Текст книги "Я иду тебя искать"

– Маринка, так рано ещё. Это я пораньше пришёл. А вообще мы на одиннадцать договаривались.

– Да я пораньше вышла, а то бы меня мама не отпустила, – сказала Марина.

– А ты чего это пришла-то, Марин? Ты же, вроде, не хотела, – сказал Вадим.

– Ну так… Дома делать особо нечего было… – неопределенно сказала Марина. Собственно, это нисколько не объясняло её внезапного здесь появления. – Ой, смотри, вон кто-то ещё идет, – Марина показала рукой в сторону идущей в сторону ворот троицы.

Это были Шебакин, Кузнецов и Лысенко.

– Здорово, Копыто! – заорал Шебакин, издалека увидев Копытова.

– Лысый, ты ли это? – удивленно спросил Вадим. Сегодня для него был просто какой-то день сюрпризов.

– Я это, я, Копыто, – пробубнил Лысенко.

– Ты же не хотел идти, – с упрёком сказал Вадим.

– Передумал, – коротко ответил Лысенко.

– Ну и денёк, – проворчал Вадим.

– Серый, а ты кровь принёс? – спросил Копытов.

– О чём базар? Принёс, конечно, – Кузнецов сунул руку в карман и, достав оттуда небольшую бутылку, побултыхал ей перед лицом Копытова.

– Это точно козёл, Серый? – с сомнением спросил Копытов. Что находится в бутылке, разглядеть было невозможно, да даже если бы и можно было разглядеть, откуда угадаешь, что туда залил Кузнецов. Оставалось только принимать его слова на веру. Другого выбора всё равно не было.

– Да точно, точно, – подтвердил Кузнецов.

– А ты его чё, того? – Копытов провел ладонью под подбородком.

– Да ты чего, Копыто? Нет, конечно, – перекрестился Кузнецов. – Мне его дед мой… в общем это… на держи, – Кузнецов протянул бутылку Копытову.

В это время слева от ворот показались ещё две фигуры, справа шёл ещё кто-то.

Копытов посмотрел сначала в одну сторону, потом в другую:

– А я смотрю, моё мероприятие пользуется спросом.

К воротам подошёл Суворов с новенькой Алисой, потом Наташа Володина.

– Сусанин, а ты какого… новенькую притащил? – накинулся на Суворова Копытов. – Её никто не приглашал.

– Тебе жалко, что ли? – взъелся Суворов, обидевшись за Алису.

Алиса переводила взгляд на каждого по очереди, решая, как ей поступить в этой непростой ситуации.

– Ладно, Копыто, успокойся. Не гнать же её теперь, если уж пришла, – попытался примирить всех Кузнецов.

– А ты меня не успокаивай, Серый. Это неправильно. Сусанин ни с кем из нас не посоветовался, просто взял и притащил её сюда. Нате вам, сюрприз. А если она нам всё запорет? – Копытов уже просто орал от возмущения. – В следующий раз Сусанин ни на какое дело с нами не пойдет.

– Да успокойся, Копыто, – сказал Шебакин. – Ну правда, не прогонять же её.

Разобравшись с Алисой и Суворовым, Копытов переключился на Наташу:

– Наташ, ты же тоже, вроде, не хотела идти, – Вадим удивлялся и нервничал всё больше и больше. Девчонок было уже трое. На такое количество он не рассчитывал ни при каком раскладе. Неприятности уже буквально выглядывали из-за каждого куста.

И когда нервы Вадима уже дошли до предела, к их собранию тихо подошла Люська Серафимова.

– Привет, ребята! – тихо сказала Люська.

Наташа уставилась на Люську, как будто увидела привидение:

– Люська, ты сказала, что не придёшь, – с возмущением сказала Наташа.

– Да дома просто делать нечего было… скукотища такая, – пыталась оправдаться Люська. – Наташка, да ты же сама мне клялась и божилась, что ни за что не придёшь.

– Да я… – замялась Наташа, не ожидавшая нападки со стороны Люськи. – Мне тоже скучно было, – нашлась она.

– Ну вы даёте, – Копытов развёл руки в стороны. – То никто не хотел идти, а то вдруг вся кодла собралась.

– Сам ты кодла, – обиделась Люська.

– Лучше б вообще не приходили, – добавила Наташа. – Чего звали тогда?

Марина каждые полминуты закатывала глаза и качала головой.

– Эротичненько, – заключил Кузнецов.

Успокоившись, Вадим поднял пакет с книгой с земли и сказал:

– Всё, харе спорить. Раз пришли, значит, все идем, – и, развернувшись, вошёл в ворота, ведущие на кладбище.

Люська переглянулась с Наташей, и они вдвоем быстро зашагали вслед за Копытовым. Все остальные двинулись сзади, пытаясь не отстать от задававшего быстрый темп Копытова и семенящих следом за ним Серафимовой и Володиной.

Ночь выдалась лунной. Луна огромным светящимся шаром висела над землей, создавая иллюзию нереальности всего происходящего. Изредка на нее наплывало небольшое облако, и тогда вокруг начинали шевелиться тени, придавая окружающей обстановке еще больше сюрреалистичности.

«И чего это Луна такая большая? Разве она такая всегда?» – думал про себя Копытов. Казалось, вот только протяни руку – и дотронешься до неё, почувствуешь ее шероховатую холодную поверхность, ощутишь в этом прикосновении саму Вечность. Создавалось впечатление, что Луна каким-то непостижимым таинственным образом подвинулась к Земле на опасное расстояние и ещё совсем чуть-чуть – и она столкнется с их родной планетой.

Ребята нестройным рядом двигались по тропинке, идущей между могил. На кладбище хотя бы один раз были все из них, но это было днем, когда это место казалось тихим, безлюдным, располагающим к размышлениям о бренности жизни. Сейчас же кладбище почему-то совсем не вселяло умиротворения в души. Напротив, оно выглядело зловещим. Казалось, что сама энергетика с заходом солнца здесь кардинально поменялась. Почему-то именно сейчас, когда на Землю опустилась тьма, казалось вполне вероятным, что сейчас могилы разверзнутся и из них полезу костлявые руки тех, кто упокоился тут на веки вечные. Почему-то сейчас каждый из шедших ребят допускал мысль о том, что мёртвые вдруг могут ожить и напугать их или даже, о чём уж совсем не хотелось думать, причинят им какой-нибудь вред.

Не зря же во всяких разных легендах и поверьях ночь является временем, когда наружу вылезает всякая нечисть и начинают происходить загадочные явления, когда колдуны проводят свои чёрные обряды, вызывая на свет божий духов. Наверное, в это время суток сознание человека находится на какой-то грани, когда в него проникает во всё потусторонее, страшное и пугающее. Всё это уже не кажется глупыми детскими сказками, а начинает восприниматься на полном серьёзе.

Всем было очень страшно, но никто не подавал виду, что ему страшно, никто не хотел показаться трусливой бабой, даже девчонки. Они шли молча, стараясь совладать со своими эмоциями, боясь опозориться перед парнями, которые, как им казалось, привычные к таким похождениям, ничуть не боятся.

Наташа пыталась вглядываться в надписи на надгробных плитах. От непривычно огромной луны исходило достаточно света для того, чтобы она чётко их видела. Наташа в своём воображении рисовала картинку, как совсем скоро её папу тоже уложат здесь спать вечным сном, установив на его могиле точно такой же памятник, каких здесь десятки, да нет, даже сотни. Эта мысль казалась ей настолько неестественной, настолько чуждой, что хотелось просто выкинуть её из головы как прочий ненужный хлам, которым её голова была завалена, как кладовка нерадивой хозяйки. Но в то же время она ясно осознавала, что так оно и будет. А что ещё делают с людьми, которые умирают? Их кладут в гроб, потом закапывают в могилу и ставят сверху памятник. А под ним, неверное, тяжело, он давит сверху, давит на грудь, не давая лёгким вобрать в себя воздух, а тот, кто лежит внизу, не в силах сдвинуть с себя эту тяжесть, потому что последние силы, последняя жизненная энергия выплеснулась из него куда-то в неизвестность. Так же будет и с её папой. Но как же тяжело было это представлять. Ведь шестнадцать лет Наташа видела папу живого, видела, как он улыбается, шутит, смеется, а скоро он станет… мёртвым. В глазах защипало. Наташа поморгала, пытаясь прогнать набежавшие слёзы. Если кто-то заметит, как она плачет, подумают, что она струсила. Только этого не хватало. А объяснять, из-за чего она плачет, Наташа не собиралась. Это её личное дело. О том, что её ждёт в скором времени, она рассказала только Люське. Наташа знала, что Люська никому не проболтается. Ещё не было такого, чтобы она выбалтывала её секреты, поэтому Наташа смело могла рассказывать ей всё. Люська знала обо всех душевных движениях Наташи, была в курсе всех её симпатий, влюбленностей и разочарований. Люська была подруга. Настоящая.

На одной из надгробных плит Наташа увидела портрет совсем маленького ребёнка. На фотографии девочка выглядела очень милой и жизнерадостной. Она улыбалась во всю ширину своего рта. Наташа подошла ближе и всмотрелась в даты, четко высеченные в гранитном камне.

– Ребята, – сказала она тихо, но все её услышали и подошли ближе. – Смотрите. Это же ребёнок. Девочка. Сашенька.

Быстро сопоставив в уме дату рождения и конечную дату, Люська прошептала:

– Она даже года не прожила.

У Наташи от этих слов побежали по телу мурашки. Она и сама уже высчитала возраст девочки, но слова Люськи как будто вынесли приговор, навсегда поставив точку в истории Сашеньки.

Все молчали. Никто не знал, что сказать. Когда сталкиваешься со смертью, слова становятся бесполезными. Они не выражают ничего. С помощью слов можно выразить всё, что касается жизни, но то, что касается смерти, словам не подвластно.

Дальше все двинулись в подавленном состоянии.

Около одной из могил Копытов остановился:

– Приехали. Конечная, – объявил он мрачным голосом.

– Ну и дурак ты, Копытов, – сказала Марина Соловьёва. – Шуточки в данной ситуации неуместны.

– Согласна, – подхватила Наташа.

– Харе бузить, – сказал Копытов и, приоткрыв калитку ограды, вошёл, приглашая жестом последовать за ним всех остальных.

– А чё мы там делать-то будем? – спросил Шебакин.

– Заходи – узнаешь, – коротко ответил Копытов.

Шебакин вошёл в калитку. За ним протиснулись все остальные.

– Ребят, а могила-то совсем свежая, – сказал Лысенко. – Смотрите, земля какая.

– И венков сколько, – сказала Люська.

– Шевалдин Геннадий, – прочитала Наташа надпись на надгробной плите. – И ведь молодой совсем был. Всего-то тридцать два года.

– Ну не совсем молодой, – поправила её Люська. – Но и не старик.

Копытов перепрыгнул через ограду на другую сторону и скрылся в кустах, которые росли рядом. Через несколько секунд он вынырнул оттуда с четырьмя лопатами. Никто не был в курсе, что Копытов заранее основательно подготовился к задуманному им мероприятию. Никто не знал также, как тяжело ему давались эти приготовления, ведь нужно было незаметно притащить на кладбище эти лопаты, а они не маленькие. Если бы его кто-то заметил, вопросов было бы не избежать. Да и раздобыть эти лопаты тоже было целой историей. Вадим с родителями жил в обыкновенной квартире на пятом этаже. Понятное дело, там лопат не держали. Ему пришлось тащиться в деревню к дедушке с бабушкой. Если бы он спросил лопаты напрямую, дедушка замучил бы его вопросами, поэтому пришлось их выкрасть.

Наташа с Люськой переглянулись. Парни вопросительно смотрели на Копытова. Алиса отодвинулась немного в сторону ото всех. Суворов оглянулся на неё, но за ней не последовал.

– Ну чё, пацаны, копать будем? – спросил Копытов.

– В каком смысле копать? – не понял Лысенко.

– Лысый, ты чё, не копал, что ли, ни разу? – резко спросил Копытов.

Даже при свете луны было заметно, как Алиса побледнела. Наташа открыла рот и тут же прикрыла его рукой. Шебакин закашлялся.

– Эротичненько, – ляпнул Кузнецов.

– Ты ё…ся, Копыто? – спросил, прокашлявшись, Шебакин. – Я, конечно, всё понимаю…

– Я пас, – сказал Лысенко, поднимая руки.

– Ну и вали к чёрту, Лысый. Смотри труханы не обдрищи по дороге, а то мамке стирать придётся, – заорал Копытов.

– Копыто, Копыто, угомонись, – попытался урезонить Вадима Кузнецов.

– В общем, так, – сказал Копытов. – Те, кто обосрался, могут валить домой. Остаются только те, кто готов идти до конца. Потому что я, вашу мать, не собираюсь вас тут потом откачивать. Всем понятно?

– А у меня вопрос, – сказал Суворов, который непонимающе смотрел на всех по очереди. – А мы чего делать-то будем?

– Ну ты и тупой, Сусанин, – взвыл Шебакин. – Труп мы тут выкапывать будем. Понял?

Суворов уставился на Копытова. Его глаза расширились до такой степени, что казалось в них можно вставить блюдца.

– Ты серьёзно, Копыто? Мы могилу будем раскапывать?

– А ты ещё не понял, дебил? – заорал Шебакин.

– Да, мы будем раскапывать могилу и оживлять труп, – с нетерпением сказал Вадим. Ему уже начинала не нравиться ситуация, происходящая в данный момент.

– Е..ть, – сказал Кузнецов и, усевшись на скамейку, стоящую внутри ограды, схватился руками за голову.

– Это же святотатство, – с укором проговорила Марина.

– Святотатство? – заорал Шебакин. – Соловьева, вали домой и сиди Библию читай. Святоша.

– Я не святоша, Шебакин, – обиделась Марина. – Но могилы раскапывать – это уж совсем.

– А чё ты приперлась тогда сюда? – спросил, начинающий закипать Копытов. – Ты думала, мы тут «Отче наш» до утра читать будем?

– Идиот, – пробубнила Марина.

– Лысый, так ты валишь или остаёшься? – спросил Копытов.

– Чё, Лысый, слабо, да? – подскочил к нему Шебакин. – Боишься при девках обдристаться? – Он демонстративно зажал нос одной рукой, а другой помахал возле него.

– Да иди ты, Шеба, – отмахнулся Лысенко.

– Ссыкло, – с презрением сказал Кузнецов.

– Я не сказал, что я ухожу, – нерешительно сказал Лысенко, поправляя очки.

– Лысый, лучше вали домой. А то потом во сне мертвеца увидишь, трусами не отмахаешься, – заржал Шебакин.

– Всё, мне это надоело, – сказал Копытов, подходя к дверце и открывая её. – Кто не остается, тот уходит. Милости прошу.

Никто не сдвинулся с места.

– Если все остаются, значит, все согласны выполнять мои указания, – резюмировал Копытов.

Достав из пакета бутылку, принесённую Кузнецовым, Копытов открутил с нее крышку и, обойдя вокруг могилы, начертил круг с помощью содержимого этой бутылки. Все следили за Копытовым, затаив дыхание.

Затем Копытов взяв лопаты, которые он прислонил к ограде, и вручил их по очереди Шебакину, Кузнецову и Суворову. Четвертую лопату Копытов оставил себе.

Подойдя к свеженасыпанной могиле, Копытов мощным движением воткнул в неё лопату.

Люська прикрыла рот рукой и шепнула:

– Ой, мамочки.

Копытов обернулся и посмотрел на неё таким взглядом, что Люська тут же замолчала и отвернулась в сторону.

Шебакин, Кузнецов и Суворов подошли и тоже принялись за работу. Девчонки вчетвером сели на скамейку и в полной тишине наблюдали за работой парней. После слов Копытова никто из них не решался заговорить.

Парни старались копать как можно быстрее, но от усилий все быстро вспотели и начали тяжело дышать. Через некоторое время Копытова сменил Лысенко.

Вскоре лопаты стукнулись обо что-то твёрдое. Девчонки вздрогнули и поёжились.

– Похоже, мы почти у цели, – сказал Шебакин.

Парни начали копать с ещё большим энтузиазмом. Копытов снова перепрыгнул через ограду и через несколько минут вернулся с мотком толстой веревки и длинной палкой.

Подкопав под гробом так, чтобы было удобно просунуть под него верёвку, парни молча встали над разрытой могилой и вопросительно посмотрели на Копытова. Вадим взял верёвку и решительно спрыгнул вниз.

– Ой, мамочки, – прошептала Люська и прикрыла рот рукой.

Алиса от страха не могла пошевелиться. Все это время она сидела как изваяние.

Шебакин подошёл к ней и помахал у неё перед лицом рукой:

– Эй, Крылова, ты живая?

Алиса молча кивнула и невидящим взглядом уставилась на разрытую могилу.

Кузнецов подошел к могиле и прыгнул туда вслед за Копытовым, чтобы помочь с верёвками.

Повозившись немного с веревкой, Копытов крикнул снизу:

– Пацаны, нам его отсюда не поднять. Слишком тяжёлый, зараза.

Марина с облегчением сказала, вставая со скамейки:

– Слава богу.

Всё, что сейчас происходило вокруг неё, казалось её страшным сном. Вот только проснуться у неё никак не получалось. Поняв, что история может закончиться, даже особо не начавшись, она испытала такое облегчение, какого не испытывала, даже узнав, что у неё за контрольную по физике твёрдая пятерка. И это учитывая, что с физикой она никогда в ладах не была.

– Придётся просто крышку взломать, – крикнул Кузнецов из могилы.

Марина снова уселась на скамейку, притихшая. Через секунду она услышала, как трещит дерево под лопатами Кузнецова и Копытова. Поддев крышку, они вдвоём выбрались наружу.

Девчонки смотрели на них как на героев. Залезть в могилу к мертвецу и еще открывать гроб, в котором он лежит – этот поступок в их глазах был верхом геройства.

– Ну чё, открываем? – спросил Копытов.

Пацаны подошли к могиле. Копытов, поддев крышку лопатой, приподнял ее вверх. Кузнецов и Шебакин, ухватив её руками, стали тянуть ее наружу.

Увидев крышку гроба, Люська закрыла обеими руками глаза и зашептала:

– Ой, мамочки, мамочки мои…

Достав крышку из могилы, Копытов аккуратно прислонил её к ограде.

Кузнецов подошёл к разрытой могиле и осторожно заглянул в неё.

– Е..ть, – протянул он.

Девчонки, сидевшие на скамейке, почувствовали неприятный запах, исходивший из могилы. Наташа поморщилась и зажала нос рукой.

– Фу, как воняет.

– А чем тут, по-твоему, должно вонять, Володина? – спросил Шебакин. – Французскими духами?

– Ну всё, хватит разговоров. Время идет, – сказал Копытов и достал из пакета книгу. – Все встаем в круг вокруг могилы.

Девчонки медленно поднялись со скамейки и подошли к могиле. Заглядывать в неё никто из них не решился. Суворов посмотрел на Алису. Она была белая как лист бумаги.

Когда все столпились вокруг, Копытов взял палку, которую ранее принес из кустов, и встал вместе со всеми у могилы.

– Как его зовут? – спросил Копытов.

– Кого? – еле слышно спросила Наташа.

– Кого-кого. Покойника, – сказал Копытов.

Наташа сглотнула и прошептала:

– Геннадий.

Копытов подошёл к краю могилы, трижды прикоснулся к покойнику палкой, осторожно отложил её в сторону и, открыв книгу, начал монотонно, но достаточно громко и чётко читать:

– Силой Святого Воскрешения и мучениями проклятых я заклинаю и приказываю тебе, дух усопшего Геннадия, откликнуться на мой приказ и под страхом вечных мук подчиниться этим священным церемониям. Веральд, Вероальд, Валь-вин, Искарон, Мадесте, Исабо, Эрцелаида, Эслендер! Я приказываю тебе восстать!

Наташа вцепилась в Люськино плечо с такой силой, что Люська от боли замычала. Шебакин тут же шикнул на неё.

Копытов стоял у самого края могилы и продолжал читать как ни в чём ни бывало. Он второй раз повторил заклинание с самого начала до самого конца. Ничего не происходило.

Наташа почувствовала, как сильно у неё дрожат ноги. Она отступила от могилы на два шага назад, чтобы, не дай бог, туда не упасть, если ноги откажут. Она уже не ручалась за поведение своего организма. Ей казалось, что он сейчас жил своей жизнью, никак не реагируя на приказы мозга, которые Наташа пыталась посылать каждой своей клеточке.

– Веральд, Вероальд, Валь-вин, Искарон, Мадесте, Исабо, Эрцелаида, Эслендер! Я приказываю тебе восстать! Я приказываю тебе! – голос Копытова стал сильнее и громче. Каждый из присутствующих услышал в нем железные нотки, такие, от которых у всех зашевелились волоски на теле. Наташа подумала, что если бы этим голосом Копытов давал приказания ей самой, она выполнила бы их беспрекословно.

– Я приказываю тебе! – гремел голос Копытова.

Кузнецов, Шебакин и Суворов вглядывались в бездну разверзнутой могилы. Лысенко смотрел в небо. Девчонки стояли на таком расстоянии, что не могли видеть того, что происходит внизу.

– Я приказываю тебе! – казалось, голос Копытова набрал полную силу. С последним произнесённым словом Копытов посмотрел на часы, надетые на руку. Часы показывали 1:15.

В это время Луна скрылась за тучами.

Наташе показалось, что шевельнулась какая-то тень. Над могилой, громко хлопая крыльями, пролетел чёрный ворон, задев крылом Наташину щёку. Наташа взвизгнула и отскочила в сторону. Кузнецов в это время наклонился еще ниже над могилой.

Беги отсюда, пока не поздно. Уноси отсюда ноги.

– Е..ть! – крикнул он и, ломанувшись в сторону, зацепился ногой за корень какого-то растения, торчащий из раскопанной земли. Упав на землю, он быстро оттолкнулся и, вскочив на ноги, побежал за ограду.

Наташа, бросившись за ним следом, зацепилась за дверцу, которой хлопнул убегающий Кузнецов, и растянулась прямо на выходе из ограды. Не успевший среагировать Лысенко, промчался мимо, наступив Наташе на спину. Наташа закричала. Все остальные бросились неорганизованной толпой к выходу. Наташа, поднявшись, побежала последняя вслед за всеми. Она бежала не разбирая дороги. Её гнал вперед животный страх. Она ни о чём не думала. Ей нужно было просто убежать от опасности. Сердце переключилось на какой-то бешеный режим. Во рту стоял неприятный металлический привкус.

Оказавшись наконец за пределами кладбища, Наташа остановилась, чтобы отдышаться. Её тело было так напряжено, что в любую секунду она готова была сорваться с места, не раздумывая, и бежать, бежать без оглядки, насколько хватит сил. Осмотревшись, она заметила, что остальные стоят кучкой немного левее кладбищенских ворот. Наташа подошла к ним и тут только почувствовала, что ноги отказываются ей повиноваться. Она опустилась на землю и разрыдалась. Горячие слёзы лились по её щекам каким-то неконтролируемым потоком. Она глотала их, растирала кулаком по щекам.

– Натах, ты чего? – испуганно спросил Шебакин.

Наташа ничего не ответила и заплакала ещё сильнее.

– Всё, Натах, кончай ныть, поднимайся, надо валить отсюда, – сказал Кузнецов и, взяв Наташу за руку, поднял её с земли.

Девчонки жались друг к другу, как стайка испуганных птиц.

Компания быстрым шагом направилась прочь от кладбища.

Немного отдышавшись, Кузнецов спросил:

– Девки, вы вообще видели, что произошло?

– Ты о чём? – спросила Алиса.

– Значит, не видели, – сказал Копытов.

– А что случилось? – спросила Люська.

– Когда Копытов прочитал последнее слово своего заклинания, покойник начал подниматься, – сказал Кузнецов.

Наташа почувствовала, как по её телу прошла дрожь.

Лысенко снял очки и начал их грызть.

Суворов подошёл ближе к Алисе, как бы пытаясь заслонить её своим телом от потенциальной опасности.

– Заклинание подействовало, – сказал Копытов. – Вы вообще понимаете, что это значит?

На полпути к дому Копытов почувствовал, как неприятно выкручивает его живот. Он прибавил шагу, чтобы успеть в туалет до того, как организм откажется сдерживать происходящие в нём процессы, но не успел. Пришлось бежать в ближайшие кусты. Копытов матерился, проклиная мамино молочко. Полночи ему пришлось провести в кустах, потому что он боялся, что не дойдёт до дома.

***

Клавдия проснулась от какого-то шума. Рядом лежал Боря и храпел как иерихонская труба. Посмотрев на висящие на стене часы, которые показывали 1:15, Клавдия поёжилась.

Тик-так. Каждая прожитая тобой минута приближает тебя к могиле. Скоро и ты окажешься на кладбище.

Часы тикали, отсчитывая время, неумолимо приближающее её к смерти. С чего вдруг у неё вообще возникли такие мысли? Но ведь это правда. Она постоянно подгоняет время, даже не замечая, как быстро оно и без того пролетает. Она постоянно чего-то ждёт. Начинается понедельник, а она уже отсчитывает дни до пятницы, чтобы поскорее пришли выходные. А выходные проскакивают настолько быстро, что она их даже не замечает. Она ждёт зарплаты, подгоняя время, чтобы скорей прошёл месяц, и месяц пролетает. Она ждём Нового года, 8 марта, 23 февраля, чей-то день рождения, потом свой день рождения, потом опять чей-то. Она ждёт, ждёт, ждёт, нервничает, торопит время, подгоняет его, зачеркивает числа на календаре, отрывает листы и бросает их в мусорную корзину. Она торопим время, которое и так не особо-то желает с ней задерживаться. Она не живёт, потому что мы постоянно чего-то ждёт. Надо жить, наслаждаясь каждым мгновением, растягивая его до размеров бесконечности, потому что каждое мгновение уходит от нас безвозвратно, оно никогда больше не повториться. Мгновения надо ценить на вес золота. Клава вздохнула и снова поёжилась.

Откуда такой сквозняк? Клава, несмотря на то, что погода стояла тёплая, никогда не открывала на ночь окна нараспашку. Она встала с постели, одела халат, висящий на спинке кровати, и пошла на кухню.

Было по-настоящему холодно. Такой температуры не может быть весной, даже с учетом того, что ночью холодает. Зайдя на кухню, Клавдия увидела, что окно открыто, а занавеска полощется на ветру. Подойдя к окну, чтобы его закрыть, Клава явственно ощутила, что на неё кто-то смотрит. Ей стало жутко. На кухне, кроме неё, никого не было. Откуда это странное ощущение? Закрывая окно, Клава вздрогнула. Совсем рядом с ней пролетела какая-то большая чёрная птица. И всё бы ничего, но её взгляд… Клава была уверена, что птица посмотрела ей прямо в глаза, и взгляд у неё… был какой-то слишком умный, проникающий в самую душу. У этой птицы был человеческий взгляд. Да, она была в этом уверена. Но такого же просто не может быть. Наверное, ей всё это просто показалось. Всё-таки сейчас ночь, а ночью чего только не померещится. Работа вконец расшатала её нервную систему. Так больше продолжаться не может. Эта работа не приносила ей никакого удовольствия. Каждый раз Клава шла туда как на пытку. Эта работа была для неё всего лишь способом выжить, не протянуть ноги, потому что время сейчас было такое непростое. Каждый выживал, как мог. Клава прекрасно понимала, что если она уволится, то на её место тут же выстроится очередь, а на неё будут смотреть как на самоубийцу, потому что увольняться в такое время, когда работа воспринимается людьми как манна небесная, было не принято. Могли уволить тебя, и тогда это была трагедия, потому что ты, как и во многих семьях сейчас, мог быть единственным кормильцем, приносящим в семью деньги, но увольняться самому – это из ряда вон.

Многие, чтобы не умереть с голоду, держали огороды. Только ими и выживали. Зарплату на госпредприятиях не платили по полгода, пенсии тоже, и это считалось уже в порядке вещей. Люди уже даже не возмущались, воспринимая выплаченные наконец-то деньги за свой каторжный труд как подаяние, как милостыню. А ведь они за эти деньги впахивали как папы Карло. У Клавы и Бори огорода не было. Зато огород держали его родители. Для Клавы и Бориса это было огромное подспорье. Хоть овощи не приходилось покупать, иначе они бы вообще по миру пошли.

Но как это всё надоело Клаве. Она чувствовала себя какой-то ломовой лошадью, которая должна была содержать и Борьку, и сына. Борька, муж, постоянной работы не имел. Шабашил от раза к разу. Но разве это деньги? Сегодня они есть, а завтра нет. Получается, что Клава сейчас была единственным кормильцем, за чей счет и жил Борька. До этого момента Клава как-то особо не задумывалась об этом, просто как робот-автомат ходила на работу, а вечером возвращалась обратно. Сил о чём-то думать после тяжелой смены у неё не оставалось. А вот сейчас, когда она начала размышлять о ситуации, в которой невольно оказалась, её это сильно разозлило. Почему она не может просто побыть женщиной? Почему не достойна того, чтобы за ней ухаживали? Почему Борька не подойдет и не скажет: Клава, хватит уже пахать как лошадь, ты женщина, сиди дома, я сам тебя обеспечу? Как же, дождёшься от этого дармоеда таких слов. Если бы Клаве подвернулась еще одна работа, он бы заставил её работать ещё и в ночную смену. Паразит.

Зачем он ей вообще нужен? – размышляла Клавдия. Вся романтика из их отношений давным-давно испарилась. «Да и была ли она когда-нибудь?» – начинала сомневаться Клава. От мужа она никак не зависела. Она была вполне самостоятельной, сама зарабатывала себе на жизнь. К тому же ещё и его, непутёвого, содержала. Так зачем он ей нужен? Клава задавала себе этот вопрос, но ответа на него не находила. Неужели она живёт с Борькой только по привычке? Признаться в этом самой себе было очень сложно, потому что в молодости Клава презирала людей, которые живут друг с другом по привычке, не имея никаких чувств. Ей это казалось предательством самих себя, и таких людей она считала слабаками. Но если принять, что она тоже живёт с Борькой по привычке, то значит, она тоже слабачка и достойна только презрения. Неужели вот так бездарно и пройдет вся её жизнь? Человек создан для того, чтобы быть счастливым. А какое у неё счастье? Она уже давно перестала осознавать не только свои чувства и эмоции, но и саму себя. Жизнь в ней как будто законсервировалась. Вот если бы вместе с ней консервировалась ещё и молодость. Но годы летели как птицы. Время было неумолимо. Молодость уходила, а счастье… Счастье оставалось для Клавы чем-то призрачным. Как оно хоть выглядит-то, это счастье?

Клава вспомнила своего нового знакомого. Неужели это он расшевелил в ней давно уснувшие хотения?

Когда Клава впервые осознала, что чувства к мужу давно пропали, она поняла, что никогда его и не любила. Просто по молодости, от неопытности и неумения разбираться в своих чувствах, прислушиваться к себе, она приняла за любовь обычную животную страсть. Ей казалось, что раз она постоянно хочет видеть Борю, не может без него жить и каждый раз, встречаясь с ним, задыхается от желания, чтобы он ей обладал, значит, это и есть настоящая любовь. Никто в детстве не удосужился её объяснить, что любовь – это нечто совсем другое. Страсть с годами поутихла, а на смену ей не пришло ничего другого. Клава не чувствовала потребности заботиться о муже. Готовила она только потому, что надо было готовить, а не потому, что ей хотелось его накормить. Вещи свои он стирал себе сам, но когда просил её пришить на рубашку оторвавшуюся пуговицу, она не отказывала.

Любовь на поверку оказалась всего лишь иллюзией. Понять-то это всё Клава поняла, но вот что делать с этим пониманием, не знала. Она ведь сама по своей воли вышла замуж за Бориса, никто её не заставлял. Она сама по своей собственной воле создала семью, родила ребёнка, который вон уже совсем почти взрослый. Так неужели теперь всё рушить только из-за того, что она когда-то в молодости совершила ошибку? В её ошибке не виноваты ни муж, ни сын. Имеет ли она право распоряжаться их судьбами только из-за каких-то своих хотелок?

Лет до тридцати Клавдия наивно надеялась на то, что всё у неё ещё впереди, что однажды совершенно случайно она встретит наконец мужчину своей мечты. Специально знакомств она не искала, но когда на её пути попадался какой-нибудь мужчина, её глаза загорались в надежде на то, что это и есть он, тот самый, её вторая половинка. Она быстро влюблялась, но никаких шагов по отношению к мужчинам не предпринимала. Испытывала чувство влюбленности молча, наслаждаясь этим приятным, но мимолетным состоянием. Поняв, что это опять не он, что это очередной обыкновенный замордованный жизнью мужик, Клавдия впадала в депрессию, взгляд её глаз затухал и становился опять блёклым и ничего не выражающим. Но глаза её не загорались уже давно, лет десять. А встреченный вчера возле магазина мужчина всколыхнул в ней давно затухшее желание жизни. А вдруг? А вдруг это он?