Текст книги "Девочка по имени Зверёк"

– Что ж тут странного? – Теперь уже и Валерий казался задетым. – Война в Македонии – дело всех истинных римлян! – И не без намека добавил: – Разве нет?

– Я не силен в политике, – уклончиво проговорил Клавдий. – А вы будто наставляете меня? Но я слышал, что Метелл и Сципион – давние и непримиримые противники.

– Ты не силен в политике, – усмехнулся Марк. – Два таких великих и достойных человека, как Сципион и Метелл, могут быть соперниками на политическом поприще, например в сенатских спорах о будущем Республики, но никогда – врагами! Извини, если это похоже на наставление.

– Я приму это к сведению, – надменно кивнул Клавдий и менторским тоном добавил: – Вы двое с пользой проводите время на Форуме. Впрочем, вас замечали не только там. Особенно тебя, Марк.

Его тон продолжал злить Марка: «Мало мне Гая, теперь всякий щеголь, считающий себя лучшим римлянином лишь потому, что не слагает стихов, как грек, будет поучать меня!» И он непременно вспылил бы, но в разговор опять вмешался Валерий, словно не расслышавший последней фразы Клавдия:

– На Форуме бывать полезно во всех отношениях. А Метелла мы знаем и не понаслышке: он нередкий гость в доме Марка.

– В доме Луция Гаэлия, – колко поправил Клавдий.

– В доме Луция, – сдержанно согласился Марк, – моего приемного отца.

– Коего ты почитаешь, как велят нам отеческие законы и старые добрые нравы. – Едкая улыбка не покидала губ Клавдия.

– Да, почитаю. Весьма почитаю.

– Верно ли, что его дружба с Метеллом коренится в равно свойственной им обоим суровости, гордой надменности и презрении к римской толпе?

– Сколь Луций ни суров, с моей стороны было бы глупо и самонадеянно пренебрегать его советами!

– Я слышал, он настолько суров и неприступен, что сами советы его получить затруднительно? – Клавдий откровенно клонил к чему-то неприятному.

– На что это ты намекаешь? – осведомился Марк, хотя уже догадывался: «Моя ода „К пчелам“, похоже, дошла до этого прощелыги!»

Валерий удивленно переводил взгляд с одного на другого. Марк побледнел от злости, а Клавдий процитировал:

Создан божественно мед: ароматен, полезен и сладок, – пользу здоровью приносит и, радуя, вкус услаждает. Только добраться до меда порой невозможно: те, кто богами назначен к обильному медоношенью, сами же пчелы нас гонят и жалят – обидно и больно! – и от полезного меда укусами нас отгоняют!

Щелчком пальцев подозвав раба и улыбнувшись на прощание, Клавдий удалился.

После продолжительной паузы Марк проговорил:

– Я – осел! И как меня занесло в ту же таверну, что и Клавдия?!

– Признайся уж лучше, что ты напился – как осел! – когда вы вместе с Клавдием оказались в одной таверне! И болтал лишнее!

– Именно. Луций в тот вечер выбранил меня за то, что я не тем тоном задал ему вопрос. Потом – за то, что я недостаточно полно и связно изложил его урок философии. Потом мне досталось, от него же, за то, что я пренебрегаю утренними беседами с ним (когда я и вовсе не знал, что он ждал меня – оказывается, мне, тупице, следовало догадаться). А напоследок мне было отказано в оплате бесед с греческим ритором: их-де всех давно пора гнать взашей из Рима! «Достаточно и отечественных дарований! Чаще бывай на Форуме!» Впрочем, тут я с ним согласен, хоть он меня и не понял: я не просил денег! О риторе же хотел узнать мнение самого Луция и спросил лишь следующее: полезно ли посещать занятия и беседы с таким-то? Но Луций в ответ разразился бранью, что он не даст ни обола на каких-то проходимцев, опустивших высокое ораторское искусство до прозаического ремесла, которому нынче модно и выгодно обучать римских невежд: «А ведь еще несколько лет назад Сенат издал указ об изгнании из столицы иноземных риторов! Так нет же – они процветают благодаря таким недоумкам, как ты!»

– Ты попал под горячую руку.

– Это мое ежедневное упражнение. Странно, что он ни разу не сек меня.

– Не о чем жалеть! Может, он даже рабов не бьет?

– Не бьет рабов! Вот еще! Порки – ежедневно! Луций нетерпим к малейшим провинностям, даже самым безобидным и непреднамеренным. Однажды мне пришлось утешать старого слугу, нещадно выпоротого за то, что поставил блюдо не так ровно, как велел хозяин. «Он плохо видит? За столько лет мог бы научиться все делать на ощупь! Пусть благодарит, что его не выбросили на улицу, когда он потерял сноровку!» Старик битый час рыдал у меня на плече.

– Да-а, нрав у Луция крут. Что ж, а затем…

– Затем в расстроенных чувствах (не из-за ритора! Из-за непонимания и самого тона разговора!) я отправился в одну таверну в квартале Субура, где и наткнулся на всю эту компанию во главе с Клавдием. Вернее, это они на меня наткнулись, я уже давно там сидел.

– И дальше вы пили вместе?

– Я пил до них, пил бы и без них дальше, но при них следовало, конечно, остановиться. Да что теперь говорить! Я читал какие-то свои стихи… У Клавдия хорошая память.

– И он не глуп. Но сплетничать он не станет. С него довольно, что он уколол тебя и владеет твоей тайной, это он любит. Забудь, не беспокойся.

– «Не беспокойся». Нет уж! Мне, дураку, наука: не пей с кем попало! Знаешь, я, пожалуй, установлю для себя некоторые твердые правила. А ты, если нарушу, бей меня палкой!

– Поручи лучше Гаю – он будет счастлив.

* * *

«Я так и слышу твой иронический голос: „Уж не стыд ли уводил тебя, дружище Марк, подальше от дома, в притоны Рима? Куда ты и канул, к моему огорчению, прямо накануне столь неожиданного отъезда!“ Нет, Гай, не стыд. И не в римских притонах, обрадую тебя, провел я последние дни. Но далее оправдываться не стану: некоторые знакомства я обретал действительно рискованно-случайно…»

* * *

Марк, уткнувшись взглядом в булыжник мостовой, не разбирая дороги, удалялся от театра в сторону окраины. Мысли, толкаясь и путаясь бестолковым хороводом, все крутились вокруг последнего разговора с Валерием – о Терции, о браке. И все звучал в голове монотонно-наставительный голос Луция.

Солнце клонилось к закату. Длинные тени невысоких строений все чаще падали на лицо, а камни под ногами постепенно мельчали. Все больше попадалось выбоин, пока мостовая окончательно не сошла на нет. Теперь кальцеи Марка, тихо шурша, ступали по гравию.

Он поднял голову. Этой окраины он не знал. Двух– трехэтажные ветхие домишки хаотично и неряшливо лепились друг к другу, как мидии к днищу старого корабля. Крыши одних, из-за неровности почвы, утыкались в нижние этажи других. Фасады то выпирали вперед, словно колченогие уроды, тщетно пытающиеся держать ряд, то, будто стыдясь своей неприглядности, отступали-прятались поглубже.

«Где это я? – спохватился Марк. – До Палатина и Форума отсюда явно далековато!» Он огляделся. Местность выглядела до того неказисто, что впору было если не испугаться, то озаботиться. Но ленивые лучи заката так густо вызолотили щербатые стены домов, а мягкий вечерний ветерок так неспешно-ласково овевал разгоряченную ходьбой и неприятными размышлениями голову, что этот, мягко говоря, небогатый район вдруг показался Марку даже уютным. Его мысли приняли более непринужденный оборот: «Впрочем, стоит ли торопиться с возвращением? Не поискать ли таверну?»

У распахнутой настежь двери одного из домов Марк заприметил девчушку лет пяти, сосредоточенно и деловито ковырявшую в носу, и решил справиться о дороге. Он приблизился и вложил в голос как можно больше дружелюбия:

– Девочка, скажи, где здесь таверна?

Он еще не окончил фразы, как девчонка, подхватив подол и сверкнув чумазыми коленками, скрылась в подворотне. Марк недоуменно пожал плечами и решил было отправиться куда ноги вынесут, как его окликнули:

– Эй, господин! Чего это Вы хотели от моей дочки? Если обидеть, так я кликну соседей! И мы не поглядим, что Вы в тоге!

На него мрачно взирала из-под ладони, приставленной к широким бровям, всклокоченная бабенка лет сорока в неаккуратном и явно наспех подпоясанном платье, напяленном наперекосяк на мешкообразное тело. Да к тому же – без какой-либо накидки или плаща, должных прикрывать голову уважаемой замужней женщины.

За край ее обвислых одежд, прячась позади матери, держалась все та же девчонка, беспрерывно ковырявшая в носу. Она так хитро поглядывала на Марка, что это насмешило его, но он изо всех сил старался держаться учтиво: кто знает, что у этих чертовок на уме.

– Я искал таверну. – Он спокойно улыбнулся.

– А, вон в чем дело! – Женщина как по волшебству оттаяла. – А я-то смотрю, такой приличный молодой господин, одет так аккуратно и чисто, а пристает к моей девчонке. Так вы таверну ищете?

– Да-да. Приличный молодой господин забрел в трущобы в поисках таверны, – едва сдерживая смех, подтвердил Марк.

Но бабенка не поняла иронии и принялась утомительно-долго и во всех несносных подробностях объяснять дорогу. Девчонка тем временем присела к его ногам и свободной от носа рукой принялась бесцеремонно дергать и поворачивать во все стороны костяную застежку кальцей. Марк с удивлением, подобрав край тоги, воззрился на нее. Она тоже смотрела на него, снизу вверх, и ухмылялась.

– Не трогай господина! – одернула ее мамаша, проследив за взглядом Марка, и неожиданно, понизив голос, зашептала угодливым тоном: – Зачем Вам так далеко идти, господин? У меня есть еще одна дочка, постарше – крепкая, здоровая! У нее хорошая фигура и все прочее… ну, господин понимает меня!

Она придвинулась совсем близко – невыносимо пахнуло чесноком и прокисшей капустой. Марк попятился и чуть не упал: девчонка, цепко ухватившись за застежку левой кальцеи, и не думала отпускать ее.

– В следующий раз, уважаемая, в следующий раз! – поспешно проговорил Марк, стряхивая с обуви маленькую паршивку. – Я запомнил, где ты живешь.

За свободу собственных сапог все же пришлось заплатить пару мелких монет, и Марк наконец отправился по указанному женщиной адресу.

Таверна оказалась совсем недалеко. Видно, бабенка специально болтала длинно и путано, чтобы он отказался от своего намерения и остался с ее старшей дочкой. «Воображаю себе ее дочурку! – усмехнулся Марк. – Верно, эта молодка так же благоухает чесноком и капустой, как и ее мамаша, и так же бесформенна!»

Тут ему на ум пришла недавняя встреча с Септимией. Что нашла в нем эта щеголиха (с дивной талией и ослепительной шеей!) с Авентина, за которой ухлестывали самые видные молодые люди из высоких патрицианских семейств? Септимия умело вела беседу, ласково кивала ему и, словно ненароком, касалась своей мягкой рукой его локтя. Но он-то такие намеки хорошо понимает, ему не надо повторять дважды!

Марк читал ей свои стихи, а Септимия с удовольствием слушала. А как от нее пахло! О Венера! Все сладостные ароматы Востока, верно, были к услугам вольноотпущенницы Септимии! И когда они наконец остались наедине… Впрочем, что сейчас об этом!

Валерий, узнав, где он провел ночь, воскликнул:

– Я просто восхищаюсь тобой, Марк: ты обставил всех этих пижонов! Притом что ты… э-э…

– Что я? Да ладно, друг, говори смело. Ты, кажется, собирался сказать: «Притом что ты некрасив, слишком худ, невысок ростом, да к тому же – не навиваешь модных локонов, а стрижешься накоротко, как солдат!» Так?

– Ну, в общем, так. Если ты не обиделся.

– Нет, – рассмеялся Марк, – это сущая правда, так что продолжай.

– Но ты и вправду таков. Но, – Валерий заговорил громче, так как Марк продолжал смеяться, – но чем-то ты берешь!

Марк сквозь слезы смеха «прорыдал»:

– Они жалеют меня-а-а… Им меня жа-а-аль… И все как одна наперебой хотят меня усынови-и-ить!

– Ну, прекрати! Я же видел, они просто шалеют, стоит тебе рот раскрыть!

– Вот тут, друг, ты попал в самую точку! Я прочту тебе маленькое братское наставление: вливай в женские ушки побольше льстивых медовых речей, превышающих по своей цветистости все разумные пределы! Не бойся показаться чрезмерным в восхвалении их пусть и маленьких достоинств и превращай – на словах! – их большие недостатки в какие-нибудь милые черты.

– Например? – Валерий состроил физиономию примерного ученика, внимающего ценнейшим наставлениям опытного учителя.

– Например, – Марк глубокомысленно свел брови и учительно поджал губы, – что уж ходить далеко – Септимия! На Септимии я для начала остановил восторженный взгляд, затем, когда она заметила это, отвел глаза в сторону, сделав вид, что застигнут врасплох: я, мол, хотел скрыть свой восторг перед ней. И уж больше я в ее сторону не смотрел открыто, а бросал взор украдкой, но – точно тогда, когда она могла это заметить! До трех раз я «крал» ее взгляд, затем перестал вовсе на нее смотреть, но старался выглядеть как можно более понуро. Тогда-то она и подсела ко мне на ложе.

– И?..

– И спросила что-то о греческой поэзии, в которой она сама, кстати, недурно разбирается! Дальше следовало вести разговор в нужном мне русле, а именно – что только такая просвещенная женщина, как Септимия, способна по достоинству оценить и греческую поэзию, и мое творчество.

– И у нее нет недостатков?

– Как же! Она болтлива как сорока – так я заявил, что нет большего удовольствия, чем слушать сам драгоценный звук ее голоса, о чем и как бы долго она ни говорила. Результат – она примолкла, строго отмеряя с той минуты скупые порции своего «сокровища» для моих ушей.

– Она не глупа.

– Не глупа, что приятно, но лукава! А это хотя и неприятное, но естественное женское свойство.

– А как же комплименты ее прелестям?

– Только не в этот момент! Вначале она должна была удостовериться, что я точно питаю к ней нешуточный интерес. Она радостно вступает в беседу, и тут – о, Венера! – выясняется, что у столь тонко чувствующего юноши (а скажи-ка, мой дорогой, эта репутация даром ли мне досталась?!) она – сама Септимия! – не вызывает интереса как женщина. Не то чтобы совсем не вызывает, но… – Марк как бы виновато сморщил нос, – интерес этот пока чисто литературный.

– Вот тут-то ты, конечно, и предоставляешь действовать ей самой!

– Правильно! И это – самое интересное: когда женщины понимают, что их чары на тебя не действуют. Пока не действуют… Ну, вот-вот подействуют… И сколь они бесподобно однообразны в единой для всех цели – очаровать противника, столь же очаровательно, восхитительно, упоительно разнообразны в своей тактике – достичь желаемого: покорить любой ценой! Женщина еще не знает, зачем ей это нужно, но страстно желает победы! Тут уже не важно, красив ты или нет, низок ростом или высок, белокож и навит или загорел и стрижен, как солдат. Ты – «враг», который должен быть повержен до восхода утренней зари! Прелестница и не осознает, что сама, по собственной воле, но совершенно бездумно, увлекается этой целью. Все идет в дело: трепетанье ресниц, нежное касание легких пальчиков (ах, какое неожиданное прикосновение – мы вместе краснеем!), очаровательный наклон головки («Ах, мои локоны касаются его лица совершенно случайно!»). Немного вина – и красавица смелеет… И тут не ошибись: не дай ей достичь желаемого слишком быстро, когда она еще не зажглась достаточно. Если она обнаружит, что ты слабый «противник», то мигом потеряет к тебе интерес. Но и не тяни слишком долго: женщина не умеет ждать – она закапризничает или испугается, что окружающие заметят твою холодность к ней.

– А дальше?

– Что ж дальше?

– Не томи, поэт!

– Яснее ясного: когда потрачено столько энергии и испробовано столько способов, чтобы соблазнить такого юнца, как ты…

– …или как ты!

– Ладно-ладно, или как я, отступать поздно. Да как правило, они и не хотят. И уж теперь твой черед – здесь-то и будут уместны всевозможные поэтические речи, смелые рукопожатия, а может быть, и нечаянный поцелуй. По обстоятельствам. И ко всему – разливаться соловьем и не жалеть слов!

– Вот тут мне за тобой не угнаться! Твоя речь так хороша…

– К слову, – с притворным негодованием перебил Марк, – замечу тебе, мой друг, напоследок: я ведь умею… не только хорошо говорить – женщины знают за мной, скажем так, и иные таланты!

Валерий расхохотался:

– Настоящая стратегия! А рассказываешь ты об этом, как полководец об удачных боях и славных победах. Признайся, много их у тебя, таких побед?

Марк перевел разговор в серьезное русло:

– Считай, что я лишь компенсирую такими «баталиями» и «победами» жестокость моей судьбы: ведь я, тебе известно, не могу быть солдатом!

На самом деле, и о «победах»-то этих Марку говорить было тягостно. Да, ему нравилась такая игра с женщинами. Да, он действительно состязался с ними, будто с неприятелем. И как правило, ему удавалось увлечь, очаровать женщину, добиться желанного огня в ее глазах и… все прочее. Но – о боги! – гораздо чаще именно в то мгновение, когда его «противница» уже складывала (и с охотой!) свое оружие и ждала (с нетерпением!) его активных действий, Марку становилось невыразимо скучно, он начинал колебаться. Будто за последней чертой, за финальной сценой столь упоительного спектакля маячило нечто неприятное, неопределенно-угрожающее, грозящее ему разрушением. И он частенько отступал, вуалируя свое «отступление» со всевозможным тщанием, чтобы «противница» не обиделась и не заподозрила его слабости.

К чему он сейчас думал об этом? Марк вернулся мысленно к началу своих размышлений. Ах, да – все из-за Септимии! Кстати, хвала Венере, Септимия нещадно высветляет свои волосы каким-то варварским способом, известным лишь женщинам, не ведающим сомнений в битве за красоту. И глаза у нее светлые. Кажется. Да ну ее, в самом деле! Марк добрался до цели – толкнул дверь таверны и шагнул вниз по темной лестнице…

Спустя час или два он выбрался из таверны на свежий воздух. Луна неверно дрогнула раз и другой над его головой. Марк строго посмотрел на эту коварную спутницу игроков и влюбленных, и Луна, покачиваясь, нехотя установилась на одном месте.

«Винцо у них славное, а вот игра была дрянная, – мысли лениво, но не без некоторого удовлетворения текли в голове у Марка, – я ничего не выиграл. Правда, и не проиграл! Не знак ли это богов, что с сегодняшнего дня я не должен больше играть? Ну и не буду! – неожиданно легко заключил Марк. – Боги терпеливы ко мне – не стоит их сердить! Ах, ночь-то как хороша!»

Мысли стали окончательно мягки и благодушны: «Дивное вино! Очень и очень! И откуда в этой дыре? Видно, хозяин приберегал для почетных гостей или значительного случая. А тут я – со своими сестерциями за поясом. Чем я не почетный гость? Заплатил-то я ему, к слову, весьма почтенно!»

Оставалось разобраться, в какую сторону идти. Было уже очень поздно, глухая ночь. Даже собаки не лаяли, и нигде ни огня. «Интересно, – мелькнул у Марка вопрос, – появляется ли здесь городская стража? Было бы у кого справиться о дороге!»

Убогие тесные улочки петляли беспорядочно и замысловато. Луна игриво зависала то справа, то слева, и Марку казалось, намеренно путала ему дорогу. Он устал. Непослушные ватные ноги все норовили сложиться в коленях, а тело явно замыслило обмякнуть и улечься прямо на нечистую землю. Несколько раз Марк наступил на край собственной тоги, и отяжелевшие руки все никак не справлялись, чтобы подобрать своенравно разлетающиеся полы. Он хотел было сорвать с себя тогу и остаться в тунике, но ночь оказалась весьма прохладной, а явиться на глаза Луцию в подпитии, да еще в одной короткой тунике было равносильно самоубийству! Приемный отец сандалии-то в городе не разрешал носить – только кальцеи!

Проплутав с час и окончательно выбившись из сил, Марк так умаялся и продрог, что готов был вернуться и заночевать в гостинице при таверне.

В конце концов он так и сделал. Ему казалось, что он точно повторил обратный путь, поэтому дверь «таверны» Марк толкнул свободно и уверенно. Но к его удивлению, лестница за дверью вела не вниз, как он помнил, а наверх. Это ввергло его в недолгие размышления: «Может, я не спускался в таверну, а поднимался? А спускался обратно, на улицу?» Запутавшись в последовательности своих предыдущих действий, он решил проверить все на опыте и на нетвердых ногах, но без колебаний зашагал наверх.

«Потребую у хозяина самую чистую комнату! Надо бы еще затянуть пояс потуже, а то как бы этот бездельник не обобрал меня во сне! Боги, как я устал!» Лестница казалась нескончаемо длинной. «Я, верно, очень медленно иду». Где-то впереди, из-под двери, приветливо мигнул огонь светильника. «О!» – подумал Марк, схватившись за ручку двери как за последнюю надежду. Тут силы покинули его, и, пробормотав что-то о желательности чистой («Хозяин, ты понял? Чистой!») постели, Марк упал на руки статной женщины, отчего-то смотревшей на него глазами, полными неподдельного изумления. «Хозяйка?..» – безо всякого интереса предположил Марк и уснул.

Когда он проснулся утром – словно очнулся от затяжного обморока, – странное чувство овладело его душой: будто непроглядную ночь с его плутаниями по глухой окраине и это вполне обычное, даже приятное утро разделяют какие-то дополнительные, неясные события, странно пахнувшие тестом и корицей.

Неярко и смутно, но все же он помнил некоторые ощущения этой ночи: запах чистого покрывала постели, легкость в ногах, освобожденных от сапог, постепенно разливающиеся по телу тепло и покой. Но ко всему этому примешивались факты весьма удивительного и даже смущающего свойства: будто кто-то мягкими и теплыми руками щекотно раздевал его, потом нежно тормошил на постели, и ласковый женский голос все повторял всякие забавные словечки в его адрес! Марку врезалось в память: «Птенчик глазастенький». Ужас какой-то! Потом этот же кто-то будто улегся рядом с ним и согревал теплым добрым телом, пахнувшим корицей, а он, Марк, кажется, и не возражал и даже… О боги! Нет, невероятно!

Марк уселся на постели и стал прислушиваться к самому себе, к своим внутренним ощущениям. Он часто так делал по утрам: пока не развеялись ускользающе-быстрые впечатления ночи, не двигаясь, порой даже не открывая глаз, попробовать «услышать» в душе нечто, звучащее из-за невидимой, мистической завесы, отделявшей мир видимый, обыденный, привычно предметный от мира тонкого, потустороннего. Эта привычка появилась еще в детстве, на Сицилии, и редко обманывала надежды Марка – почти всегда «оттуда» приходило что-нибудь: необыкновенный голос, произносивший два-три знаковых для Марка слова; или запах, пробуждающий необходимые воспоминания; или явственное предощущение важного.

Марк слушал. В комнате было очень тихо. В душе – тоже: совершенно тихо и безмолвно. А кроме того – почему-то безмятежно спокойно и как-то… уютно!

Он счел это добрым знаком и решил просто осмотреться. Жилище выглядело бедно, весьма бедно: грубая безыскусная мебель, неотесанный деревянный пол застелен циновкой, занавесей на окнах нет, лишь прикрытые ставни, неохотно пропускающие через щелки яркие стрелы утренних лучей. Дальний от Марка угол комнаты был отгорожен от основного помещения раздвижной ширмой, из-под которой торчали края каких-то кулей и виднелись короба, а также угадывалось присутствие печки.

Марк оглядел свое ложе. Постель была самой простой, ткань покрывала – дешевой и даже грубой, но все – безупречно чистым. Это порадовало. И еще – он сглотнул – пахло булочками! Несомненно – булочками с корицей! То, что здесь жила женщина, не вызывало никаких сомнений. И было очевидно, что это – частное жилище, а не комната в таверне: личные вещи хозяйки лежали так, как не лежали бы в помещении, занимаемом временно. Да и сама комната, чисто прибранная, хотя и тесная и обставленная скудно, решительно не походила на временное пристанище.

Марк неплохо выспался. Стоило, вероятно, дождаться хозяйки, чтобы отблагодарить за приют. Он протянул руку к поясу – пояса на нем не было. Да и вообще ничего на нем не было! Марк пошарил глазами вокруг. Ни пояса с серебром, ни туники, ни тоги, ни (он свесил голову вниз и посмотрел на пол) кальцей. Он призадумался. Если его и обокрали, то каким-то уж очень нелепым образом – оставив в самом жилище, не боясь, что он захочет позже наведаться сюда вместе со стражей.

Мысли, а главное, внутренние ощущения не меняли своего безмятежного течения, и Марк даже не успел испугаться или огорчиться, как появилась хозяйка. Вернее, сначала раздались ее шаги на лестнице. Марк приготовился увидеть пожилую булочницу, хотя внутреннее чутье обнадеживало его, что хозяйкой должна непременно оказаться владелица ласкового ночного голоса.

В первое мгновение Марк все же немного разочаровался: вошла женщина лет тридцати пяти. Но она была статна, полногруда и («Отлично!») рыжеволоса. Простой покрой платья, стянутого под грудью недорогим кушаком, обнажал округлые руки и белую шею. Женщина была пышнотела, но не толста и всем своим видом внушала впечатление чего-то доброго, мягкого и уютно-теплого. Черты ее лица были не вполне правильны – курносый, совсем не римский нос, нетвердый рисунок скул, несколько крупноватый рот, глаза небольшие, зато в пушистых белесых ресницах, щеки не набелены, а румянец естественный – но все вкупе было удивительно приятным и дышало покоем. Она понравилась Марку.

В одной руке вошедшая держала аккуратно сложенную стопку его одежды, в другой, удерживая за ремешки, его сапоги. Войдя в комнату, она локтем закрыла за собой дверь и только тогда подняла глаза на Марка. Увидев, что он сидит на постели и разглядывает ее, женщина ахнула, прижала одежду к своей груди и смущенно проговорила:

– Я думала, что успею, господин. Я чистила одежду, она была в пыли и…

– Доброе утро, – дружелюбно, но на всякий случай несколько сдержанно произнес Марк.

– Доброе утро. – Женщина еще больше смутилась и, казалось, застеснялась пройти в собственный дом.

– Что ж ты смущаешься? Вероятно, ты здесь хозяйка? – немного мягче спросил Марк и подумал: «Она так застенчива или боится меня?», а вслух добавил: – Это я должен вести себя скромно. Кажется, я у тебя в гостях, верно?

Она кивнула и опустила глаза.

– Как тебя зовут?

– Юлия, господин.

– А меня – Марк Витилий Гаэлиан. Я живу там, на Палатине.

Он повел рукой, не заботясь о направлении, – она робко поправила его, показав ровно в противоположную сторону:

– Палатин – там, господин.

– Ну да, конечно. Ты из вольноотпущенных? И получила имя своего бывшего хозяина, когда он дал тебе вольную?

– Да. Свободу я получила по завещанию – после его смерти. Хозяина звали Тит Юлий.

– Ну и хорошо. Я – Марк, ты – Юлия. Вот мы и познакомились! Дай же мне теперь одеться.

Юлия, торопливо приблизившись, положила вещи рядом с Марком и сделала два шага назад, отступив к окну. Она смотрела на него, и взгляд ее вдруг наполнился необъяснимо-радостной теплотой.

«Она, верно, думает, что мне помогают одеваться рабы, и ждет приказаний», – предположил Марк и сказал:

– Мне не нужна помощь.

Юлия сделала еще шаг назад, мягко улыбнулась, но взгляда не отвела.

– Отвернись же!

Юлия, будто опомнившись, стремительно повернулась к окну. Марк заметил, что у нее вдруг зарозовели уши.

Пояс был в полной сохранности: не пропало ни динария. Это очень порадовало Марка. Он обрадовался не деньгам, а тому, что эта женщина оказалась еще и честной. Одеваясь, Марк решил как-нибудь поделикатнее расспросить ее о том, что здесь происходило ночью.

– Э-э… м-м… я, верно, сильно побеспокоил тебя, ввалившись незваным гостем? А может, и напугал?

Юлия, послушно не оборачиваясь, отрицательно помотала головой.

– Спасибо, что не выгнала.

Она тихо ответила, с осторожностью произнося слово за словом:

– Вы были так… слабы, господин. И мне было жаль… оставить Вас без крова. Ведь ночи уже холодные.

– Да-да, ночи уже очень холодны! Мне было тепло здесь… – Марк тоже продвигался вперед с предосторожностью. – Я занял твою постель? (Кивок.) А где же спала ты сама?

Уши Юлии стали пунцовыми.

– Я? Ну, я… Вы, наверное, плохо помните…

«Я почти ничего не помню! Скорее всего, она и не уходила. Но не признаваться же в том, что я все забыл!»

– Я слишком устал накануне и помню не все.

– Я была здесь же… – Она, не оборачиваясь, махнула рукой в сторону постели и тут же добавила, будто стремясь что-то объяснить: – Вы так продрогли!

– Угу. Здесь же. Хорошо. – Марк уже набросил на плечи тогу и начал расправлять ее складки, что требовало внимания – и не сразу осознал ее слова. – Ну да, я продрог. Кстати, можешь повернуться, я уже готов, – и тут же осекся, встретившись с ее непонятно-приветливым взглядом. – Ты хочешь сказать, что согревала меня этой ночью? Я сам попросил тебя об этом?!

Когда Юлия обернулась, у нее полыхали не только уши, но и щеки, и даже шея. Марк успел отметить, что румянец не портит ее. И еще отметил, что теперь с интересом ее разглядывает и оценивает. Она поймала его взгляд и мягко улыбнулась:

– Вы не просили меня. Но так замерзли и от слабости все никак не могли раздеться, и я решила…

Повисло молчание.

«Боги! Она старше меня лет на десять! – пробовал усовеститься Марк. – Но, право слово, недурна. Весьма. И чистоплотна!»

– Если я обидел тебя, – снова начал он осторожно, не будучи вполне уверен в том, что произошло между ними, – я готов компенсировать…

Она не дала ему договорить, а прозвучавшие слова больше не оставляли сомнений:

– О нет! Какая обида! Ведь я сама… Мне было так одиноко, и я молилась Юноне Свахе, чтобы она послала мне утешение, и тут – Вы! Нет, господин, Вы не обидели меня… – Улыбка опять озарила ее лицо, и Юлия потупилась, тихо закончив: – Мне было очень хорошо… с Вами.

– Можешь звать меня просто Марк, – оторопело пробормотал он, не находя больше, что сказать.

– Хорошо. – Юлия отвечала просто, не жеманясь, и он проникался к ней все большим расположением и симпатией.

Все же пора было уходить, зачем напрасно обнадеживать женщину? Впрочем, может, это ее ремесло – ночной приют и… все такое? Эта мысль показалась Марку непривлекательной. И он почти строго произнес:

– Я оставлю тебе денег – за ночлег и… прочее.

– Нет-нет! Я не возьму!

– Отчего? Ты же должна получить свой заработок.

Юлия зарделась вновь, теперь, похоже, от досады.

– Я пеку хлеб, мой заработок – в хлебе!

Это доставило удовольствие Марку, его губы неконтролируемо расползлись в улыбке, а чтобы она не подумала, будто он рад сэкономить, поспешил настоять:

– Ну, все равно возьми, хотя бы просто за кров… – И заметив, что Юлия снова собирается возражать, требовательно прибавил: – Только за кров.

Она взяла серебро из рук Марка, нежно придержав его ладонь в своей, и взглянула ему в лицо с ласковым ожиданием – сверху вниз: она оказалась, ко всему прочему, несколько выше его ростом. Ему вдруг захотелось потереться носом о ее пахнувшую булкой щеку, но он, конечно, сдержался.

– Может быть, ты когда-нибудь сможешь прийти еще? – мучительно краснея, спросила Юлия.

– Если Юнона будет расположена к нам, – пошутил Марк.

– Я буду еще молиться и схожу с жертвой в ее храм!