Текст книги "Я иду тебя искать"

– Раз, два, три, четыре, пять, я иду тебя искать, – монотонно, без всякого выражения тянул детский голос. От этого голоса по всему телу Клавы побежали мурашки. Ей стало жутко. Она услышала, как окно на кухне открылось, услышала, как ребенок спрыгнул на асфальт и потом – топот удалявшихся детских шагов. Но как? Как она могла это слышать? Они живут на пятом этаже. Дрожа всем телом, завернутая в одеяло, Клава на цыпочках зашла на кухню. Там было пусто. Окно было открыто нараспашку. Занавеска летала, полоскаемая ветром. Клава подошла к окну и выглянула на улицу. Там было пусто.

Клава закрыла окно и вернулась в спальню.

Господи, чем её напоила Ленка? Что за вино она ей подсунула? Может, каких-нибудь наркотиков ей подсыпала? Нет, всё, пить она больше не будет. Сейчас опасно было пить алкоголь. В магазинах продавали такое, что и покупать-то было страшно. Никто не следил за тем, что втюхивают людям. Клава знала, что были случаи, когда люди умирали, отравившись некачественным алкоголем. Бог знает, что туда добавляют.

Клава почувствовала, что в комнате стало немного теплеть. Она забралась под одеяло и прижалась к Борису. Он во сне застонал. Клава долго лежала без сна, не могла успокоиться после пережитого страха. Происшествие с мальчиком разбередило её память и подняло на поверхность воспоминание, давно уже похороненное в самых потаённых её глубинах. Когда Клавдия была маленькой, папа заставлял её играть с ним в прятки, когда мамы не было дома. Он считал, а она должна была успеть спрятаться. И если он её находил, то она должна была «облизать конфетку», как он это называл. Маленькой Клаве не нравилась эта игра, но пожаловаться маме она боялась, потому что папа говорил, что если она расскажет об этой игре маме, то он её убьет. Клава тогда была ребенком и не понимала, насколько ненормальной была эта игра, а когда, повзрослев, она наконец это осознала, папа уже давно умер. Воспоминания об этих эпизодах были настолько травмирующими, что память решила, что лучше завалить их ворохом других воспоминаний. И вот сейчас, неожиданно вспомнив о том, о чём она уже давно не вспоминала, Клава почувствовала, как её душат слёзы. Она зарылась в подушку и разрыдалась. Слёзы выходили из её долго и мучительно.

Мама Клавдии так никогда и не узнала о том, что происходило дома в её отсутствие, в какие игры играл её муж с её маленькой дочерью. Он не был для Клавдии родным отцом. С её отцом мать развелась, когда Клаве не исполнилось ещё и года. Не сошлись характерами. Мать недолго горевала, и по-быстрому выскочила замуж за другого.

Клавдия испытывала жуткое чувство вины и стыда за то, что с ней происходило, но рассказать об этом никому не могла. Как такое расскажешь? Такие вещи хотелось поскорее забыть, а не мусолить их с кем-то во время вечерних посиделок за чаем.

У каждого в шкафу есть свои скелеты. У любого их наберётся с десяток, но бывает и больше, намного больше. И вот эти-то скелеты, заваленные всяким ненужным хламом, перемешанные с нашими самыми добрыми намерениями и делами, неумолимо тянут нас в ад. Вы встаёте в очередь в кассу, покупаете билет в один конец и подхватываете свой чемоданчик. Что там у вас, в этом чемоданчике? Убитый хомячок? Пара нерождённых младенцев? Обманутый муж? Чья-то сломанная жизнь? Украденная у лучшей подруги заколка? Не волнуйтесь. Упакуйте всё основательно, чтобы ничего не потерять по дороге. Там, куда вы отправляетесь, ваш чемоданчик на вес золота. Чем он тяжелее, тем сильнее вас там ждут. Не переживайте. Вам окажут приём, которого вы на самом деле заслуживаете. Вам наконец-то окажут приём, которого вы достойны. Уж там-то никто не обидит вас незаслуженно, там разглядят все ваши скрытые таланты и достоинства через лупу. Да нет, зачем же через лупу? Возьмут самый мощный телескоп – ваши скелеты заслуживают того, чтобы их рассмотрели как можно пристальнее. Вам зачтут ВСЁ. Ничего не пропустят. Будьте спокойны. Главное, когда будете забирать свой чемоданчик из багажного отделения, не перепутайте его с чьим-нибудь другим. Неизвестно, что за скелеты прячутся там. Вам чужих не надо, свои бы довезти в целости и сохранности. И вот вас уже ждёт автобус с безумными фарами, горящими жёлто-зелёным светом, которые так напоминают… что?

(глаза дьявола?)

Уважаемые пассажиры, автобус отправляется! Остановок не будет. Это прямой рейс. Не забудьте взять с собой все свои скелеты. ВСЕ свои скелеты. Они вам пригодятся, обязательно пригодятся. И не забудьте пристегнуть ремни. Потому что по дороге вам безумно захочется выйти. Вы будете готовы отдать всё что угодно, лишь бы выйти из этого чёртова автобуса и вернуться домой, но выйти из этого автобуса нельзя. Если вы сели в него, то уж точно доедете до конца. Водитель об этом позаботится. Этот автобус особенный. У него есть вход, но из него нет выхода. Что? Вы заметили мигающую табличку с надписью «ВЫХОД»? Не волнуйтесь. Вам просто показалось. Табличка здесь только одна, и на ней написано: АД. Ха-ха-ха. И не забудьте: билет только в один конец.

***

Утром Клавдия проснулась опухшая, с покрасневшими глазами. Как теперь идти на работу в таком виде?

Муж продолжал спать, значит, сегодня ему никуда идти не надо, у него очередной свободный от работы день. Вадим сидел на кухне и пил чай перед тем, как пойти в школу.

Клавдия зашла в туалет. Унитаз по-прежнему был чёрным. И тут Клавдию накрыла волна гнева. Борька, значит, пришел вчера домой, прекрасно видел, что творится с унитазом, но даже палец о палец не ударил, чтобы его очистить, надеясь на то, что это сделает Клава, вернувшись с работы. Клавдия выскочила из туалета и бросилась в спальню.

– Ты чего это, паразит, совсем обнаглел? Дрыхнешь тут, а я, значит, должна и на работе впахивать, и по дому всё делать?

Борис приподнялся на кровати, спросонья не соображая, что происходит:

– Ты чего, Клав? Что случилось-то?

– А ты не знаешь, что случилось? Тебе мало того, что ты уже два года не работаешь и на моей шее сидишь? Вы что с унитазом сделали?

Борис хлопал глазами:

– С унитазом? Ты про то, что он чёрный? Так я вчера пытался его почистить. Его ничто не берёт. Я даже наждачкой пытался его отскрести.

– Откуда эта чернота взялась? – кричала в ярости Клавдия.

– Да я –то откуда знаю? – взорвался обычно спокойный Борис. – Ты чего на меня сегодня взъелась? Ты думаешь, мне легко? Думаешь, я не хочу нормальную работу найти? Только где ж её найдешь-то? Я за любую подработку хватаюсь, лишь бы копейку в дом принести, а тебе всё мало. Как же, тебе же шубы подавай да ананасы в шампанском. Чего ж ты за нищеброда такого замуж вышла? Надо было принца на белом коне ждать.

Клава хлопнула дверью и, выскочив из спальни, пошла на кухню.

Вадим пил чай и задумчиво смотрел в окно.

– Вадик, мне вчера тётя Лена рассказала, что на нашем кладбище кто-то разрыл могилу, – сказала Клава.

Вадим вздрогнул и закашлялся, подавившись чаем. Посмотрев на маму, Вадим ниже наклонился над кружкой с чаем.

– А кто её разрыл? – спросил он как бы между прочим.

– Откуда ж я знаю, – сказала Клава. – Только у этих людей точно нет ни сердца, ни совести. Совершить такое святотатство – это уму непостижимо. Пусть горят в аду.

Вадим съёжился от этих слов.

– Мам, ну что ты так сразу… в аду… Может, они… по делу могилу разрыли, – робко сказал Вадим.

– Вадик, это по какому делу могилу надо разрывать, в которой человека схоронили? Это либо вандалы, либо для какого-то чёрного обряда.

В это время Борис, натянув штаны, вышел на кухню вслед за Клавой.

– Клав, ты своих газетёнок начитаешься, вот тебе и мерещатся везде одни маги да колдуны, – сказал Борис.

– Молчи уж, Борька. Чего бы ты понимал в магах да колдунах-то?

Вадим уже допивал свой чай. Отставив кружку в сторону, он встал из-за стола и бросил на ходу:

– Ну всё, я в школу.

Клава села за стол и начала красится. Перед ней стояла большая красная косметичка, которую когда-то очень давно подарил своей жене Борис. Он знал, что она любила краситься, чтобы всегда хорошо выглядеть. У неё всегда было много каких-то тюбиков с румянами, тенями, тушью для ресниц, да бог еще знает с чем, но всё это валялось в разных местах, и Клава постоянно искала свои женские штучки, бегая по всей квартире и обшаривая каждый угол. Почему-то все эти туши и помады имели свойство теряться и находиться потом в самых неожиданных местах. И вот на один из Дней рождений Клавы Борис сделал ей сюрприз, подарив эту самую косметичку, которая сейчас красовалась на столе. Но когда Борис видел эту косметичку последний раз, он даже и не помнил. Клавдия давно не красилась. Обычно она вставала утром и, чтобы не опоздать на работу, быстро умывалась, чистила зубы, пила чай и выскакивала из дома. Краситься ей было некогда.

Борис посмотрел на часы. Было без четверти восемь. Через пятнадцать минут у Клавы начинается смена, а она сидит как ни в чём не бывало и наводит марафет. На неё это совсем не похоже.

– Клав, на работу опоздаешь, – робко сказал Борис.

– Тебе-то какое дело? – проводя щёточкой по ресницам, спросила Клава.

– Ну так… из зарплаты потом вычтут, – сказал Борис.

– А я, может, вообще с работы собираюсь уволиться? – сказала Клава и посмотрела на Бориса из-за зеркальца, перед которым она наводила красоту.

– Как это… уволиться? – не понял Борис.

– А вот так, – сказала Клава. – У меня муж есть на то, чтобы работать. А я хочу отдохнуть.

Клава сложила все свои тюбики и пузырёчки в косметичку, застегнула её на молнию и положила на холодильник. Только сейчас Борис заметил, что на Клаве одето какое-то до неприличия облегающее платье. Борис уставился на грудь Клавы, которая грозила вот-вот вывалиться из глубокого выреза. Клава повернулась и пошла в коридор. Её упругий зад колебался в такт её движениям. Борис подумал, что такой выпуклый зад он навряд ли видел ещё у кого-то из женщин. Собственно, за это он и выделил Клаву из сотни других. У него возникло дикое желание подойти к Клаве и шлёпнуть её по этому упругому заду, но он подавил в себе это желание и только смотрел, как Клава аккуратно засовывает свои стройные ноги в туфли на высоких каблуках. Борису показалось, что эти туфли он видит первый раз. А может, он просто их не замечал? И когда это Клавка успела прибарахлиться? Выглядела она сейчас прямо как королева, и Борису стало даже немного стыдно за свой засаленный помятый вид, за свои мятые треники, за провисшие на них коленки.

«Надо будет сегодня сходить постричься», – подумал Борис, которого кольнула ревность – ведь кто-то сейчас будет пялиться на его жену и разглядывать ее прелести.

Он зашёл в туалет, взял ёршик и начал яростно тереть унитаз. Чернота не поддавалась ни на миллиметр. Борис наклонился и заглянул за унитаз, выискивая чистящее средство. Может, оно поможет справиться с этой непредвиденной проблемой? И тут вдруг зашумела спускаемая из бачка вода. Борис подскочил от неожиданности. Это ещё что за шуточки? Каким образом вода сама начала сливаться? Наверное, бачку пришёл каюк. Ну всё, теперь Клавка его живьем сожрёт, скажет, что это он его сломал. Борис открыл крышку бачка и проверил, всё ли там в порядке. Всё было на своих местах, так, как и должно быть. Так в чём же проблема? Борис решил не забивать себе голову всякой ерундой. Положив ёршик на место, Борис пошёл на кухню.

Чайник был ещё горячий. Он налил кипяток в кружку и бросил туда горсть заварки. Чаинки плавали на поверхности, не желая опускаться вниз. Вода оставалась прозрачной. Борис взял чайную ложку и помешал воду в кружке. Чаинки упорно не желали оседать на дно. Борис бросил ложку на стол и подошёл к окну. Погода-то какая. Красота. Борис запустил руку в треники и почесался.

Клавка-то его, оказывается, очень даже ничего. Хотя «очень даже ничего» не описывало всего восторга, который испытал он сегодня, глядя на свою жену. Он настолько привык ежедневно видеть свою супругу, что и забыл, какая она у него бомба. Вспомнив, как безудержно он её хотел, когда только с ней познакомился, Борис почувствовал, как в штанах у него что-то зашевелилось. В свое время они с Клавой отжигали так, что молодёжи и не снилось. Куда же делась былая страсть? Как-то незаметно все их чувства потонули в быту, накрытые неподъемной ношей семейных проблем, неурядиц и постоянного безденежья.

Вот бы вернуть всё как было. Тогда и все их проблемы показались бы им мелкими и не стоящими внимания. Ведь было время, когда, увлечённые друг другом, они не замечали мелких неудач, которые потоком сыпались на их головы. Они были настолько поглощены друг другом, что всё остальное казалось им не стоящим совершенно никакого внимания. Почему же сейчас из-за какого-то испачканного унитаза они готовы наговорить друг другу самых обидных слов, унизить, оскорбить, обозвать? До чего докатились их отношения…

А может, не поздно еще всё исправить? Может, могут они еще испытывать восторг по отношению друг к другу? Надо только нажать на какую-то кнопочку – и страсть загорится с былой силой. Ведь вон как его сегодня накрыло, когда он увидел Клавкину почти голую грудь и туго обтянутую платьем попу. Странно, он каждую ночь лежит с ней в одной постели, прижимается к ней, но ничего не чувствует. А стоило ему только увидеть её в полной боевой готовности, то есть красиво одетой и накрашенной, и – бац – он готов был на неё наброситься, сорвать с неё всю одежду и…

Борис встал со стула, зашёл в ванную и умылся холодной водой. Нет, не надо сейчас будоражить свою фантазию, а то он просто взорвётся. Клавка придет только вечером, а до вечера он не выживет, если будет всё время думать о сексе.

***

В учительской в шеренгу выстроились Копытов, Кузнецов, Шебакин и Лысенко. Перед ними с указкой в руках вышагивала взад-вперёд Наталья Борисовна.

– Так, значит, весь квартет в сборе. На повестке дня у нас ваше вопиющее поведение. Я думаю, что вы уже догадались, почему здесь сейчас стоите именно вы, да, Копытов?

– Я чё-то не понял, – буркнул себе под нос Копытов.

– А тут и понимать нечего, – громыхнула Наталья Борисовна. – Это троица из вашего списка, – Наталья Борисовна достала список, который написал позавчера на уроке Копытов, и помахала им перед лицом бедолаг, стоящих перед ней. – А ты, Копытов, тот, кто этот список написал, – Наталья Борисовна ткнула указкой в сторону Копытова.

– И что? – не понял Кузнецов.

– А то, Кузнецов, что прошлой ночью на нашем кладбище произошло ЧП. Кто-то выкопал труп из могилы, – сказала Наталья Борисовна, обводя стоящих перед ней суровым взглядом. – А ваша записка о каком-то таинственном деле была написана как раз накануне этого происшествия. И тут не надо быть семи пядей во лбу, чтобы сопоставить эти факты. Я очень надеюсь, что у вас есть алиби на эту ночь. В противном случае эту записку я отнесу в милицию. Что-то подсказывает мне, что вы имеете к этому самое прямое отношение, – голос Наталья Борисовны к концу этой тирады поднялся до таких высот, что разносился, наверное, по всей школе.

Кузнецов закашлялся. Копытов закатил глаза. Шебакин переглянулся с Лысенко.

– Можете позвонить нашим родителям и спросить, где мы были той ночью, – хладнокровно предложил Шебакин.

– Не переживай, Шебакин, – рявкнула Наталья Борисовна. – Это я сделаю обязательно, прямо сегодня. И если хоть одного из вас, – Наталья Борисовна ткнула пальцем в каждого по очереди, – не было той ночью дома, я вас всех… – Наталья Борисовна сжала губы до такой степени, что казалось, что ещё чуть-чуть и из них закапает кровь.

Вадим представил, как Наталья Борисовна накидывается на него, впивается в его шею и жадно пьёт его кровь, всю, до последней капли. Представил, как её глаза горят адским огнём, а длинные ногти впиваются в его плечи. Из неё получился бы отличный вампир. Да ей сам Дракула в подмётки не годится.

Наталья Борисовна не закончила свою угрозу. Видимо, она была настолько страшной, что она не решилась произнести её вслух.

– Так, сейчас вы все идёте на урок, – процедила Наталья Борисовна сквозь зубы. – И я не советую ни одному из вас в ближайшее время хоть как-то заявлять о своём существовании, потому что малейший ваш проступок будет рассматриваться как провокация. Понятно?

– Понятно, – с вызовом сказал Шебакин.

– Я не только тебя спрашивала, – гаркнула Наталья Борисовна.

– Да всё понятно, Наталья Борисовна, – сказал Копытов.

– Да, – хором сказали Лысенко и Кузнецов.

Наталья Борисовна отвернулась к окну, давая понять, что разговор окончен.

Шебакин, Кузнецов, Копытов и Лысенко тихо покинули кабинет.

Наталья Борисовна, оставшись одна, предалась размышлениям. Она никак не могла взять в толк, как в эту отпетую компанию затесался Лысенко. Он в школе всегда был на хорошем счету в отличие от этих трёх разгильдяев и оболтусов, которые приносили ей одни неприятности, постоянно ввязываясь в какие-то приключения и устраивая полное безобразие. Копытов тоже не совсем вписывался в эту компанию. Он вообще был очень странным. До восьмого класса это был просто пай-мальчик. Да, учился он не очень хорошо, но проблем с поведением у него никогда не было. Вадим был из разряда тихонь, которые предпочитают не высовываться. Проблем Копытов не создавал, и Наталья Борисовна, честно говоря, особого внимания на него не обращала. Но в восьмом классе, когда после переформирования классов Копытов снова оказался у нее, Наталья Борисовна его не узнала. Вадима как будто подменили. Обычно амплуа ученика, которое прикрепляется к нему с самого начала учебы, доживает с ним до окончания школы, тихони так и остаются тихонями, отличники отличниками, а хулиганы хулиганами, но не в случае Копытова, который вдруг совершенно неожиданно стал вести себя вызывающе. Он стал дерзким, наглым, начал хамить учителям, прогуливать уроки, материться. Он участвовал в самых экстремальных затеях, которые придумывали отпетые хулиганы, а частенько и сам становился инициатором этих затей. Наталья Борисовна не понимала, с чего вдруг в этом всегда спокойном пареньке произошли такие разительные перемены. Она часто вызывала родителей Вадима в школу, чтобы хоть как-то повлиять на происходящее, но эти визиты никакой пользы не приносили. Наталья Борисовна чувствовала со стороны матери Вадима какую-то скрытую агрессию, направленную в ее сторону, но не понимала, с чем она связана. Конечно, любой родитель недоволен, когда плохо отзываются о его ребенке, но тут было что-то другое. Больше всего Наталью Борисовну удивляло то, что с ухудшением поведения учеба Копытова наоборот улучшилась. Из заядлого троечника он стал твердым хорошистом.

Наталья Борисовна вспомнила, как в пятом классе Шебакин и Кузнецов притащили на урок истории дохлого голубя на верёвочке. Мальчишки передавали его друг другу под партами. Девчонки изошлись визгом. Урок превратился в какой-то бедлам и, конечно, был сорван. На следующий день Наталья Борисовна вызывала родителей этих бестолочей и сама лично проводила с ними беседу, но толку от этого было мало. С каждым годом их шуточки становились всё более изощрёнными. Росли дети, росли их фантазии, росли проблемы. В восьмом классе к Шебакину и Кузнецову добавился Копытов, и Наталья Борисовна с тех мечтала о том, чтобы они поскорее закончили школу и отчалили в неизвестном направлении, навсегда забыв туда дорогу. Этим они сделали бы ей большое одолжение, потому что она настолько от них устала, что часто повторяла, что они её «в гроб загонят». Ей просто хотелось забыть о них, навсегда вычеркнуть их из своей жизни.

Наталья Борисовна, умудрённая опытом (ведь в школе она работала уже столько, сколько некоторые не жили), прекрасно понимала, что всё циклично, и когда уйдёт из школы эта невыносимая троица, на их место обязательно придут новые горе-ученики, выносители мозга и испытатели её и без того расшатанных нервов. Но это будут другие, новые. Пройдёт время, пока они вырастут и превратятся в настоящих монстров. Сначала их шутки и проделки будут невинными. Это уже потом, в старших классах они распустятся до последней степени и перейдут все рамки и границы дозволенного. На таких учеников не действует ничего: ни угрозы, ни вызовы родителей. Наталья Борисовна понимала, что родители с такими детками и сами еле справляются, так что её с ними беседы – это всё равно что мёртвому припарка. Ну проведут они со своими детьми беседу, тоже чем-нибудь пригрозят, а на следующий день их любимые чада выкинут очередной фортель, и всё начнется с начала.

Лысенко всегда хорошо учился, в плохом поведении ни разу не был замечен, и что его связывает с этой набившей оскомину троицей, Наталья Борисовна искренне не понимала.

Стоит сказать, что Наталья Борисовна, даже при том, что она не любила Шебакина, Копытова и Кузнецова, никак не могла поверить в то, что они решились бы выкапывать могилу на кладбище, но что-то её кольнуло, когда она про это услышала, сразу же ей вспомнилась записка о каком-то деле, на которое собрались эти оторвы. Эту беседу она скорее устроила для профилактики, а вовсе не потому, что думала, что это их рук дело. Они, конечно, те ещё экстремалы, но всему есть предел, даже для них.

Но раз уж она начала эти разборки, надо доводить их до конца, иначе не стоило их и начинать. Наталья Борисовна села за учительский стол и подвинула к себе телефон. В записную книжку она заранее выписала все контакты родителей, которые были ей нужны. Мысленно собравшись и выстроив в голове план беседы, Наталья Борисовна набрала первый номер.

Положив трубку на рычаг после последнего, четвёртого звонка, Наталья Борисовна выдохнула с облегчением. Ну слава богу, как она и думала, все четверо в ту ночь были дома. Другого она и не ожидала, но от сердца отлегло. По крайней мере, об этом инциденте она может забыть. У неё и без того проблем хватает, чтобы заниматься ещё и этим.

Наталья Борисовна подперла щеку рукой и задумалась. Какая же она была девчонка, когда только закончила школу и поступила в педучилище. Ее глаза горели таким энтузиазмом, она безумно хотела учить детей, «сеять разумное, доброе, вечное». Для нее тогда это были не просто слова. Она считала, что учитель это не профессия, это призвание.

Первые годы в школе она вспоминала с особой теплотой, потому что работа была для нее самым настоящим удовольствием, которое ни с чем невозможно было сравнить.

Школа спасала ее от неудач в личной жизни. С мужчинами у нее как-то не клеилось. С ней знакомились далеко не те, о ком она мечтала. Все они были какими-то серыми, безликими, не вызывающими совершенно никакого интереса с ее стороны. Она ходила с каждым из них несколько раз на свидания, дальше этого дело не заходило. Наталье Борисовне хотелось бежать от них без оглядки.

Когда возраст Натальи Борисовны приблизился к двадцати пяти годам, ее мать забила тревогу, предупредив дочь о том, что если она хочет на всю жизнь остаться синим чулком, то ради бога, пусть продолжает отталкивать от себя всех претендентов на ее руку и сердце. Наталью Борисовну слова матери сильно удивили и обидели. Никаких претендентов на ее руку и сердце по сей день и в помине не было, все ее отношения с противоположным полом были мимолетными и ничего не значащими.

Чтобы доказать матери и окружающим людям, что она не какая-то неудачница и синий чулок, она через год выскочила замуж за парня, который был у них в поселке проездом.

Наталья Борисовна познакомилась с ним на автостанции, когда ждала автобуса, чтобы поехать в книжный магазин. На сей раз она не стала тянуть резину и отдалась ему на втором свидании. Наталья Борисовна особо не разбиралась, кто он и что он. Через месяц он переехал жить в квартиру, где Наталья Борисовна проживала вместе с мамой и бабушкой. Федор обещал, что в самое ближайшее время они сыграют свадьбу, но свадьба все откладывалась и откладывалась.

А одним прекрасным днем Наталья Борисовна обнаружила, что ее жених сбежал, прихватив с собой все денежные сбережения, которые они с мамой копили, отказывая себе практически во всем.

Через несколько дней выяснилось, что Наталья Борисовна беременна. Ее мать ничего даже слышать об этом не хотела. Она сказала, что ребенок, рожденный вне брака, да еще от мужчины, который так постыдно сбежал, – это позор, и она этого позора не допустит. Наталье Борисовне пришлось делать аборт, хотя она этого не хотела. Выхода у нее не было, потому что деваться с ребенком ей было некуда.

После этого эпизода она три раза выходила замуж, но браки распадались после того, как она беременела, и у нее случался очередной выкидыш. Вместо поддержки Наталья Борисовна получала от мужчин упреки в том, что она какая-то нездоровая женщина, если даже не может нормально выносить ребенка. Ей казалось, что с ней происходит какой-то бесконечный День сурка. В ее сценарии не менялось ничего. Даже мужья были похожи друг на друга так, что она иногда сама в них путалась.

После всех произошедших с ней коллизий Наталья Борисовна не то чтобы стала ненавидеть детей, нет, просто они стали вызывать в ней какое-то неприятное чувство, каждый раз напоминая, что она ущербная. Она бы с удовольствием ушла из школы в другое место, потому что ей там было некомфортно. Но это означало бы, что ей пришлось бы начинать все сначала, менять место работы, менять профессию, скорее всего, она бы стала получать меньше денег (в школе все-таки платили неплохо, и к тому же зарплата была стабильная). Наталья Борисовна готова была пойти даже на это, но ее мать настояла на том, что делать этого не стоит, потому что время сейчас нестабильное, за такую работу надо держаться руками и ногами. Душевные терзания, о которых твердила Наталья Борисовна, совершенно не трогали ее мать. Она говорила, что переживания переживаниями, а кушать хочется всегда, и к тому же в своих бедах она виновата сама, так что нечего ныть.

Сейчас Наталье Борисовне было за пятьдесят. Далеко за пятьдесят. Очень сильно далеко за пятьдесят. А точнее ей было пятьдесят девять лет. Эта цифра сильно пугала Наталью Борисовну даже не самой собой, а тем, что за ней последует. Скоро ей исполнится шестьдесят. И если со всеми цифрами, где впереди неумолимо стоит пятерка, Наталья Борисовна уже научилась как-то мириться, то к цифрам с шестеркой впереди она не была готова. В ее сознании шестерка впереди означала конец всему. Она была как будто каким-то клеймом, которое сообщало всем, что ее жизнь закончена, что отныне она будет просто доживать отпущенный ей богом срок, а жить будут остальные, молодые, с двоечками, троечками и четверками впереди.

***

После уроков Шебакин, Кузнецов, Копытов, Лысенко и Суворов сидели на заржавевших лодочках в парке и курили. Их как магнитом тянуло на всё разрушенное и заброшенное. Шебакин стучал по сиденью лодочки палкой, которую он подобрал по дороге.

– Шеба, не действуй на нервы, – сказал Копытов.

– Ой, какие мы нервные, – возмутился Шебакин.

– Не, ну правда раздражаешь, – вяло сказал Кузнецов.

Шебакин зашвырнул палку в кусты и уставился вдаль.

– Слушайте, пацаны, а клёво наши девки отвертелись от разборок с Бочкой. Нам одним пришлось отдуваться, – сказал Копытов.

– Так правильно, они по-умному поступили, – сказал Кузнецов, – не стали себя ни в какие списки записывать, просто так припёрлись.

– Пацаны, Бочка такая лютая сегодня была. Я, если честно, думал, что она свою указку нам в ж…у запихнёт, – сказал Шебакин.

Суворов склонился над коленями и затрясся в беззвучном смехе.

– Сусанин, уж кому бы ржать? – укоризненно сказал Копытов. – Пока мы у Бочки на экзекуции были, ты на истории прохлаждался.

– Ага, прохлаждался, – огрызнулся Суворов, но смеяться перестал.

– Знаете, пацаны, а у меня вчера люстра в комнате взорвалась, – как бы между прочим сказал Копытов.

– Как это взорвалась? – заинтересовался Шебакин.

– А вот просто взяла и взорвалась, – сказал Копытов. – Я и сам не понял, как это произошло. Я просто сидел математику писал и вдруг – бац – по всей комнате осколки разлетелись. – Копытов задрал рукав футболки. – Вон смотрите, мне даже руку поранило.

Шебакин приблизился, чтобы рассмотреть рану на руке Копытова:

– Фига се!

Кузнецов присвистнул.

– Копыто, ты как будто из Чечни вернулся, – сказал Шебакин. – Ты матери-то своей показывал?

– Нет, конечно, – сказал Копытов. – Она бы в обморок грохнулась, если б такое увидела. Сам всё убрал. Но про люстру всё равно придётся сегодня сказать. В темноте не очень-то охота сидеть.

– А ваще, Копыто, это даже эротичненько, – сказал Кузнецов. – Девчонки любят, когда на парнях боевые раны.

– Да ну на х.. такую эротику. Знаешь, как больно было? У меня вся постель в крови была.

– Сусанин, а ты чего Алиску не пошёл сегодня провожать? – спросил Кузнецов.

– А я чё, должен её каждый день провожать, что ли? – усмехнулся Суворов.

– А вы заметили, что она сегодня какая-то пришибленная была? – спросил Шебакин.

– Ага, – сказал Копытов. – Как будто её пыльным мешком из-за угла ё…ли.

Шебакин заржал.

– А чё ты ржешь-то? – возмутился Суворов. – Ну слабая психика у девчонки.

– А если у неё слабая психика, чего ж она тогда на кладбище с нами попёрлась? – спросил Копытов.

– Любопытная, наверное, – сказал Суворов. – Все девчонки любопытные.

– Вон Лысый-то тоже зассал, но любопытство пересилило, – сказал Шебакин.

– Ничё я не зассал, – Лысенко снял очки и начал усердно тереть их футболкой.

– А я всегда говорил, что он ссыкло, – сказал Кузнецов, закидывая ногу на ногу и манерно отводя в сторону руку с сигаретой.

Лысенко зыркнул на него и ещё усерднее стал тереть свои очки.

– Пацаны, а давайте сегодня вечером соберёмся водки попьём, – предложил Шебакин.

– Во идея, – сказал Кузнецов, поднимая кверху большой палец.

– Надо ещё девок позвать, – предложил Копытов. – Может, чё-нибудь обломится.

– Эротичненько, – сказал Кузнецов, потирая ладони. – Володина – моя.

– Чего это она твоя? – возмутился Копытов.

– Я же первый сказал, – сказал Кузнецов.

– Вы губы-то не раскатывайте, она, может, еще и не пойдёт, – сказал Суворов.

– А если даже и пойдет, то, может, и не даст, – добавил Лысенко.

– А ты, Лысый, вообще молчи, – сказал Копытов.

– А где мы, кстати, водку возьмём? – спросил Кузнецов.

– Я принесу, – коротко ответил Шебакин.

В это время ребята заметили входящих в парк Наташу и Люську.

– Э-ге-гей! Серафимова! Володина! – закричал Шебакин. – Подьте сюда.

Наташа с Люськой подошли к ребятам, сидящим на лодочках.

– Чего хотели? – спросила Наташа.

– Мы с пацанами сегодня вечером около старой церкви собираемся. Придёте? – спросил Шебакин.

– А чё ж не прийти? Придём. Только мы не одни придём, а с кузнецом, – с ехидцей ответила Наташа.

– А зачем нам кузнец? Нам кузнец не нужен, – заржал Шебакин.