потягивали вино, кто-то распевал песни, кто-то плакал, размазывал по щекам слезы и что-то невнятно бормотал себе под нос. А я все смотрел на полыхающий внизу огонь. Даже с моим слабым зрением можно было разглядеть и оценить разницу напора, с каким распространялась эта тварь.

В одних районах города она полыхала, в других – окрасилась в темно-багровый цвет, а в третьих – переливалась голубоватым светом. Это было похоже на россыпи подсвеченных изнутри рубинов, сердоликов, цитринов и топазов.

Такое зрелище нельзя описать словами, я просто смотрел на охваченный огнем Рим и пытался удержать свой страх в узде.

* * *

Я иду по маковым полям, красные цветы раскачивает ветер, в небе, над головой, рассекая воздух острыми крыльями, парит ястреб.

Кто-то за пределами моего сна, но возле самого моего уха кричит:

– Цезарь, цезарь!

Я открыл глаза – и маковое поле растаяло в воздухе. Передо мной возникло лицо Тигеллина. Я вернулся в реальный мир.

– Что?

Что еще? О каком очередном кошмаре он явился мне сообщить?

– Сработало! – воскликнул Тигеллин. – Огонь остановился. За ночь он подошел к нашей заградительной полосе, но не смог ее преодолеть. И теперь он слабеет по всему городу. Ему больше нечего жрать!

Я резко сел на кровати, свесив ноги.

– Потому что пресытился и все обратил в пепел?

Это не победа.

– Нет, не всё, – покачал головой Тигеллин. – Он мог еще много чего сожрать, но противопожарная полоса не дала ему этого сделать.

Мне не терпелось увидеть результат нашей битвы, и я, быстро одевшись, чуть ли не бегом выскочил из шатра.

На вершине холма собрались толпы людей и царила оживленная атмосфера. Все смотрели на город, где лишь в нескольких местах еще дергались, словно в агонии, слабые языки пламени, а вот дыма было в избытке. Люди радостно вопили, размахивали руками, смеялись… некоторые истерически.

Глядя на них, я легко догадался, что это не вигилы и не преторианцы, – скорее всего, эти люди поднялись на холм в поисках безопасного места.

Судя по их утонченным лицам и осанке, они не были простолюдинами, – похоже, это были владеющие виллами на побережье аристократы, которые, услышав о пожаре, поспешили в город, чтобы узнать, уцелели ли их дома. Некоторые были похожи на преуспевающих зажиточных торговцев.

Кто-то окликнул меня радостным голосом:

– Цезарь!

Я обернулся и увидел моего главного секретаря Эпафродита.

– Наконец-то удача повернулась к нам лицом! – воскликнул он.

– Хвала богам, ты жив! – Все эти дни я безумно волновался за своих помощников. – Где ты был?

– С Фаоном, у него вилла в четырех милях пути по Номентанской дороге, далеко от всего этого.

Какое облегчение – Фаон, мой секретарь, отвечающий за управление счетами и распределением доходов, тоже жив.

– А твой дом?

– Не знаю. – Эпафродит пожал плечами. – Он во Втором районе. Слышал о том, как ты лично противостоял огню. Император в экипировке пожарного вышел в город с командой вигилов. Не думаю, что Клавдий решился бы на такое, – заметил он и рассмеялся.

– Он физически не смог бы, – отозвался я. Клавдий всегда делал то, что было в его силах, а большего боги от нас и не требуют. – А вот Калигула мог, но ничего не предпринял, просто наблюдал со стороны и забавлялся.

– И вот у нас император-воин! – воскликнул мой приближенный вольноотпущенник и с одобрением посмотрел на меня теплым взглядом карих глаз.

Эпафродит был сложен как бык, но при этом обходителен и приветлив. Почти все мои администраторы были вольноотпущенниками. Я так решил, потому что они, в отличие от сенаторов, не были амбициозными и надменными и действительно любили работать.

Эпафродит вернулся в город и постарался меня найти – это ли не лучшее доказательство правильности принятого мной решения?

В общем, у меня не было никаких сомнений в том, что, когда начнутся работы по восстановлению Рима, его помощь будет бесценна.

– Да уж, сам не ожидал, что во мне живет прирожденный воин, – с улыбкой признал я. – А теперь расскажи, что ты видел, когда возвращался в город.

– Я двигался с северо-востока, – начал Эпафродит. – На полях – скопления людей, многие нашли убежище в гробницах вдоль дороги. Все словно оглушенные этой бедой. Некоторые просто бродят по полям без всякой цели. Слышал, как люди призывали смерть, в слезах кричали, что потеряли все и теперь хотят избавления от страданий. Они просили дать им нож или яд или просто придушить их из жалости.

– Надеюсь, никто не откликнулся на их просьбы!

– А я надеюсь, что кто-то да откликнулся, – сказал Эпафродит. – Эти люди молили о смерти, жизнь уже ничего не сможет им дать.

– Но жизнь пусть совсем немного, но всегда может что-то предложить.

Смерть длится и длится, она никуда не денется, зачем спешить к ней навстречу?

Один поэт когда-то написал: «Когда-нибудь наступит день, в который ты неминуемо умрешь, а потом пройдет время, и ты будешь мертв уже очень-очень долго».

– Не спорю, императору ей всегда найдется что предложить, – согласился Эпафродит. – С другими это не всегда так.

– Цезарь!

Я обернулся. Передо мной стоял Кальпурний Пизон. Нас окружали почерневшие от сажи бойцы с огнем, и его появление на холме в великолепных чистых одеждах казалось неуместным.

Эпафродит дипломатично ретировался и растворился в толпе.

– Я молил богов, чтобы они тебя уберегли! – радостно воскликнул Пизон. – Некоторые начали распускать слухи о том, что ты будто бы ринулся на битву с огнем и даже забирался на охваченный пожаром Палатин.

– Все правда, – подтвердил я.

Пизон просто смотрел на меня, а я знал, о чем он в тот момент думал. Его красивое лицо выдавало его мысли: «Нет, любящий роскошь и поэзию император не осмелился бы на такое».

Но внук Германика и правнук Марка Антония осмелился.

– Да, это правда, – повторил я и выставил вперед руку с перевязанным ожогом так, будто это была моя награда за одержанную в битве победу. – И вот тому доказательство.

– У меня точно не хватило бы на такое духу, – признался Пизон. – На самом деле я только что прибыл из Байи[24]24
  Байи – приморский город на берегу Байского залива.


[Закрыть]. Думаю, мои дома в городе уцелели, но спускаться туда небезопасно, так что и судить об этом пока рано.

Мне всегда был симпатичен Пизон, нравилось проводить время на его роскошной вилле в Байи, но я не слепой и прекрасно понимал, что он изнеженный и развращенный аристократ.

Пизон увлекался искусством, актерством и поэзией, но не мог посвятить себя этим увлечениям в полной мере. Он был посредственным во всех отношениях, исключительным его делала только родословная, но, как все посредственности, он компенсировал данный недостаток избытком личного обаяния.

– А наши друзья по литературному кружку? Слышал о них что-нибудь?

Пизон склонил голову набок и как будто задумался.

– Петроний на своей вилле, что возле Кум. Лукан[25]25
  Марк Анней Лукан – римский поэт, крупнейший римский эпик после Вергилия.


[Закрыть], скорее всего, сейчас вместе со своим отцом Мелой в поместье Сенеки.

Сенека… Старый философ, который на протяжении многих лет являлся сначала моим наставником, а потом и советником. Признаюсь, я скучал по нему, но наше расставание было непростым, и относился я к наставнику уже не так, как прежде. Он хотел, чтобы я следовал путем Августа и вел себя в соответствии с давно установленными строгими римскими канонами. Я же твердо решил, что не буду топтаться на чужих тропинках, а пойду своей дорогой и это будет дорога Нерона.

Имелся еще племянник Сенеки Лукан, талантливый поэт и активный участник моего литературного кружка, который восхищался мной и сочинял в мою честь хвалебные гимны. И Галлион[26]26
  Ю́ний Анней Галлион – старший брат Сенеки Младшего. Сын Луция Аннея Сенеки Старшего.


[Закрыть], брат Сенеки, который время от времени оказывал мне услуги в качестве советника по вопросам Иудеи: несколько лет назад он был проконсулом в Греции и имел опыт конфликтов с тамошними иудейскими сектантами.

– Я предвидел, что Петроний, этот сластолюбец, не вернется в Рим, пока залы в императорском дворце не будут готовы к новым пиршествам, – усмехнулся я. – Ты знаешь, что мой дворец сгорел?

– Тот, новый, в нижней части которого мы устраивали наши посвященные поэзии собрания?

– Именно. – Признать это было горько, а представить такое вообще немыслимо.

– Придется тебе отстроить новый, такой, чтобы был грандиознее и по всему лучше прежнего, – сказал Пизон.

– В любых самых смелых своих фантазиях пока не могу такой вообразить. Да и времени на это у меня нет: надо проследить, чтобы были построены жилища для потерявших кров простых людей.

– О, эти простые люди! – Пизон небрежно махнул рукой. – Им ли к этому привыкать?