Текст книги "Унесенные ветром. Том 2"

Пожевывая сигару, толстый капитан что-то шептал славному офицеру с веселыми глазами:

– Это непорядок. Ему полагается сидеть в пожарной части. Приказ тебе известен.

– Побойся бога, Генри! Барышня замерзнет в этом сарае.

– Ну ладно, ладно. Под твою ответственность.

– Уверяю вас, джентльмены, – поворачиваясь к ним, но не переставая обнимать Скарлетт, сказал Ретт, – моя… сестричка не принесла мне ни ножовки, ни напильника для побега.

Все засмеялись, и в этот момент Скарлетт быстро огляделась вокруг. Боже праведный, ей придется разговаривать с Реттом в присутствии шести офицеров янки! Неужели он такой опасный преступник, что они с него глаз не спускают? Заметив ее озабоченный взгляд, симпатичный офицер открыл дверь и что-то тихо сказал двум рядовым, вскочившим на ноги при его появлении. Они взяли ружья и вышли в холл, закрыв за собой дверь.

– Если хотите, можете побеседовать здесь, в канцелярии, – предложил молодой капитан. – И не пытайтесь сбежать – за дверью все равно охрана.

– Вот видишь, Скарлетт, какой я законченный негодяй, – усмехнулся Ретт. – Спасибо, капитан. Вы очень добры.

Он небрежно откланялся и, взяв Скарлетт под руку, провел ее в убогое помещение канцелярии. Позже она так и не смогла вспомнить, как выглядела эта комната, если не считать того, что она была маленькой, темной и холодной, а на обшарпанных стенах тут и там были развешены какие-то исписанные от руки бумаги, да еще запомнились стулья, обитые необработанной бычьей шкурой с остатками шерсти.

Закрыв дверь, Ретт быстро подошел и склонился над ней. Скарлетт сразу догадалась, куда он метит, и проворно отвернулась, бросив на него кокетливый взгляд из-под ресниц.

– Как, неужели и теперь я не могу вас поцеловать?

– Только в лобик, как положено добропорядочному брату, – с притворной скромностью ответила она.

– Нет уж, спасибо. Я лучше подожду в надежде на лучшее. – Его взгляд скользнул по ее губам и на мгновение задержался на них. – Но как это мило с вашей стороны – прийти повидать меня, Скарлетт! С тех пор как меня посадили, вы первая из порядочных горожан пришли меня навестить. Тюремная жизнь учит ценить настоящую дружбу. Когда вы приехали?

– Вчера.

– И сегодня утром вы уже здесь? О, моя дорогая, да вы просто чудо.

Он улыбнулся, и она впервые заметила на его лице выражение искреннего удовольствия. Скарлетт радостно улыбнулась про себя, а сама, изображая смущение, низко опустила голову.

– Да, я бросилась сюда, как только узнала. Вчера вечером тетя Питти мне все рассказала, и я… я всю ночь не спала – переживала за вас. Какой ужас! Ретт, мне вас так жаль!

– Но почему, Скарлетт?

Его голос звучал по-прежнему тихо, но удивительно проникновенно. Заглянув в его смуглое лицо, она впервые не увидела в нем ни так хорошо знакомого ей скептицизма, ни язвительной насмешки. Под его пристальным взглядом, устремленным на нее в упор, Скарлетт опустила глаза, смутившись по-настоящему. Все шло даже лучше, чем она предполагала.

– Ради того, чтобы вновь увидеть вас и услышать от вас эти слова, ей-богу, стоило оказаться в тюрьме. Я просто ушам своим не поверил, когда мне сказали, кто ко мне пришел: думал, вы никогда не простите мне мой патриотический порыв той ночью на дороге у Раф-энд-Реди. Но этот визит… могу я расценивать его как прощение?

Стоило Скарлетт вспомнить о той ночи, как даже сейчас, хотя уже столько времени прошло, в ней мгновенно закипел гнев, но она подавила его и тряхнула головой, чтобы заиграли серьги.

– Нет, я не простила вас, – ответила она, недовольно надув губки.

– Еще одна разбитая надежда. И это после того, как я пожертвовал собой ради своей родины, сражался босой в снегах у Франклина, а в награду за свои труды подхватил самую злостную дизентерию!

– Я не желаю ничего слышать о ваших… страданиях, – все еще дуясь, но улыбаясь ему уголками чуть раскосых глаз, сказала Скарлетт. – Я по-прежнему считаю, что вы той ночью поступили подло, и этого я вам никогда не прощу! Бросить меня одну, когда со мной могло случиться все, что угодно!

– Но ведь ничего же не случилось! Моя вера в вас лишь получила подтверждение. Я не сомневался, что вы доберетесь домой целой и невредимой, и да поможет бог любому янки, вставшему на вашем пути!

– Ретт, но почему вам пришла в голову такая глупость – записаться в армию в последний момент, хотя вы отлично знали, что война уже проиграна? И это после всего, что вы наговорили о полоумных идиотах, которые сами себя подставляют под пули и гибнут!

– Скарлетт, пощадите! Я просто сгораю от стыда всякий раз, как вспоминаю об этом.

– Что ж, я рада, что вам стыдно за то, как вы со мной обошлись.

– Вы меня неверно поняли. К сожалению, должен признать – нет, совесть ничуть не мучила меня из-за того, что я бросил вас тогда. Но вот мое вступление в армию… Как вспомню эту картину: доброволец в лаковых сапожках и в белом полотняном костюме, вооруженный парой дуэльных пистолетов… Сколько миль я протопал по снегу босиком, когда сапоги износились, без теплой шинели, без маковой росинки во рту… Сам не понимаю, почему я не дезертировал. Это же было чистой воды безумие! Но это у нас в крови. Ни один южанин просто не может остаться в стороне от безнадежно проигранного дела. Впрочем, к черту мои мотивы. Достаточно знать, что я прощен.

– А вот и нет. Я считаю, что вы скотина, – но последнее слово она произнесла с такой нежностью, словно хотела сказать «милый».

– Не притворяйтесь. Я знаю, вы простили меня. Юная леди не посмела бы прийти в караулку янки, чтобы встретиться с заключенным негодяем просто из сострадания, к тому же разодевшись в бархат, перья и с котиковой муфточкой. Скарлетт, вы выглядите просто восхитительно! Слава богу, вы не в обносках и не в трауре! Меня уже тошнит от одного вида женщин в старом тряпье и вечно в черном. А вы выглядите, будто только что с Рю-де-ля-Пэ. Повернитесь, моя дорогая, дайте мне на вас полюбоваться.

Итак, он заметил платье. Ну разумеется, на то он и Ретт Батлер. Скарлетт негромко рассмеялась в радостном волнении и сделала пируэт на цыпочках, раскинув руки и колыхнув юбками, чтобы он заметил отделанные кружевами панталончики. Черные глаза Ретта охватили ее всю – от шляпки до каблучков – жадным взглядом, не упускающим ни единой детали. Это был тот самый, хорошо ей знакомый, бесстыдно раздевающий взгляд, неизменно вызывавший у нее мурашки по всему телу.

– На вид вы производите впечатление весьма процветающей и выхоленной особы. Так бы и съел вас. Не будь за дверью этих янки… но вы в полной безопасности, моя дорогая. Присядьте. Я не воспользуюсь своим преимуществом, как при нашей последней встрече. – Ретт с деланым сожалением почесал щеку. – Сознайтесь, Скарлетт, вы не считаете, что той ночью повели себя несколько эгоистично? Подумайте, сколько всего я сделал для вас – жизнью рисковал, украл лошадь, и какую лошадь! Бросился на защиту Нашего Славного Дела! И что я получил за все свои старания? Пару крепких слов и еще более крепкую пощечину.

Скарлетт присела. Разговор принимал не тот оборот, которого она ожидала. Сначала Ретт вел себя так мило: казалось, он искренне обрадовался встрече и держался почти как обычный человек, ничем не напоминавший того черного негодяя, которого она так хорошо знала.

– А вам всегда нужно что-то получать в награду за ваши старания?

– Ну разумеется! Я чудовищный эгоист, уж кому об этом знать, как не вам. Я никогда и ничего не делаю даром, без расчета на вознаграждение.

От этих слов легкий холодок пробежал у нее по спине, но Скарлетт быстро взяла себя в руки и снова встряхнула серьгами.

– Ох, Ретт, на самом деле вы ведь не такой гадкий. Вы нарочно пускаете пыль в глаза.

– А вы, я вижу, и впрямь изменились! – воскликнул он и расхохотался. – Что же заставило вас стать доброй христианкой? Мисс Питтипэт пересказывала мне все новости о вас, но ни разу даже не намекнула, что вы стали воплощением женского сострадания. Расскажите мне о себе, Скарлетт. Чем вы занимались с тех пор, как мы с вами расстались?

Прежние раздражение и враждебность, которые он так всегда искусно пробуждал в ее душе, вспыхнули с новой силой, она ощутила неодолимый соблазн выложить ему все, что думала. Вместо этого Скарлетт улыбнулась так, что показались ямочки на щеках. Ретт придвинул свой стул поближе к ней, она наклонилась и, как бы невзначай, мягко положила руку ему на плечо.

– О, благодарю вас, у меня все замечательно. Дела в Таре идут хорошо. Конечно, после нашествия войск Шермана мы пережили ужасное время. Но нам повезло, наш дом не сожгли, к тому же негры спасли большую часть домашнего скота – загнали его в болото. Прошлой осенью мы собрали неплохой урожай – двадцать кип хлопка. Конечно, это ничто по сравнению с тем, сколько может давать Тара, но у нас слишком мало рабочих рук. Правда, па уверяет, что на будущий год дела пойдут гораздо лучше. Но, Ретт, до чего же скучно сейчас жить в провинции! Только представьте: нет больше ни балов, ни пикников, все только и делают, что говорят о трудных временах! Видит бог, мне уже тошно стало от этих разговоров! На прошлой неделе я поняла, что больше не вынесу этого кошмара, и па предложил мне съездить куда-нибудь развлечься. И вот я здесь, хочу заказать несколько новых платьев, а потом отправлюсь в Чарльстон, нанесу визит тетушке. Я просто мечтаю снова попасть на бал.

«Что ж, – с гордостью подумала она, – эта маленькая речь мне удалась на славу! В меру легкомыслия, и все сказано верно: я, может, и не богачка, но, уж конечно, и не нищенка».

– Моя дорогая, вам очень идут бальные платья, и – увы! – вам самой это прекрасно известно! Подозреваю, истинная причина вашей поездки кроется в том, что вам надоели все ваши прежние провинциальные поклонники, вот вы и отправились на дальние пастбища, где травка зеленее.

Скарлетт мысленно поблагодарила Бога за то, что все последние месяцы Ретт провел за границей и лишь недавно вернулся в Атланту. В противном случае он не стал бы говорить такие глупости. Она быстро перебрала в уме всех соседских кавалеров: озлобленные, одетые в рванье младшие Фонтейны, раздавленные бедностью братья Манро, красавцы из Джонсборо и Фейетвилла, гнущие спину на пахоте, колке дров, выхаживании старых больных животных. Все они давным-давно думать забыли о балах и легком флирте. Скарлетт отбросила все эти мысли подальше и смущенно хихикнула, словно подтверждая правильность его предположения.

– Скажете тоже, – отмахнулась она.

– Вы бессердечное создание, Скарлетт, но, вероятно, в этом отчасти и состоит ваше обаяние. – На лице Ретта появилась хорошо знакомая ей язвительная улыбочка одним уголком рта, но она сразу поняла, что он делает ей комплимент. – Вы же прекрасно знаете, что в вас больше очарования, чем дозволено законом. Даже такой закаленный ветеран, как я, не остался равнодушным к нему. Знаете, я частенько задумывался над тем, что не дает мне забыть вас, а ведь я знал многих женщин, превосходивших вас и красотой, и – безусловно – умом, а также, боюсь, добротой и моральными качествами. Но все же отчего-то я всегда вспоминал вас. Даже после капитуляции, когда я был во Франции и в Англии, где не видел вас и ничего о вас не слышал, наслаждаясь обществом красивых женщин, я постоянно вспоминал вас и хотел знать, как вы поживаете.

Скарлетт чуть было не рассердилась – как он посмел сказать, что есть женщины красивее, умнее и добрее ее? – но быстро сменила гнев на милость: ведь помнил-то он о ней, о ее очаровании. Значит, он не забыл! Что ж, ей это только на руку. И вел он себя вполне прилично, как подобает джентльмену при данных обстоятельствах. Теперь остается лишь перевести разговор на него самого, чтобы дать ему понять, что она тоже его не забыла, и тогда…

Она нежно сжала его руку и опять показала ямочки на щеках.

– Ах, Ретт, как вы можете так смеяться над бедной провинциалкой! Я ничуть не сомневаюсь, что с той самой ночи вы ни разу не вспомнили обо мне. И ни за что не поверю, что вы вспоминали обо мне, развлекаясь в обществе хорошеньких француженок и англичанок. Но я не за тем приехала, чтобы выслушивать все ваши глупости на мой счет. Я приехала… я приехала… потому что…

– Почему же?

– О, Ретт, я так расстроена из-за вас! Я так боюсь за вас! Когда они наконец выпустят вас из этого ужасного места?

Он стремительно накрыл ее руку своей и крепко сжал ее.

– Ваше огорчение делает вам честь. Трудно сказать, когда меня освободят. Вероятно, как только получше затянут веревку.

– Веревку?

– Да, подозреваю, мне предстоит выйти отсюда прямо на эшафот.

– Они не могут повесить вас!

– Могут, если найдут хоть одну улику против меня.

– Ах, Ретт! – схватившись за сердце, воскликнула Скарлетт.

– Вам будет жаль меня? Если вам и вправду будет жаль меня, я упомяну вас в своем завещании.

Его черные глаза смеялись над ней с откровенным вызовом. Он сжал ее руку.

Завещание! Она поспешно опустила взгляд, боясь выдать себя, но все-таки оказалась недостаточно проворной, так как его глаза загорелись любопытством.

– Янки убеждены, что у меня будет завидное завещание. Мое финансовое состояние в настоящее время является предметом повышенного интереса. Меня каждый день таскают на какие-то следственные комиссии и задают вопросы один глупее другого. Ходят упорные слухи, будто именно я прикарманил мифическое золото Конфедерации.

– А-а-а… разве это не так?

– В суде это назвали бы «наводящим вопросом». Вы не хуже меня знаете, что Конфедерация выпускала бумажные банкноты, а не чеканила монеты.

– Тогда откуда же у вас все эти деньги? Заработали на спекуляции? Тетушка Питтипэт сказала, что…

– Да вы и впрямь явились сюда допрашивать меня!

Черт бы его побрал! Ну конечно же, эти деньги у него. Скарлетт так разволновалась, что ей трудно стало придерживаться прежнего нежного тона.

– Ретт, мне так жаль, что вас держат здесь. Неужели нет никакой возможности выбраться отсюда?

– Мой девиз – «Nihil desperandum»[1]1
  Никогда не отчаивайся (лат.).


[Закрыть].

– И что это означает?

– Это значит «может быть», моя очаровательная невежда.

Она кокетливо взмахнула черными густыми ресницами, чтобы бросить на него взгляд исподлобья, и так же кокетливо опустила их.

– Им не удастся повесить вас, вы их непременно перехитрите! Я просто уверена: вы что-нибудь придумаете и выберетесь отсюда! А когда вы выберетесь…

– И что же будет, когда я выберусь? – тихо спросил он, наклонившись еще ближе.

– Тогда я… – Скарлетт изобразила прелестное девичье замешательство и даже сумела покраснеть. Последнее далось ей без труда: у нее перехватило дыхание, а сердце отчаянно заколотилось. – Ретт, я очень сожалею о… о том, что наговорила вам той ночью… ну, вы помните… у Раф-энд-Реди. Я была… я так была напугана и расстроена, а вы были так… так… – Она посмотрела вниз и увидела, как его смуглая рука сжимает ее руку. – Я тогда подумала… что никогда, ни за что на свете не прощу вас! Но вчера, когда я услышала от тети Питти, что вы… что вас могут повесить… я вдруг… я… – Она заглянула ему в глаза и вложила в свой умоляющий взгляд все страдание разбитого сердца. – О, Ретт, я умру, если они вас повесят! Я этого не вынесу! Знаете, я…

Она опустила глаза, не в силах больше выносить его взгляд, полыхающий огнем.

«Еще минута, и я заплачу, – подумала Скарлетт, поражаясь себе самой и чувствуя, как ее захлестывает неподдельное волнение. – Может, стоит дать себе волю и заплакать? Может, тогда все будет выглядеть более естественно?»

– Господи боже, Скарлетт, – быстро заговорил Ретт, – неужели вы хотите сказать, что вы…

Он так сильно сжал ее руки, что ей стало больно.

Скарлетт крепко зажмурилась, пытаясь выдавить слезу, но при этом не забыла повернуться так, чтобы он без труда смог ее поцеловать. Ну вот, сейчас его губы прижмутся к ее губам, требовательные, настойчивые губы, которые она вдруг так живо вспомнила, что ее охватила слабость. Но он не поцеловал ее. Странное чувство разочарования шевельнулось в ней, она растерянно приоткрыла глаза и украдкой бросила взгляд на Ретта. Его черноволосая голова склонилась над ее руками. Скарлетт следила, как он поднимает и целует ее руку, затем другую, прижимает ее к своей щеке. Она ожидала грубости, и этот нежный, даже любовный жест поразил ее. Она гадала, что сейчас выражает его лицо, но ничего не увидела, так как он по-прежнему сидел со склоненной головой.

Скарлетт поспешно опустила взгляд: вдруг он резко вскинет голову и заметит выражение ее лица? Она знала, что переполняющее ее торжество откровенно и ясно читается в ее глазах. Вот сейчас он попросит ее руки или хотя бы объяснится в любви, и тогда… Пока она наблюдала за ним сквозь ресницы, он повернул ее руку ладонью вверх, собираясь поцеловать, и внезапно резко втянул в себя воздух. Опустив взгляд, она посмотрела на свою ладонь, словно увидела ее впервые за целый год, и похолодела от ужаса. Это была чужая ладонь! У Скарлетт О’Хара ручки были белые, нежные, все в ямочках, женственные и беспомощные. А на этой руке кожа загрубела от работы, почернела от солнца и была вся усыпана веснушками. Ногти обломаны, одни длиннее, другие короче, вся ладонь в мозолях, а на большом пальце незаживший волдырь. И красный шрам от кипящего жира, брызнувшего ей на руку в прошлом месяце, так и бросается в глаза. Скарлетт в ужасе посмотрела на свою ладонь и инстинктивно сжала ее в кулак. Ретт так и сидел с опущенной головой. Она по-прежнему не видела его лица. Он насильно разжал ее кулак и снова уставился на ладонь, потом молча взял другую руку и теперь уже осмотрел обе.

– Посмотрите мне в глаза, – проговорил он наконец бесстрастным голосом, поднимая голову, – и бросьте эти ваши штучки, хватит корчить из себя невинную овечку.

Она нехотя посмотрела ему в глаза. В ее лице, полном смятения, тем не менее читался вызов. Он поднял брови, и его глаза сверкнули.

– Значит, дела в Таре идут хорошо? Заработали на хлопке столько, что решили съездить в гости? Что вы делали этими руками – пахали?

Скарлетт попыталась выдернуть руки, но Ретт держал их крепко, поглаживая большими пальцами мозоли.

– У настоящей леди не такие руки, – сказал он и отбросил их ей на колени.

– О, замолчите! – воскликнула она, моментально ощутив облегчение оттого, что не надо больше притворяться. – Что я делаю своими руками – это мое дело!

«Какая же я идиотка, – с досадой подумала Скарлетт. – Я просто обязана была позаимствовать… да хотя бы и украсть перчатки тетушки Питти. Я и думать забыла, что мои руки выглядят так ужасно. Он-то, конечно, заметил! А теперь еще и вспылила… наверняка все испортила. И надо же такому случиться, когда он уже чуть было не сделал мне предложение!»

– Мне-то уж точно нет никакого дела до ваших рук, – холодно бросил Ретт и лениво откинулся на стуле.

Его лицо не выражало ровным счетом ничего.

Теперь с ним трудно будет иметь дело. Что ж, если она хочет превратить этот провал в победу, придется подольститься к нему, как бы это ни было противно.

– Как это грубо с вашей стороны – так оттолкнуть мои бедные ручки. Столько шуму из-за того, что я всего-навсего забыла надеть перчатки, когда выезжала верхом на прошлой неделе…

– Выезжали верхом? Черта с два! – все так же ровно продолжал он. – Вы работали этими руками, вы трудились, как негр. Что вы на это скажете? Зачем вы солгали мне, уверяя, что в Таре дела идут хорошо?

– Но, Ретт…

– Может, хватит уверток? Почему бы не сказать правду? Итак, какова же истинная цель вашего визита? Я чуть было не поддался на ваше кокетство. Чуть было не поверил, что я вам и вправду небезразличен и что вы действительно опечалены моей судьбой.

– Но это правда! Поверьте мне…

– Ни за что. Даже если меня вздернут выше, чем Амана[2]2
  Библейский персонаж, повешенный на виселице, построенной по его собственному приказу для другого человека.


[Закрыть], вам будет все равно. Ваше лицо говорит об этом так же ясно, как ваши руки – о тяжелой работе. Вас привела ко мне нужда – настолько острая, что вы разыграли тут целую комедию. Почему же вы не решились рассказать мне все как есть? У вас было бы куда больше шансов получить то, что вам нужно. Больше всего на свете я ценю в женщине откровенность. Но нет, вы пришли сюда, потряхивая сережками, надувая губки и жеманясь, как проститутка, желающая подцепить клиента.

Он проговорил последние слова, не повышая голоса, никак не подчеркнул их, но для Скарлетт они стали ударом хлыста по лицу. В полном отчаянии она поняла, что вся ее затея с замужеством пошла прахом. Если бы он взорвался от бешенства и уязвленного самолюбия, если бы даже выругал ее, как сделал бы на его месте любой другой мужчина, она бы справилась. Но убийственное спокойствие в его голосе так испугало ее, что она растерялась, не зная, что еще предпринять. Только теперь до нее дошло, что, даже будучи пленником янки, сидевших за стеной, Ретт Батлер оставался человеком очень опасным и играть с ним в игры – себе дороже.

– Боюсь, что память меня подвела. Мне бы следовало помнить, что вы ничем не отличаетесь от меня и любой ваш поступок продиктован скрытыми мотивами. Так, теперь посмотрим, что же миссис Гамильтон припрятала в рукаве? Неужто вы оказались настолько наивной, что надеялись услышать от меня предложение руки и сердца?

Лицо Скарлетт стало пунцовым. Она промолчала.

– Но вы же не могли забыть то, что я повторял вам много раз: я не из тех, кто женится? – Не дождавшись от нее ответа, Ретт повторил с неожиданной яростью в голосе: – Вы не забыли? Отвечайте мне.

– Нет, я не забыла, – подавленно ответила она.

– Да вам бы в карты играть, Скарлетт! – съязвил он. – Вы сделали ставку на то, что, находясь в заключении, лишенный женского общества, я дойду до такого состояния, что попадусь как форель на крючок.

«Уже попался, – зло подумала Скарлетт, – вот если б только не мои руки…»

– Теперь, когда почти вся правда вышла наружу, дело за малым – осталось установить причины. Посмотрим, хватит ли у вас храбрости рассказать мне, зачем вам понадобилось женить меня на себе.

Скарлетт воспряла духом: его голос зазвучал так вкрадчиво, почти шутливо, ей даже показалось, что он поддразнивает ее. Может, еще не все потеряно. Конечно, о браке можно забыть, но, может, оно и к лучшему. Несмотря на все свое отчаяние, она облегченно перевела дух. Было что-то в неподвижной фигуре этого мужчины, нагонявшее на нее страх. Теперь уже сама мысль о браке пугала ее. Но если она проявит изобретательность и будет бить на жалость, сыграет на его сочувствии, на воспоминаниях, возможно, ей удастся занять у него в долг. Скарлетт придала своему лицу обезоруживающее, детски-невинное выражение.

– Ах, Ретт, а вы ведь могли бы мне помочь… вы ведь иногда бываете таким милым.

– Больше всего на свете мне нравится быть… милым.

– Ретт, ради нашей старой дружбы окажите мне одну услугу.

– Что ж, наконец-то дамочка с мозолистыми ручками переходит к исполнению задуманного. Боюсь, что «посещение больных и заключенных» – не самая удачная ваша роль. Чего вам нужно? Денег?

Резкость и прямота его вопроса поставили крест на ее планах подойти к делу кружным путем и попытаться растопить его сердце.

– Зачем же так грубо, Ретт, – мягко заговорила Скарлетт. – Да, мне действительно нужны деньги. Я прошу вас одолжить мне триста долларов.

– Ну вот наконец и правда. На словах – любовь, а в голове – деньги. Боже мой, как это похоже на женщин! Вам очень нужны эти деньги?

– О да… ну, не то чтобы очень, но они бы мне пригодились.

– Триста долларов. Приличная сумма. Зачем она вам?

– Заплатить налог за Тару.

– И вы хотите занять денег. Что ж, раз вы подошли к вопросу по-деловому, так же поступлю и я. Какое обеспечение вы можете мне предложить?

– Что-что?

– Обеспечение. Гарантия моих вложений. Я ведь не хочу потерять такую сумму. – Его голос приобрел обманчивую бархатистую задушевность, но Скарлетт этого не заметила. – Может, я еще выберусь отсюда, кто знает.

– Мои серьги.

– Серьги меня не интересуют.

– Я выдам вам закладную на Тару.

– И на кой черт мне ваша Тара?

– Ну… вы могли бы… ведь это прекрасная плантация! Вы ничего не потеряете. К тому же я расплачусь с вами с будущего урожая.

– Вот это вряд ли. – Ретт откинулся на стуле и засунул руки в карманы. – Цены на хлопок падают. Времена нынче тяжелые, с деньгами туго.

– Ретт, да вы просто издеваетесь надо мной! У вас денег – миллионы!

В его глазах заплясали злорадные огоньки.

– Рад слышать, что дела у вас идут хорошо и вам не очень нужны деньги. Я всегда радуюсь, когда у старых друзей все благополучно.

– О, Ретт, ради всего святого… – отчаянно залепетала Скарлетт, теряя остатки мужества и самообладания.

– Говорите тише, Скарлетт, вы же не хотите, чтобы вас услышали янки, не так ли? Вам кто-нибудь говорил, что у вас глаза как у кошки… как у кошки в темноте?

– Ретт, перестаньте! Я вам сейчас все объясню. Мне очень нужны деньги, просто ужасно. Я… я солгала, что все хорошо. На самом деле все плохо, хуже не бывает. Мой отец болен, он… он не в себе. У него начались странности, когда умерла мама, с тех пор от него помощи ждать не приходится. Он как ребенок. На плантации работать некому, а прокормить нужно тринадцать ртов. А налоги… налоги ужасно высокие. Ретт, я расскажу вам все. Уже больше года мы едва не умираем с голоду. Вы просто понятия не имеете! Да и откуда вам знать! У нас вечно не хватает еды, и вы не представляете, как это ужасно – просыпаться голодной и ложиться спать тоже голодной. Теплой одежды нет ни у кого, дети вечно мерзнут и болеют…

– Откуда у вас это красивое платье?

– Мы сшили его из маминых портьер, – ответила Скарлетт. Она так пала духом, что была уже не в силах солгать, чтобы скрыть этот позор. – Я терпела все – и голод, и холод, но теперь… теперь «саквояжники» страшно взвинтили налоги… И эти деньги нужно заплатить безотлагательно. А у меня ничего нет, кроме пяти долларов золотом. Мне нужно найти денег на налоги! Понимаете теперь? Если я не заплачу им, то… то мы потеряем Тару, а нам… мы просто не можем потерять ее! Я не могу расстаться с ней!

– Так отчего же вы не рассказали мне все это сразу, вместо того чтобы играть с моим сердцем? Вам отлично известно, что я питаю слабость к хорошеньким женщинам. О нет, Скарлетт, плакать не надо. Вы уже перепробовали все уловки, но ваших слез, боюсь, мне не вынести. Мое сердце и без того разрывается при мысли о том, что ко мне вас привели деньги, а не мое обаяние.

Она поспешно подняла на него взгляд, вспомнив, что в своих насмешках он часто говорил голую правду, насмехаясь над собой и над другими. Неужели и вправду задеты его чувства? Неужели она ему небезразлична? Неужели он как раз собирался предложить руку и сердце, когда увидел ее ладони? Или он так хитро подводил ее к тому, чтобы снова, уже в третий раз, сделать ей совсем другое – гнусное – предложение? Если она действительно дорога ему, может, ей еще удастся умаслить его. Но в его черных глазах, сверливших ее, не было ни капли любви. К тому же он еще и посмеивался.

– Мне не подходит ваше обеспечение. Какой из меня плантатор? Что еще вы можете предложить?

Ну вот и добрались. Ее выход. Скарлетт глубоко вздохнула и посмотрела ему прямо в глаза. Сбросив с себя кокетство и притворство, она призвала все свои силы в преддверии того, чего боялась больше всего на свете.

– Еще… себя.

– Да?

Она воинственно вздернула подбородок, ее глаза превратились в изумруды.

– Помните ту ночь, на крыльце у тетушки Питти, во время осады? Вы сказали… вы сказали, что хотите обладать мной.

Небрежно откинувшись на спинку стула, он внимательно наблюдал за ее напряженным лицом. Его собственное лицо, смуглое и неподвижное, оставалось совершенно непроницаемым. В глазах что-то промелькнуло, но он ничего не сказал.

– Тогда вы сказали, что никого еще не желали так сильно, как меня. Если вы по-прежнему желаете меня, то я готова. Ретт, я выполню все, что прикажете, только, бога ради, выпишите мне этот чек! Я свое слово сдержу. Клянусь вам, я согласна. И никогда не передумаю. Если хотите, даже расписку дам.

Он по-прежнему смотрел на нее странным, загадочным взглядом, и, торопливо договаривая свое предложение, Скарлетт никак не могла понять, привлекает оно Ретта или отталкивает. Если бы он хоть слово сказал, ну хоть что-нибудь! Она почувствовала, как запылали щеки.

– Ретт, мне нужны эти деньги как можно скорее. Они вышвырнут нас на улицу, и этот чертов бывший управляющий вселится в наш дом и…

– Одну минуту. С чего вы взяли, что я все еще хочу вас? И с чего вы взяли, что за вас стоит уплатить триста долларов? Редкая женщина стоит так дорого.

Сгорая от унижения, она покраснела до корней волос.

– Зачем вам все это нужно? Почему бы не расстаться с этой фермой и не переехать к мисс Питтипэт? В конце концов, половина дома принадлежит вам.

– Боже праведный! – закричала Скарлетт. – Да вы с ума сошли! Я не могу расстаться с Тарой. Это мой дом. Я ни за что его не отдам! Ни за что! Они заберут его только через мой труп!

– Ох уж эти ирландцы, – сказал Ретт, приведя стул в нормальное положение и вынув руки из карманов, – черт знает что за люди – все до одного. Вечно сходят с ума из-за полнейшей чепухи. Например, из-за земли. Любой кусок земли похож на любой другой. А теперь, Скарлетт, давайте поставим все на свои места. Вы пришли ко мне с деловым предложением. Я дам вам триста долларов, а вы станете моей любовницей.

– Да.

Теперь, когда это мерзкое слово было произнесено вслух, ей вдруг стало легче и снова появилась надежда. Он же сказал: «Я дам вам»! В его глазах горел дьявольский огонек, казалось, его что-то чертовски забавляет.

– Помнится, когда я имел наглость подойти к вам с этим предложением, вы выставили меня из дома. При этом вы обругали меня последними словами и вскользь упомянули, что не желаете обременять себя «кучей сопливых детишек». Нет, вы только не подумайте, моя дорогая, что я пытаюсь разбередить прошлое. Я всего лишь поражаюсь особенностям вашего ума. Вы отказались пойти на это ради удовольствия, но согласились, чтобы не пустить беду в дом… Это лишний раз подтверждает мое мнение о том, что у любой добродетели есть своя цена.

– Ах, Ретт, что вы такое говорите! Хотите меня оскорбить – оскорбляйте, только дайте денег!

Теперь уже она могла дышать свободно. На то он и Ретт Батлер: уж он не упустит возможности помучить ее, всеми возможными способами оскорбить ее чувства, чтобы поквитаться за старые обиды и за то, что она пыталась обмануть его сейчас. Она это стерпит. Стерпит все, что угодно. Тара стоит таких жертв. Ей вдруг показалось, что вокруг лето, над головой полуденное голубое небо, а она нежится на лужайке в Таре среди густых зарослей клевера, глядя на громоздящиеся в вышине громады облаков, вдыхая аромат цветов и слушая успокоительное жужжание пчел. Полуденный воздух, тишина, нарушаемая лишь скрипом фургонов, возвращающихся с красных полей… Тара стоит этого, стоит даже большего. Скарлетт подняла голову.