Текст книги "Великая. История «железной» Маргарет"

Даже я была ошеломлена реакцией на эти умеренные заявления. Стало очевидно, как велика была изолированность политиков от реалий, волновавших население. Д. Стил, лидер Либеральной партии, обвинил меня в «ужасающей безответственности», а позднее добавил, что мои замечания были «очень злыми». Д. Хили говорил о моей «хладнокровной расчетливости, с которой я мутила грязные воды расовых предрассудков… чтобы распространить страх и ненависть среди мирной общественности». Министр внутренних дел М. Рис обвинил меня в том, что я «делаю приличной расовую ненависть». Присоединились епископы. Пятнадцать лет спустя, когда эти идеи воплощены в законе и всеми приняты, эта реакция кажется истерической.

Реакция по всей стране была совершенно другой. Перед моим интервью опросы общественного мнения показали, что мы идем с лейбористами на равных. После него консерваторы вышли вперед на одиннадцать пунктов. Этот непреднамеренный эффект спонтанного ответа на вопрос интервьюера имел важные политические последствия. Что бы Уилли Уайтлоу и другие мои коллеги ни чувствовали в самой глубине своего сердца по этому поводу, это обеспечило нам сильную и долгожданную поддержку в чрезвычайно трудное время. Это также обострило дискуссии в теневом кабинете. В результате через несколько недель мы разработали убедительный и согласованный подход, который удовлетворял всех, кроме самых твердолобых сторонников репатриации и который помог нам победить на выборах{ Наш предвыборный манифест содержал законопроект о британской нации, определявший права на британское гражданство и на проживание, порядок регистрации иждивенцев из стран Содружества, и определение квот, ограничивающих число въезжающих из стран, не принадлежащих к ЕС. Только первые из предложенных мер вошли в свод законов. В 1980-е первичная иммиграция (въезд глав семейств) значительно снизилась, сократив число будущих иждивенцев с правом на проживание, что снизило уровень ежегодной иммиграции до цифры ниже 50 000 по сравнению с 82 000 в 1975 г.}.

Все это дело в целом доказало мне, что я должна доверять своим собственным суждениям по ключевым вопросам, а не надеяться сначала должным образом убедить своих коллег, ибо я могла рассчитывать на то, что где-то в стране у меня есть сторонники и, возможно, их большинство. Не только вопрос об иммиграции сделал 1978 г. политически сложным временем для оппозиции. В результате финансовых мер, введенных под давлением МВФ, экономическая ситуация улучшилась. В январе 1978 г. уровень инфляции упал ниже 10 % впервые с 1974 г. Число безработных тоже постепенно уменьшалось. Хотя летом 1978 г. был резкий рост безработицы, к декабрю было зарегистрировано 1,36 миллиона безработных, что было на 120000 меньше, чем в предыдущем году. Мы добились, с поддержкой либералов, сокращения основной ставки подоходного налога на одно пенни.

Видимо, Джим Каллаген надеялся под прикрытием этих постепенных улучшений безопасно дожить до осенних выборов. Главным препятствием в этом было то, что либералы осознали невыгодность для себя соглашения с лейбористами. Что касается опросов общественного мнения, к лету лейбористы шли почти вровень с нами, в течение октября и ноября (после трудной нашей конференции) они опережали нас примерно на 5 %, а либералы не набрали даже двузначного числа.

В этих обстоятельствах я начала работу над черновым проектом предвыборного манифеста. Он был создан совместными усилиями Криса Паттена и Исследовательского отдела. Он не произвел на меня впечатления. Серьезные вопросы затенялись броскими обещаниями. Я сказала, что в следующем варианте нужно сосредоточиться на нескольких узловых задачах, таких как сокращение налогов и усиление обороны страны. Все это неприятным образом напомнило мне, сколь малого мы достигли в анализе нашей политики на протяжении последних трех лет.

Вместе с тем происходили некоторые подвижки в организации самопрезентации партии. Тим Белл и «Саатчи & Саатчи» взяли на себя ответственность за рекламу Консервативной партии. Саатчи вдохнули новую жизнь в поношенный формат политических партийных выступлений в СМИ. Были неизбежны обвинения в несерьезности. Но политические выступления следует оценивать потому, станет ли случайный, политически пассивный зритель смотреть это выступление или переключит телевизор на другой канал. В этом отношении мы добились огромного улучшения.

Тим, Гордон и Ронни Миллар в июньскую субботу 1978 года приехали в Скотни{ Мы переехали в квартиру в Скотни Касл в Ламберхерсте в 1975 г. Дэнис оставил работу в «Бурма», а близнецы, достигшие 22 лет, жили по большей части своей жизнью. Флуд-стрит осталась нашим лондонским домом.}, чтобы получить мое согласие на проведение кампании под девизом «Лейбористы не работают». Это было новаторство. Образ безработной толпы, представленной словесно и виде зрительного образа (очередь за пособием), привлекал внимание, а ведь эта проблема считалась «лейбористской темой». Постер, кроме того, нарушал правило, запрещающее в своей пропаганде упоминать противников. Саатчи, однако, убедили меня, что политическая реклама может игнорировать эти соображения. Она была задумана, чтобы подорвать доверие к нашим оппонентам, и ее следовало сделать простым негативным сообщением.

Правительство обычно лучше себя чувствует во время летних каникул потому, что падает политическая активность. Запланированная нами кампания удержала бы ее в тонусе. Так что я дала согласие на начало кампании. Как и ожидалось, она вызвала ответную реакцию. Но чем сильнее нас осуждала Лейбористская партия, тем большую рекламу это делало нам. Для того, чтобы объяснить, в чем суть, газеты напечатали изображение постера, усилив его эффект. После этого была разработана серия постеров на другие темы, в каждом из которых лейбористы «не работали». Отчасти благодаря этому мы пришли к осени 1978 г. в лучшей политической форме, чем можно было бы ожидать.

Только Джим Каллаген может точно сказать, почему он не созвал парламентские выборы той осенью. Я ожидала, что он это сделает, особенно после его речи на конференции Британского конгресса тред-юнионов, которая невероятным образом закончилась тем, что он запел «Ждала я у церкви», демонстрируя шутливую манеру уйти от ответа. Два дня спустя, 7 сентября, когда я находилась в Бирмингеме, мне сообщили по телефону, что в своем вечернем выступлении по телевидению премьер-министр Джим Каллаген объявил, что выборов не будет.

Выиграли бы мы парламентские выборы осенью 1978 г.? Я думаю, что мы могли бы протиснуться с небольшим перевесом голосов. Но стоило мне допустить одну или две ошибки, и мы бы проиграли. А если бы мы победили, что бы произошло потом? Лейбористская политика оплаты труда уже явно разваливалась. Британский конгресс тред-юнионов проголосовал против обновления Общественного договора, и в следующем месяце конференция Лейбористской партии проголосовала за отказ от сдерживания заработной платы. Уладить забастовку рабочих на заводе «Форд» было невозможно в рамках правительственной пятипроцентной «нормы оплаты».

Если бы нам пришлось столкнуться со всем этим зимой 1978/79 года, это могло бы нас сломать, как сломало лейбористов. Во-первых, я должна была бы настаивать, что все разговоры о «нормах» и «ограничениях» должны прекратиться. Это было бы непопулярным решением, возможно, неприемлемым для большей части теневого кабинета. Во-вторых, даже если бы мы попытались применить лимит наличности в общественном секторе и дисциплину рынка в частном, был бы высок риск разрушительных забастовок. Как ни ужасающи были события зимы 1978/79 года, без них было труднее достичь того, что было сделано в 1980-е.

Мы могли себе позволить подождать. В обмен на соглашение с профсоюзными лидерами об ограничении оплаты труда лейбористское правительство проводило политику, которая расширяла государственный контроль экономики, сокращала число индивидуальных предприятий и усиливала профсоюзы. В какой-то момент такая стратегия должна была рухнуть. Влияние социалистической политики на экономику в целом выразилось бы в том, что Британия все сильнее и сильнее отставала бы от своих конкурентов в сфере производительности и уровня жизни. И в определенный момент это стало бы невозможно скрывать ни от общественности, ни от иностранных инвесторов. При условии, что основные структуры свободной экономической системы еще функционировали, социализм должен был сломаться. И именно это, конечно, и произошло той зимой.

Конференция Консервативной партии в Брайтоне обещала быть трудной. Опросы общественного мнения показали, что мы отстаем от лейбористов. Споры по поводу быстро разваливающейся политики правительства привлекали внимание к нашему подходу. В моих интервью я старалась снова сместить акцент на связь между заработной платой, премиями и производительностью труда и увести его от норм. Хотя я ясно дала понять, что не поддерживаю забастовку рабочих завода «Форд», я обвиняла правительственную пятипроцентную норму оплаты труда в том, что это произошло. Это повсеместно интерпретировали как призыв к возвращению к свободным переговорам между профсоюзами и предприятиями, я не отрицала эту интерпретацию.

Теперь выступил Тед Хит. В ходе экономических прений на конференции, которые я наблюдала с трибуны, он сказал о пятипроцентной политике правительства так: «Еще неясно, до какой степени она сломана. Но если она сломана, нечему тут радоваться, нечему торжествовать». Джеффри Хау выступил с яркой заключительной речью, сказав, что будущее консервативное правительство вернется к «реалистичным, ответственным переговорам между профсоюзами и предприятиями, свободными от государственного вмешательства».

Той же ночью Тед выступил по телевидению, развивая свою линию. Он заявил, что «свободные переговоры между профсоюзами и предприятиями ведут к массивной инфляции», и когда его спросили, следует ли Консервативной партии поддержать политику доходов правительства во время предвыборной кампании, он ответил: «Если премьер-министр скажет, что готов созвать парламентские выборы, и признает, что мы не можем позволить себе еще один скачок инфляции или еще одну всеобщую потасовку, я скажу, что с этим согласен». Это была слабо завуалированная угроза. Явный раскол между нами во время предвыборной кампании причинил бы огромный вред. Вопрос о роли Теда давно волновал партию. Х. Аткинс получил информацию от нескольких парламентариев, близких к Теду, которые сказали, что он склонен к сотрудничеству. В свете всего это выступление Теда было громом среди ясного неба.

Взгляды Теда казались мне совершенно ошибочными. Не было смысла поддерживать настолько дискредитировавшую себя линию. Бунт против централизации и эгалитаризма был в своей основе здоровым. Как консерваторам, нам не следовало осуждать людей, желающих получать достойное вознаграждение за использование своего ума или сильных рук. На самом деле он был важнейшей частью моей политической стратегии и взывал к тем, кто традиционно не голосовал за консерваторов, но хотел больших возможностей для себя и своих семей.

Так что я адресовала мою речь на конференции напрямую членам профсоюзов: «Вы хотите более высокой зарплаты, лучших пенсий, более короткого рабочего дня, больше государственных расходов, больше инвестиций, больше, больше, больше, больше. Но откуда это «больше» возьмется? Больше нет. Вы больше не можете отделять оплату от производительности труда, как не можете разделить два лезвия ножниц и продолжать резать. И вот позвольте мне прямо обратиться к лидерам профсоюзов… Почему не может быть больше? Потому что ограничительная политика отбирает у вас то, что вы должны продавать, вашу производительность труда.

Ограничительная политика пропитала всю нашу промышленную жизнь. Она с нами уже почти столетие. Она была создана, чтобы защитить вас от эксплуатации, но стала главным барьером на вашем пути к процветанию… Я понимаю ваши страхи. Вы боитесь, что производство большего количества товаров с меньшим числом работников будет означать меньшее число рабочих мест, эти страхи особенно сильны, когда уровень безработицы так высок. Но вы ошибаетесь. Правильный способ борьбы с безработицей – это производить больше товаров по более низкой цене, и тогда большее количество людей сможет позволить себе их покупать…

Мы сделаем все, что может сделать правительство, чтобы заново построить свободную и процветающую Британию. Мы верим в ответственный коллективный договор, свободный от государственного вмешательства. Лейбористы не верят. Мы верим в конкуренцию, свободное предпринимательство и выгоду для малых и больших компаний. Лейбористы не верят. Мы создадим условия, при которых ценность заработанных денег и денег, которые вы сберегаете, будет защищена».

Спустя полгода эта стратегия принесла бы успех. Но в тогда она не сработала, потому что партия не была едина и потому что, согласно опросам общественного мнения, люди хотели, чтобы мы поддержали правительство против профсоюзов. Неудивительно, что мы оказались на пять с половиной пунктов позади Лейбористской партии. Исчезновение перспективы скорых выборов привело к снижению дисциплины в обеих партиях. У лейбористов это отразилось на вопросах экономики. У нас кипели битвы вокруг Родезии, сперва на партийной конференции, а затем в Палате.

Время лейбористов подходило к концу. История и Г. Вильсон в 1976 г. сдали Дж. Каллагену плохие карты. Как блестящий игрок в покер, он использовал мастерство и простой блеф, чтобы оттянуть свое поражение на как можно более долгий срок. Когда 1978 г. сменился 1979-м, жребий был брошен.

12 декабря профсоюзы, представляющие государственную службу здравоохранения и работников местных органов власти, отказались от пятипроцентного ограничения оплаты и объявили о намерении бастовать в новом году. В конце декабря появились новые факты, принесшие дополнительные проблемы: сильный снегопад, шторма и паводки. 3 января профсоюз транспортных и неквалифицированных рабочих созвал водителей грузовиков на забастовку, чтобы потребовать 25-процентного увеличения заработной платы. Около двух миллионов рабочих столкнулись с временным увольнением. Пациентам больниц, включая смертельно больных, было отказано в уходе. В Ливерпуле на забастовку вышли могильщики. Грудами мусора была завалена Лестер-сквер.

Цеховые организаторы профсоюзов давали разрешение водителям грузовиков перевозить «необходимые» продукты за границы пикетов. Короче говоря, жизнь в Британии остановилась. Самым разрушительным для лейбористского правительства было даже не это, а то, что управление страной было передано местным комитетам профсоюзов.

Могли бы мы использовать представившиеся возможности? Это отчасти зависело от разных обстоятельств. Начиная с лета 1977 г. разрабатывался проект под кодовым названием «Дорога, выложенная из камней». Это был замысел Дж. Хоскинса, который наладил связь с Китом Джозефом. Они утверждали, что мы никогда не добьемся успеха, если не выстроим все наши политические линии в одну стратегию, не определим последовательность действий. Когда я впервые услышала обо всем этом, на меня это не произвело впечатления. Позднее я оценила глубину и качество анализа Джона Хоскинса. Проект «Дорога, выложенная из камней» был остановлен теневым кабинетом, но его возродила рухнувшая той осенью пятипроцентная политика правительства. Уже несколько раз мне говорили, что единственным способом нам пойти вперед было сместить Джима Прайера, теперь у нас появилась возможность продвинуться, не предпринимая такой серьезной меры. Соответственно я организовала еще одну встречу с исполнительным комитетом «Дороги…» в середине ноября.

Даже учитывая, что настроение в партии начало смещаться в мою пользу, невозможно было убедить теневой кабинет в необходимости серьезно задуматься о реформе профсоюзов, если бы не промышленный хаос «зимы недовольства». В декабре Кит Джозеф попытался снова поднять вопрос о пособиях, выплачиваемых семьям бастующих. Я согласилась на создание новой группы по разработке этого вопроса, но когда она собралась на заседание, противостояние Джима Прайера сделало невозможным любой прогресс.

Я провела Рождество и Новый год в Скотни в тревоге и размышлениях, наблюдая развитие кризиса. Как и в Рождество 1974 г., плохая погода не давала возможности много гулять, и, кроме того, у меня было много дел. Надо было вычитать отчеты группы, разрабатывающей политику по вопросу профсоюзов, и накопившуюся груду документов от СМИ и сторонних лиц. Я потратила много часов на изучение учебника по законодательству промышленных отношений и вернулась к законопроектам парламента, перечитывая самые важные законы, принятые с 1906 г. Каждый раз, когда я включала радио или телевизор, новости были все хуже. Я вернулась в Лондон, решительно настроенная на одно: пришло время ужесточить нашу позицию в отношении профсоюзов.

Было несложно определиться с политической трибуной. До Рождества я согласилась дать интервью в воскресенье 14 января Бр. Уолдену в программе «Уик-энд Ворлд»; дату передвинули на 7 января. По возвращении в Лондон я встретилась с Ал. Шерманом, Г. Рисом и несколькими советниками на информационном совещании. Промышленная ситуация менялась так быстро, что трудно было поспевать за событиями.

В среду 3 января Джим Прайер постарался помешать внести изменения в политику. В интервью Робину Дэю по радио он жестко отверг обязательное голосование о проведении забастовки («это не то, что вы можете сделать обязательным»), отверг законопроект о пособиях бастующим и высказался по поводу «закрытых предприятий»: «Мы хотим тихо решить этот вопрос… в таких вопросах лучше играть в тихие игры, нежели слишком много кричать». На вопрос, что он думает о недавней критике в адрес профсоюзных лидеров со стороны Дэвида Хауэлла и Майкла Хезелтайна, он ответил: «Я не думаю, что они справедливы по отношению к профсоюзным лидерам, которые в данный момент пытаются дать хорошие советы рядовым членам профсоюзов, а рядовые члены профсоюзов часто их отвергают».

В программе «Уик-энд Ворлд» я высказалась совсем по-другому: «Любая власть подразумевает ответственность, любая свобода обязанности. Профсоюзы обрели огромную власть… И именно об этом должен идти разговор: как профсоюзы используют свою власть. Я член парламента, я работаю в парламенте не для того, чтобы выдать им лицензию на причинение вреда, нанесение убытков другим, и если я увижу, что это происходит, то буду вынуждена принять меры».

Хотя я была осторожна и старалась не брать на себя обязательств относительно конкретных мер, прежде чем они были должным образом продуманы. Я подтвердила заявление Джима Прайера о том, что мы сделаем доступным финансирование предзабастовочных тайных голосований, а также профсоюзных выборов. Я также упомянула о возможном ужесточении правил по проведению забастовок в сфере первостепенных услуг, заявила, что краткосрочные пособия социального страхования будут подвергаться налогообложению, и выдвинула доводы о праве людей, исключенных из профсоюза, подавать в суд, если в результате этого они потеряли работу в «закрытом предприятии».

На следующий день Джим Прайер ответил по телевидению на мое интервью. Он сказал, что он был против принудительного проведения тайного голосования. К счастью, другие отреагировали более позитивно. Я нарушила строй. Людям стало очевидно, что я была намерена драться. Предложения поддержки, информация и новые идеи потекли в мой офис. Сильная поддержка сказанного мной в интервью в «Уик-энд Ворлд» решительно отличалась от реакции на сказанное Дж. Каллагеном, тремя днями позднее вернувшегося с саммита в Гваделупе. Его отсутствие в стране в такой момент само по себе было политически дискредитирующим и усиливало впечатление, что правительство было парализовано забастовками. Освещение саммита в прессе тоже не помогало: образ премьера, в неформальной одежде сидящего вместе с другими лидерами под карибским солнцем, контрастировал с событиями в стране.

Но наиболее сильное впечатление произвело на прессу сказанное им в аэропорту Хитроу. Хотя он никогда не использовал именно этих слов: «Кризис? Какой кризис?», но этот миф оказался прочно с ним связанным. Его образ невозмутимого и компетентного человека никогда больше не восстановился.

Каким должен быть наш следующий шаг? Парламент возвращался к работе в понедельник 15 января. Я написала премьер-министру, требуя полного отчета и дебатов о промышленной ситуации. Мы нашли в нашем расписании время для дебатов в среду 17 января и начали работу над текстом выступления. Подготовка к моему выступлению на этих дебатах была, должно быть, самой тщательной из всего мной сделанного для выступления в Палате.

Моей изначальной идеей было сделать бескомпромиссную, но по сути традиционную для оппозиции речь, громящую правительство и требующую изменения курса. Но за время уик-энда в Скотни и по возвращении в Лондон мне посоветовали другой подход. Питер Атли и Питер Торникрофт предложили мне выразить поддержку правительству, если оно готово ввести необходимые законодательные изменения, вырваться из мертвой хватки профсоюзов. Ронни Миллар и Крис Паттен, работавшие над текстом речи, поддерживали эту идею.

Сначала я хотела отказаться. Если бы правительство приняло это предложение, мы бы потеряли на какое-то время наш шанс прорваться к власти. Кроме того, изменений лишь в законе о профсоюзах было бы недостаточно, чтобы разрешить проблемы, лежащие в основе британской экономики: потребовалась бы более сложная стратегия, на которую социалисты никогда бы не согласились. В тот вечер, в понедельник 15 января, я созвала заседание исполнительного комитета. Большинство моих коллег приветствовало идею условного предложения, и на этом этапе я уже сама склонялась к этой идее.

Реформы были необходимы, и если правительство было готово ввести необходимые меры, как мы могли этому противостоять? Предлагая помощь, мы укрепляли наш моральный авторитет. Я верила, что предложение вряд ли будет принято правительством, но трудно было правильно оценить нюансы. Равным образом мне было ясно, что, если правительство примет наши предложения, станет делом чести выполнить условия с нашей стороны.

В итоге исполнительный комитет согласился с тем, что правительство может рассчитывать на поддержку Консервативной партии, если оно примет более жесткие меры в отношении пикетирования (чтобы можно было осуществлять важные поставки), объявит вне закона вторичное пикетирование и поддержит тайное голосование при проведении профсоюзных выборов, и если оно постарается организовать переговоры о запрете забастовок в сфере жизненно необходимых услуг.

Я открыла дебаты на следующий день и начала с описания кризиса. Транспортировка товаров на дорогах была нарушена. Британские железные дороги сделали краткое заявление: «Сегодня поездов не будет». Конфедерация британской промышленности сообщила, что многие компании задыхаются из-за нехватки материалов и невозможности вывозить готовую продукцию. Были беспокойства в портах, что добавляло проблем экспортерам. По меньшей мере 125 000 человек были временно уволены, и ожидалось, что эта цифра достигнет миллиона к концу недели. Пищевая промышленность была в особенно хаотичном состоянии, оказавшись без поставок таких продуктов, как пищевое масло, дрожжи, соль и сахар.

И это вдобавок к зимним забастовкам водителей танкеров, пекарей, сотрудников больниц и домов для престарелых, забастовкам в прессе, радио и телевещании, в аэропортах и на автомобильных заводах, забастовке могильщиков. Я напомнила Ширли Уилльямс о том, что она участвовала в грунвикском пикетировании. Я сделала условное предложение о поддержке, согласованное с исполнительным комитетом, а также добавила, что правительство должно принять меры по «закрытым предприятиям».

Премьер-министр начал свой ответ неожиданным образом: «Я поздравляю достопочтенную леди за столь впечатляющее парламентское выступление. Оно было исполнено наилучшим образом и в стиле, которым достопочтенная леди может гордиться».

Это было хорошее начало. Но далее он озвучил новые уступки профсоюзам: отмена пятипроцентного ограничения, жесткий контроль цен и расширение принципа «сопоставимости», при котором работники государственного сектора могли ожидать большей заработной платы. Всем этим правительство намеревалось заставить профсоюзы согласиться на новую политику доходов. При этом он забыл обратить внимание на то, что все, кроме крайне левых, считали главной проблемой чрезмерную власть профсоюзов.

На мои предложения премьер-министр не дал прямого ответа. Он явно был растерян. Вопрос был теперь в том, стоит ли мне повторить наше предложение на следующий вечер в политическом выступлении по телевидению или ограничиться критикой парализованного правительства и обещанием, что консервативное правительство осуществит реформу закона о профсоюзах. На следующий день, прочтя текст выступления, я сделала его жестче. Но, в конце концов, предложение было сделано, и чем четче мы его представляли, тем большую общественную поддержку завоевывали. Мы записали выступление в моем кабинете в Палате. И снова правительство не дало прямого ответа.

Но теперь появился дух Банко, чтобы преследовать правительство. Проблема делегирования власти, которую рассчитывали использовать, чтобы сохранить собственную власть, опираясь на шотландских и уэльских националистов, возникла перед Джимом Каллагеном в самый тяжелый для него момент. Потерпев поражение с шотландским и уэльским законопроектом в начале 1977 г., лейбористы заново представили законопроект о делегировании власти в новой форме, отдельно для Шотландии и отдельно для Уэльса, с проведением референдума в каждой из этих стран. Несогласие парламентариев и их однопартийцев привело к нескольким поправкам. Когда 1 марта 1979 г. состоялось голосование в Шотландии, незначительное большинство голосов было «за», гораздо меньше необходимых 40 % от общего числа электората, а в Уэльсе значительное большинство проголосовало против.

Теперь было вероятно, что правительство не сможет остаться у власти, но обстоятельства, при которых должны были состояться парламентские выборы, предсказать было нельзя. Премьер-министр пытался затянуть дискуссию о делегировании власти, вместо того чтобы аннулировать законопроект. Но его потенциальные союзники готовились отступить. У Шотландской национальной партии больше не было причин удерживать лейбористов в правительстве. Либералы хотели досрочных выборов, хотя опросы общественного мнения показывали слабость их позиции. Это было потому, что они хотели избежать скандала в связи с грядущим судом их бывшего лидера Джереми Торпа, обвиняемого в заговоре с целью убийства, в чем позднее его признали невиновным. Уэльских националистов, которые были ближе к социалистическим настроениям, еще можно было убедить. Получалось, что голоса членов парламента от Северной Ирландии – десять ольстерских юнионистов, один член Социал-демократической и либеральной партии и один независимый республиканец – могли оказаться решающими.

В четверг 22 марта премьер-министр предпринял последнюю попытку продолжить обсуждение вопроса о делегирования власти и убедить Шотландскую национальную партию продолжить переговоры. У него не было шанса на успех, и, ожидая поддержки нашей линии со стороны либералов и Шотландской национальной партии, я согласилась, что вопрос следует вынести на обсуждение. Консервативные партийные организаторы взялись убеждать малые партии, чтобы их наименее надежные члены присоединились к нам. Так же важна была полная явка консервативной фракции. К счастью, никто не был серьезно болен, хотя машина одного из парламентариев перевернулась на дороге, а другой, хоть и сраженный накануне смертью жены, настоял, что приедет голосовать.

Среди шума и беспорядка мы начали собирать лобби для голосования. Проголосовав, я вернулась на свое место рядом с Уилли, Фрэнсисом и Хамфри и ждала, чтобы узнать нашу судьбу. Хамфри обеспечил меня предварительной информацией о результатах. Он попросил Дж. С. Томаса, одного из старших «кнутов», быстро пройти по нашему лобби и затем встать у входа в другой. Как только мы все проголосовали, сообщение о результатах было отдано Томасу, который мог слышать результаты подсчетов из другого (правительственного) коридора. Как только они закончили, он уже знал, победили мы или нет. В случае поражения он бы вернулся и просто встал рядом с креслом спикера. В случае победы он бы поднял вверх палец, чтобы дать знак Хамфри. Только позднее мне объяснили эту процедуру. Я лишь увидела, что Томас вернулся, и тогда Хамфри наклонился ко мне и театральным шепотом сказал: «Мы победили!» Объявленные цифры это подтвердили. «Да» – 311. «Нет» – 310. У меня появился шанс, мой единственный шанс. Я должна схватить его обеими руками.

Два дня спустя я присутствовала на приеме в моем избирательном округе по случаю сбора средств, организованного компанией «Мотабилити», которая обеспечивала инвалидов специальными автомобилями по доступным ценам. Я открывала презентацию. Мои мысли были отданы политическому выступлению по телевидению, которое мне предстояло сделать в тот вечер, когда Дерек Хау подошел ко мне и сказал: «Я думаю, вам следует знать, что была взорвана бомба рядом с Палатой общин, предположительно в гараже. По меньшей мере один человек очень серьезно ранен, но мы не знаем кто».

Сотня предположений пронеслась у меня в голове, когда мы ехали в студию Би-би-си в Портланд Плейс. Когда мы туда приехали и перед тем как зайти в гримерную, один из продюсеров отвел меня в отдельную комнату и сказал, кто это был. Это был Эри Нив. Он был серьезно ранен. Ирландская национальная освободительная армия, отколовшаяся от ИРА фракция, подложила бомбу в его машину, и она взорвалась, когда он выезжал с автостоянки Палаты общин. Было маловероятно, что он выживет. После этого я никак не могла собраться для выступления по телевидению. Я чувствовала себя оглушенной. Горечь утраты пришла позже. Вместе с ним пришла ярость, что этот человек, мой друг, который отмахивался от стольких опасностей в своей жизни, был убит кем-то, кто был хуже обычного преступника.