Текст книги "Ведьмино отродье"

12. Почти недостижимо

В тот же день

Коридор был совсем не как в подземной тюрьме: никаких вбитых в стены цепей, никаких кандалов, никаких пятен крови, – хотя за кулисами пятна крови присутствуют наверняка. Стены выкрашены светло-зеленой краской: есть теория, что этот цвет действует успокаивающе – в отличие, скажем, от красного, возбуждающего гнев. Если бы не отсутствие ярких плакатов и досок объявлений, это мог бы быть коридор в современном университетском здании. Серый пол сделан из непонятного материала, в надежде произвести впечатление гранитного, но как-то неубедительно. Пол чисто вымыт, кажется, даже отполирован. В неподвижном воздухе пахнет хлоркой.

По обеим сторонам коридора тянется ряд закрытых дверей. Они металлические, но выкрашены той же светло-зеленой краской, что и стены. Все двери заперты на замок. Но это не спальное крыло. Камеры, где содержатся заключенные, располагаются в северной части здания: отделение строгого режима – тамошних обитателей Феликс не видит, – и отделение общего режима, откуда и набирают участников литературного курса.

В этом крыле располагаются классы реабилитации для заключенных общего режима. Учебные курсы, разнообразные консультации. Здесь работают психологи и психиатры. Есть капеллан, может быть, и не один. Есть приходящий адвокат по правам заключенных. Целый штат преподавателей.

Феликс сторонится этих людей: других преподавателей, адвоката, психиатров и капелланов. Он не хочет знакомиться с их теориями. Не хочет ввязываться в обсуждения и выслушивать их мнение о его курсе. За последние три года он имел с ними несколько кратких бесед, после которых у него оставался весьма неприятный осадок. Коллеги смотрят на него косо. Ему отвратительно их морализаторство.

Похоже, они полагают, что он плохо влияет на заключенных. Феликсу приходится постоянно держаться настороже, напоминая себе, что каждое его слово, сказанное в ответ, будет записано в некую книжечку и обращено против него, если его сослуживцев попросят оценить его терапевтическую и/или педагогическую эффективность. Поэтому он держит рот на замке под градом ханжеского пустословия.

Вы действительно думаете, мистер Герц, что это полезно: подвергать этих надломленных, травмированных людей – позвольте заметить, что они все травмированы так или иначе, многие еще с детства, от родительского насилия или полного пренебрежения, а некоторым из них не помешало бы пройти курс лечения в психиатрической или наркологической клинике; их действительно надо лечить, а не учить словам четырехсотлетней давности, – так вы действительно думаете, что стоит подвергать этих надломленных, легко уязвимых людей воздействию травмирующих драматических ситуаций, способных вызвать тревожность, панические атаки и болезненные воспоминания или же спровоцировать опасные проявления агрессии? Под травмирующими ситуациями мы понимаем политические убийства, гражданские войны, колдовство, отрубленные головы, маленьких мальчиков, убитых в темнице по распоряжению злого дядюшки. Слишком близко к их собственной жизни, в каком-то смысле. В самом деле, мистер Герц, вы готовы идти на риск и взять на себя столь серьезную ответственность?

Это театр, мысленно возражает им Феликс сейчас. Искусство истинных иллюзий! Разумеется, там присутствуют травмирующие ситуации! Театр вызывает демонов ради того, чтобы их изгнать! Разве вы не читали древнегреческих авторов? Слово катарсис вам что-нибудь говорит?

Мистер Герц, мистер Герц. Вы слишком абстрактны. Это живые люди. Не буковки из текста в вашей драме, не подопытные кролики, не игрушки для вашей забавы. Имейте хотя бы какое-то уважение.

Я имею немалое уважение, мысленно отвечает Феликс. Я уважаю талант – тот талант, который иначе не смог бы раскрыться; талант, способный призвать свет и жизнь из тьмы и небытия. Ради такого таланта я расчищаю пространство и нахожу время; я даю ему имя и место для жизни, пусть даже они эфемерны и иллюзорны. Но, с другой стороны, театр по сути своей эфемерен. Это единственный вид уважения, который я признаю.

Красивые фразы, говорит он себе. Но не слишком ли напыщенные, мистер Герц?

Он останавливается перед закрытой раздвижной дверью, преграждающей путь. Ждет, когда она откроется, проходит в следующий коридор. Дверь за ним закрывается. На другом конце коротенького коридора – еще одна, точно такая же дверь. Когда в его классе проходят занятия, обе двери закрыты наглухо. Так безопаснее, мистер Герц.

Никакой аудиосвязи с постом охраны, никаких камер слежения. Феликс на этом настаивал: нельзя наблюдать за актерами, когда они репетируют. Это очень мешает процессу. Охранного пейджера будет вполне достаточно. Такова его твердая позиция, и пока что она подтверждается. За три года у него не было ни единого повода воспользоваться пейджером.

Здесь есть туалет с умывальником, первая дверь слева. Три маленькие комнаты, которые можно использовать для репетиций или в качестве раздевалок или гримерных, по мере необходимости. Есть две демонстрационные камеры: одна – копия тюремной камеры пятидесятых годов, другая – девяностых. Когда-то их использовали как наглядные пособия в рамках совместной учебной программы на факультете судебной администрации Университета Западного Онтарио, и с тех пор они так и остались. В каждой – по две двухэтажные койки. В дверях прорезаны смотровые окошки.

Актеры Флетчерской исправительной колонии используют эти камеры в качестве декораций на съемках своих телеспектаклей. Они служили армейскими палатками для Брута, Ричарда и их кошмаров. С помощью красных пледов и бумажных знамен они превращались в тронные залы. Они были пещерой шотландских ведьм, они были римским сенатом, они были темницей в Тауэре, где первый и второй убийцы готовились утопить Кларенса в бочке. Здесь нашли свою гибель леди Макдуф и ее дети. Для некоторых актеров это стало и вправду травмирующим переживанием: они вспомнили свое кошмарное детство. Насилие, угрозы, синяки, крики, ножи.

Проходя мимо, Феликс заглядывает в окошки в дверях демонстрационных камер. Внутри все уныло и мрачно, хотя и чисто: койки аккуратно заправлены серыми одеялами. Кто заподозрит, что здесь творилось волшебство, проходили царственные церемонии, бушевали гибельные страсти? И что будет дальше?

И наконец – большая классная комната, где Феликс проводит ознакомительные занятия, предшествующие репетициям. Там стоят двадцать парт; там есть белая магнитно-маркерная доска; есть и компьютер – спасибо Эстель, – он не подключен к интернету, так что просмотр порно-сайтов полностью исключен; компьютер предназначается только для театральной работы. И самое главное, в комнате есть большой плазменный телеэкран. На этом экране актеры видят результаты своих трудов.

В этой комнате две двери, с двух противоположных концов. Здесь нет окон. Здесь пахнет солью и немытыми ногами.

Вот оно, размышляет Феликс. Мое место ссылки. Мое наказание. Мой остров.

Мой театр.

13. Феликс обращается к актерам

В тот же день

Феликс стоит у доски, смотрит на свой новый класс. Он читал список учеников, записавшихся на его курс, и передал им все необходимые материалы – текст пьесы, свои комментарии, – но заранее никогда не известно, кто придет на занятия. Всегда находятся те, кто выбывает еще до начала, и тогда их заменяют очередниками из листа ожидания. К чести Феликса надо сказать, что список желающих посещать его курс всегда превышает количество мест. Есть и другие причины отсутствия записавшихся. Переводы в другие колонии, досрочное освобождение, травмы, требующие лечения в лазарете.

Он изучает собравшихся. Знакомые лица, ветераны его предыдущих постановок: они кивают ему, коротко улыбаются. Новые лица, непроницаемые или настороженные: они не знают, чего ожидать. Потерянные мальчишки, все до единого, хотя они не мальчишки: их возраст колеблется от девятнадцати до сорока пяти лет. Представители самых разных этнических групп: белые, чернокожие, краснокожие, латиносы, азиаты. Преступления, за которые их осудили, тоже весьма разнообразны. Единственное, что объединяет всех этих людей, помимо их статуса заключенных: желание попасть в актерскую труппу на Шекспировском курсе Феликса. У каждого, надо думать, есть свои побудительные причины.

Он читал их личные дела, которые для него добыла Эстель по каким-то своим тайным каналам. Он знает, за что они осуждены, хотя делает вид, что не знает. Кого только здесь нет: члены банд, взявшие вину на себя, чтобы спасти от тюрьмы главарей; торговцы наркотиками и грабители всех мастей – ограбление банков, угон автомобилей, воровство в магазинах, кража со взломом; молодой гений-хакер, осужденный за кражу корпоративной информации; спец по краже персональных данных; врач-ренегат; бухгалтер из уважаемой фирмы, отбывающий срок за растрату; адвокат, создавший финансовую пирамиду.

Среди них есть уже опытные актеры, сыгравшие в нескольких его постановках. По правилам, им разрешается проходить его литературный курс не более одного раза, но Феликс придумал, как обойти эту преграду. Он предложил несколько дополнительных спецкурсов, которые составил с помощью материалов, скачанных из интернета. На курсе «Техники и технологии театра» они изучают осветительную аппаратуру, бутафорию, спецэффекты и компьютерный дизайн декораций. На «Театральном дизайне» они изучают костюмы, грим, парики и маски. На «Видеомонтаже для театра» они учатся делать из различного мусора пригодную вещь. За каждый курс Феликс ставит оценки, которые идут им в зачет профессионального образования. На бумаге все выглядит просто волшебно. Руководство довольно. Мистер Герц – ценный кадр: четыре курса по цене одного!

Тем временем он обучал своих учеников разнообразным умениям и навыкам, которые были необходимы для его постановок. У него были художники по костюмам, инженеры видеомонтажа, осветители и мастера спецэффектов, у него были отличные гримеры. Иногда он задумывался о том, что профессиональные знания, которые он им дает на занятиях, могут им пригодиться потом, скажем, для ограбления банка или для похищения с целью выкупа, – но сразу гнал от себя эти низкие мысли.

Феликс обводит взглядом класс, уже приступив к мысленному распределению ролей. Вот идеальный Фердинанд, принц неаполитанский, смотрит на него широко распахнутыми, доверчивыми глазами, словно готовый влюбиться, на деле же он виртуозный мошенник по прозвищу Чудо-Мальчик. Вот его Ариэль, если он не ошибся, дух воздушной стихии, юный, худенький, стройный, проворный и очень смышленый, в колонии его зовут 8Рукк, гениальный хакер. Дородный Гонзало, скучный, честный советник, известен как Гнутый Грифель, бухгалтер-растратчик. И вероломный Антонио, брат волшебника Просперо, узурпатор миланского престола, в жизни его называют Змеиным Глазом, риелтор-мошенник и основатель финансовой пирамиды, с косым левым глазом и перекошенным на одну сторону ртом, из-за чего кажется, будто он ухмыляется непрестанно.

Дурачок Тринкуло, шут и паяц. Ни одного очевидного Стефано, пьяницы-дворецкого. Разнообразные Калибаны, хмурые и мускулистые: грубоватые, потенциально свирепые. У него будет выбор. Но прежде чем что-то решать, надо будет послушать, как они произносят реплики.

Он улыбается уверенной улыбкой человека, который знает, что делает. Потом обращается к слушателям с уже традиционной речью, открывающей каждый новый сезон.

– Доброе утро, – говорит он. – Добро пожаловать в театральную студию Флетчерской исправительной колонии. Мне неинтересно, почему вы здесь оказались и в каких преступлениях вас обвиняют: на этом курсе прошлое относится к прологу, что означает, что отсчет времени и достижений начинается здесь и сейчас.

Здесь и сейчас вы актеры, и только актеры. Вы будете играть в пьесе; каждый из вас примет участие в постановке, что подтвердят ветераны, игравшие в наших спектаклях раньше. Здесь, во Флетчере, мы ставим только пьесы Шекспира, потому что это лучший и наиболее действенный способ приобщения к театру. В пьесах Шекспира каждый найдет что-то близкое для себя, потому что Шекспир писал для самой широкой аудитории: для всех и каждого, независимо от его положения в обществе.

Меня зовут мистер Герц, и я ваш режиссер. Это значит, что я здесь главный, я отвечаю за всю постановку, и последнее слово всегда остается за мной. Но мы работаем одной командой. У каждого будет своя задача, важная для постановки в целом, и если кто-то не справится со своей частью работы, все остальные ему помогут, потому что сила спектакля определяется крепостью самого слабого звена: если провалится кто-то один, это будет наш общий провал. Если кому-то из вас будет трудно прочитать текст, пусть остальные ему помогут. Помогайте друг другу учить слова роли. Объясняйте значения слов, если вдруг кто-то чего-то не знает. Думайте вместе, как произносить реплики с подлинным чувством. Это наша основная задача. Мы все должны выступить на высочайшем уровне. У актеров Флетчерской колонии есть репутация, которую надо поддерживать. Я говорил о работе в команде, и те из вас, кто уже участвовал в моих постановках, знают, что это значит. У каждого из исполнителей главных ролей будет команда поддержки, и каждый участник этой команды должен выучить все слова роли. Для чего это нужно: у каждого актера из основного состава непременно должны быть дублеры, на случай болезни или… других непредвиденных обстоятельств, скажем, досрочного освобождения. Или кто-то пойдет в душевую и поскользнется на мокром полу. Постановка должна состояться, несмотря ни на что, – это закон театра. В нашем театре мы все поддерживаем друг друга. Вы будете выполнять письменные задания. Будете записывать свои мысли о пьесе, а также переписывать реплики персонажей более современным языком, если вы решите… если мы решим, что так они станут понятнее сегодняшней аудитории. Постановку мы снимем на видео, каждую сцену отдельно, потом смонтируем сцены в фильм, который увидят все в… все во Флетчере. Я уверен, мы будем гордиться нашим новым телеспектаклем, как мы гордились тремя предыдущими.

Он ободряюще улыбается и сверяется со своим планом.

– Сейчас вы должны выбрать себе сценический псевдоним. В прошлом так делали многие театральные актеры, а также иллюзионисты и оперные певцы. Настоящее имя Гарри Гудини – Эрик Вайс, Боба Дилана – Роберт Циммерман, Стиви Уандера – Стивленд Джадкинс. – Эти имена он нашел в интернете, забив в поиск «сценические псевдонимы и настоящие имена». Сам он знает не всех: каждый раз он добавляет кого-то из молодых исполнителей. – Сейчас так делают киноактеры, не говоря уже о рок-музыкантах и рэперах. Келвин Бродус известен под псевдонимом Снуп Догг. Понимаете, что я имею в виду? Пусть каждый придумает себе псевдоним. Что-то вроде кликухи, только для театра.

Понимающие кивки, одобрительный гул. У опытных актеров уже есть псевдонимы с прошлых сезонов. Сейчас они улыбаются: приветствуют возвращение своих вторых «я», которые дожидались их, словно костюмы, готовые сесть по фигуре.

Феликс делает паузу, собираясь с духом перед самой сложной частью урока.

– Теперь – пьеса этого года. – Он пишет на белой доске красным маркером: БУРЯ. – Вы получили текст пьесы заранее. Также вы получили мои комментарии. У вас было время, чтобы все прочитать. – Для некоторых из них это верно весьма условно, поскольку их образование ограничивается в лучшем случае тремя классами начальной школы. Но это не страшно: они подтянутся. Их подтянет команда. Шаг за шагом они поднимутся вверх по лестнице грамотности, преодолев не одну ступеньку. Я начну с основных тем и идей, – продолжает Феликс. – Прежде чем ставить пьесу, мы должны проработать все ключевые моменты, чтобы понять, как воплощать их в игре.

Он берет синий маркер и пишет:

ПЬЕСА-МЮЗИКЛ: Больше всего песен и музыки из всех пьес Ш-ра. Для чего нужна музыка?

ВОЛШЕБСТВО: Для чего нужно?

ТЮРЬМЫ: Сколько их в пьесе?

ЧУДОВИЩА: Кто здесь чудовище?

МЕСТЬ: Кто жаждет мести? Почему?

Глядя на их лица – хмурые, каменные или застывшие в полном недоумении, – он думает: они не понимают. Это не «Макбет», не «Юлий Цезарь»; там они прониклись сразу. Это даже не «Ричард III», который потребовал максимального напряжения сил, поскольку многие из актеров встали на сторону Ричарда.

Феликс делает глубокий вдох.

– Есть вопросы?

– Ага, – говорит один из заключенных по прозвищу Костыль. Кража со взломом, разбойное нападение. Ветеран флетчерской сцены: играл Марка Антония в «Юлии Цезаре», одну из ведьм в «Макбете» и Кларенса в «Ричарде III». – Мы ее прочитали. Но почему эта пьеса? Там нет ни одной боевой сцены, и есть этот… как его… женоподобный фей.

– Я не буду играть женоподобного фея, – говорит Маракас, игравший леди Макбет в «Макбете» и Ричмонда в «Ричарде III». Обаятельный парень. По его собственному утверждению, на воле его дожидаются целые сонмы беззаветно влюбленных в него красоток.

– И девчонку тоже. – Это Мачете. Связи с наркоторговцами из Сомали. Попался во время большой облавы несколько лет назад. Он обводит взглядом класс, ища поддержки: резкие, вызывающие кивки, одобрительный гул. Никто не хочет играть эти роли: Миранду и Ариэля.

Похоже, на корабле назревает бунт, но Феликс это предвидел. Ему уже приходилось решать гендерные вопросы в других пьесах, но там женские персонажи были взрослыми тетками, причем, как правило, отвратительными и жестокими. Ведьмы в «Макбете» вообще не создали проблем: парни не возражали против того, чтобы сыграть злых старух, поскольку это не настоящие женщины, а чудовища. Матрона Кальпурния – второстепенный персонаж. Леди Макбет – чудовище почище ведьм. Маракас сказал, что она – вылитая его мать, и сыграл ее просто блестяще. Вспыльчивая леди Анна в «Ричарде III» пылала гневом и плевалась огнем. Мачете шикарно выступил в этой роли.

Однако Миранда – не взрослая женщина и не чудовище в человеческом облике. Это юная девушка, нежная и ранимая. Мужик, сыгравший молоденькую девчонку, лишится всяческого уважения. Превратится в мишень для насмешек, если не хуже. Сыграешь девчонку – будь готов стать девчонкой и намыливай задницу. Это будет катастрофа и для Фердинанда: никто не захочет изображать любовный восторг, обращаясь к угрюмому сокамернику. Потому что потом не отмоешься.

– Давайте сразу проясним вопрос с женской ролью, – говорит Феликс. – Во-первых, никто из вас не будет играть Миранду. Миранда – прелестная, невинная девушка пятнадцати лет. Я не вижу здесь никого, кто смог бы сыграть эту роль убедительно.

Все облегченно вздыхают.

– Хорошо, – говорит Мачете. – Но тогда кто ее будет играть?

– Я привлеку… – Феликс делает паузу, поправляет себя. – Я приглашу профессиональную актрису. Настоящую женщину, – добавляет он, чтобы они прониклись услышанным.

– Она придет к нам сюда? – уточняет Маракас. – Чтобы сыграть в нашей пьесе?

Они недоверчиво переглядываются. Некоторым из них уже начинает нравиться «Буря».

– Вы сможете уговорить девчонку прийти сюда?

Чудо-Мальчик, мошенник с томными, проникновенными глазами, высказывает озабоченность:

– Мне кажется, лучше не надо сюда приводить молодую девчонку. Вы поставите ее в неудобное положение. Я лично и пальцем ее не трону, – говорит он. – Но… Я просто предупреждаю.

– Правильно, на хера ей твой палец, – раздается голос с задней парты. Смех в классе.

– Она сыграет роль юной девушки, – говорит Феликс. – Я не сказал, что она сама будет молоденькой девочкой. Но она и не будет старухой, – добавляет он, заметив их кислые лица. – Ее участие в нашем спектакле – большая честь и привилегия. Надеюсь, вам это понятно. Если кто-то позволит себе хоть одну непристойную выходку: сальные шуточки, приставания и так далее, – больше ее здесь не будет. И спектакля тоже не будет. Я жду, что вы поведете себя, как подобает профессиональным актерам, каковыми я вас и считаю. – Не то чтобы профессиональным актерам не свойственно распускать руки и отпускать сальные шуточки, добавляет он мысленно. Но почитает за лучшее не делиться этим соображением.

– Вот повезет чуваку, кто сыграет этого Ферди, как его там, – говорит Костыль. – Любовь-морковь, все дела. Крупным планом.

– Чувак словит лютый стояк, – говорит Маракас.

– До звона в яйцах.

Смех. Приглушенный гул голосов.

– С этим мы как-нибудь разберемся, – говорит Феликс. – Будем решать проблемы по мере их поступления.

– Это все хорошо, – говорит Гнутый Грифель, бухгалтер-растратчик. Свой сценический псевдоним он получил против своей воли общим решением труппы. Поначалу он был недоволен, пытался настаивать на чем-то более уважительном. Скажем, Цифирь. Он хотел сохранить свое чувство превосходства. Но в итоге смирился с Гнутым Грифелем. А что еще было делать?

Гнутый Грифель играл Кассия в «Юлии Цезаре». Он всегда скрупулезно вникает в детали, очень дотошно и въедливо. Иногда он бывает настолько занудным, что Феликс мысленно хватается за голову. Он всегда рвется продемонстрировать, как хорошо подготовился к урокам. Гонзало, думает Феликс: Гнутый Грифель великолепно подходит на эту роль.

– Это все хорошо, – говорит Гнутый Грифель, – но вы еще не рассмотрели вопрос… э… вопрос с Ариэлем.

– Да, с этим женоподобным феем, – подсказывает Костыль.

– Этот вопрос мы обсудим в пятницу, – говорит Феликс. – А сейчас – ваше первое письменное задание. Я хочу, чтобы вы очень внимательно перечитали текст пьесы и выписали все ругательства, которые там встречаются. На наших занятиях можно ругаться только бранными словами из самой пьесы. Употребивший матерные слова на «бэ», «ха» и так далее, а также любые другие ругательства, которых нет в пьесе, теряет баллы. Подсчет баллов идет по системе доверия, но мы все перепроверяем друг друга. Все ясно?

Улыбки от «стариков»: Феликс всегда дает это задание на первом уроке.

– Играем на сигареты? – уточняет Маракас. – Как всегда?

– Конечно, – говорит Феликс. – Когда составите список, пусть каждый выберет из него десять слов или фраз, которые ему больше нравятся. Их надо выучить наизусть и запомнить, как они пишутся. Это будут ваши особые бранные слова. Их можно употреблять в этом классе по отношению к чему угодно и к кому угодно. Если не знаете, что означает какое-то слово, спрашивайте – не стесняйтесь. Я объясню. Все готовы? Тогда приступайте.

Лица сосредоточены, тетрадки открыты, шелестят страницы сценариев, карандаши деловито скрипят по бумаге.

Ваше дремучее сквернословие, сожри его жабы, думает Феликс, тоже способствует повышению грамотности. Вместе с вашими тухлыми сигаретами, черт бы их побрал.