Текст книги "Ведьмино отродье"

Маргарет Этвуд
Ведьмино отродье

© Покидаева Т., перевод на русский язык, 2017

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Э», 2017

* * *

Ричарду Брэдшо, 1944—2007

Гвендолин Макьюэн, 1941—1987

Чародеям

«Поистине, человек, замышляющий мщение, сохраняет собственные свои раны открытыми, иначе они давно исцелились бы сами собой».

Френсис Бэкон «О мести»

«…Хотя в театре служат милейшие люди, есть средь них и такие, от кого кровь стынет в жилах».

Чарльз Диккенс

 
«В море Жизни и Боли
Есть и другие цветущие острова.
Другие духи парят на воле
Над этой пучиной…»
 

Перси Биши Шелли, «Строки, написанные среди Эуганских холмов»

Пролог
Премьера фильма

Среда, 13 марта, 2013

Свет в зале гаснет. Зрители умолкают.

НА БОЛЬШОМ ТЕЛЕЭКРАНЕ: Надпись готическими буквами желтого цвета на черном фоне:

БУРЯ

Уильям Шекспир

с участием актеров

Флетчерской исправительной колонии

НА ЭКРАНЕ: Плакат с надписью от руки. Плакат держит Рассказчик, одетый в короткий бордовый бархатный плащ. В другой руке у него перо.

НА ПЛАКАТЕ: ВНЕЗАПНАЯ БУРЯ

РАССКАЗЧИК:

Что бы вы хотели посмотреть? Извольте бурю в море лицезреть:

Ветры гулко завывают, матросы шум на судне поднимают,

Средь пассажиров спор идет, который ни к чему не приведет.

Крики как в страшном сне уже слышны.

Однако здесь все не так, каким представляется.

(Ухмыляется)

Итак, представление начинается.

Взмах пером. Смена кадра: Гром и молния в грозовой туче, нарезка кадров из документального фильма об ураганах. Кадры с бушующим морем. Кадры с дождем. Вой ветра.

Камера дает крупным планом кораблик-игрушку для ванны, покачивающийся на синей пластиковой занавеске для душа с нарисованной на ней рыбкой. Волны создаются движением рук под занавеской.

Далее идет Боцман крупным планом, в черной вязаной шапочке. Из-за кадра на него обрушивается вода. Он вымок до нитки.

БОЦМАН: А ну-ка, парни, взялись, а не то сядем на мель!

Пошевеливайтесь, братцы!

Веселей! Веселей!

За работу!

Убрать паруса!

Живо! Живо!

Сразимся с бурей!

А то все пойдем рыбам на корм!

ГОЛОСА ЗА КАДРОМ: Мы все утонем!

БОЦМАН: Прочь отсюда! Не до вас!

Вода, выплеснутая из-за кадра, бьет его прямо в лицо.

ГОЛОСА ЗА КАДРОМ: Однако, любезный, не забывай, кто на твоем корабле![1]1
  Здесь и далее цитаты из «Бури» в переводе Т. Л. Щепкиной-Куперник.


[Закрыть] Особы королевской крови!

БОЦМАН: Волнам-то все равно!

Дождь идет, ветер ревет,

А вы только путаетесь под ногами

И мешаете нам работать!

ГОЛОСА ЗА КАДРОМ: Вы пьяны!

БОЦМАН: Какой дурак!

ГОЛОСА ЗА КАДРОМ: Господь, помилуй нас!

ГОЛОСА ЗА КАДРОМ: Мы тонем! Тонем!

Крупный план: Ариэль[2]2
  А р и э л ь – дух воздуха в пьесе Шекспира «Буря».


[Закрыть] в синей купальной шапочке и горнолыжных очках с зеркально-радужными стеклами. Нижняя часть лица выкрашена синим гримом. На нем дождевик из полупрозрачного полиэтилена, разрисованный пчелами, бабочками и божьими коровками. За его левым плечом причудливая тень. Он беззвучно смеется, поднимает над головой правую руку в синей резиновой перчатке. Сверкает молния, гремит гром.

ГОЛОСА ЗА КАДРОМ: Помолимся!

БОЦМАН: Что вы сказали?

ГОЛОСА ЗА КАДРОМ: Идем ко дну! Мы тонем!

Погибнем вместе с королем!

Прыгайте в воду! Плывите к берегу!

Ариэль запрокидывает голову и раскатисто смеется. В обеих руках, затянутых в синие резиновые перчатки, вспыхивают и гаснут огни мощных фонариков. Экран выключается.

ГОЛОС ИЗ ЗАЛА: Что такое?

ДРУГОЙ ГОЛОС: Электричество отрубилось.

ЕЩЕ ОДИН ГОЛОС: Наверное, где-то метель. Повредило линию передачи.

Полная темнота. Непонятные звуки снаружи. Крики. Выстрелы.

ГОЛОС ИЗ ЗАЛА: Что происходит?

ГОЛОС СНАРУЖИ: Заблокировать входы и выходы!

ГОЛОС ИЗ ЗАЛА: Кто здесь главный?

Еще три выстрела.

ГОЛОС ИЗ ТЕМНОТЫ В ЗРИТЕЛЬНОМ ЗАЛЕ:

Не двигаться! Всем оставаться на своих местах! Сидеть тихо, не дергаться! Голову не поднимать!

I. Во тьме былого

1. Берег

Понедельник, 7 января 2013

Феликс чистит зубы. Потом чистит другие зубы, искусственные, и вставляет их в рот. Хотя он наложил адгезив, вставная челюсть держится плохо; возможно, рот усыхает. Он улыбается: это иллюзия улыбки. Притворство, игра, но кто об этом знает?

Раньше он позвонил бы своему стоматологу, его записали бы на прием, усадили в роскошное кресло из искусственной кожи, над ним склонилось бы сосредоточенное лицо, пахнущее мятным зубным эликсиром, умелые руки взялись бы за блестящие инструменты. Да, я вижу, в чем тут проблема. Сейчас все исправим. Словно идет речь о его машине во время сервисного осмотра. Возможно, ему даже выдали бы наушники, чтобы слушать музыку, и предложили бы легкое успокоительное.

Но сейчас он не может позволить себе дорогих стоматологов. Только самых бюджетных. Стало быть, он заложник своих ненадежных зубов. Это нехорошо. В грядущем финале все должно быть безупречно. Зуба… Забава наша кончена. Если он вдруг собьется, если хоть одно слово прозвучит неидеально, если нарушится артикуляция, волшебства не получится. Зрители станут покашливать, заерзают в креслах и уйдут с представления в антракте, тогда ему придется до дна испить чашу унижения, при одной только мысли об этом бросает в жар. Это смерти подобно.

– Ми-ма-мо-му, – протягивает он губами, смотря на свое отражение в забрызганном зубной пастой зеркале над кухонной раковиной. Он хмурит брови, выставляет подбородок вперед. Потом скалит зубы: это оскал загнанного в угол старого шимпанзе, отчасти ярость, отчасти угроза, отчасти уныние.

Как он унижен. Опустошен. Доведен до отчаяния. Всеми забытый, влачит свое одинокое существование, прозябает в глуши; в то время как Тони, этот выскочка, этот самодовольный мерзавец, развлекается с сильными мира сего, хлещет шампанское, жрет икру, язычки жаворонков и молочных поросят, вращается в свете и упивается восхищением своих приближенных, своих прихлебателей и лизоблюдов…

Когда-то стелившихся перед Феликсом.

Это мучительно, это больно. Душа жаждет мести. Если бы…

Хватит. Расправить плечи, велит он себе, глядя на мрачное отражение. Втянуть живот. Можно не смотреть в зеркало. Он и так знает, что отрастил брюшко. Возможно, придется купить бандаж.

Впрочем, черт с ним, с животом! Есть работа, требующая действий; аферы, которые нужно обдумать и провернуть; злодеи, которых следует проучить! Тщетно тщится щука ущемить леща. Корабли лавировали, лавировали, да не вылавировали. В парус бриг впряг бриз близ берега.

Вот. Без единой запинки.

Есть еще порох в пороховницах. Он исполнит задуманное, несмотря на все сложности. Сначала он их очарует и заворожит. Заморочит их так, что они сами выпрыгнут из штанов. Не то чтобы ему очень хотелось на это смотреть. «Поразите их воображение, сразите их наповал, – как он говорит своим актерам. – Давайте сотворим чудо!»

Он заткнет глотку этой двуличной твари по имени Тони.

2. Подействовали чары

Феликс сам виноват, что дал волю этой скользкой двуличной твари по имени Тони. За последние двенадцать лет он не раз обвинял себя в произошедшем. Он передал Тони все полномочия, не контролировал его действия, не заглядывал ему через плечо. Он не разглядел ни единого сигнала надвигавшегося предательства, хотя любой, у кого есть хотя бы чуточку мозгов и два уха, уже давно бы насторожился. Хуже того: он доверился ему, этому бессердечному карьеристу, вероломному и бессовестному лизоблюду. Он купился на эту ложь: Я все сделаю сам, зачем тебе тратить время, поручи мне. Каким же он был идиотом.

Его могло извинить только то, что в то время им полностью овладевало горе. Он только что потерял своего единственного ребенка, и потерял так нелепо и страшно. Если бы он только… если бы он не… если бы он узнал сразу…

Нет, эта рана еще болит. Не думай об этом, говорит он себе, застегивая рубашку. Абстрагируйся. Отстранись. Представь, что это был фильм.

Даже если бы этого не случилось, – о чем так больно размышлять, что лучше этого не делать, – его все равно подсидели бы. Феликсу было удобно, что все бытовые вопросы, связанные с фестивалем, решает Тони. Сам Феликс занимал пост художественного руководителя и пребывал на пике таланта, как неизменно писали в рецензиях; стало быть, ему следовало посвятить свое время и силы высоким целям, как не уставал повторять тот же Тони.

И он посвятил себя высоким целям. Создать спектакли, которые будут самыми яркими, самыми зрелищными, самыми вдохновенными и грандиозными, самыми оригинальными и возвышенными образчиками театрального искусства. Поднять планку выше Луны. Превратить каждый спектакль в незабываемый опыт для зрителя. Чтобы зрители в зале сидели как околдованные и выходили из театра, пошатываясь, словно пьяные. Превратить фестиваль в Мейкшавеге в эталон, на который будут равняться все остальные театральные фестивали.

Это были поистине великие цели.

Для их достижения Феликс собрал самых талантливых и квалифицированных специалистов, которых сумел завлечь в Мейкшавег. Он нанимал лучших, вдохновлял лучших. Или лучших из тех, кого мог позволить. Он тщательным образом отбирал весь технический персонал, художников по свету, звукорежиссеров. Он выискивал не имеющих себе равных художников по костюмам и декорациям. Он убеждал, завлекал, очаровывал. Он решил для себя, что в его постановках должны быть заняты лучшие из лучших. Если возможно.

Все это требовало денег.

Поиском денег занимался Тони. Неблагородное занятие: деньги были всего лишь средством для достижения цели, а цель была запредельной. Это знали они оба. Феликс, чародей-небожитель, и Тони, занимающийся земными делами помощник и золотодобытчик. Это было рациональное разделение обязанностей, в соответствии с их талантами. Как говорил Тони, каждый делает то, что умеет.

Идиот, бранит себя Феликс. Он был на вершине своего могущества, и это ослепило его. В этом и таилась опасность, ведь с вершины есть лишь один путь: вниз.

Тони как-то уж слишком охотно освободил Феликса от нудных обязанностей, которые тот всей душой ненавидел, как то: присутствовать на приемах, умасливать спонсоров и патронов, панибратствовать с членами Правления, выбивать финансирование на различных уровнях правительства и составлять отчеты об эффективной работе. Таким образом, говорил Тони, Феликс может посвятить все свое время действительно важным делам: глубокомысленному сценарию, новаторским идеям по освещению сцены и выбору правильного момента, когда обрушивать дождь из блестящего конфетти, которое он так гениально использует для оформления спектаклей.

И режиссуре, конечно. Каждый сезон Феликс ставил одну или даже две пьесы. А иногда сам играл главную роль, если его привлекал персонаж. Юлий Цезарь, король Лир, Тит Андроник. Каждый раз – настоящий триумф. В каждой из этих ролей! В каждой его постановке!

По крайней мере триумф с точки зрении критиков. Зрители и даже патроны иногда возмущались. Полуголая, истекавшая кровью Лавиния в «Тите Андронике» была вопиюще натуралистичной, негодовали они; это было оправданно, возражал им Феликс, находя подтверждение в самом тексте пьесы. Откуда в «Перикле» вдруг появились космические корабли и космические пришельцы вместо парусников и заморских стран? Почему у богини Луны Артемиды голова богомола? Хотя, как сказал Феликс в свою защиту на заседании Правления, именно так и должно было быть, если дать себе труд подумать. А Гермиона из «Зимней сказки», которая стала вампиром, вернувшись к жизни! Ее освистали в прямом смысле слова. Феликс был в восторге: вот это эффект! Кто еще делал такое? Никто не делал! Где есть порицание, там есть жизнь!

Эти блистательные эскапады, эти полеты фантазии, эти сокрушительные триумфы были детищем раннего Феликса. Порождения безудержного ликования, упоения и восторга. Все изменилось незадолго до переворота, учиненного Тони. Мир омрачился, и омрачился внезапно. Вой, вой, вой…

Но выть он не мог.

Надя, супруга Феликса, покинула его. Со дня их свадьбы прошло чуть больше года. Для него это был поздний брак – и неожиданный. Он и не знал, что способен так сильно любить. Он только начал открывать ее многочисленные достоинства, только начал узнавать ее по-настоящему, как вдруг она умерла от скоротечной стафилококковой инфекции сразу после рождения дочери. Такое случается, даже при современном уровне развития медицины. До сих пор он пытается сохранить в памяти ее образ, оживить ее в воображении, но с годами она отдалилась, выцвела, как старый снимок. Остался лишь контур; контур, который он заполняет печалью.

Так Феликс остался один с новорожденной дочерью на руках, с его Мирандой. Миранда: как еще можно было назвать девочку, у которой нет матери, а есть только немолодой, слепо ее обожающий отец? Она удержала его на краю, не дала погрузиться в хаос. Он старался держаться как мог. Получалось с трудом, но он все-таки справился. Не без помощи, да. Он нанял несколько нянь – он бы не обошелся без женской руки, потому что не знал, как ухаживать за младенцем. И еще потому, что не мог быть с Мирандой все время, хотя он проводил с ней каждую свободную минуту, которых выдавалось не так уж и много.

Она его очаровала сразу и навсегда. Он глядел на нее и не мог наглядеться. Маленькое совершенство. Ее глаза, ее пальчики! Чистый восторг! Когда она начала говорить, он взял ее в театр. Такая умница, она сидела спокойно и вбирала в себя происходящее на сцене, не ерзала в кресле и не скучала, как скучал бы и ерзал обычный двухлетний ребенок. У него были планы: когда она подрастет, они вместе отправятся в путешествие. Он покажет ей мир, научит всему, что знал сам. Но потом, когда ей было три года…

Высокая температура. Менингит. С ним пытались связаться, но он был на репетиции и строго-настрого приказал его не беспокоить. Няньки, смотревшие за Мирандой, не знали, что делать. Когда он наконец вернулся домой, там были слезы, истерики, снова слезы, а потом он отвез дочь в больницу, но было поздно. Уже слишком поздно.

Доктора сделали все, что могли: все дежурные фразы были произнесены, все оправдания озвучены. Но ничто не помогло, а потом она умерла. Ушла, как принято говорить у них. Но если ушла, то куда? Она не могла просто исчезнуть из мира. Он отказывался в это верить.

Лавиния, Джульетта, Корделия, Пердита, Марина… Все они потерянные дочери, которые «ушли», но некоторых удалось вернуть. Почему не его Миранду?

Что делать с таким необъятным горем? Оно было как колоссальная черная туча, нависшая над горизонтом, или скорее как снежная буря. Нет, оно совсем не поддавалось сравнению. Он не мог одолеть эту громаду. Ее надо было преобразовать в нечто иное или попытаться отгородиться от этой боли.

Сразу после похорон, как только маленький, вызывающий жалость гроб опустили в землю, Феликс ринулся в «Бурю». Уже тогда он понимал, что это было бегство от действительности. Но оно могло стать возрождением.

Он уже представлял, как Миранда из «Бури» станет дочерью, которую не потеряли; маленький ангел-хранитель, единственная радость изгнанного отца, спасшая его от отчаяния, когда они плыли по темному морю в полусгнившем челне. Она не умерла. Она выросла и превратилась в прелестную девушку. То, чего Феликс лишился в жизни, он еще мог мельком увидеть в своем искусстве: пусть лишь краешком глаза.

Он создаст достойное оформление для своей возрожденной Миранды, которую вызовет к жизни силой воображения. Он превзойдет сам себя как режиссер и актер. Он раздвинет границы возможного, придаст реальности нужное ему звучание. Он хорошо помнит, как это было. Он взялся за дело, охваченный лихорадочным жаром отчаяния, но разве искусство рождается не из отчаяния? Разве искусство не есть вызов смерти? Стоя на крою пропасти, ты бросаешь ей вызов, показывая средний палец. Он уже знал, что его Ариэля будет играть трансвестит на ходулях, который в ключевых сценах преображается в гигантского светлячка. Его Калибан будет шелудивым бомжом – чернокожим или, может быть, из коренных канадцев – и паралитиком, передвигающимся по сцене на гигантском скейтборде.

Стефано и Тринкуло? Эту парочку он еще не проработал, но у них точно будут гульфики и шляпы-котелки. Тринкуло может жонглировать предметами, подобранными на берегу волшебного острова, к примеру дохлыми кальмарами.

Его Миранда будет бесподобна. Юная дикарка, какой она, разумеется, и должна быть. Пережившая кораблекрушение трехлетним ребенком, она двенадцать лет носилась по острову – и, скорее всего, босиком. Откуда бы там взяться обуви? У нее на ногах наверняка были мозоли, похожие на подошвы сапог.

После долгих и утомительных поисков, в ходе которых он отвергал девушек, которые, кроме своей юности и приятного личика, не имели больше никаких достоинств, он остановил свой выбор на одной бывшей гимнастке-юниорке. Она начинала еще ребенком и дошла до серебряной медали на чемпионате Северной Америки, после чего поступила в Национальную театральную школу. Сильная, гибкая, худая, как щепка, энергичная, пылкая и упорная, она тогда только-только входила в пору цветения. Ее звали Анна-Мария Гринленд. Ей лишь недавно исполнилось шестнадцать. У нее была совсем небольшая актерская подготовка, но Феликс знал, что с ней он сможет добиться того, что ему нужно. Игры такой свежей и безыскусной, что это будет уже не игра. Это будет реальность. Через Анну-Марию его Миранда вернется к жизни.

Сам Феликс сыграет Просперо, ее любящего отца. Отца, который заботится о своей дочери – может быть, слишком ее опекает, но лишь потому, что желает ей только добра. Он будет мудрым, мудрее Феликса. Хотя даже мудрый Просперо глупо доверился своим близким и погрузился в магические науки, позабыв обо всем остальном.

Волшебную мантию Просперо сошьют из звериных шкур, не из натуральных мехов и даже не из искусственных имитаций, а из выпотрошенных мягких игрушек. Белки, зайчики, львы, тигры, несколько медвежат. Дикие звери символизируют стихийную, первобытную природу сверхъестественных сил Просперо. Феликс заказал набор искусственных листьев, ярко раскрашенных перьев и золоченых цветов, которые собирался вплести среди плюшевых шкурок, чтобы придать своей мантии дополнительный шик и смысл. Магический посох он нашел в антикварной лавке: элегантная трость времен королей Эдуардов с набалдашником в виде серебряной лисьей головы с глазами, предположительно сделанными из нефрита. Она была коротковата для чародейского посоха, но Феликсу нравилось смешивать эксцентричность и сдержанность. Такой реквизит придает ключевым сценам долю здоровой иронии. В самом конце, в эпилоге Просперо, на сцене запылает закат, а сверху посыплются блестки-конфетти, как снег.

Это будет непревзойденная «Буря»; его лучшая постановка. Он был одержим ею еще тогда. Теперь он понимает. Это было его наваждение, его навязчивая идея. Его Тадж-Махал, величественный мавзолей, возведенный для тени ушедшей возлюбленной. Или богатый, украшенный драгоценными камнями ларец – вместилище праха. Но не только, не только… Потому что внутри зачарованного пространства, которое он создавал, его Миранда будет жить снова.

Тем больней был удар, когда все рухнуло.

3. Узурпатор

Они уже готовились приступить к репетициям, когда Тони раскрыл свои карты. Даже теперь, двенадцать лет спустя, Феликс помнил тот разговор до мельчайших подробностей, до единого слова.

Разговор начинался вполне обыденно, на их еженедельной встрече по вторникам, после обеда. На этих встречах Феликс озвучивал Тони список поручений, а Тони приносил ему бумаги на подпись и докладывал о делах, требующих его внимания. Обычно вопросов было немного, потому что Тони – незаменимый работник – уже успевал позаботиться практически обо всем.

– Давай сразу к делу, – начал Феликс, как это было заведено. Он с отвращением покосился на красный галстук Тони, украшенный узором из чередующихся зайцев и черепах: попытка казаться оригинальным, кто бы сомневался. Тони, тот еще щеголь, питал неуемную слабость к дорогим безделушкам. – Во-первых, надо заменить главного осветителя. Я никак не могу добиться того, что мне нужно. Во-вторых, о волшебной мантии. Нам надо найти…

– Феликс, боюсь, у меня для тебя нехорошая новость, – перебил его Тони. Он явился в очередном новом костюме; обычно это означало, что он присутствовал на заседании Правления. Феликс давно взял в привычку отлынивать от заседаний: Лонни Гордон, тамошний председатель, был человеком во всех отношениях достойным, но убийственно скучным, а прочие члены Правления являли собою карманный парламент, сборище марионеток. Тони прекрасно с ними управлялся, а Феликс попросту не забивал себе голову.

– Да? Что за новость? – спросил он. Нехорошая новость обычно подразумевала тривиальное письмо от негодующего патрона. Королю Лиру обязательно было раздеваться догола? Или счет из химчистки от зрительницы в первом ряду, ставшей невольной участницей интерактивного действа, когда окровавленную голову Макбета слишком рьяно швырнули на сцену, алая краска забрызгала дорогое шелковое платье, и пятна вывели с большим трудом.

Тони сам разбирался со всеми жалобами и придирками. И неплохо справлялся – приносил надлежащие извинения, сдобренные изрядной порцией лести, – но всегда держал Феликса в курсе, чтобы тот был подготовлен на случай, если кто-то из недовольных обратится к нему напрямую. Феликс плохо переносил критику и реагировал слишком остро, не скупясь на красочные оскорбления, заметил Тони однажды. Феликс ответил, что никогда не позволяет себе неподобающих выражений. Конечно, сказал тогда Тони, но у патронов свои представления о приличиях. И вообще лучше поостеречься, чтобы оно не попало в газеты.

– К сожалению, – сказал Тони. Он выдержал паузу. Феликс заметил странное выражение у него на лице. Не улыбка, а что-то совсем другое: уголки губ печально опущены вниз, но скрывают улыбку. Феликсу стало не по себе. – К сожалению, – продолжил Тони мягким, вкрадчивым голосом, – Правление проголосовало за то, чтобы расторгнуть с тобой контракт. В качестве художественного руководителя ты их не устраиваешь.

Теперь уже Феликс взял паузу.

– Что? – сказал он. – Это шутка, да?

Они не могут меня уволить, подумал он. Без меня весь фестиваль полетит в тартарары! Спонсоры разбегутся, актеры поувольняются, шикарные рестораны, гостиницы и сувенирные лавки позакрываются к чертовой матери, и Мейкшавег снова канет в небытие, из которого Феликс вызывает его каждое лето, потому что без театрального фестиваля Мейкшавег – просто маленький городок с пересадочной станцией. Никто не поедет через всю страну любоваться пересадочной станцией.

– Нет, – сказал Тони. – Боюсь, это не шутка. – Еще одна пауза. Феликс смотрел на Тони, словно видел его впервые. – Они считают, что ты… э… теряешь свою остроту. – И еще одна пауза. – Я пытался им объяснить, что ты пережил сильное потрясение, когда твоя дочь… такая трагическая потеря… Я им говорил, что ты справишься. Обязательно справишься, я уверен. – Это был удар ниже пояса. Феликс задохнулся от возмущения. Значит, вот их оправдание? Да как они смеют?! – Я сделал все, что мог, – добавил Тони.

Это была откровенная ложь. И они оба знали, что это ложь. Лонни Гордон, председатель Правления, никогда не додумался бы до такой подлости, а все остальные в Правлении вообще ничего не решали. Они были полным ничтожеством, частью интерьера. Их для этого и выбирали. Тони сам выбирал. Все – его протеже. Все до единого.

– Остроту? – сказал Феликс. – Я теряю свою остроту?

Да был ли хоть кто-то острей его?

– Ну… связь с реальностью, – сказал Тони. – Они опасаются, что у тебя нарушения психики. Я им говорил, что тебя можно понять, по вполне очевидным причинам… Но они не хотят понимать. Мантия из звериных шкур стала последней каплей. Они видели эскизы. Сказали, что активисты по правам животных сами спустят с нас шкуру.

– Это смешно, – сказал Феликс. – Это не настоящие шкуры. Это плюшевые игрушки!

– Ты должен сам понимать, – проговорил Тони снисходительно-терпеливым тоном, – что дело не в этом. Они похожи на настоящих животных. И мантия – не единственный камень преткновения. Их возмутил Калибан в образе паралитика. Они говорят, это не просто безвкусица. Это вообще за гранью. Люди могут подумать, что ты насмехаешься над инвалидами. Кто-то из зрителей наверняка уйдет из зала. Или выкатится на коляске: на наши спектакли приходят самые разные люди… Не только здоровые и молодые.

– Что за бред?! – сказал Феликс. – Эта политкорректность уже задрала! В тексте написано черным по белому, что он урод! В наше время Калибан стал любимцем публики, зритель его приветствует как героя, и я просто…

– Я понимаю, но дело в том, – сказал Тони, – что нам нужно заполнить зал, чтобы оправдать спонсорские вложения и государственное финансирование. Последние отзывы были… неоднозначными. Особенно в прошлом сезоне.

– Неоднозначными? – возмутился Феликс. – В прошлом сезоне отзывы были блестящими!

– Я тебе не показывал негативные отзывы, – сказал Тони. – Их было немало. Я принес их с собой. Если хочешь, можешь почитать.

– За каким чертом ты их не показывал? – сказал Феликс. – Я не ребенок.

– Ты болезненно воспринимаешь разгромные отзывы, – ответил Тони. – Психуешь, срываешься на актеров. Что подрывает моральный дух.

– Я никогда не психую! – заорал Феликс. Тони и ухом не повел.

– Здесь уведомление о расторжении контракта, – Тони достал конверт из внутреннего кармана пиджака и протянул его Феликсу, – и выходное пособие, в благодарность за годы службы. Я постарался, чтобы сумма была достойной. – На этот раз Тони уже не скрывал самодовольную ухмылку.

Феликс взял конверт. Первым его побуждением было разорвать этот чертов конверт в клочья, но его словно парализовало. Неприятности по работе случались и раньше. Случались даже скандалы, но его еще никогда не увольняли. Не отстраняли от должности. Не выгоняли. Не вышвыривали на улицу.

– А моя «Буря»? – сказал он. – Она остается? – Он уже умолял. – Хотя бы она?

Его лучшее творение, его сокровище, его чудо загублено на корню. Выброшено на помойку. Втоптано в грязь.

– Боюсь, что нет, – сказал Тони. – Мы… они считают, что лучше расстаться окончательно и бесповоротно. Постановка отменяется. Все твои личные вещи из кабинета ты найдешь у машины. Кстати, тебе надо сдать пропуск и служебное удостоверение. Можешь оставить на выходе, у охраны.

– Я буду жаловаться. Министру культуры, – неубедительно проговорил Феликс. Он знал, что это дохлый номер. Они с Сэлом О’Нелли вместе учились в школе, и отношения у них не заладились с самого начала. У них вышла размолвка по поводу украденных карандашей, в которой Феликс одержал верх, а Сэл этого не забыл. Он неоднократно высказывал мнение в нескольких телевизионных интервью, нацеленных Феликсу ниже пояса, что на театральном фестивале в Мейкшавеге должно быть больше комедий Ноэла Кауарда, и мюзиклов Эндрю Ллойда Уэббера, и вообще больше мюзиклов. Феликс ничего не имел против музыкальных спектаклей, он начинал свою театральную карьеру в студенческой постановке «Парней и куколок», но репертуар сплошь из мюзиклов…

«Звуки музыки», – говорил Сэл, – «Кошки», «Без ума от тебя», танцы, чечетка. Все, что понятно обычному зрителю». Но пресловутый обычный зритель вполне способен понять постановки Феликса! Что сложного в бензопилах в постановке «Макбета»? Актуально. Без обиняков.

– На самом деле министр культуры согласен с решением Правления, – сказал Тони. – Прежде чем выносить вопрос на голосование, мы связались с Сэлом… министром О’Нелли… чтобы убедиться, что мы идем верным путем. Мне очень жаль, Феликс, – добавил он совершенно неискренне. – Я понимаю, что для тебя это шок. И очень трудно для нас.

– Как я понимаю, у вас уже есть кандидат на замену, – сказал Феликс, очень стараясь не сорваться на крик. Сэл… Вот оно как: называем министра по имени. Ладно, он примет этот удар. Не потеряет самообладания. Сохранит остатки достоинства.

– Да, – сказал Тони. – Сэл… Правление попросило… э… меня попросили занять эту должность. Разумеется, временно. Пока не найдется достойный кандидат должного уровня.

Временно, как же, подумал Феликс. Теперь он все понял. Конспирация, саботаж. Змеиные увертки. Грандиозное предательство. Тони был провокатором, с самого начала. Это он все подстроил. Дождался, когда Феликс станет наиболее уязвимым, и нанес удар.

– Мерзавец. Двуличная тварь! – выкрикнул он, что принесло определенное удовлетворение. Но очень слабое, если учесть все остальное.