Текст книги "Унесенные ветром. Том 2"

Бархатные портьеры, тоже цвета лесного мха, мягко кололи ей щеку, и Скарлетт с наслаждением потерлась о них лицом, как котенок. И вдруг, отстранившись, пристально посмотрела на них.

В следующую минуту она уже волокла через всю комнату тяжелый стол с мраморной крышкой. Его заржавевшие колесики жалобно скрипели. Скарлетт подкатила стол к окну, подобрала юбки, забралась на него и встала на цыпочки, чтобы дотянуться до тяжелого карниза. Достать никак не удавалось, и она принялась с таким нетерпением дергать портьеру, что крепления выскочили из стены, и все вместе – и карниз, и портьеры – с грохотом рухнуло на пол.

Дверь гостиной распахнулась как по волшебству, и на пороге появилась Мамушка. Ее широкое черное лицо светилось любопытством, а в каждой морщинке затаилось глубочайшее подозрение. Она неодобрительно посмотрела на Скарлетт, балансирующую на столе с задранными выше колен юбками, готовую спрыгнуть на пол. Лицо Скарлетт так сияло возбуждением и торжеством, что Мамушка сразу заподозрила неладное.

– И что это вы удумали делать с портьерами мисс Эллин? – грозно потребовала она.

– А ты зачем под дверями подслушиваешь? – проворно спрыгивая со стола и подбирая с пола тяжелый пыльный бархат, ответила Скарлетт.

– Больно надо, – возразила Мамушка, приготовившись к бою. – Нечего вам трогать портьеры мисс Эллин! Что это вы вздумали выдергивать их из стены и возюкать по полу в пыли? Мисс Эллин их пуще глаза берегла, и я вам не дам вот так их изгваздать!

Скарлетт устремила на свою старую няньку лихорадочно горящий от возбуждения взгляд зеленых глаз, и этот взгляд непослушной маленькой девочки напомнил Мамушке старые добрые времена, по которым она часто вздыхала.

– Мамушка, а ну-ка живо марш на чердак, принеси мне коробку с выкройками! – закричала Скарлетт, слегка подталкивая старую негритянку. – У меня будет новое платье.

Мамушка разрывалась между негодованием при мысли о том, что ей с ее двухсотфунтовым весом придется лезть на чердак, и растущим в душе страшным подозрением. Она выхватила портьеру из рук Скарлетт и прижала ее, будто священную хоругвь, к своей необъятной отвислой груди.

– Уж не из портьер ли мисс Эллин вы собираетесь шить себе платье? Так вот, не бывать этому, пока я жива!

На лице молодой хозяйки промелькнуло хорошо знакомое Мамушке выражение ослиного упрямства, тут же сменившееся улыбкой, сопротивляться которой она была не в силах. Но и обмануть старую женщину эта улыбка тоже не могла. Мамушка отлично знала, что мисс Скарлетт всякий раз использует эту улыбку, когда хочет обмануть ее, и твердо решила, что уж на этот раз не даст обвести себя вокруг пальца.

– Мамушка, не будь такой жадной. Я собираюсь в Атланту, чтобы занять денег, и мне нужно новое платье.

– И вовсе вам не надо никаких новых платьев. У других леди тоже нет новых платьев. Все носят старые и гордятся этим. Дочка мисс Эллин может и в обносках ходить, все одно ее все будут уважать, как если бы она ходила в шелках.

Выражение ослиного упрямства вернулось на лицо Скарлетт. «Господи боже, вот смешно: с годами мисс Скарлетт все больше походит на мистера Джералда и все меньше на мисс Эллин», – подумала Мамушка.

– Нет, Мамушка, ты же знаешь, тетя Питти писала нам, что в эту субботу Фанни Элсинг выходит замуж, и я, конечно же, отправлюсь на свадьбу. Мне понадобится новое платье.

– То платье, что на вас надето, будет ничем не хуже, чем у самой мисс Фанни. Тетя Питти писала, что Элсинги совсем обеднели.

– Но мне обязательно нужно новое платье! Мамушка, ты даже не понимаешь, как сильно нам нужны деньги. Налоги…

– Да знаю я все про налоги, но…

– Знаешь?

– Да, мэм, Господь Бог наделил меня ушами, отчего ж бы им не слышать? А мистер Уилл все одно двери никогда не закрывает.

«Есть на свете хоть одна новость, которую Мамушка не умудрилась бы подслушать? – удивилась про себя Скарлетт. – И как эта слоновья туша, сотрясающая пол при каждом шаге, ухитряется подкрадываться, как пума, когда хочет подслушать, о чем говорят хозяева?»

– Ну, раз ты все слышала, значит, знаешь, что Джонас Уилкерсон и Эмми…

– Да, мэм, – кивнула Мамушка, грозно сверкнув глазами.

– Вот и не упирайся, как мул, Мамушка. Разве ты не видишь: мне нужно отправиться в Атланту и найти деньги для налогов. Я должна раздобыть денег. И я их добуду! – Она ударила кулачками друг о друга. – Ради всего святого, Мамушка, они выкинут нас на улицу, и куда мы пойдем? И ты собираешься спорить со мной о такой мелочи, как мамины портьеры, когда эта дрянь Эмми Слэттери, которая убила маму, спит и видит, как бы переехать в наш дом и занять мамину спальню?

Мамушка беспокойно переминалась с ноги на ногу, как потревоженный слон. В душе у нее зрела смутная догадка, что ее все же обвели вокруг пальца.

– Нет, мэм, я совсем не хочу, чтобы эта белая шваль жила здесь или чтобы нас выбросили на улицу, но… – Неожиданно она бросила на Скарлетт прокурорский взгляд. – Это у кого ж вы хотите денег просить, что вам понадобилось новое платье?

– Это уж мое дело, – ответила застигнутая врасплох Скарлетт.

Мамушка уставилась на нее пронизывающим взглядом, как в детстве, когда маленькая Скарлетт выдумывала правдоподобные оправдания своим проступкам. Мамушка как будто читала ее мысли, и Скарлетт невольно опустила глаза, ощутив в душе первые признаки раскаяния.

– И что ж вы думаете, новый наряд поможет вам денег занять? Нет, тут что-то не так. Да еще сказать не хотите, у кого денег просить будете.

– Ничего я тебе не скажу, – возмутилась Скарлетт, – это мое личное дело. Ну что, ты отдашь мне эту портьеру и поможешь сшить платье?

– Да, мэм, – тихо ответила Мамушка, причем ее внезапная капитуляция показалась Скарлетт очень подозрительной. – Уж так и быть, помогу вам его сшить. Думаю, из атласной подкладки с портьер выйдет хорошая нижняя юбка, да еще и панталоны с оборками.

Она с лукавой улыбкой вернула Скарлетт бархатную портьеру.

– А мисс Мелли поедет в Ланту вместе с вами, мисс Скарлетт?

– Нет, – решительно отрезала Скарлетт, уже догадываясь, к чему клонит Мамушка, – я отправлюсь туда одна.

– Это вы так думаете, – последовал непреклонный ответ. – Я поеду с вами и уж я погляжу, куда это вы направляетесь в этом новом платье. Я от вас ни на шаг не отстану.

На секунду Скарлетт представила себе поездку в Атланту и разговор с Реттом в присутствии Мамушки, свирепой дуэньи, следующей за ней по пятам, как громадный черный пес-волкодав. Она снова улыбнулась и взяла Мамушку за руку.

– Мамушка, дорогая, как это мило, что ты готова поехать со мной и помогать мне, но ты только представь себе: как же наши тут, в Таре, без тебя обойдутся? Кто у нас тут всем хозяйством заправляет? Конечно, ты!

– Ха, – фыркнула Мамушка. – Вы мне зубы-то не заговаривайте, мисс Скарлетт. Я ж вас знаю еще с пеленок. Сказала, что еду с вами в Ланту, значит, так будет. Да мисс Эллин в гробу перевернется, как увидит вас одну в этом городе, где полным-полно янки, да вольных негров, да еще всяких негодяев.

– Но ведь я остановлюсь у тетушки Питтипэт, – в отчаянии возразила Скарлетт.

– Мисс Питти чудесная женщина, и уж она-то думает, будто все видит и знает, да только это не так, – отрезала Мамушка и, всем своим королевским видом показав, что разговор окончен, повернулась и вышла в коридор. От ее крика задрожали стены: – Присси, детка! Слетай наверх и принеси с чердака коробку с выкройками для мисс Скарлетт, да найди еще ножницы, да поживее, а то всю ночь провозишься.

«Хорошенькое дельце, – с досадой подумала Скарлетт. – Уж лучше бы и впрямь взять с собой волкодава».

Прибрав после ужина, Скарлетт и Мамушка разложили выкройки на обеденном столе, пока Сьюлин и Кэррин деловито отпарывали с портьер атласную подкладку, а Мелани щеткой для волос чистила бархат от пыли. Джералд, Уилл и Эшли устроились в той же комнате и курили, с улыбкой наблюдая женскую возню. Чувство радостного волнения, которое, казалось, излучала Скарлетт, заразило их всех, хотя никто не мог понять, в чем тут дело. Лицо Скарлетт разрумянилось, глаза сверкали лихорадочным блеском, она смеялась без остановки. Радовались все: ведь уже столько месяцев кряду никто не слыхал ее звонкого смеха. Больше всех радовался Джералд. Его взгляд слегка прояснился, пока он следил за порхающей по комнате Скарлетт. Всякий раз, как она проходила мимо, он одобрительно похлопывал ее по боку. Девушки так разволновались, словно их пригласили на бал и это для себя они сейчас отпарывали, вырезали и сметывали новое платье.

Скарлетт собиралась в Атланту, чтобы занять денег или заложить Тару, если придется. Подумаешь, что такое залог? Скарлетт сказала, что, когда срок придет, они с легкостью выкупят Тару обратно за счет будущего урожая, даже еще деньги останутся. Она говорила об этом с такой уверенностью, что ни у кого даже сомнений не закралось. А на вопрос, у кого она собирается занять денег, Скарлетт ответила: «Кто будет много знать – скоро состарится», – да так игриво, что все засмеялись и принялись поддразнивать ее дружком-миллионером.

– Должно быть, это капитан Ретт Батлер, – шутя предположила Мелани, и это нелепое предположение вызвало у всех новый дружный приступ хохота: всем было известно, что Скарлетт его ненавидит и отзывается о нем исключительно как об «этом подлеце Ретте Батлере».

Только сама Скарлетт не поддержала шутки, а Эшли оборвал смех, заметив настороженный взгляд Мамушки, брошенный на Скарлетт.

Захваченная духом праздничного веселья, Сьюлин расщедрилась и принесла свой ирландский кружевной воротничок, уже немного поношенный, но все еще хорошенький, а Кэррин настояла, чтобы в Атланту Скарлетт надела ее туфли: это была лучшая пара во всей Таре. Мелани попросила Мамушку оставить бархатные обрезки на обшивку обветшалой шляпки. И все снова расхохотались, когда она сказала, что если старый петух сейчас же не сбежит на болото, то скоро расстанется со своим роскошным черно-зеленым хвостом с бронзовым отливом.

Наблюдая за порхающими пальцами, Скарлетт слушала смех и смотрела на всех с затаенной горечью и презрением.

«Они понятия не имеют, что на самом деле происходит со мной, с ними, со всем Югом. Несмотря ни на что, они все еще думают, что ничего страшного с ними случиться не может, потому что они О’Хара, Уилксы и Гамильтоны. Даже негры чувствуют себя спокойно. Какие же они все дураки! До них никогда не дойдет, что происходит! Они так и будут жить и думать, как жили и думали всегда, и ничто их не изменит. Мелли может ходить в рванине, собирать хлопок и даже помогать мне в убийстве, но ничто ее не изменит! Она так и останется тихой, благовоспитанной миссис Уилкс, безупречной леди! А Эшли? Он видел смерть и войну, был ранен и сидел в тюрьме, вернулся к дому, превращенному в груду развалин, и все равно остался прежним джентльменом, владельцем поместья Двенадцать Дубов. Вот Уилл не такой. Он знает, что происходит на самом деле, но ведь ему, по сути, и терять-то нечего. А что до Сьюлин и Кэррин, они думают, что все это временно. Они не меняются вместе с миром, потому что думают, что скоро все станет прежним. Они думают, что Бог сотворит чудо специально ради них. Но Бог не станет ради них стараться. Вот если мне удастся охмурить Ретта Батлера, это и впрямь будет чудо. А они не изменятся. Может быть, они просто не могут измениться. Только я изменилась, но, будь это в моих силах, я бы тоже осталась прежней».

Наконец Мамушка выгнала мужчин из столовой и закрыла за ними дверь: настало время примерки. Порк помог Джералду подняться в спальню, а Эшли и Уилл при свете лампы остались сидеть в парадном холле. Какое-то время они молчали, Уилл невозмутимо жевал табак. Только в его обычно кротком лице не было привычной невозмутимости.

– Не нравится мне эта поездка в Атланту, – признался он наконец. – Ой как не нравится.

Эшли бросил взгляд на Уилла и молча отвернулся, а про себя подумал: неужели Уилла терзают те же страшные подозрения, что и его самого? Нет, это невозможно. Уилл понятия не имел о том, что произошло днем в саду, о том, что довело ее до отчаяния. Уилл не видел, как изменилось лицо Мамушки при упоминании о Ретте Батлере, а главное, Уилл ничего не знал о деньгах Ретта и его скверной репутации. По крайней мере, Эшли думал, что Уилл ничего не знает, хотя после возвращения в Тару не раз имел случай убедиться, что Уиллу, как и Мамушке, не нужно ничего объяснять, что ход событий он чует заранее. В воздухе витало что-то зловещее, Эшли не знал, что именно, но был бессилен уберечь Скарлетт от беды. За весь вечер она ни разу не посмотрела ему в глаза, а вся ее лихорадочная веселость только пугала его. Его раздирали такие жуткие подозрения, что и подумать было страшно, но он не имел права оскорбить ее прямым вопросом, так что оставалось только терзаться догадками. Он сжал кулаки. У него вообще нет никаких прав на нее, сегодня он утратил их раз и навсегда. Он ничем не может ей помочь. И никто не может. Но, вспомнив о том, с какой угрюмой решимостью Мамушка резала бархатные портьеры, Эшли немного приободрился: уж Мамушка позаботится о Скарлетт даже против ее воли.

«Это все из-за меня, – подумал он в отчаянии. – Это я довел ее до этого».

Он вспомнил, как днем, уходя от него, она распрямила плечи, как упрямо вскинула голову. Его сердце рвалось к ней, терзаемое беспомощностью и восхищением. Он знал, что в ее словаре нет такого слова, как «доблесть», знал, что она будет смотреть на него в недоумении, скажи он ей, что в душе у нее больше доблести, чем у кого бы то ни было на всем белом свете. Он знал, что она не поймет, как много доблести он видит в ее действиях. Он знал, что она смотрит на жизнь без иллюзий, что своим закаленным в сражениях с невзгодами умом находит выход из любого положения, что, вступив в борьбу, преодолевает все препятствия с неслыханным упорством, не признающим поражения, даже когда поражение неизбежно.

За четыре года Эшли повидал немало людей, которые отказывались принимать поражение и весело стремились навстречу верной гибели просто потому, что ими двигала доблесть. И все они терпели поражение.

Сидя в затемненном холле и глядя на Уилла, Эшли думал, что за всю свою жизнь не знал более высокой доблести, чем та, что толкала Скарлетт О’Хара на покорение мира в доспехах из бархатных портьер ее матери и в шлеме, увенчанном петушиным пером.

Глава 33

Когда на следующий день Скарлетт и Мамушка сошли с поезда, в Атланте дул холодный ветер, а над головой проносились синевато-серые облака. После пожара вокзал так и не восстановили, и они высадились посреди золы и грязи, покрывавших закопченные руины. По привычке Скарлетт поискала глазами дядюшку Питера и коляску тети Питти – ведь во время войны они всегда встречали ее по приезде из Тары! – но тут же спохватилась, фыркнув на свою рассеянность. Разумеется, Питера здесь нет: она ведь не сообщила тетушке Питти о своем приезде; более того, она припомнила, как в одном из писем тетушка в слезах жаловалась на смерть старой лошади, которую Питер раздобыл в Мейконе, чтобы привезти ее обратно в Атланту после капитуляции.

Она осмотрела изрезанную бороздами и рытвинами вокзальную площадь в поисках экипажа кого-нибудь из старых друзей или знакомых, кто мог бы подвезти ее до дома тетушки Питти, но ничего не нашла. Если тетя Питти писала правду, то, вероятно, ни у кого из ее прежних знакомых коляски нынче не было. Времена настали такие тяжелые, что трудно было прокормить и разместить людей, не говоря уже о животных. Большинство друзей тети Питти, как и она сама, теперь ходили пешком.

Возле товарных вагонов стояли под погрузкой подводы, на вокзальной площади ждали кого-то заляпанные грязью двуколки с подозрительного вида возницами. Она увидела всего два приличных экипажа: закрытую карету и коляску, в которой сидели хорошо одетая женщина и офицер-янки. При виде мундира Скарлетт резко втянула ноздрями воздух. Хоть Питти и писала, что в Атланте размещен гарнизон и на улицах полно солдат, ей стало страшно при первой же встрече с синим мундиром. С трудом верилось, что война окончена и этот человек не погонится за ней, не станет грабить и унижать ее.

Почти полное отсутствие людей на вокзале напомнило ей утро 1862 года, когда она, молодая вдова, едва не сходя с ума от скуки, приехала в Атланту, вся затянутая в траурный креп. Скарлетт вспомнила толпы людей вокруг вагонов, коляски и санитарные повозки, возмущенные крики и ругань кучеров, радостные приветствия друзей. Она с тоской вздохнула, вспоминая веселое возбуждение, владевшее всеми в первые дни войны, и тут же испустила еще один горестный вздох, сообразив, что всю дорогу до дома тетушки Питти придется идти пешком. И все-таки Скарлетт еще надеялась, что, оказавшись на Персиковой улице, встретит кого-нибудь из знакомых и они ее непременно подвезут.

Пока она озиралась, подъехал закрытый экипаж, и среднего возраста светлокожий негр, наклонившись, спросил:

– Карету, леди? За четвертак – в любое место Атланты.

Мамушка бросила на него уничтожающий взгляд.

– Наемная пролетка! – пробормотала она. – Ты хоть знаешь, черномазый, кто мы такие?

Мамушка была из деревенских негров, но хорошо знала, что порядочная женщина не ездит в наемных экипажах, особенно в закрытых, если ее не сопровождает мужчина-родственник. Даже присутствия негритянской служанки было недостаточно для соблюдения приличий. Она гневно перехватила страждущий взгляд Скарлетт, устремленный на пролетку.

– Отойдите оттуда, мисс Скарлетт! Наемная пролетка, да еще и вольный негр! Это не для нас.

– А я не вольный, – горячо запротестовал возница, – я служу старой мисс Тэлбот, и это ее карета, а я зарабатываю нам на жизнь.

– Что еще за мисс Тэлбот?

– Мисс Сюзанна Тэлбот из Милледжвилла. Как старого хозяина убили, мы сюда переехали.

– Мисс Скарлетт, вы знаете ее?

– Нет, – печально вздохнула Скарлетт, – в Милледжвилле я почти никого не знаю.

– Тогда идем, – безжалостно отрезала Мамушка. – Проваливай, черномазый.

Она взяла саквояж с новым бархатным платьем Скарлетт, шляпкой и ночной рубашкой, сунула аккуратный узел со своими собственными пожитками под мышку и повела Скарлетт через покрытую золой и сажей площадь. Скарлетт куда охотнее предпочла бы поездку в наемном экипаже, но решила не спорить с Мамушкой. С той самой минуты, когда вчера Мамушка застала ее с бархатными портьерами, глаза старой негритянки светились подозрением, и это совсем не нравилось Скарлетт. Ей еще предстояло сбежать из-под опеки Мамушки, а это было не так-то просто, и Скарлетт предпочла не ссориться со старухой раньше времени, не будить в ней воинственный дух.

Пока они шли по узкому тротуару к Персиковой улице, Скарлетт ощутила растерянность и боль: разоренная Атланта выглядела совсем не так, как ей запомнилось. Они миновали то, что когда-то было гостиницей «Атланта»: здесь раньше останавливались Ретт и дядюшка Генри. От изысканной первоклассной гостиницы остался лишь остов – полуразрушенные черные стены. Склады, некогда тянувшиеся на четверть мили вдоль железнодорожных путей и хранившие тонны военных запасов, не были отремонтированы, под темным небом уныло зияли их прямоугольные основания. Железнодорожные пути, не прикрытые складскими стенами и разрушенным до фундамента зданием вагонного депо, казались голыми и беззащитными. Где-то среди этих руин, неотличимые от других, лежали останки того склада, что достался ей от Чарльза. В прошлом году дядя Генри оплатил за нее все налоги. Когда-нибудь нужно будет вернуть ему этот долг. Еще одной заботой больше.

Завернув за угол на Персиковую улицу, Скарлетт машинально принялась отыскивать взглядом Пять Углов и вскрикнула от ужаса. Хотя Фрэнк предупреждал ее, что город сожжен дотла, столь полного разрушения она представить себе не могла. В ее памяти любимый город оставался застроенным плотно прилегающими друг к другу зданиями и красивыми особняками. Представшая перед ней Персиковая улица оказалась начисто лишена каких-либо достопримечательностей и выглядела такой незнакомой, будто Скарлетт никогда раньше в глаза ее не видела. По этой грязной улице она во время войны проезжала сотни раз, по этой улице летела сломя голову, подгоняемая страхом, во время осады, уклоняясь от рвущихся вокруг снарядов, а теперь эта улица, которую она в последний раз видела в лихорадочной спешке и панике в день отступления, выглядела такой чужой, что Скарлетт чуть не заплакала.

За последний год, после того как армия Шермана покинула горящий город и вернулись конфедераты, в Атланте выросло много новых зданий, но у Пяти Углов все еще зияли провалы, посреди мусора и зарослей бурьяна высились груды закопченных кирпичных обломков. Кое-что осталось и от знакомых зданий: кирпичные стены без крыш, через которые падал слабый дневной свет, пустые окна без стекол, одиноко торчащие печные трубы. Тут ее глаз выхватил среди покрытых гарью старых стен знакомую торговую лавку, частично уцелевшую во время пожара и теперь отремонтированную, сияющую новеньким красным кирпичом. Попадались и другие новые фасады, Скарлетт с радостью прочитывала на вывесках магазинов и контор знакомые имена, хотя незнакомых было больше: дюжины табличек зазывали клиентов к предлагавшим свои услуги незнакомым докторам, адвокатам и торговцам хлопком. Когда-то она знала почти всех в Атланте, и такое множество незнакомых имен нагнало на нее тоску. Зато она порадовалась при виде новых зданий, поднимающихся по всей улице.

Их было много, некоторые даже в три этажа! Строительство шло повсюду. Оглядывая улицу, пытаясь приспособиться к новой Атланте, Скарлетт услыхала жизнерадостный стук молотков и жужжание пил, заметила поднимающиеся строительные леса и взбирающихся по ним рабочих с грузом кирпичей на плечах. Она смотрела на горячо любимую улицу, и ее глаза увлажнились.

«Они сожгли тебя, – подумала она, – сровняли тебя с землей. Но они не сломили тебя. Не смогли сломить. Ты возродишься и будешь такой же большой и красивой, как раньше!»

Проходя по Персиковой улице под конвоем ковылявшей вперевалку следом за ней Мамушки, Скарлетт заметила, что народу на тротуарах ничуть не убавилось по сравнению с военным временем. В восстающем из пепла городе по-прежнему кипела жизнь, в воздухе ощущались те же суета и суматоха, что когда-то, в первый ее приезд к тетушке Питти, пробудили песню в ее крови. Вокруг, казалось, было ничуть не меньше утопающих в уличной грязи экипажей, не хватало разве что санитарных повозок конфедератов, а под навесами у торговых лавок было привязано к стойкам множество лошадей и мулов. Но хотя тротуары кишели людьми, все лица были незнакомыми, как и вывески над головой. Среди этих новых людей попадались грубоватого вида мужчины и кричаще одетые женщины, то и дело взгляд натыкался на черные лица шатающихся без дела негров. Они подпирали стены или сидели на обочинах, глазея на проезжающие экипажи с наивным любопытством детей на цирковом представлении.

– Вольные деревенские черномазые, – фыркнула Мамушка. – Ни разу в жизни настоящего экипажа не видели. А рожи все равно нахальные.

Рожи у них и в самом деле были нахальные, мысленно согласилась Скарлетт, заметив, как нагло они пялятся на нее, но тотчас же позабыла о неграх, как только завидела вновь синие мундиры. Город был наводнен солдатами-янки: конными, пешими, в армейских фургонах, болтающимися по улицам, выползающими из баров.

«Я никогда не привыкну к ним, – сжимая кулаки, подумала Скарлетт. – Никогда!»

– Поспеши, Мамушка, давай-ка выберемся из этой толпы, – бросила она через плечо.

– Угу, вот только уберу с дороги этот черный мусор, – громко ответила Мамушка и так замахнулась саквояжем на черного парня, путавшегося у нее под ногами, что он отпрыгнул в сторону. – Не нравится мне этот город, мисс Скарлетт. Уж больно тут много янки и вольной шантрапы.

– Конечно, надо выбраться из толпы. Вот пройдем Пять Углов, сразу легче станет.

Они продолжили путь по скользким камням, проложенным в грязи на манер мостика, чтобы можно было пересечь Декейтерскую улицу, и сквозь редеющую толпу направились дальше по Персиковой улице. Добравшись до часовни Уэсли, у которой она остановилась перевести дух в тот день в 1864 году, когда бежала за доктором Мидом, Скарлетт посмотрела на нее и рассмеялась вслух коротким и мрачным смешком. Мамушка покосилась на свою подопечную с подозрением, но на сей раз ее любопытство осталось неудовлетворенным. Скарлетт с презрением вспоминала охвативший ее в тот день ужас. В тот день она вся тряслась, она просто погибала от разъедавшего ее изнутри ужаса перед наступлением янки, перед предстоящим рождением Бо. Теперь же ей самой не верилось, что она могла тогда так испугаться… словно малый ребенок, боящийся грозы. И как же она была наивна, полагая, что самое страшное в ее жизни – это янки, пожар и военный разгром. Как все это ничтожно в сравнении со смертью Эллин и помешательством Джералда, в сравнении с голодом, холодом и изнурительной работой, в сравнении с жизнью в постоянном страхе перед тем, что ждет ее завтра. Теперь она понимала, как легко быть храброй перед армией завоевателей и как тяжело смотреть в глаза опасности, угрожающей Таре! Нет, она больше никогда не будет ничего бояться… ничего, кроме бедности.

На Персиковой улице появилась закрытая карета, и Скарлетт подошла к обочине в надежде увидеть кого-то из знакомых: до дома тетушки Питти нужно было добираться еще несколько кварталов. Вот карета поравнялась с ними, Скарлетт и Мамушка подались вперед, и Скарлетт, с улыбкой наготове, чуть не окликнула кучера, когда в окошке мелькнула женская голова – неправдоподобно яркие рыжие волосы под роскошной меховой шляпой. Скарлетт отпрянула назад, на лицах обеих женщин промелькнуло взаимное узнавание. Красотка Уотлинг. Скарлетт мельком увидела раздувшиеся от неприязни ноздри, прежде чем женщина скрылась из глаз. Странно, что Красотка оказалась первым знакомым ей лицом в Атланте.

– Кто это? – подозрительно спросила Мамушка. – Она узнала вас, а не поклонилась. В жизни не видела таких волос. Даже у Тарлтонов. Похоже… вот с места не сойти, они крашеные!

– Так и есть, – подтвердила Скарлетт и ускорила шаг.

– А вы знаете эту крашеную? Я же спросила, кто она.

– Это здешняя падшая женщина, – кратко пояснила Скарлетт, – и я клянусь тебе, что не знаю ее, так что помолчи.

– Боже правый! – охнула Мамушка. Разинув рот, она провожала экипаж взглядом, полным жадного любопытства. С тех пор как Эллин увезла ее из Саванны больше двадцати лет назад, она ни разу не видела настоящей падшей женщины и теперь сильно жалела, что не удалось разглядеть Красотку получше. – Одета прямо как картинка, и экипаж у нее справный, и свой кучер есть, – пробормотала она. – И куда только Бог смотрит, когда такие, как она, как сыр в масле катаются, а мы, честные люди, ходим босые да голодные.

– Бог давным-давно уже забыл думать о нас, – свирепо отрезала Скарлетт. – И не смей мне говорить, что мама в гробу переворачивается, слыша такие речи.

Она хотела чувствовать себя выше и лучше Красотки Уотлинг, но не могла. Если ее план удастся, она может оказаться на равных с Уотлинг, да притом на содержании у одного и того же мужчины. Скарлетт ни минуты не сомневалась в своем решении, но, увидев все в истинном свете, несколько пала духом. «Я не буду думать об этом сейчас», – сказала она себе и ускорила шаг.

Они миновали участок, где раньше стоял дом Мидов: от него остались лишь пара одиноких ступенек и дорожка, ведущая в никуда. На месте дома Уайтингов была лишь голая земля. Не было ни каменного фундамента, ни кирпичных труб, только глубокие колеи остались там, где их волокли по земле. Кирпичный дом Элсингов уцелел, к нему пристроили новый второй этаж и новую крышу. Дом Боннеллов, кое-как заделанный, покрытый грубо сколоченными досками вместо черепицы, все-таки выглядел жилым. Но ни в одном из этих домов Скарлетт не увидела ни лица в окне, ни знакомой фигуры на крыльце и была даже рада этому. Сейчас ей не хотелось ни с кем говорить.

Но вот вдали показались краснокирпичные стены дома тетушки Питти под новенькой, крытой шифером крышей, и сердце Скарлетт забилось от волнения. Господь Бог так добр, Он сохранил этот дом, не дал разрушить его до основания! Со двора вышел дядюшка Питер, держа под мышкой корзину для покупок. При виде устало бредущих Скарлетт и Мамушки его широкое черное лицо расплылось в полной изумления улыбке.

«Как я рада видеть этого черного дурака, прямо расцеловать его готова», – радостно подумала Скарлетт и крикнула:

– Беги неси тетину «обморочную бутылочку», Питер! Это и вправду я!

В тот вечер за ужином на столе у тетушки Питти подавали неизбежную мамалыгу с сушеными бобами. Поедая их, Скарлетт поклялась, что, как только обзаведется деньгами, эти два блюда никогда больше не появятся у нее на столе. И неважно, какой ценой, но она твердо вознамерилась добыть деньги, причем гораздо больше, чем потребуется для налогов за Тару. Когда-нибудь у нее будет очень много денег, даже если для этого ей придется кого-нибудь убить.

Сидя в столовой, освещенной желтым светом лампы, Скарлетт поинтересовалась финансовым состоянием тети Питти в безумной и беспочвенной надежде, что семья Чарльза сможет одолжить ей требуемую сумму. Выспрашивала она напрямик, не выбирая выражений, но тетя Питти так обрадовалась возможности поболтать с родственницей, что даже не замечала настырной откровенности вопросов. Обливаясь слезами, старушка принялась в мельчайших подробностях описывать все свалившиеся на нее несчастья. Она толком не знала, что стало с ее фермами, городской собственностью и с деньгами, но все это пропало. По крайней мере, так говорил ее брат Генри. Он не смог заплатить налоги за ее имущество. У нее ничего не осталось, кроме этого дома, а тетушка Питти ни на минуту не забывала, что дом принадлежит не ей, а Мелани и Скарлетт. Братец Генри с трудом находил деньги для уплаты налогов за него. Каждый месяц он выдавал ей немного денег на проживание, и, хотя это было унизительно, ей приходилось брать у него деньги за неимением другого выхода.

– Братец Генри говорит, что просто не знает, как сводить концы с концами при таких расходах и высоких налогах, но, конечно же, он, скорее всего, лжет, и денег у него полно, просто мне он больше не даст.

Скарлетт знала, что дядя Генри не лжет. Несколько полученных от него писем, где говорилось об имуществе Чарльза, были тому подтверждением. Старый адвокат героическими усилиями старался сохранить дом и участок в центре города, единственный предмет недвижимости там, где раньше были склады, чтобы у Скарлетт и Уэйда осталось хоть что-то после разрухи. Скарлетт знала, что он идет на большие жертвы, уплачивая за нее налоги.