Текст книги "Заветы"

Я сейчас расскажу вам, какую натворила глупость и про ее последствия тоже. Я собой не горжусь – сейчас понимаю, что сильно протупила. Но тогда не понимала.

За неделю до моего дня рождения должен был состояться марш протеста против Галаада. Оттуда контрабандой вывезли съемки очередной серии казней, показали по телику: женщин вешали за ересь, и за отступничество, и за то, что пытались переправить детей за границу, – по галаадским законам это измена родине. У нас в школе два старших класса освободили от уроков, чтоб мы пошли на марш под эгидой «Мирового общественного самосознания».

Мы сделали плакаты: ЗАПРЕТИТЬ ТОРГОВЛЮ С ГАЛААДОМ! СПРАВЕДЛИВОСТЬ ДЛЯ ЖЕНЩИН ГАЛААДА! МЛАДЕНИЦА НИКОЛЬ, ПУТЕВОДНАЯ ЗВЕЗДА! Кое-кто из ребят подбросил зелени: ГАЛААД ОТРИЦАЕТ КЛИМАТОЛОГИЮ! ГАЛААД ХОЧЕТ НАС ПОДЖАРИТЬ! – и фотографии лесных пожаров, и мертвых птиц, и рыб, и людей. Чтобы нам там ненароком не досталось, с нами должны были пойти несколько учителей и родители-волонтеры. Я предвкушала – это же был мой первый марш протеста. И тут Нил с Мелани сказали, что мне туда нельзя.

– Это почему? – спросила я. – Все же идут!

– Ни в коем случае, – сказал Нил.

– Вы сами вечно твердите, что надо защищать свои принципы, – сказала я.

– Тут другое дело. Это небезопасно, Лили, – сказал Нил.

– Жизнь небезопасна, сами же говорите. И вообще, с нами будет толпа учителей. И это учеба – если не пойду, мне оценки снизят!

Это была натяжка, но Нил и Мелани хотели, чтоб я хорошо училась.

– Может, пусть пойдет? – сказала Мелани. – Попросим Аду сходить с ней?

– Я не ребенок, мне нянька не нужна.

– Ты что, совсем в бреду? – сказал ей Нил. – Там от журналистов будет не продохнуть! В новостях покажут!

Он сам себя тягал за волосы – ну, за остатки: верный признак, что нервничает.

– Так в том и смысл, – сказала я. Я сама нарисовала один из наших плакатов – большие красные буквы и черный череп. ГАЛААД = СМЕРТЬ МОЗГА. – И надо, чтобы в новостях показали!

Мелани зажала уши руками:

– У меня разболелась голова. Нил прав. Нет. Все, я сказала: нет. После школы поможешь мне в лавке, точка.

– Прекрасно, тогда еще под замок меня посадите.

Я умчалась к себе, грохнула дверью. Они меня не остановят.

Школа наша называлась Школой Уайл. Назвали в честь Флоренс Уайл, стародавней скульпторши[16]16
  Флоренс Уайл (1881–1968) – американо-канадская скульптор, дизайнер и поэт, соосновательница Канадского общества скульпторов, первая женщина, ставшая действительным членом Канадской королевской академии искусств (1938).


[Закрыть], в центральном вестибюле висел ее портрет. Предполагалось, что школа способствует развитию творческих наклонностей, говорила Мелани, а также постижению демократических свобод и самостоятельному мышлению, говорил Нил. Еще они оба говорили, что потому и записали меня туда, хотя в целом-то они против частных школ; однако в государственных уровень очень низкий, и мы, конечно, должны совершенствовать систему, но тем временем они не хотят, чтоб меня пырнул ножиком какой-нибудь малолетний барыга. Сейчас я подозреваю, что Школу Уайл они выбрали не поэтому. В Уайл было очень строго с посещаемостью – не прогуляешь. Так что Мелани и Нил всегда знали, где я.

Я не питала любви к Школе Уайл, но и ненависти тоже не питала. Школу надо было просто перетерпеть в ожидании настоящей жизни – а очертания этой жизни вот-вот прояснятся. Незадолго до того я хотела быть ветеринаром, лечить мелких животных, но эта мечта уже казалась мне ребячеством. Потом я решила стать хирургом, но посмотрела в школе видео про хирургию, и меня затошнило. Кое-кто у нас хотел стать певцом или дизайнером, выбирали всякие творческие штуки, но это было не для меня: мне медведь на ухо наступил и я неуклюжая.

В школе у меня были друзья: на посплетничать – девчонки, на списать домашку – те и другие. Я старалась получать оценки глупее, чем я есть – не хотела выделяться, – и домашки мои высоким спросом не пользовались. А вот спортзал и физкультура – там нормально, там можно было и преуспевать, и я преуспевала, особенно в тех видах спорта, где пригождались рост и скорость: баскетбол, например. В командных видах я была нарасхват. Но за пределами школы моя жизнь умещалась в узких рамках, потому что Нил и Мелани вечно дергались. Мне не разрешали бродить по торговым центрам, потому что там кишмя кишат наркоманы на крэке, говорила Мелани, и гулять в парках, говорил Нил, потому что там шныряют незнакомцы. Моя светская жизнь равнялась примерно нулю – она вся состояла из того, что мне разрешат, когда я стану старше. Дома у Нила было волшебное слово, и это было слово «нет».

Однако на сей раз я уступать не желала: я пойду на марш протеста и хоть вы мне что. Школа заказала нам пару автобусов. Мелани и Нил постарались мне помешать – позвонили директрисе, сказали, что запрещают, и директриса велела мне остаться, и я заверила ее, что, конечно, все понимаю, без вопросов, я подожду Мелани, она заедет на машине и меня заберет. Но всех поименно проверял только водитель автобуса, а он не знал, кто есть кто, и все бродили туда-сюда, а родители и учителя не вникали и не знали, что мне ехать не положено, поэтому я обменялась пропусками с одной нашей баскетболисткой, которая не хотела ехать, и вместо нее проникла в автобус, страшно довольная собой.

10

Поначалу на марше протеста было захватывающе. Проходил он в центре города, у здания Законодательного собрания, только получился никакой не марш, никто никуда не маршировал – все тесно сбились в одну кучу. Разные люди толкали речи. Канадская родственница женщины, которая умерла в Галаадских колониях на радиационной очистке, говорила про рабский труд. Председатель «Жертв геноцида в Галаадских Землях Предков» рассказал про марш-броски в Северную Дакоту, где людей сгоняли, все равно что овец, в огороженные города-призраки, без еды, без воды, и как они там гибли тысячами, и как люди рисковали жизнью, уходили на север, к канадской границе, среди зимы, и он показал кисть, на которой недоставало пальцев, и сказал: «Обморожение».

Потом представительница «СанктОпеки» – организации, опекающей беженок из Галаада, – говорила про тех, у кого отняли детей, и что это жестоко, и что, если пытаешься вернуть ребенка, тебя обвиняют в непочтении к Богу. Я не все речи слышала, потому что усилители иногда вырубались, но смысл в целом уловила. Полно было плакатов с Младеницей Николь: «ВСЕ МЛАДЕНЦЫ ГАЛААДА – МЛАДЕНИЦА НИКОЛЬ!»

Потом наша школьная делегация что-то покричала и подняла плакаты, и у разных людей тоже были всякие плакаты: ДОЛОЙ ГАЛААДСКИХ ФАШИСТОВ! УБЕЖИЩЕ НЕМЕДЛЕННО! Тут явились провокаторы с другими плакатами: ЗАКРЫТЬ ГРАНИЦУ! ГАЛААД, ОСТАВЬ СЕБЕ ШЛЮХ И ВЫРОДКОВ, НАМ СВОИХ ХВАТАЕТ! ОСТАНОВИТЬ ВТОРЖЕНИЕ! КУРТИЗАНКИ, ВОН! Среди них была стайка этих Жемчужных Дев в серебристых платьях и при жемчугах с плакатами «СМЕРТЬ ДЕТОКРАДАМ!» и «ВЕРНИТЕ МЛАДЕНИЦУ НИКОЛЬ». Наши кидались в них яйцами и гикали, когда попадали в цель, но Жемчужные Девы только улыбались – остекленело, как за ними водится.

Завязались потасовки. Группа людей в черном и с платками на лицах уже била витрины. Вдруг возникла толпа полицейских в защитном обмундировании. Вот прямо откуда ни возьмись. Они грохотали дубинками по щитам и надвигались, и этими дубинками били и детей, и всех остальных.

До этого меня распирало от восторга, а тут стало страшно. Я хотела выбраться, но меня сплющило так, что не шевельнуться. Мои одноклассники все куда-то подевались, а толпа запаниковала. Люди накатывали волнами, туда и сюда, визжали и орали. Мне чем-то заехали в живот – я думаю, локтем. Я задыхалась, и из глаз потекли слезы.

– Сюда, – проскрипел голос позади меня.

Ада. Она цапнула меня за воротник и поволокла за собой. Не знаю, как она расчищала дорогу, я думаю, пиналась. А потом мы очутились на улице позади массовых беспорядков, как это потом назвали по телевизору. Я смотрела репортаж и думала: вот, значит, что такое – оказаться посреди массовых беспорядков; как будто тонешь. Правда, я никогда не тонула.

– Мелани сказала, ты можешь быть здесь, – сообщила Ада. – Я везу тебя домой.

– Нет, но… – сказала я. Не хотела признаваться, что страшно.

– Сию секунду. В темпе вальса. Никаких «если» и «но».

В тот вечер я увидела себя в новостях: я держала плакат и кричала. Я думала, Нил и Мелани рассвирепеют, но нет. Они перепугались.

– Зачем ты так? – спросил Нил. – Мы же сказали, ты что, не слышала?

– Вы всегда говорите, что надо выступать против несправедливости, – сказала я. – И в школе тоже так говорят.

Я понимала, что перешла грань, но извиняться не собиралась.

– Что будем делать? – спросила Мелани, но не меня, а Нила. – Лили, принеси мне воды, будь добра. Там в холодильнике есть лед.

– Может, все не так плохо, – сказал Нил.

– Рисковать нельзя, – услышала я ответ Мелани. – Надо переезжать – типа вчера. Я звоню Аде, она найдет фургон.

– Вот так сразу резерва нет, – сказал Нил. – Не получится…

Я вернулась со стаканом воды.

– Что такое? – спросила я.

– А уроки тебе делать не нужно? – спросил Нил.

11

Спустя три дня кто-то влез в «Борзую модницу». В лавке стояла сигнализация, но взломщики вошли и вышли, не успел кто-нибудь приехать, в чем, собственно, и есть проблема с сигнализациями, сказала Мелани. Никаких денег в лавке не нашли, наличку Мелани там никогда не хранила, но забрали какой-то носибельный арт и разнесли вдребезги кабинет Нила – все папки по полу расшвыряли. И прихватили с собой кое-что из его коллекций – часы, старые фотоаппараты, антикварного заводного клоуна. Лавку подожгли, но по-любительски, сказал Нил, так что пожар быстро потушили.

Приходила полиция и спрашивала, есть ли у Нила и Мелани враги. Они сказали, что нет и ничего страшного, это, наверное, бездомные залезли, искали деньги на наркотики, но я видела, что они переживают: они так разговаривали, как обычно, когда не хотели, чтоб я услышала.

– Забрали фотоаппарат, – как раз говорил Нил Мелани, когда я вошла в кухню.

– Какой фотоаппарат? – спросила я.

– Да просто один старый фотоаппарат, – сказал Нил. И опять давай тягать себя за волосы. – Правда, редкий.

С того дня они оба психовали все больше. Нил заказал в лавку новую сигнализацию. Мелани сказала, что, может быть, мы переедем в другой дом, но я стала расспрашивать, и она прибавила, что это она просто подумала. Про взлом Нил сказал: «Ни малейшего ущерба». Несколько раз повторил, отчего я задумалась, каков же был ущерб помимо исчезновения его любимого фотоаппарата?

Вечером после взлома Нил и Мелани смотрели телик. Обычно-то они его не смотрели – он просто всегда работал, – а тут прямо впились в него.

Жемчужная Дева, в новостях названная просто «Тетка Адрианна», найдена мертвой в квартире многоэтажного дома, которую она снимала вместе с другой Жемчужной Девой. Висела на дверной ручке, ее собственный серебристый пояс обернут вокруг шеи. С момента смерти прошел не один день, сказал судмедэксперт. Владелец другой квартиры почуял запах и сообщил в полицию. По версии полиции, совершено самоубийство: самоудавление подобным способом – распространенный метод.

Показали портрет умершей Жемчужной Девы. Я вгляделась повнимательнее: иногда Жемчужных Дев трудно было различать, они же все одинаково одеты, но я вспомнила, что эта Дева недавно заходила в «Борзую модницу», приносила брошюры. И ее партнерша тоже – звали ее «Тетка Салли», и она, отметил телеведущий, пропала без следа. Ее портрет тоже показали: полиция просила при обнаружении сообщить. Консульство Галаада комментариев пока не дало.

– Какой ужас, – сказал Нил Мелани. – Бедная девочка. Просто катастрофа.

– Почему? – спросила я. – Жемчужные Девы работают на Галаад. И ненавидят нас. Все знают.

Тут они оба на меня посмотрели. Как бы описать этот взгляд? Безутешный, пожалуй. Я опешила: им-то что до нее?

По-настоящему плохое случилось в мой день рождения. Утро началось, как будто все нормально. Я проснулась, надела клетчатую зеленую форму Школы Уайл… я не сказала? У нас была форма. На зеленые носки натянула черные ботинки со шнурками, волосы забрала в хвост, как полагалось носить в школе – никаких распущенных локонов, – и сошла вниз.

Мелани была в кухне – у нас там стоял гранитный островок. Мне больше нравилось не так, а как у нас в школьной столовке – столешница из стекла и эпоксидки, сквозь эпоксидку видно, что внутри, а в столовке внутри одной столешницы был скелет енота, поэтому всегда было на что посмотреть.

За кухонным островком мы обычно и ели. Столовая-гостиная у нас тоже была. Считалось, что она для праздников, но Мелани и Нил не устраивали праздников – они устраивали совещания по разным общественно полезным поводам. Накануне вечером приходили люди: на столе так и остались кофейные чашки и тарелка с крошками от крекеров и сморщенными виноградинами. Что за люди приходили, я не видела, потому что отсиживалась у себя наверху, пряталась от последствий того, что натворила. Было ясно, что это я не просто ослушалась.

Я вошла в кухню и села у островка. Мелани стояла ко мне спиной – смотрела в окно. Из окна видно было наш двор – круглые бетонные кадки с кустами розмарина, патио с садовым столом и стульями, а дальше перекресток.

– Доброе утро, – сказала я.

– Ой! Лили! – сказала Мелани, развернувшись. – А я тебя не слышала! С днем рождения! Шестнадцать – большое дело!

Нил спустился к завтраку, когда мне уже пора было в школу. До этого он наверху говорил по телефону. Я немножко обиделась, но не особо: он был очень рассеянный.

Отвезла меня, как обычно, Мелани: она возражала против того, чтоб я ездила в школу одна на автобусе, хотя остановка была прямо у нашего дома. Сказала – как обычно, – что едет в «Борзую модницу», может и меня заодно подвезти.

– Сегодня будет деньрожденный торт, с мороженым, – сказала она, задрав тон в конце фразы, словно вопрос задавала. – Я за тобой заеду после школы. Мы с Нилом хотим кое-что тебе сказать – ты уже взрослая.

– Ладно, – ответила я.

Думала, речь пойдет про мальчиков и что такое согласие, а я об этом наслушалась в школе. Неловкий предстоит разговор, но придется перетерпеть.

Я хотела извиниться за то, что пошла на марш протеста, но тут мы подъехали к школе, и я не извинилась. Молча вылезла из машины; Мелани подождала, пока я дойду до дверей. Я ей помахала, и она помахала в ответ. Не знаю, почему я так сделала, – обычно-то не махала. Наверное, это я как бы извинилась так.

Что было в школе, я толком не помню – ну а с чего мне помнить? Нормальный был день. Нормальный – это как из окна машины смотреть. Все пролетает мимо, такое, сякое, всякое, разное, ничего особенного. Эти часы не запоминаешь – они привычны, как чистить зубы.

За обедом в столовке несколько моих друзей по домашке спели «С днем рожденья тебя». Еще кто-то похлопал.

Потом день пошел к вечеру. Воздух застыл, часы застопорились. Я сидела на французском, где нам задали читать страницу из одной новеллы Колетт – из «Мицу»[17]17
  Колетт (Сидони-Габриэль Колетт, 1873–1954) – французская писательница, классик французской литературы, звезда Прекрасной эпохи, с 1945 г. – член Гонкуровской академии, а с 1949 г. – ее президент. «Мицу» (Mitsou) – ее новелла 1919 г.


[Закрыть], про звезду мюзик-холла, которая прячет у себя в гардеробе мужчин. Мало того что новелла была французская, она еще якобы повествовала о том, сколь ужасна была прежде женская жизнь, однако я не заметила в жизни Мицу ничего особо ужасного. Прятать в шкафу красивого мужчину я бы тоже не отказалась. Но, даже знай я такого мужчину, куда бы я его запрятала? Вряд ли в шкаф у себя в спальне – Мелани просечет на раз-два-три, а если и нет, мужчину ведь надо чем-то кормить. Об этом я некоторое время поразмыслила: что удастся стащить тайком от Мелани? Сыр и крекеры? Секс с мужчиной исключается: слишком рискованно выпускать его из шкафа, а я к нему туда не влезу – места нет. В школе я часто грезила наяву – под грезы время шло быстрее.

В том и была моя проблема. Я никогда ни с кем не встречалась, потому что мне не попадались те, с кем хотелось бы встречаться. И откуда бы им взяться? Парни из Школы Уайл – и речи быть не могло: я училась с ними с первого класса, видела, как они ковыряют в носу, некоторые даже в штаны писались. Какая романтика, если представляешь себе такое?

На меня навалилось уныние – в день рождения это бывает: ждешь волшебных превращений, а никаких превращений нет. Чтобы не заснуть, я дергала себя за волосы, за правым ухом, щипала по два-три волоска. Я знала, что, если дергать слишком часто в одном месте, то там может получиться лысинка, но эта привычка завелась у меня всего за несколько недель до того.

В конце концов время истекло и можно было домой. Коридором, обшитым полированными панелями, я дошла до парадной двери и выступила наружу. Моросило; я не взяла плащ. Оглядела улицу – машина Мелани меня не поджидала.

И вдруг рядом возникла Ада в черной кожаной куртке.

– Пошли. Давай в машину.

– Что? – переспросила я. – Почему?

– Нил и Мелани. Кое-что случилось.

Я посмотрела ей в лицо и мигом поняла: случилось что-то совсем плохое. Будь я постарше, я бы спросила тут же, но я не спросила – я хотела оттянуть момент, когда узнаю, что же это. В книжках мне попадались слова безымянный ужас. Прежде это были просто слова, а в тот миг именно он меня и накрыл.

Когда мы сели и машина тронулась, я сказала:

– У кого-то инфаркт?

Больше в голову ничего не пришло.

– Нет, – сказала Ада. – Слушай меня внимательно и не психуй. Домой тебе нельзя.

В животе стало еще ужаснее.

– Что такое? Там пожар?

– Взрыв, – сказала она. – Заминировали машину. Перед «Модницей».

– Блин. Лавку разнесло? – спросила я.

Мало нам взлома.

– Машину Мелани. И она, и Нил были в машине.

С минуту я сидела молча; я ничего не понимала. Какому маньяку приспичило убивать Нила и Мелани? Они же такие обыкновенные.

– То есть что, они умерли? – наконец спросила я.

Меня трясло. Я пыталась вообразить взрыв, но перед глазами была лишь пустота. Черный квадрат.

V
Фургон

Автограф из Ардуа-холла

12

Кто ты, мой читатель? И когда ты? Быть может, завтра, быть может, спустя полвека, быть может, никогда.

Не исключено, что ты – какая-нибудь Тетка из Ардуа-холла, наткнулась на это повествование ненароком. Пережив мгновение ужаса пред лицом моей греховности, сожжешь ли ты эти страницы, дабы сохранить нетронутым мой беспорочный образ? Или поддашься вселенской жажде власти и помчишься к Очам[18]18
  «Ибо очи Господа обозревают всю землю» (2 Пар. 16:9). «На всяком месте очи Господни: они видят злых и добрых» (Притч 15:3).


[Закрыть] стучать на меня?

Или ты заграничный шпион, что роется в архивах Ардуа-холла, когда этот режим уже пал? В каковом случае коллекция компрометирующих документов, которые я собираю столько лет, всплывет не только на моем суде – если судьба злокозненна и если я доживу до появления на оном, – но и на судах многих прочих. Я почитаю своей обязанностью знать, где захоронены трупы.

Сейчас ты, вероятно, гадаешь, как я избежала гибели в чистках от рук вышестоящих – если не в первые дни бытования Галаада, то хотя бы позднее, когда пауки в своей банке достигли степенной зрелости. К тому времени уже немало прежних патрициев болтались на Стене, ибо те, кто занял высочайшую вершину, позаботились о том, чтобы никакой амбициозный соперник их оттуда не спихнул. Тебе, вероятно, представляется, что, будучи женщиной, я была особо уязвима пред подобными веяниями, однако ты ошибаешься. Просто-напросто, будучи женщиной, я выпала из списка потенциальных узурпаторов, поскольку ни одной женщине в Совет Командоров ходу нет: парадоксальным образом с этого фланга я была прикрыта.

Но моему политическому долгожительству имеются еще три причины. Во-первых, режиму я нужна. Женской стороной всего предприятия я правлю железной рукой в кожаной перчатке под шерстяной варежкой, и я слежу за порядком: позиция моя уникальна, как у евнуха в гареме. Во-вторых, мне слишком многое известно о вождях – слишком много грязи, – а они не знают наверняка, что я сделала с этой грязью в смысле документирования. Если меня вздернуть, не просочится ли грязь наружу? Они вполне могут подозревать, что я заранее приняла меры – и тут они правы.

В-третьих, я неболтлива. Всякий туз считает, что доверять мне тайны безопасно, однако – и окольным манером я даю это понять – лишь коль скоро в безопасности я сама. В систему сдержек и противовесов я верю много лет.

Невзирая на эти меры, расслабляться негоже. Галаад – земля скользкая, несчастья приключаются здесь на каждом шагу. Мой погребальный панегирик уже кем-то составлен – это как пить дать. Я вздрагиваю: кто прошелся по моей могиле?

Времени, умоляю я пустой воздух, еще чуточку времени. Мне больше ничего не надо.

Вчера пришло нежданное приглашение на приватную беседу с Командором Джаддом. Подобное приглашение я получаю не впервые. В ранних наших встречах приятного было мало; другие же, более поздние, были взаимовыгодны.

Шагая лоскутом хилой травы, что покрывает территорию между Ардуа-холлом и штаб-квартирой Очей, затем взбираясь – не без труда – на склон по внушительной белой лестнице, что ведет к многоколонному парадному входу, я гадала, какой окажется эта встреча.

Должна признаться, сердце мое билось быстрее обычного, и не только лестница тому виной: не все, кто переступал этот порог, выходили назад.

Очи воцарились в бывшей громадной библиотеке. Здесь больше не хранятся книги, кроме их собственных, – изначальное содержимое сожжено или, если представляло ценность, дополнило частные коллекции всевозможных вороватых Командоров. Тщательно изучив Писание, я теперь могу привести главу и стих, где говорится о пагубе присвоения добычи, запретной пред Господом[19]19
  «И к одним будьте милостивы, с рассмотрением, а других страхом спасайте, исторгая из огня, обличайте же со страхом, гнушаясь даже одеждою, которая осквернена плотью» (Иуд. 1:22–23).


[Закрыть], однако благоразумие – главное достоинство храбрости[20]20
  Слегка искаженная цитата из: Уильям Шекспир. Генрих IV. Часть 1, акт V, сцена 4, перев. Е. Бируковой.


[Закрыть], так что я воздерживаюсь.

С удовольствием сообщаю, что никто не тронул фрески по сторонам от внутренней лестницы этого здания: изображают они погибших солдат, ангелов и лавровые венки, а посему вполне благочестивы и считаются приемлемыми, хотя флаг былых Соединенных Штатов Америки на правой фреске закрасили флагом Галаада.

С первой нашей встречи Командор Джадд многого в жизни добился. Муштровать галаадских женщин для его эго слишком мелко и надлежащего пиетета не вызывает. А вот Командора, руководящего Очами, страшатся повсеместно. Кабинет у него в глубине здания, где некогда располагались книгохранилище и рабочие места научных сотрудников. В центре двери – крупное Око с настоящим хрусталем в зрачке. Так Командору видно, кто вот-вот к нему постучится.

– Заходите, – сказал он, едва я подняла руку.

Два сопровождавших меня младших Ока сочли это приказом удалиться.

– Дражайшая Тетка Лидия, – сказал Командор Джадд, просияв мне улыбкой из-за гигантского стола. – Спасибо, что навестили мой скромный кабинет. Надеюсь, вы здоровы?

Надеется он на другое, но придираться я не стала.

– Хвала, – ответила я. – А вы? А ваша Жена?

Эта Жена протянула дольше обычного. Жены его имеют свойство умирать: подобно царю Давиду и всевозможным наркобаронам Центральной Америки, Командор Джадд свято верит в целебную силу молодых женщин. Всякий раз, выдержав пристойный период траура, он сообщает, что ищет новую малолетнюю невесту. Тут надо понимать: сообщает он об этом мне.

– И я, и моя Жена здоровы, хвала Господу, – ответил он. – У меня для вас чудесные новости. Садитесь, прошу вас.

Я так и поступила и приготовилась внимательно слушать.

– Наши агенты в Канаде успешно идентифицировали и ликвидировали двух крайне активных оперативников подполья «Мой день». Работали под прикрытием – держали лавку подержанной одежды в сомнительном районе Торонто. Предварительный осмотр помещения наводит на мысль, что эти люди были ключевыми пособниками Подпольной Женской Дороги[21]21
  Парафраз названия «Подпольная (она же Подземная) Железная Дорога» – тайная система организации побегов чернокожих рабов из южных американских штатов на Север и в Канаду в период перед Гражданской войной в США. Была создана освободившимися рабами и белыми аболиционистами, среди которых было немало квакеров. Все элементы системы назывались в согласии с железнодорожной метафорой: в частности, в ней имелись «станции», «проводники» и «партии товара», подлежавшие переброске.


[Закрыть].

– Провидение к нам благосклонно, – сказала я.

– Операцию провели наши молодые и энергичные канадские агенты, но путь им указали ваши Жемчужные Девы. Весьма полезно было с вашей стороны поделиться плодами их женской интуиции.

– Они наблюдательны, хорошо обучены и послушны, – сказала я.

Жемчужных Дев я и придумала: в прочих религиях есть миссионеры – а нам что мешает? И прочие миссионеры обеспечивают приток новообращенных – а нам что мешает? И прочие миссионеры собирают информацию, плодотворную для шпионажа, – а нам что мешает? – но, поскольку я не дура или, во всяком случае, не такая дура, я ни словом не возразила, когда Командор Джадд поставил этот план в заслугу себе. Официально Жемчужные Девы ходят с докладом ко мне одной, ибо неприлично Командору вникать в подробности женской, по сути дела, работы, однако я, разумеется, должна передавать ему все, что сочту необходимым или неотвратимым. Перебор данных – и я лишусь власти, недобор – и окажусь под подозрением. Завлекательные брошюры Жемчужных Дев пишутся нами, верстаются и печатаются в маленькой типографии в одном из подвалов Ардуа-холла.

Мой проект с Жемчужными Девами возник в критический для Командора Джадда период, как раз когда невозможно стало отрицать его абсурдное фиаско с Землями Предков. Международные правозащитные организации обвиняли нас в геноциде, и от этих упреков Галаад конфудливо ерзал; поток беженцев из Первой Земли Предков, из Северной Дакоты через канадскую границу стал необорим, а нелепая афера Джадда под названием «Паспорт Белизны» провалилась под шквалом подделок и мздоимства. Запуск проекта с Жемчужными Девами спас его шкуру, хотя я с тех пор не раз задумывалась, мудро ли было ее спасать. Джадд мне задолжал, но может статься, что это минус. Не все любят быть в долгу.

В ту минуту, впрочем, Командор Джадд расточал улыбки.

– Они поистине Драгоценные Жемчужины[22]22
  «Еще подобно Царство Небесное купцу, ищущему хороших жемчужин, который, найдя одну драгоценную жемчужину, пошел и продал всё, что имел, и купил ее» (Мф. 13:45–46).


[Закрыть]. А поскольку два оперативника «Моего дня» выведены из строя, у вас, будем надеяться, головной боли станет меньше – меньше Служанок убежит.

– Хвала.

– Нашу блистательную операцию точечного уничтожения и очищения мы, разумеется, публично не объявим.

– Ее все равно повесят на нас, – ответила я. – И канадцы, и зарубежные СМИ. Естественно.

– А мы будем все отрицать, – сказал он. – Естественно.

Повисла пауза – мы глядели друг на друга через стол, точно шахматисты, пожалуй, или старые товарищи – ибо мы оба пережили три волны чисток. Одно это выковало между нами некие узы.

– Меня тем не менее кое-что смущает, – сказал он. – У этих двух террористов из «Моего дня» должен быть пособник в Галааде.

– Неужели? Быть такого не может! – вскричала я.

– Мы проанализировали все известные побеги, и высокий процент успеха не объясняется ничем, кроме утечек. Некто в Галааде – некто, имеющий доступ к данным о дислокации сотрудников наших служб безопасности, – наверняка передает информацию Подпольной Женской Дороге. На каких маршрутах КПП, где, скорее всего, чисто – в таком духе. У нас война, и, как вы знаете, сухопутный личный состав рассеян, особенно в Вермонте и Мэне. Нам требуется усилить свое присутствие в других районах.

– Кто в Галааде способен на подобное коварство? – спросила я. – Предать нашу будущность!

– Мы над этим работаем, – ответил он. – А между тем, если вам что-нибудь придет в голову…

– Конечно.

– И еще кое-что, – прибавил он. – Тетка Адрианна, Жемчужная Дева, найдена мертвой в Торонто.

– Да. Сердце кровью обливается, – сказала я. – Что-то прояснилось?

– Ждем новостей из консульства. Я вам сообщу.

– Помогу всеми силами. Можете на меня рассчитывать, сами знаете.

– Вы моя опора, дорогая Тетка Лидия. Цена ваша воистину выше жемчугов[23]23
  «Кто найдет добродетельную жену? цена ее выше жемчугов» (Притч 31:10).


[Закрыть].

Комплименты я люблю, чем я хуже прочих?

– Благодарю вас, – сказала я.

Жизнь моя могла сложиться совсем иначе. Если б только я огляделась, посмотрела шире. Если б только я пораньше собрала вещички, как некоторые, и уехала из страны – страны, которую по глупости полагала той же самой страной, где мне годами было место.

От подобных сожалений толку чуть. Снова и снова я делала выбор, после чего выбора всякий раз оставалось меньше. В тот день на распутье в осеннем бору путь я хоженый выбрала себе[24]24
  Аллюзия на стихотворение американского поэта Роберта Фроста «Другая дорога» (The Road Not Taken, 1916): «В тот день на распутье в осеннем бору… путь я нехоженый выбрал себе», перев. Н. Винокурова.


[Закрыть]. Он был завален трупами, что на таких путях – обычное дело. Но, прошу заметить, моего трупа там нет.

В этой моей исчезнувшей стране дела шли под откос многие годы. Потопы, пожары, торнадо, ураганы, засухи, дефицит воды, землетрясения. Перебор того, недобор сего. Ветшающая инфраструктура: почему не закрыли атомные реакторы, зачем тянули, пока не стало поздно? Экономика рушилась, плюс безработица, плюс падение рождаемости.

Люди испугались. Потом озлились.

Отсутствие действенных мер. Поиск тех, на кого можно свалить вину.

Почему я считала, что жизнь все равно будет двигаться по накатанной? Потому, видимо, что мы слушали все это годами. Не верится, что небо падет на землю, пока осколок неба не долбанет по голове.

Арестовали меня вскоре после теракта Сынов Иакова, который уничтожил Конгресс. Исламисты поначалу говорили нам: объявили чрезвычайное положение, но сказали, мол, живите, как прежде, Конституцию скоро вернут, а чрезвычайное положение быстро отменят. Что и случилось, однако иначе, нежели мы предполагали.

Жара в тот день стояла зверская. Суды закрылись – временно, уверяли нас, пока не выстроили действующую систему инстанций и не восстановили верховенство права. Несмотря на это, кое-кто пришел на работу: раз время освободилось, можно и разгрести накопившиеся бумаги – во всяком случае, таким предлогом пользовалась я. На самом деле просто хотелось побыть с людьми.

Странно, что у наших коллег-мужчин подобной нужды не возникало. Может, они находили утешение в кругу жен и детей.

Я читала материалы какого-то дела, и тут в кабинет зашла коллега помоложе – Кэти, недавно назначенная, тридцать шесть лет, на четвертом месяце беременности, оплодотворение через банк спермы.

– Надо ехать, – сказала она.

Я на нее вытаращилась:

– То есть?

– Надо уезжать из страны. Происходит что-то не то.

– Ну еще бы – чрезвычайное положение…

– Да нет, не только. Мне закрыли банковскую карту. И кредитки – обе. Я пыталась купить билет на самолет – так и узнала. Ты на машине?

– Что? – переспросила я. – Почему? Тебе же не могут просто взять и отрубить деньги на счету!

– Похоже, могут, – сказала Кэти. – Если ты женщина. Мне в авиакомпании сказали. Временное правительство только что приняло новый закон: деньги женщин отныне переходят к их ближайшим родственникам мужского пола.

– Все еще хуже, – сказала Анита, коллега чуть постарше. Она тоже зашла ко мне. – Гораздо хуже.

– У меня нет родственников мужского пола, – сказала я. Меня все это огорошило. – Это же совершенно антиконституционно!

– Про Конституцию забудь, – сказала Анита. – Ее только что отменили. Я слышала в банке, пыталась там… – И она заплакала.

– Возьми себя в руки, – сказала я. – Надо подумать.

– Какой-нибудь родственник у тебя найдется, – заметила Кэти. – Похоже, они это годами планировали: мне сказали, что мой ближайший родственник мужского пола – мой двенадцатилетний племянник.

В этот миг парадную дверь суда вышибли. Ворвались пятеро мужчин, двое парами, один замыкающим, все с автоматами на изготовку. Мы с Кэти и Анитой вышли из моего кабинета. Наша секретарша Тесса заорала и нырнула под стол.

Двое были молоды, где-то двадцать с хвостом, но еще трое – средних лет. Молодые подтянуты, у остальных пивные пуза. Все в камуфляже и до того стереотипны, что, если б не автоматы, я бы, может, рассмеялась, не понимая еще, до чего дефицитен скоро станет женский смех.