Текст книги "Цветущий сад"

Маргарет ПЕМБЕРТОН
ЦВЕТУЩИЙ САД

Глава 1

Не так-то просто сообщить пациенту, что он смертельно болен. Еще труднее сделать это, когда пациент – необычайно красивая тридцатипятилетняя женщина. Доктор Генри Лорример, наморщив лоб, задумчиво постукивал ухоженными пальцами по обтянутой кожей поверхности письменного стола. Минутная стрелка часов неумолимо приближалась к урочному часу.

Стояла зима 1934 года. На тротуарах лежал глубокий снег. Генри Лорример с тоской вспомнил Флориду, городишко Киз и огромного марлина, которого он поймал на крючок в сентябре. А сейчас из окна виднелась холодная цитадель компании «Крайслер», взметнувшаяся высоко в свинцовое небо, которое предвещало новый снегопад. Он вздохнул. Ему снова захотелось во Флориду или куда угодно, подальше от этого кабинета, где ему предстоит встретиться с Нэнси Ли Камерон.

Внизу, на обледеневших улицах, беспорядочно снующие автомобили почтительно уступали дорогу «роллс-ройсу» последней модели. Он плавно подкатил к стоянке неподалеку от скромного входа в приемную Генри. На дверях не было пышных бронзовых украшений. Да они и не требовались доктору Лорримеру. Он и без того был превосходным специалистом по болезням крови с мировым именем, самым известным консультантом в этой области штата Нью-Йорк. К нему приезжали пациенты со всего земного шара – из Южной Африки, Швейцарии, Японии. Все они были больными и очень богатыми людьми.

С годами Генри Лорример выработал свою линию поведения при необходимости сообщить плохие новости. В девяноста девяти случаях из ста он просто не делал этого. Если болезнь была смертельной, он не считал нужным отравлять пациентам последние месяцы их жизни. Он спокойно заводил разговор о лечении, о переливании крови, об отдыхе. Но иногда кое-кто из пациентов вызывал у него особое доверие и он говорил им правду. Нэнси Ли Камерон принадлежала именно к таким больным, и доктор Лорример всей душой желал, чтобы она не пришла.

Тремя этажами ниже шофер в эполетах открыл дверцу «роллса», и из машины вышла стройная женщина. Вокруг собралась толпа зевак, усиленно дуя на руки в перчатках. Все, вплоть до нищих, появившихся из дверей ночлежки, знали, кому принадлежал «роллс». Инициалы Джека Камерона сверкали золотом на дверцах всех его автомобилей. Это придавало им особый шик, а Джек Камерон любил все шикарное. Именно по этой причине он и женился на Нэнси. Из-под тяжелых складок длинной, до пят, собольей шубы выглянула изящно обутая ножка, и Нэнси Ли Камерон ступила на тротуар, очищенный от снега почитателями доктора Лорримера:

– Я ненадолго, Коллинз. Не выключай мотор.

У нее был низкий, приятного тембра голос с небольшой хрипотцой, придававшей некоторую интимность даже самым обычным ее словам. Нэнси Ли более, чем прочие женщины Нью-Йорка, смущала чувства многих мужчин. Казалось, она не замечала этого, что только усиливало ее очарование.

– Хорошо, миледи. – Коллинз приложил руку к козырьку фуражки. Прохаживаясь перед «роллсом», он явно испытывал удовольствие от завистливых взглядов.

Медсестра в белом накрахмаленном халате приоткрыла входную дверь, заботясь о том, чтобы миссис Камерон как можно скорее вошла в помещение. Она проводила ее в устланный мягким ковром лифт, и они молча поднялись до рабочего кабинета доктора Лорримера. Соболья шубка Нэнси так блестела и переливалась, что медсестра с трудом сдерживалась, чтобы не протянуть руку и не погладить роскошный мех. У шубы был широкий воротник шалькой и большие манжеты. Подобранная в тон шляпа, кокетливо сдвинутая на одну бровь, открывала темные волосы, мелкими локонами обрамлявшие великолепный овал лица. Нэнси Ли Камерон унаследовала от своих ирландских предков яркую внешность и прекрасную фигуру. У нее была молочно-белая, без единого изъяна кожа и темные, миндалевидные глаза с густыми ресницами, прямой нос и широкие скулы. Пожалуй, только рот несколько подкачал – он был слишком широким и пухлым для классической красавицы. Однако это придавало лицу Нэнси особую прелесть, которую соперницы даже не надеялись превзойти. Губы ее были очень чувственными.

Когда двери лифта открылись, она улыбнулась медсестре и легким движением руки дала ей понять, что дальше пойдет одна. Сестра заколебалась. У нее был строгий наказ доктора Лорримера встречать и сопровождать пациентов. Она должна была открыть перед ними дверь кабинета, а затем молча удалиться. Ей вовсе не хотелось навлекать на себя гнев доктора. Она двинулась вперед, но Нэнси Ли Камерон уже входила к Лорримеру, громко восклицая:

– Как здесь тепло! На улице жуткий холод.

Доктор Лорример встревоженно посмотрел на закрывшуюся за ней дверь:

– Где же мистер Камерон? Я настоятельно просил, чтобы…

Нэнси села и начала снимать перчатки.

– У моего мужа очень напряженный распорядок дня, доктор, – сказала она. – У него нет времени держать меня за руку всякий раз, когда я хожу к врачу.

– Но это не просто осмотр, миссис Камерон. – Генри Лорример почувствовал, что его ладони стали влажными. Боже, где же Камерон? В разговоре с ним неделю назад он особо подчеркнул всю серьезность ситуации. Камерон не имел права позволить своей жене прийти без него и неподготовленной.

– Доктор Лорример! – Бархатисто-черные глаза вопросительно смотрели на него. – Не могли бы вы сообщить мне результат анализа? К двум часам я должна быть в яхт-клубе.

Генри Лорример с трудом сдержался и, сжав пальцы в кулак, оперся о письменный стол.

– Миссис Камерон, право же, будет лучше, если мы встретимся еще раз и я смогу поговорить с вами в присутствии мужа.

Она немного сникла.

– Но почему? Неужели такая простая вещь, как анализ крови… – Слова ее повисли в воздухе.

Генри Лорример про себя обругал Джека Камерона и пустил в ход свой обычный арсенал заверений. Нэнси резко прервала его:

– Если анализ говорит о малокровии, мне нужны соответствующие лекарства. Почему вы должны сказать об этом непременно в присутствии моего мужа?

Доктор Лорример снял пенсне и тщательно протер его.

– Потому что это более сложный случай, чем обычное малокровие, миссис Камерон.

Нэнси выглядела озадаченной.

– Ну да, иногда я падаю в обморок. Многие люди падают в обморок каждый день. Это же еще не конец света.

– Ваш личный доктор направил вас к профессору Уолтону?

Нэнси кивнула.

– А тот, в свою очередь, послал вас ко мне?

Нэнси снова молча кивнула.

Настал момент принятия решения. Либо сказать правду, либо промолчать.

– Миссис Камерон, – начал доктор, снова надевая пенсне. – Позвольте мне рассказать вам кое-что о малокровии. Анемия не такая простая болезнь, как вам кажется. Во многих случаях ее нельзя вылечить горстью таблеток.

Нэнси внимательно слушала его, слегка склонив голову набок и наморщив лоб.

– Но ведь мне требуется железо?

Доктор Лорример отрицательно покачал головой.

– У вас такая форма анемии, которую нельзя вылечить, принимая железистые препараты.

Его голос звучал серьезно и озабоченно. Нэнси притихла.

– Расскажите мне о моей форме болезни.

Доктор Лорример откинулся назад в кожаном вращающемся кресле, пристально и напряженно изучая ее лицо. Наконец он неохотно заговорил:

– У вас резко уменьшается количество красных кровяных телец, миссис Камерон. По неизвестным нам причинам костный мозг отказывается воспроизводить их. Чаще всего симптомы заболевания не слишком заметны. В вашем случае это обмороки. А некоторые больные даже не подозревают о своем состоянии.

– Значит, это не очень серьезно?

Доктор Лорример заглянул в глаза Нэнси. Они были цвета темной фиалки и смотрели на него доверчиво. Она не сомневалась, что доктор скажет правду, а изящный волевой рот и подбородок свидетельствовали о ее способности справиться со своими эмоциями. Нэнси Ли Камерон была не из тех женщин, которые предпочитают обман, и доктор Лорример понял, что имеет дело как раз с тем самым редким случаем, когда пациенту можно сказать всю правду.

– Положение очень серьезное, миссис Камерон. Именно поэтому я хотел, чтобы ваш муж пришел сегодня вместе с вами.

Нэнси сидела неподвижно. Она всегда считала свое состояние неопасным, а сейчас ей вдруг стало страшно. Внутри у нее все сжалось от ужаса. Она интуитивно поняла, что дальнейшие слова доктора швырнут ее в пропасть, из которой нет возврата. Она могла бы удержаться на краю пропасти: улыбнуться, поблагодарить и покинуть кабинет. Нэнси чувствовала, что Лорример не стал бы ее задерживать, если бы она сделала это. Слова, зловеще повисшие в воздухе, никогда не будут произнесены, и она никогда не узнает их сути. Ее руки по-прежнему лежали на коленях.

– И что же происходит потом? – спросила она.

– Количество красных кровяных телец непрерывно уменьшается.

– И?..

Голос Лорримера был мрачен.

–…и не восстанавливается. Лечения не существует, миссис Камерон. Регулярные переливания крови позволяют лишь отсрочить неизбежные последствия, но не вылечить.

Теперь она оказалась над пропастью и услышала звук, похожий на рев морских волн. Нэнси открыла было рот, чтобы что-то сказать, но слов у нее не было. Доктор Лорример потянулся к звонку, собираясь вызвать медсестру.

Казалось, голос Нэнси донесся откуда-то издалека, когда она с дрожью произнесла:

– Пожалуйста, не надо никого звать. Я чувствую себя вполне нормально. Если бы я могла просто посидеть здесь несколько минут…

Доктор налил ей и себе коньяку, затем, обогнув письменный стол, подошел и вложил один из бокалов в ее безжизненную руку.

– Вам, конечно, будет оказана самая квалифицированная помощь и…

– Сколько, доктор Лорример?.. Сколько мне еще осталось жить?

Доктор Лорример никогда не давал воли эмоциям в своей профессиональной деятельности. Всего несколько часов назад он вынужден был сообщить родителям восьмилетнего мальчика, что нет никакой надежды на выздоровление их сына. Но сейчас в его голосе прозвучало явное сожаление, когда он тихо сказал:

– Я не могу точно определить срок, миссис Камерон. Возможно, от трех месяцев до года. В очень редких случаях больным с таким диагнозом удавалось выздороветь, но как и почему, мы до сих пор не знаем. Вы не должны окончательно терять надежду. Мы ежедневно открываем новые лекарства…

Последних слов она уже не слышала. От трех месяцев до года! Она медленно встала и подошла к огромному окну. Внизу мчались туда-сюда такси и лимузины. Часы на здании напротив показывали десять минут третьего. Неожиданно она подумала, что опоздала на встречу с Консуэлой в клубе. Затем представила себе, как Консуэла по-прежнему будет принимать гостей каждую пятницу в яхт-клубе, флиртовать с командором Стьювизантом, болтать о последней поездке в Европу, но уже без нее. Все будет продолжаться, как обычно, но она, Нэнси, уже не будет частичкой этого мира. Она будет мертва. Это невероятно, в это трудно поверить. С мучительной ясностью она вдруг осознала, что человеку свойственно думать, будто он вечен. Люди умирают каждый день, и все-таки остальные живут в мире иллюзий, где смерть, кажется, никогда не наступит.

– Медсестра проводит вас до вашей квартиры, – продолжал тем временем доктор Лорример.

Нэнси отрицательно покачала головой:

– Меня ждет мой шофер. Мне хочется побыть одной.

Она повернулась и взяла со стола перчатки. Ее лицо стало мраморно-белым, но никаких других внешних признаков потрясения или шока не было заметно. Ее голос прозвучал совершенно спокойно, когда она сказала:

– Благодарю за откровенность, доктор Лорример. Если лекарств от этой болезни не существует, нет необходимости нам снова встречаться.

– Но надо наблюдать за течением болезни! – запротестовал доктор Лорример, встревожившись. – Мы должны постоянно брать на анализ кровь…

– Для того, чтобы я знала, быстро или медленно приближается смерть? Нет уж, доктор. До свидания.

И прежде чем Генри Лорример сумел прийти в себя, она вышла из комнаты, а когда он, протестуя, бросился за ней, двери лифта уже закрылись. Усевшись снова за письменный стол, доктор с изумлением обнаружил, что дрожит, и потянулся за недопитым коньяком. Ее спокойствие было явно неестественным. Впервые за всю свою практику доктор Лорример задумался, не допустил ли он ошибку, сообщив пациенту трагическую правду.

* * *

«От трех месяцев до года». Эти слова звучали в голове Нэнси словно заклинание, пока лифт медленно шел вниз. «От трех месяцев до года». О Боже! Она представила, как ее будут постоянно пичкать таблетками и советами отдохнуть. Как случилось, что она должна умереть? Она же была вполне здорова. Господи, неужели из-за обморока в опере ее следует считать неизлечимо больной? Она не заметила изумленного выражения на лице медсестры, пропустив мимо ушей ее вопрос об устраивающем ее дне следующего посещения. Она не видела, кто открыл ей дверь. Она ощутила только некоторое облегчение, когда холодный воздух ударил ей в лицо. Нэнси хотелось, чтобы ветер развеял все то немыслимое, что произошло с ней за последние полчаса. Пробудил от страшного сна. «От трех месяцев до года». Она не могла думать ни о чем другом. Зловещие слова звучали, как без конца повторяющийся церковный гимн, заглушая все остальные мысли.

Коллинз стоял у открытой дверцы «роллса», поджидая ее. Внутри было привычно тепло и спокойно. Она могла бы сесть в автомобиль и выбросить из головы доктора Лорримера и его ужасную приемную. Она могла бы выпить коктейль у Консуэлы и отправиться с ней и Стьювизантом в «Метрополитен-опера». Нэнси стояла неподвижно, так долго уставившись на открытую дверцу, что Коллинз спросил нерешительно:

– Все в порядке, миледи?

Она посмотрела на него невидящим взглядом:

– Да, Коллинз. Мне не нужен автомобиль. Благодарю.

С тупым изумлением он смотрел, как она пошла на нелепо выглядевших высоких каблуках вниз по обледенелой улице, волоча край своей собольей шубы по снегу. Коллинз унаследовал от своего прежнего хозяина некоторую долю британского хладнокровия. Ему пришлось проявить сейчас всю свою выдержку, невозмутимо дожидаясь, пока Нэнси не отойдет на сотню ярдов, чтобы осторожно последовать за ней на некотором расстоянии, прижимая автомобиль к краю тротуара.

Нэнси брела наугад, не замечая, как снег падает на ее волосы и липнет к щекам. Она прошла вдоль Сорок второй улицы, по Пятой авеню, пересекла Бродвей, затем спустилась вниз до Кэнел-стрит. Прохожие, спеша укрыться в своих теплых квартирах в бедных кварталах Ист-Сайда, настороженно поглядывали на нее и уступали дорогу. Свинцовое небо стало еще темнее и в городе зажглись газовые фонари, когда она свернула в лабиринт улиц в районе доков. Наконец она остановилась, неподвижно глядя на серо-зеленые воды реки. Прошло минут пять, прежде чем Коллинз, не заглушая мотора, вышел из машины и осторожно приблизился к ней.

– «Ролле» ждет вас, мадам. – Затем повторил еще раз, слегка коснувшись ее руки: – «Ролле» ждет вас, миссис Камерон.

Нэнси обернулась и, смахнув снег с ресниц, впервые огляделась. Вокруг возвышались мрачные здания, холодные и страшные в сгущающихся сумерках. Она не представляла, где находилась.

– Да-да, конечно. Благодарю, Коллинз. – Она позволила ему помочь ей сесть в автомобиль, где наконец почувствовала благословенное тепло.

Коллинз с облегчением вздохнул и, набирая скорость, двинулся по заснеженным улицам и площадям, на которых он чувствовал себя более спокойно.

Нэнси откинулась на спинку сиденья с монограммой, ощутив жгучую боль, охватившую лицо, руки и ноги. Она попыталась наклониться и снять промокшие и испорченные туфли из крокодиловой кожи, но руки настолько закоченели, что совсем не слушались ее. Она прекратила бесплодные попытки и снова откинулась назад. Коллинз плавно вел машину вверх по Парк-авеню. Она должна сообщить новость Джеку, отцу и дочери Верити. Нэнси передернуло. Только не Верити. Незачем портить ей жизнь. А отец?.. Она закрыла глаза. Чипс О'Шогнесси во время выборов баллотировался на должность мэра Бостона, поднявшись на новой волне популярности. В день свадьбы Верити он выглядел на двадцать лет моложе, хвастаясь молодой женой, мачехой Нэнси, и забыв о том, что теперь Верити может сделать его прадедушкой еще до семидесятилетия.

Нэнси судорожно вздрогнула. Прежде всего ей нужно связаться с мужем. Было уже без четверти семь, через пятнадцать минут он покинет свою вашингтонскую квартиру и отправится на коктейли и разные приемы с бесконечным перемыванием косточек правительству. Она протянула руку к переговорной трубке и попросила Коллинза поспешить.

Что сделает Джек? Примчится на автомобиле? Успеет на последний поезд? Прилетит на самолете? Как угодно, лишь бы поскорее. Мысль о том, что ей придется провести длинный скучный вечер в одиночестве, внезапно ужаснула ее. Ей не хотелось сидеть одной в темноте.

«Роллс» плавно подкатил к стоянке у роскошного особняка, в котором жило уже третье поколение Камеронов. Нэнси не стала дожидаться, когда Коллинз откроет ей дверцу. Она сама распахнула ее и побежала к дому.

* * *

Рамон Санфорд нетерпеливо постукивал кончиком черной сигареты по крышке портсигара. Он не привык ждать, а Нэнси Ли Камерон опаздывала почти на час. Его удерживали от ухода только фотографии, развешанные по всей комнате в овальных серебряных рамках. На них были запечатлены представители семейств Камеронов и О'Шогнесси – ушедшие и ныне здравствующие. Рамону не нравились Камероны с их вздернутыми подбородками и плотно сжатыми губами. Несколько раз он возвращался к фотографии Нэнси, сделанной на борту яхты. Она стояла, опершись о поручень, ее темные волосы развевались на ветру, шею обвивал длинный шифоновый шарф. Голова была слегка откинута назад, на лице сияла улыбка. Это был необычный снимок. Он резко отличался от тех, где нарочито позировал ее муж. Улыбался ли когда-нибудь сенатор так непосредственно и естественно, как его жена? Вряд ли. Все, что делал Джек Камерон, преследовало определенную цель. Даже смеялся он только тогда, когда это было выгодно.

На секретере красного дерева рядом стояли две фотографии. Рамон с любопытством вгляделся в них. На одной, пожелтевшей от времени, был снят пожилой человек. На другой он увидел знакомое лицо мэра Бостона. Рамон никогда не встречался с Патриком О'Шогнесси, дедом Нэнси, властным и стройным, с копной седых волос, со взглядом, полным достоинства, устремленным прямо в камеру. И все же Рамону было знакомо это лицо. Точно такой же портрет красовался на письменном столе его деда уже более сорока лет. Санфорд и О'Шогнесси. Легкая улыбка тронула губы Рамона. Друзья и враги. Знала ли об этом Нэнси так же хорошо, как он? Лео Санфорд обожал воспоминания и любил поболтать. В детстве Рамон часто сидел у него на коленях на террасе их виллы в Опорто и не раз слышал рассказ о том, как лучший друг деда Патрик О'Шогнесси спас его пасынка, когда тот тонул. Затем каким-то образом, всего лишь при незначительной поддержке Лео, он превратил небольшую съестную лавку в Бостоне в мультимиллионную империю бизнеса. После смерти деда эта фотография куда-то исчезла. Отец Рамона, тот самый ребенок, которого Патрик О'Шогнесси вытащил из мрачных вод Атлантического океана, не любил своего спасителя. Точнее – никого из его потомков. Он ненавидел Чипса О'Шогнесси так непримиримо, что Рамон из уважения к отцу никогда не стремился познакомиться с ним. Только сейчас, со смертью Дьюарта, он попытался по просьбе матери возобновить связи, существовавшие некогда между их семействами. Причем таким способом, который отец наверняка одобрил бы. Он улыбнулся еще шире, когда поиски фотографии второй жены мэра оказались безрезультатными. Ее нигде не было видно. Отсутствие снимков Глории бросалось в глаза.

Рамон взглянул на часы. Без пяти минут семь. Он погасил сигарету и направился к двери. Внезапно она распахнулась, и в комнату влетела темноволосая женщина. Она резко остановилась в оцепенении, заметив, что в комнате кто-то есть. Темные брови Рамона приподнялись в изумлении. Женщина держала в руке смятую шляпу. Ее спутанные волосы были покрыты снегом, лицо побледнело, под глазами виднелись синие круги. Дорогая соболья шуба намокла, а снизу была забрызгана грязью и талым снегом. Изящные туфли из крокодиловой кожи потрескались и, казалось, вот-вот развалятся.

– Рамон Санфорд, – представился он. Рамон ожидал чего угодно, только не появления этой женщины. Заинтригованный, он подошел к ней и протянул руку.

Она смотрела на него, часто моргая, как будто только что вошла с яркого солнечного света.

– Простите, я…

Он взял ее руку и поцеловал. Пальцы ее совсем заледенели. Он не отпускал их, стараясь согреть в своих ладонях. Ошеломленная, она не отнимала руки, пытаясь собраться с мыслями и прийти в себя.

– Простите. Я совсем забыла…

– Не надо извиняться. Я развлекался тем, что изучал ваши семейные фотографии. Одна из них, портрет вашего деда, мне очень знакома. Лео Санфорд держал точно такую же на своем рабочем столе до самой смерти.

Нэнси напрягла память. Санфорд. Внук благодетеля их семьи. С этим человеком она никогда ранее не встречалась, но пригласила его на коктейль в шесть часов. Это, кажется, у него недавно кто-то умер – то ли отец, то ли мать. Голова у нее трещала. Ей хотелось поскорее избавиться от гостя.

– Сожалею. Но вы видите, я совсем забыла, что мы должны были встретиться, и кажется, сейчас совсем неподходящий момент…

Она часто дышала, и, крепко сжимая ее холодную руку, он ощущал усиленное биение пульса. Глаза ее метались по комнате, будто искали лазейку для побега. Они задержались на телефоне, затем – на подносе с напитками.

– Извините… – Она отняла свою руку, и Рамон понял – она даже не сознавала, что он все это время держал ее. Направившись к сверкающим хрустальным графинам с виски и бренди, Нэнси нечаянно сбила подушку с подлокотника кресла. Рука ее заметно тряслась, когда она попыталась взять бокал.

Рамон наблюдал за ней. Общество, в котором вращалась Нэнси Ли Камерон, было сосредоточено главным образом в Бостоне и на Палм-Бич. Она избегала Вашингтон, редко бывала в Нью-Йорке и только однажды присутствовала на демонстрации мод в Париже. В Каннах, Дьювилле, Санкт-Морице, Нью-Йорке и Лондоне, где он проводил время среди подобных ему прожигателей жизни, они никогда не встречались. Последний раз им довелось видеться в 1909 году, на борту яхты английского короля Эдуарда в Каусе, куда были приглашены их родители. Вряд ли она помнила это.

– Нашим отцам должно быть стыдно за то, что они так ненавидели друг друга, – сказал он. – Эта вражда разбила сердце моего деда. Он и отец долгие годы не могли помириться.

Внезапно Нэнси почувствовала, как комната у нее перед глазами пошла кругом. О Боже! Через несколько месяцев, если верить словам матери о загробной жизни, она, наверное, услышит историю Санфорда и О'Шогнесси из первых уст! Когда она взяла графин со спиртным, ее рука так тряслась, что горлышко с резким стуком билось о край бокала, разбрызгивая золотистые капли на поднос и на ковер.

Рамон быстро подошел к Нэнси, взял графин из ее рук, налил немного бренди в бокалы и протянул один ей. Теперь он понял причину ее появления в таком растрепанном виде и неспособность владеть собой. Он хорошо знал повадки алкоголиков. Большинство его богатых и знаменитых друзей было из их числа. Впервые Рамон посочувствовал Джеку Камерону. Каким мужеством надо обладать, чтобы осмелиться провозгласить себя кандидатом на пост президента, имея жену-алкоголичку.

– Я действительно очень сожалею, что не могу уделить вам время, – снова начала Нэнси, пытаясь овладеть собой, – но у меня есть ваш телефон. Если вы не будете против…

– Я буду рад, если вы позвоните, – оживленно сказал Рамон, – однако сейчас не откажитесь пообедать со мной.

Они не договаривались об обеде, но Нэнси не протестовала. Она не слышала его. Она набирала номер телефона в Вашингтоне.

Рамон прошелся по комнате, отметил пару картин Вермеера, заслуживающих более пристального внимания, услышал, как Нэнси просила позвать к телефону мужа, и прикрыл двери. Маленькая служанка в темно-розовой форменной одежде направилась было в комнату, но Рамон отрицательно покачал головой:

– Миссис Камерон разговаривает по телефону.

Мария остановилась в нерешительности. Она никогда не беспокоила хозяйку во время конфиденциальных разговоров. Миссис Камерон не допускала этого. Но, по словам дворецкого, хозяйка замерзла и промокла. Мария была уверена, что миссис Камерон нуждается в ее помощи, хотя она ее не вызывала. Она открыла было рот, чтобы возразить, но задумалась. Гость миссис Камерон был, по-видимому, из тех джентльменов, кто не потерпит дерзости со стороны прислуги, впрочем, и от кого бы то ни было тоже. Она видела его фотографии в газетах и в журналах на глянцевой бумаге, но не могла припомнить его имени. Надо будет спросить у дворецкого. Интересно, что его связывает с миссис Камерон? Он никогда раньше не бывал у нее в доме и не относился к обычным гостям Камеронов. Он наверняка не был политиком и даже не являлся американцем. Легкая дрожь пробежала по спине Марии. Он был очень красивым и мужественным.

Мария взяла в руки вечернее открытое платье, разложенное на кровати Нэнси Ли, затем снова положила его, восхищаясь творением знаменитого портного, которое колыхалось при ходьбе и нежно облегало бедра. По мнению Марии, это было самое подходящее платье для ужина с таким мужчиной.

– Это миссис Камерон, – сказала Нэнси, услышав знакомый голос помощницы Джека.

– Мистер Камерон на совещании с мистером Роджерсом из государственного департамента, – ответила Сайри Гизон ровным голосом.

– Дома?

– Да, миссис Камерон. Мистер Роджерс и мистер Камерон обедают с министром юстиции и…

– Пожалуйста, позовите мужа.

Последовала пауза.

– Простите, миссис Камерон, но мистер Камерон настоятельно просил, чтобы…

– Немедленно!

Наступило длительное молчание, затем раздался резкий голос Джека:

– Нэнси?

– О Джек! Хорошо, что я застала тебя…

– Ради Бога, Нэнси. У меня в соседней комнате Роджерс. Какого черта ты звонишь?

– Я только что вернулась из клиники и…

– Я не могу сейчас об этом говорить, Нэнси. Мне надо переубедить Роджерса. Этот сукин сын такое натворил за последние несколько недель…

– Но то, что я хочу сказать, чрезвычайно важно! Гораздо важнее Роджерса, Рузвельта и его «Нового курса»…

– Ты что, выпила? Прекрати истерику. Я передам привет от тебя мистеру Роджерсу…

– К черту мистера Роджерса! Неужели ты не хочешь знать, что сказал мне доктор Лорример? Тебя это не волнует? До тебя не доходит, зачем он срочно вызвал меня и настаивал, чтобы ты пришел вместе со мной?

В трубке послышался далекий голос Сайри Гизон:

– Уже четверть восьмого… – И еще какое-то слово донеслось неразборчиво.

– У тебя даже не хватает приличия поговорить со мной без посторонних?

– Послушай, Нэнси. Я не пойму, какой дьявол вселился в тебя, но мне еще предстоит очень тяжелый вечер. Я позвоню позже, и ты расскажешь, что прописал тебе доктор Лорример.

Злость Нэнси внезапно пропала. Голос ее стал угрожающе спокойным.

– Я позвонила, потому что ты мне нужен. Неужели у тебя нет времени меня выслушать?

– Я же говорю, что выслушаю позже. Эта встреча с Роджерсом и министром юстиции имеет решающее значение. Черт побери, если бы ты знала, какие фокусы он выкидывает…

– Уже двадцать минут восьмого. Мистер Роджерс начинает нервничать.

– Проводи его вниз к лимузину, Сайри. Я сейчас иду.

Он даже не попрощался, послышались лишь прерывистые гудки, когда их разъединили.

Нэнси медленно положила трубку и некоторое время стояла неподвижно. Президент наверняка оценит преданность Джека своему долгу, подумала она. И Сайри Гизон получит удовольствие от обеда в столь влиятельной компании. Он позвонит ей позже, когда будет удобно.

Нэнси освободила ноющие ноги от развалившихся туфель и с удивлением обнаружила, что стоит в луже. Она ничего не расскажет мужу. Мгновение, когда она готова была сделать это, прошло. С ее шубы на обюссонский ковер продолжали стекать капли тающего снега. Когда-то, очень давно, Нэнси говорила с Джеком о своем болезненном состоянии. Еще до рождения Верити и до того, как он с головой ушел в государственные дела. Нэнси вспомнила, как удивился доктор Лорример, когда она появилась в приемной одна. Он ничуть не сомневался, что Джек будет с ней. Он настоятельно просил, чтобы тот пришел. Но Джек был слишком занят. Так занят, что даже не нашел времени позвонить доктору и сказать, что не сможет прийти. Он поступил так, несмотря на то что доктор особо подчеркнул серьезность ее состояния. Теперь Нэнси была рада, что Джек не пошел с ней. Впервые после того, как она покинула приемную доктора Лорримера, Нэнси рассуждала с ясной головой. Если бы Джек узнал, что ей предстоит умереть, он посчитал бы своим долгом провести с ней оставшиеся до ее кончины несколько месяцев и проклял бы все на свете. Министр юстиции, сам того не ведая, помог ей. Теперь она сохранит все в тайне. Нет никакого смысла рассказывать Джеку о своей болезни.

Нэнси снова сняла трубку и набрала номер Джека. Пожалуй, еще можно застать его и попросить не звонить ей. Она уже знала, что делать. Она решила вернуться домой, на Кейп.

На том конце долго никто не подходил к телефону, и Нэнси уже собиралась положить трубку, когда наконец ей ответил чей-то незнакомый голос.

– Мистера Камерона, пожалуйста. Это говорит миссис Камерон.

– Простите, миссис Камерон, но сенатор только что ушел на деловую встречу.

– Тогда, может быть, я могу поговорить с мисс Гизон?

Последовала небольшая пауза.

– Мисс Гизон сопровождает сенатора, миссис Камерон.

– Понятно. Благодарю.

Она медленно повесила трубку, не сомневаясь теперь, какое слово прозвучало неразборчиво, когда Сайри Гизон обратилась к ее мужу: «Дорогой». Она сказала тогда: «Уже четверть восьмого, дорогой». Теперь ясно, что именно Сайри Гизон согревала постель Джека во время его продолжительных отлучек. И благодаря ее должности личного помощника Джеку нечего было особенно опасаться. Никто не считал чем-то необычным то, что довольно интересная мисс Гизон иногда сопровождает его во время официальных обедов или завтраков.

Нэнси взглянула в окно на сияющую огнями панораму Нью-Йорка на фоне вечернего неба и вздрогнула. Если Джек удовлетворяет свои сексуальные потребности на стороне, в этом виновата она сама. По крайней мере ее сдержанность, так разочаровавшая его, оберегала их от неприятностей. Подруги Нэнси одна за другой заводили необузданно страстные романы. Она же избегала любовных связей. Ее трагедия состояла не в том, что она должна умереть, а в том, что она никогда не жила полноценной жизнью. Она взяла бокал, до половины налитый бренди, и яростно швырнула его в свое отражение в темном окне.