Текст книги "Нерон. Блеск накануне тьмы"

– И то и другое.

– Думаю, мы зачали его в Антиуме, прямо перед Великим пожаром. Так что роды можно ожидать в апреле, совсем близко к дате основания Рима. Боги точно приложили к этому руку!

– И как раз в пору посвященных Церере фестивалей. Но это празднество затмит все предыдущие. О боги, какая радость!

Я говорил банальности, а так хотелось сказать что-то возвышенное, то, что было бы сравнимо с моими чувствами, но счастье, которое я испытал в тот момент, просто не давало разыграться поэтическому воображению.

Поппея обняла меня, а потом положила голову мне на грудь.

– Это наше с тобой новое начало, – прошептала она. – И это – мой дар новому Риму.

XIX

Рим планомерно отстраивался, и я решил наконец-то исполнить задуманное, а именно – посетить Сенеку в Номенте, милях в десяти от Рима, куда он в свое время решил удалиться.

Путь лежал от центра Рима по Номентанской дороге мимо преторианских казарм через северо-восточные ворота и далее – в открытые поля. Справа и слева виднелись дома и виллы, а сам город тем временем оставался где-то позади. Вдоль дороги росли платаны, гладкие каменные плиты отражали лучи осеннего солнца.

– Вон там, – раздался голос Фения, которого я взял с собой как стражника, – вилла Фаона. – И он указал на окруженный полями комплекс домов вдалеке от дороги.

На тот момент мы были милях в четырех от Рима.

– Вид довольно заброшенный, – пригляделся я.

И правда, трава и сорняки на тех полях выросли где-то по пояс.

– У него нет возможности проводить там достаточно времени, – сказал Фений. – Слишком занят твоими бухгалтерскими книгами.

Он не сделал ударения на слове «твоими», но все равно это прозвучало как некий укор.

– Это не какие-то мои книги, – с обидой отозвался я. – В них отражены расчеты затрат нашей империи.

Дальше ехали молча.

Ранняя осень уже слегка коснулась зеленых полей своей кистью и кое-где окрасила их в желтоватые и бурые цвета. Еще немного – и наступит октябрь.

Я – император уже почти десять лет. Неужели всего десять?

Мир, который окружал меня в первые годы императорства, исчез, как исчезли люди да и сам город. Остались только Сенека и несколько моих приятелей. Все остальное ушло в небытие.

В голове промелькнула пугающая мысль: «Скоро не останется никого, кто знал меня мальчиком».

Надо будет отметить эту важную годовщину. Вот только Рим пока еще не готов к масштабным празднествам. Но я могу пригласить людей в Золотой дом: скоро он будет более или менее готов принимать гостей. Да, тринадцатого октября, в день моего восхождения на престол, я устрою частную церемонию.

Мне вдруг нестерпимо захотелось увидеть Сенеку, этот осколок моей прошлой жизни, дотронуться до него, убедиться, что он реально существует в этом мире.

К вилле Сенеки мы подъехали только ближе к вечеру, и здесь, как я и ожидал, все было ухожено и в прекрасном состоянии. Поля в поместье Сенеки не шли ни в какое сравнение с полями Фаона, двор был тщательно выметен, дома окружали фруктовые сады с высаженными стройными рядами деревьями, ветви яблонь клонились под грузом красных плодов.

Дальше, за садами, начинались виноградники, которые славились тем, что давали сто восемьдесят галлонов вина с акра. Сенека всегда гордился тем, что умеет скрещивать разные сорта винограда.

Нас встретил слуга в чистой тунике и крепких сандалиях. Он изо всех сил старался держаться спокойно, но было видно, что наш неожиданный визит заставляет его сильно нервничать.

Обернувшись, он махнул рабам, чтобы те шли в дом и оповестили о нас хозяина, а затем опустился передо мной на одно колено:

– О цезарь, чему мы обязаны такой великой чести?

– Прихоти императора, – ответил я. – Вдруг захотелось приехать сюда и повидать моего учителя и наставника.

«Тебе следовало нас предупредить», – наверняка думал слуга, но при этом широко улыбался и оставался в коленопреклоненном положении.

– Встань, встань уже, – сказал я.

И как раз в этот момент из главного дома появилась группа людей. Первым шел Сенека. Но как же медленно он двигался, прямо как старый жук! За Сенекой следовали его жена Паулина, его брат Галлион и его племянник Лукан. И вот так, еле-еле, они доползли до нас с Фением.

– Рад приветствовать тебя в своем доме, – произнес Сенека, изображая радушного хозяина, но особой теплоты в его голосе слышно не было.

– А я рад видеть тебя, – откликнулся я. – Долго грозился сюда приехать и вот наконец исполнил свою угрозу.

Шутка не удалась, я почти сразу пожалел, что не сказал вместо «грозился» – «обещал».

– Идем же в дом. – Сенека, развернувшись, жестом поманил нас за собой и уже с теплотой в голосе добавил: – Добро пожаловать, Фений!

Префект преторианцев даже вздрогнул от неожиданности и коротко ответил:

– Благодарю.

В доме царил полумрак и было довольно прохладно. Рабы быстро пооткрывали ставни, чтобы пропустить в комнаты свет.

Нас сопроводили к весьма удобным кушеткам.

Я огляделся. Да, этот дом не был роскошно обставлен, но и жилищем отшельника назвать его тоже было нельзя. Где старик прячет свои деньги? Он ведь просто невероятно богат.

– Быстро ли отстраивается Рим? – вежливо поинтересовался Сенека.

– Опережающими темпами, – ответил я. – И ты весьма этому поспособствовал. Я глубоко благодарен за твой вклад в его восстановление. Помнится, решив удалиться на покой, ты предложил вернуть все, чем я тебя вознаградил за годы служения. Я отказался. И теперь, когда Рим нуждается в щедрых пожертвованиях, ты все равно все вернул.

Сенека чуть улыбнулся:

– Мне самому ничего не нужно.

– Действительно, философия стоиков предполагает, что им ничего не нужно, – кивнул я, – однако никто не свободен от простых человеческих потребностей.

– Он с этим экспериментирует, – вступил в разговор Галлион. – Старается практически во всем себе отказывать. – Тут он закашлялся и прикрыл рот платком.

– И преуспел в этом больше, чем мне бы хотелось, – заметила жена Сенеки, женщина с приятными округлыми формами. – Лично я не согласилась бы жить только на хлебе и проточной воде из ручья.

– Ты действительно это практикуешь? – спросил я Сенеку.

Если так, то на его внешности это никак не сказалось – он по-прежнему оставался крепким, и лицо у него было, что называется, мясистым.

– Да, стараюсь, – ответил Сенека и впервые улыбнулся. – Но тебе мы не станем предлагать подобное угощение. Я совсем не настаиваю, чтобы мои домашние следовали моему примеру.

– Вот и славно, – сказал Лукан, сверкая ярко-голубыми глазами. – А то я уже соскучился по деликатесам и разного рода излишествам. Моя муза не желает сидеть на голодной диете. Вскоре я вернусь в Рим – мой дом уже почти восстановлен. И вот я донимаю дядю просьбами позволить мне забрать кое-какие его книги для моей новой библиотеки. Но он не желает с ними расставаться.

– Это все, что у меня осталось, – буркнул Сенека.

Я в этом сильно сомневался: в Италии у него было несколько домов и вилл, которые никак не пострадали от Великого пожара. К чему это притворство?

Но надо сказать, Сенека всегда притворялся и подменял понятия. Утверждал, что его изгнание было ссылкой, что жизнь на Корсике обернулась настоящим мучением, притом что на самом деле она была очень даже комфортной. Говорил, что для него богатство не имеет хоть сколько-нибудь существенного значения, но при этом не переставал его приумножать.

И еще – Сенека притворялся, будто наставляет меня в моральном плане, а сам пожинал плоды моих преступлений против всякой морали и всячески меня покрывал. На деле он помогал держаться на плаву тому, кого я называл «третьим Нероном».

Этот «третий Нерон» был темной стороной моего «Я». Он существовал отдельно от сознающего свой долг императора и от преисполненного идеалистическими настроениями артиста. Не кто иной, как Сенека, подвигал меня к тому, чтобы совершать то, о чем нельзя упоминать вслух. Именно так. И поэтому моралист Сенека никогда и не озвучивал эти мои действия, хотя одобрял их и имел с этого существенную прибыль.

– Сочувствую, – сказал я и огляделся по сторонам. – И как же ты проводишь время?

Лицо Сенеки расплылось в довольной улыбке.

– Я пишу. Наконец-то у меня появилось для этого время. Написал несколько основанных на греческих мифах трагедий. Кроме того, семь томов натурфилософии. И еще трактат «Нравственные письма к Луцилию»[79]79
  «Нравственные письма к Луцилию» – сборник из 124 писем моралистического характера, написанных Луцием Аннеем Сенекой после его ухода из политики в конце жизни, вероятно в 62–64 гг. Они адресованы его другу Луцилию Младшему и разбиты на двадцать книг. В них автор дает советы, как выстраивать свою жизнь в соответствии с философией стоицизма. Письма относятся к наиболее известным и значимым произведениям Сенеки и римской литературы в целом.


[Закрыть].

Нравственные письма… Делай, как я говорю, а не так, как делаю я. И кто этот Луцилий? Он вообще существует или это просто вымышленный литературный персонаж?

– Завидую тебе, – улыбнулся я. – Как только Рим будет восстановлен, соберу свой литературный кружок. Лукан, ты как? Присоединишься к нам? Или ты нынче слишком занят своей работой, о которой все так наслышаны?

Лукан сделал себе имя, и его труд «История гражданских войн», с тех пор как он начал его четыре года назад, уже вырос до семи книг. И кстати, в свое время Лукан посвятил его именно мне, а никому другому.

– Конечно присоединюсь, разве кто-то ответит отказом на приглашение императора?

Никто. Вопрос в том, сколько людей хотели бы это сделать? Этого я не знал, просто не мог знать.

– Хорошо, тогда скоро увидимся, – кивнул я.

Ужин был довольно странным: пятеро из нас ели поданную на больших блюдах свинину с инжиром, а также виноград и орехи, Сенека же просто жевал какую-то хлебную корку. Мы, пятеро, попивали вино с его прославленных виноградников, а он запивал сухой хлеб водой, которую ему приносили из ближайшего к вилле ручья.

Беседа стала какой-то ходульной, нам было просто не о чем говорить, а тут еще Сенека с Галлионом принялись кашлять, ведь у них обоих были слабые легкие.

Я не мог дождаться окончания всего этого, и когда это случилось, Сенека подковылял ко мне и, приобняв за плечи, проговорил:

– Сын мой, ты принял на себя великое бремя и, возможно, захочешь от него избавиться.

Что он предлагает? Отказаться от императорства? Я не знал, что ему ответить, и просто смотрел в его слезящиеся старческие глаза и на его сморщенные, как у столетней черепахи, щеки.

– Я, избавившись от своего бремени, стал свободен и получил не сравнимое ни с чем удовольствие, – сказал он. – И тебе того же желаю.

– Когда стану таким же стариком, обязательно об этом подумаю, отец мой, – произнес я и убрал его руки с моих плеч.

Это было грубо, но это было правдой. И Сенека был груб, когда посмел подумать о том, что я откажусь от императорства.

Затем я сжал его руки в своих. Этот жест означал прощание. Сенека ушел из моей жизни, теперь у меня не было отца, но на самом деле у меня его давно не было, просто я тешил себя мыслью, что он есть.

* * *

На обратном пути в Рим Фений сказал:

– Сенеку убедили в том, что кто-то хочет его отравить. Поэтому он сидит на хлебе и воде, – к стоицизму это вообще никакого отношения не имеет.

– И кому же так хочется его отравить? – спросил я, а сам подумал, что Поппея все-таки была права.

Фений выдержал очень долгую паузу, а потом сообщил:

– Поступили донесения, что его вольноотпущенник Клеоник получил приказ отравить своего господина.

– И кто же отдал этот приказ? А Клеоник – это тот слуга, который нас встретил?

– Он самый. И он, как никто, предан своему господину.

– Ты не ответил на мой вопрос. Кому выгодно отравление Сенеки?

Фений чуть склонил голову набок и как будто задумался.

– Не знаю. Может, тебе лучше спросить об этом Тигеллина – у него повсюду шпионы.

И он был прав: при моем дворе, вернее, под его обманчивой гладью свило, подобно змеям под домом, свои гнезда великое множество шпионов. Шпионы Поппеи, шпионы Тигеллина… и мои.

Во дворец мы вернулись уже за полночь, и поэтому я проспал до позднего утра. И утомила меня не столько долгая поездка верхом, сколько встреча с Сенекой. Все прошло совсем не так, как я ожидал. Впрочем, а чего я ожидал?

На утреннем ритуале в атриуме, когда «Друзья цезаря» отдавали мне дань уважения формальным поцелуем, я из-за долгого сна был каким-то вялым и медленно соображал. После Великого пожара эта нудная процедура была забыта, что весьма меня радовало, но вот теперь ее вернули к жизни.

Итак, существовали две формальные группы: одна – из высокопоставленных представителей общества, вторая – из тех, у кого статус был пониже. Естественно, не прекращались попытки перейти из второй группы в первую.

На мой вкус, ритуал был скучнейший, и я бы его с удовольствием отменил. Однако для меня это был неплохой способ приглядывать за сенаторами и магистратами – они по одному проходили передо мной, и я имел возможность посмотреть им в глаза.

В то утро на ритуал явилось множество сенаторов. Они улыбались, нахваливали тщательность и скорость проводимых работ по восстановлению Рима. Если они и были недовольны тем, какие средства на это тратились, проще говоря – расходами, то умело это скрывали.

Остаток утра передо мной проходили представители второй группы: состоятельные дельцы, землевладельцы и законники.

К тому моменту, когда они ушли, я мечтал быстрее оказаться в термах и сразу туда направился. По пути с радостью отметил, что на Марсовом поле, которое не особо пострадало во время Великого пожара, кипит жизнь. Мои термы уцелели, и теперь там было очень много народа.

Как и всегда, ко мне пыталась прорваться целая толпа просителей, но мои стражники успешно их разогнали, и я с наслаждением погрузился в воду.

После бодро прошел во двор построенной возле терм палестры[80]80
  Палестра – площадка для упражнений в гимнасии или как синоним учреждения, в котором молодые люди обучаются различным видам спорта.


[Закрыть].

Гимнасий – мой первый строительный проект, и я очень его любил и гордился им. Вдоль стен двора для атлетических упражнений были выставлены произведения искусств, а в помещении обустроены комнаты для чтения, где хранилось множество свитков, так что любой мог провести в этом месте целый день, развивая как ум, так и тело.

Пора было вернуться к тренировкам, которые я, увы, забросил. Для того чтобы править лошадьми на беговых дорожках, требуется отдавать все накопленные силы, но потеря моего тренера отбила всякое желание тренироваться.

Аполлоний – один из тех, кто знал меня мальчиком, а не императором. Да, я мог подобрать для себя другого тренера, но такого, кто бы знал, каким я был когда-то – и глубоко внутри все еще таким оставался, – мне уже было не найти.

Несмотря на эти грустные мысли, поход в термы подарил мне умиротворение, которое, впрочем, улетучилось, когда я, вернувшись во дворец, обнаружил там ожидавшего меня Тигеллина.

Всегда энергичный и сосредоточенный, преторианец был живой противоположностью спокойствия. Да, он мог улыбаться, но в такие моменты почему-то казалось, будто он свою улыбку взял взаймы.

Вот и сейчас, указав на свиток у меня на столе, он улыбался, но мрачно.

Моя кожа еще горела от холодных и горячих ванн и блестела от масел. О, как же приятно было ощущать прикосновение свежей льняной туники. А тут это…

– Да уж, ты знаешь, как испортить чудесный день, – сказал я и взял со стола свиток.

Тигеллин прислонился спиной к стене и скрестил на груди мускулистые руки.

– Как там наш Напыщенный и Набожный? – спросил он.

Я против воли рассмеялся:

– Напыщенный и Набожный… Он так хорошо притворяется, что мог бы выступать на сцене.

– И какой же в этот раз была его роль?

– Скромный и весьма неприхотливый философ, – ответил я. – И реквизит у него подходящий – сухая хлебная корка и чаша воды из ручья. Только плети для самобичевания не хватало.

Я развернул свиток. Это была претекста под названием «Октавия».

Вот действующие лица:

Октавия – жена Нерона

Кормилица Октавии

Сенека – наставник Нерона

Нерон – римский император

Префект

Поппея – любовница, а затем и жена Нерона

Посланец

Хор римских граждан

– Откуда у тебя это? – спросил я.

– Было изъято из кабинета на вилле Сенеки. Но не в Номенте, а на вилле поменьше и поближе к Риму.

Бессмысленно было спрашивать, как и кем был добыт этот свиток.

«У него повсюду шпионы».

Сенека заметил потерю? Когда я его навещал, он решил, что я уже это видел?

– Известно, кто автор? Возможно, это сочинил кто-то другой, а после прислал Сенеке.

– Стиль его, – уверенно сказал Тигеллин.

– Чей угодно стиль можно скопировать, – заметил я. – Ну или стиль большинства авторов. У Гомера с Овидием десятки подражателей.

– Не важно, кто это написал, главное – это было у Сенеки.

Я вздохнул и начал читать. Я должен был это прочитать.

Это была драма о том, какой я жестокий и невоздержанный. Октавия меня ненавидит, и презирает, и постоянно сравнивает то с разъяренным львом, то с обозленным тигром. Сенека выступает в роли мудрого посредника, который пытается удерживать меня от злодеяний. Поппея – воплощение шлюхи-интриганки. Даже призрак моей матери появляется – одержимый местью дух, вышедший прямиком из Аида.

И в какой-то момент Октавия говорит: «Пусть же он убьет и меня, иначе я убью его!»

Что ж, это близко к правде – они с Британником пытались меня убить.

Кому-то это может показаться странным, но наши отношения с Октавией были гораздо сложнее, чем описанные в этой примитивной драме. Мы были жертвами амбиций моей матери. Наш брак был заключен против нашей воли, по политическим причинам, что неизбежно привело к тому, что мы стали политическими противниками.

В то же время мы одинаково страдали от этого договорного брака, что, можно сказать, делало нас товарищами по несчастью.

В тех сценах, где наши с Сенекой персонажи обменивались разного рода клише, последнее слово он всегда оставлял за собой.

Вот пример:

Сенека. Так ли стоит обращаться с теми, кто близок к тебе?

Нерон. Пусть будет он тем, кому нет нужды бояться.

Сенека. Чем больше твоя власть, тем больше должен быть твой страх.

Нерон. Человек глуп и не знает своей силы.

Сенека. Хороший человек видит разницу между силой и справедливостью…

И все в таком духе.

В каком-то месте Сенека наделяет меня такими словами: «Должен ли я оставить заговор против меня без возмездия?»

Что ж, Сенека, благодарю, этой строкой ты оказал мне услугу.

А еще он моими устами в своей драме сказал об Октавии: «Никогда не была она мне женой».

И снова спасибо автору за хоть малую, но достоверность!

Далее Сенека со своими невразумительными изречениями и всякого рода банальностями исчезает из драмы, а сама драма заканчивается изгнанием Октавии.

Тигеллин ждал моей реакции.

– Что ж, твой персонаж тоже не очень-то хорошо прописан, – сказал я. – Но он хоть имя твое не упоминает. Просто префект. Смотри, в этом месте он устами моего героя говорит: «Вот идет командир стражи, чья верность доказана, и потому он достоин командовать моей гвардией». Тут он не соврал, ты действительно этого достоин. А еще где-то в своем тексте он пишет, что Поппея даже прекрасней, чем сама Елена Троянская. – Я нашел это место. – Вот, он пишет: «Пусть Спарта воспевает свою прекрасную дочь, а юный фригийский пастух[81]81
  Здесь: Аттис.


[Закрыть] хвастает своей красотой. У нас есть та, что красивее дочери Тиндария[82]82
  Здесь: Елены.


[Закрыть], один лишь лик которой развязал войну и низверг трон Фригии».

Ну хоть тут он отдает должное Поппее.

– Да, она и тут едва не развязала войну, – заметил Тигеллин.

– Гнусность и мерзость, – бросил я и свернул свиток.

Эта драма должна была меня разозлить, – по правде сказать, так оно и было, но только на поверхности, в глубине души, прочитав ее, я испытал печаль. Если Сенека и не был автором, тот, кто написал эту драму, знал, что старик будет рад ее прочитать.

– По-твоему, общественное мнение действительно таково?

– Ты же понимаешь, что твой развод был настоящим скандалом. Но мы с этим справились, тот скандал остался позади. И печальный конец Октавии тоже стерся из памяти. Вся семья была проклята: Клавдий, Мессалина, Британник, Октавия, а потом к ним присоединилась и твоя мать. Но все проходит, и недавние скандалы или трагедии вытесняют все прошлые. Великий пожар стер из памяти людей множество воспоминаний. Когда у человека дотла сгорает дом, он сразу забывает о дурных поступках кого бы то ни было.

XX
Акте

Осень для меня всегда горячая пора. Виноделы вдруг как будто понимают, что полученный урожай даст больше вина, чем они рассчитывали, и засыпают меня заказами на новые амфоры, причем хотят получить их как можно скорее.

Логично сначала принимать заказы от давних и постоянных клиентов, но при этом нельзя терять новых. В общем, все весьма непросто.

И вот, точно мне этих забот мало, меня еще начали осаждать воздыхатели и соискатели руки и сердца. Случались моменты, когда я была готова принять предложение одного из них, просто чтобы прекратить осаду. Но я понимала, что в моем случае лекарство хуже недуга.

В тридцать два года поздно выходить замуж. То есть поздно не по закону, а в эмоциональном смысле. Горе той, которая рано найдет свою любовь, а потом потеряет. Когда такое случается, ты проводишь свои дни, вспоминая возлюбленного, либо пытаешься снова его найти.

Я не стала делать ни того ни другого. Не видела в этом смысла. Мир увековечивал и прославлял деяния Нерона. И в его поисках тоже не было смысла, я ведь знала, где легко смогу его найти, да только, когда найду, это ничего не изменит. Встреча с ним на полях за пределами Рима лишь послужила доказательством, что моя связь с ним никогда не поблекнет и никогда не оборвется.

Люди довольно часто женятся или выходят замуж во второй раз. Почему бы и мне не последовать их примеру? Решиться на такой шаг легче, когда твой возлюбленный покинул этот мир и превратился в горсть пепла в погребальной урне. В этом случае актуальна поговорка: «Живой пес лучше мертвого льва».

А если лев еще жив?

Был один мужчина, которого я пока еще не отлучила от своего дома. Ненавижу рвать отношения, а этот мужчина был самым привлекательным из всех, с кем я встречалась, после того как переехала в Веллетри. Но я все еще не могла заставить себя сказать «да», то есть держала его рядом и постоянно откладывала принятие решения.

Слуги вернулись после утреннего похода на рынок, а я только закончила подписывать контракты на изготовление и поставку амфор, и тут слуга доложил, что ко мне прибыл гость.

Я никого не ожидала, но мой атриум и комнаты для приемов всегда содержались в идеальном порядке и чистоте.

Я поправила волосы, выпрямилась и сказала:

– Пропусти его.

И в комнату вошел Клавдий Сенецио – человек из моего прошлого. Я так удивилась, что не сразу нашлась что сказать. Когда кто-то внезапно появляется там, где ему совсем не место, это всегда сбивает с толку.

– Я не призрак, – усмехнулся Сенецио. – Хотя вид у тебя такой, будто именно призрак и решил к тебе наведаться. – Он улыбнулся. – Не узнаешь своего старинного любовника?

– Клавдий Сенецио, – сказала я и добавила, давая понять, что пока еще в своем уме: – Да, я не забыла о наших уловках в молодые годы.

Я жестом пригласила его пройти за мной в широкий атриум, а потом в комнату, где принимала клиентов и гостей.

Сенецио прижал ладони к груди:

– О, как ты можешь называть это уловками? Для меня все было по-настоящему.

Он немного постарел, но его темные волосы все еще были густыми, а на загорелом лице играла неискренняя улыбка.

– Так было задумано, – сказала я и указала на кресло, приглашая сесть. – Ведь это было в те времена, когда Нерон еще хотел сохранить в тайне от людей нашу с ним связь. И ты, как его приятель, обеспечил мне право спокойно появляться в его обществе.

Сенецио ведь не мог вообразить, что я испытывала к нему какие-то чувства?

Слуга принес в комнату перламутровый поднос с напитками.

– Хорошие были времена, и я наслаждался своей ролью. – Сенецио взял с подноса бокал. – И вот я снова тебя вижу… – Он огляделся. – Как посмотрю, связь с императором немало поспособствовала твоему нынешнему положению.

Сенецио всегда был язвительным и любил ужалить собеседника, но я не собиралась терпеть даже намек на оскорбление.

– Хочешь сказать, он от меня откупился? Что я извлекла выгоду из наших с ним отношений?

– Ну, ты – вольноотпущенница, а теперь у тебя эта большая вилла, и, как я слышал, керамические мастерские, и еще какие-то дела.

– Некоторые из самых богатых людей империи – вольноотпущенники, – напомнила ему я.

– Особенно бывшие любовницы императора, – заметил он.

– Чего ты хочешь, Сенецио?

Он пожал плечами:

– Просто оказался в этих краях и подумал: не наведаться ли к тебе на правах старого друга?

– Если ты в такой манере говоришь с другими старыми друзьями, сомневаюсь, что они вообще у тебя остались.

– Прости, прошу, не обижайся на меня. С тех давних пор наше положение изменилось. Расскажи, что слышно от императора?

– Ничего. Мы с ним не переписываемся.

– О, какая жалость! – Сенецио пригубил вино. – Знаешь, я очень за него беспокоюсь. Да и другие тоже.

– И чем же вызвано твое беспокойство?

– После Великого пожара… Это бедствие на него повлияло… Он как будто стал другим.

– То есть?

– Трудно сказать. Ты, случаем, не слышала, он лично планирует открывать Мацеллум? Как я понимаю, последствия пожара уже устранили.

– Нет, говорю же тебе, я не знаю, чем он занят и что планирует.

– А Цирк? Ходят слухи, он планирует принять участие в гонках колесниц. Не знаешь, когда они состоятся?

– Ты действительно не понимаешь, что означает «нет»? Я уже сказала, что не переписываюсь с императором.

– Просто беспокоюсь.

– Тогда почему бы тебе не отправиться во дворец и не повидаться с императором? Уверена, допуск во дворец у тебя имеется.

– О да, я ужинал с ним вскоре после Великого пожара. Хозяином выступал Петроний. Все состоялось в лесу. Ну, ты знаешь Петрония! Всегда что-нибудь придумает. В тот раз мы собрались, чтобы воскресить Пана.

– Что ж, значит, ты, в отличие от меня, видел его сравнительно недавно.

– Он располнел, – вдруг решил сообщить мне Сенецио. – И вообще, кажется, неважно выглядит.

– Как я уже говорила, я, в отличие от тебя, уже давно его не видела.

– Правда с ним не видишься? Говорят, он предан своей жене, хотя она та еще сука. Беспринципная авантюристка, каких поискать.

«А ты сам не такой?» – подумала я.

– Я не знаю, чем он занят и как живет.

– Он не может хранить ей верность. В конце концов, он – император и может иметь столько любовниц, сколько пожелает. Она наверняка изводит его своими запросами и капризами. Слышала о ваннах с молоком ослиц?

Но я не проглотила наживку и не стала о ней расспрашивать.

– Я действительно совершенно ничего о нем не знаю. – Я встала. – Была рада с тобой повидаться, Сенецио, но сейчас у меня назначена другая встреча.

И позвонила в колокольчик, чтобы слуга проводил его к выходу.

* * *

Никаких других встреч у меня назначено не было, но остаток дня я не могла найти себе места от беспокойства.

Почему Сенецио решил нанести мне визит? Что хотел узнать? За туманом его любезностей скрывались весьма конкретные вопросы о том, где и когда Нерон планирует появиться на публике.

Он мог спрашивать из праздного любопытства, но все равно как-то подозрительно.

Следует ли сообщить об этом визите Нерону? Нет, он может подумать, что я нашла повод ему написать и так пытаюсь восстановить нашу с ним связь.

«Один из твоих старых приятелей нанес мне визит и расспрашивал о тебе».

Звучит неубедительно. Да и когда я мысленно повторяла заданные Сенецио вопросы, они казались вполне безобидными.

Но если они не такие уж безобидные? До́лжно ли только из-за того, что Нерон может неправильно меня понять, оставить без внимания визит Сенецио и его вопросы? Нет, я обязана написать Нерону. Но где гарантии, что письмо не будет перехвачено?

Постепенно этот якобы случайный визит Сенецио начал казаться мне зловещим.

Нерона могли окружать шпионы, те, кто не хочет, чтобы кто-то смог предупредить его о грозящей опасности.

Тигеллин. Можно ли ему доверять? Если письмо будет адресовано на имя Нерона, оно обязательно пройдет через руки Тигеллина.

Но если я отправлю письмо Александре, старой няньке Нерона и моей старинной подруге, которая все еще служила во дворце, никто не станет озабочиваться его содержанием. А уж Александра найдет возможность незаметно передать письмо Нерону.

Итак, я решилась и села писать.

Нерон (рядом с реальными словами я мысленно писала те, что диктовало мое сердце: «Моя неувядающая любовь»), сегодня меня посетил Клавдий Сенецио (этот хитрый змей). Визит был якобы дружеский, но он задал несколько вопросов, касающихся тебя и твоих планов.

Первый вопрос. Он хотел знать, не планируешь ли ты лично открыть Мацеллум, и если да, то когда?

Вопрос второй. Собираешься ли ты участвовать в гонках на колесницах в Большом цирке или участвовать в церемонии открытия трека, и если да, то когда?

Третий вопрос. Он спрашивал о твоих возможных любовницах и хотел знать, кто это может быть? (Он оклеветал твою жену, ну и меня тоже, заявив, будто я с выгодой для себя использовала проведенное с тобой время.)

И четвертое. Он говорил, что беспокоится о тебе и о состоянии твоего здоровья, сказал, будто бы для этого есть причины. (Это правда? Боги, надеюсь, что нет.)

Но более всего я опасаюсь, что он за тобой шпионит, и я не знаю, с какой целью.

В любом случае я сказала ему, что ничего не знаю ни о тебе, ни о твоих планах. Что правда. И даже если бы это было не так, я бы ничего ему не рассказала.

Желаю тебе здоровья, безопасности и счастья,

(твоя) Клавдия Акте