Текст книги "Вавилон"

Однако от мази рана начала как будто еще сильнее кровоточить. Устига туго стянул ее повязкой.

Слуга между тем заметил:

– Когда нас лечили желудками ящериц, семикратно проваренными во время полнолуния, правым глазом совы, семикратно заговоренным на закате солнца, и змеиным сердцем, семикратно освященным великими богами, лекарство всегда действовало наверняка.

Устига, не обращая на него внимания, спокойно занимался своим делом. Не в первый раз он слышал от слуги прославление знахарских средств. Он уже привык к тому, что простой народ предпочитает умирать от толченых хвостов и желудков ящериц, чем обращаться к серьезным, сведущим в лечении болезней людям. Впрочем, во всех других отношениях слуга проявлял себя человеком весьма толковым. И хотя он при каждом удобном случае старался убедить своего господина в бесспорных преимуществах змеиного сердца перед отваром из лекарственных трав, Устига любил его за находчивость и преданность. С его ворчливым характером он давно примирился. Ворчливость не мешала ему быть безукоризненным исполнителем распоряжений Устиги.

Устига приподнял голову Нанаи, слуга подложил ей под спину подушки, затем Устига убрал лоскут, пропитанный усыпляющим бальзамом.

Лицо Нанаи было искажено болью, но и за болезненной гримасой проступали, словно скалы в темном ущелье, черты гамадановской решительности и достоинства. Устига долго изучал это лицо, прекрасное даже в страдании, и вдруг его охватило странное чувство. Словно гадкое пресмыкающееся проползло у него по телу – такую истовую ненависть прочел он в обращенном к нему лице. И Устига подумал, что едва она придет в себя, как, невзирая на кровоточащую рану, бросится отсюда вон, чтобы не принимать услуг и помощи от врага. Но это неприятное ощущение скоро уступило место другому – сознанию своей власти над ней. Усыпленная бальзамом, Нанаи была совершенно беспомощна. Устига мог держать в плену последнего потомка гамадановского рода сколько заблагорассудится и всегда мог продлить искусственный сон девушки. Сейчас ему нечего было опасаться ее предательства.

Он еще упивался сознанием своей власти над ней, когда слуга спросил его:

– А как ты думаешь избавиться от этой женщины, господин?

Устига, внезапно выведенный из состояния приятного оцепенения, удивленно взглянул на него.

– А почему ты спрашиваешь?

– Потому что, очнувшись, она увидит наше убежище. Она халдейка, и нельзя ручаться, что она не выдаст нас Вавилону, хотя ты и спас ее от смерти.

– Не хочешь ли ты сказать, что надо было бросить ее, когда она истекала кровью?

– Вовсе нет.

– Мой долг – позаботиться о ней хотя бы потому, что она двоюродная сестра Сурмы, а за добро нельзя платить злом. Так учит бессмертный Заратустра.

– По-моему, лучше отнести ее в лес…

– …и там оставить на растерзание диким зверям, – засмеялся Устига.

– Нет, я не то подумал, господин, – оправдывался слуга, – я собирался одеться пастухом и пойти сообщить родне, что ее ранили жрецы.

– А как ты объяснишь ее родне, кто наложил эти повязки? – снова усмехнулся Устига.

– Ты прав, господин, – сдался слуга, – но будь осторожен, хотя речь идет о женщине, а не о судьбах Персии.

– Положись на меня и доверяй мне, как доверял до сих пор. Самое большее, что мы можем сделать, – это рассказать все Сурме.

И он тотчас послал слугу взглянуть, нет ли на пастбище Сурмы. Обычно он одним из первых выгонял овец.

Слуга и в самом деле увидел его у моста через канал, Сурма не спеша приближался со своим стадом. Овцы Нанаи, выйдя из Оливковой рощи, шли, пощипывая траву, ему навстречу. Это было очень кстати, так как он мог теперь объединить оба стада и пасти их вместе. По крайней мере, можно не опасаться, что потеряется овца. Не желая рисковать, слуга решил выждать и окликнуть его, когда Сурма подойдет поближе к роще.

Притаившись у входа в пещеру, он внимательным взглядом окинул окрестности и тут же заметил на тропинке, ведущей в рощу, двух персидских торговцев. Это были Забада и Элос. По всей вероятности, им сопутствовала удача, так как оба возвращались целы и невредимы и в веселом расположении духа.

Спустившись в подвал доложить обо всем Устиге, он застал своего господина погруженным в глубокое раздумье у ложа раненой Нанаи.

– Господин! – окликнул его слуга достаточно громко и укоризненно.

Устига оторвал взгляд от Нанаи и безучастно посмотрел на слугу. Он сам не отдавал себе отчета, о чем задумался. Он даже не замечал Нанаи. Его думы, как ни странно, были сейчас далеки от женщины, лежавшей перед ним, а также от армии и от порученного ему задания.

– Господин! – не скрывая укора, воскликнул слуга.

– Твои страхи преувеличены, – молвил Устига и спросил воды вымыть руки.

Слуга не сдавался.

– Я всегда избегал женщин, когда выполнял тайные поручения, – добавил он, – потому что если можно еще устоять перед демонами, то женщина непременно соблазнит и погубит.

– Налей в чашу воды, – сурово повторил приказание Устига, – и скажи, не появился ли Сурма.

– Я только что видел его у моста через канал. Вот-вот он будет в роще. Я заметил также наших, возвращающихся из Вавилона.

– Обоих? – спросил князь, погружая в воду окровавленные руки.

– Обоих, господин.

Вскоре в пещеру вошли два перса в платье торговцев.

Устига быстро ополоснул руки и, вытирая их льняным полотенцем, пошел навстречу обоим пришельцам, приветствуя их словами:

– Благослови вас Ормузд.

– Да пребудет и с тобой его благословение, – раздалось в ответ.

– Я с нетерпением жду ваших сообщений.

– У нас куча новостей, которые потребуют от нас немедленных действий.

– Я сгораю от нетерпения, – повторил Устига.

Он отослал слугу к Сурме, а этих двоих намеренно провел в свою комнату.

С величайшим изумлением они увидели раненую Нанаи и выслушали рассказ о происшествии со жрецами. Им встретился взбудораженный отряд храмовников по дороге в Вавилон.

У служителей Эсагилы определенно пропала охота собирать подати. Весьма вероятно, что они еще вернутся сюда с подкреплением и окружат рощу. Надо быть готовыми к любой неожиданности. Не следует забывать, что Эсагиле известен вход в подвалы недостроенного дома Синиба. Правда, едва ли она посвящена в другую тайну подземного убежища, неизвестную даже Сурме: пещеры имели скрытый выход; узкий коридор тянулся глубоко под землей и выводил на поле, поросшее кустами роз. Этот потайной ход случайно обнаружил Устига, когда однажды, коротая время, внимательно исследовал стены подземелья. На него можно было рассчитывать в случае опасности. Их надежда на потайной ход была так же неколебима, как и вера в победу своего повелителя Кира. Лаз в этот ход, задрапированный ковром, находился в покоях Устиги, у самого ложа, на котором сейчас лежала Нанаи.

Забада и Элос рассматривали спящую. У обоих, как незадолго перед тем у слуги, шевельнулось дурное предчувствие.

– Будь осторожен, князь, – поспешил предостеречь Устигу Забада. – Не допусти, чтобы она здесь очнулась. Помни, она хоть и приходится двоюродной сестрой Сурме, но совсем недавно ее видели в обществе самого Набусардара, который выслеживает нас.

– Да-да, князь, – поддержал его Элос, – пусть имя Набусардара послужит тебе предостережением.

Устига принужденно засмеялся.

– Вы говорите так, будто из-за нее я изменю своему долгу, обману доверие царя, возложившего на меня важное поручение.

– Мы только напоминаем об осторожности, – заметил Забада.

– Никто и не думает подозревать тебя, князь, – добавил Элос. – Ты всегда был достойнейшим из нас, и твои героические деяния запечатлены в царских анналах Экбатан.

– Верьте мне, братья, – сказал Устига. – Она потеряла много крови и придет в себя не раньше чем через два часа. За это время мы сможем все обдумать и найти разумный выход. Но не требуйте, чтобы, спасши человека, я потом сам обрек его на смерть. Защищая ее жизнь, я собственноручно отправил на тот свет жреца Эсагилы, так неужели теперь проводить и ее за ним следом? Почему Нанаи должна погибнуть? Персидское могущество не строится на бессмысленно принесенных в жертву женщинах. Сила Персии в армии, в нас.

– Верно, князь, но женщина больше других способна на предательство. Самое вероломное, самое коварное предательство. Мужчина изменяет хладнокровно. А женщина предает с пламенем в сердце. Никогда не угадаешь, в какую минуту ее любовь обернется укусом змеи.

Устига был задет за живое.

– Я думаю, мы напрасно преувеличиваем. По рассказам Сурмы и по своим наблюдениям я убедился в том, что Нанаи в высшей степени присущи чувство достоинства, честность и великодушие. Я видел собственными глазами, как она встретила жрецов с кинжалом в руке. Измена гнездится в душе труса, тропой вероломства идут лишь низменные натуры.

– Ты хочешь и нас уверить в том, что Нанаи не сможет стать предательницей? – вмешался Забада и многозначительно усмехнулся.

– Заверяю вас в том перед лицом высшей справедливости, – торжественно произнес Устига, и его глаза вспыхнули подобно факелам, освещавшим подвал и распространявшим вокруг запах земляной смолы.

Забада лишь покачал головой.

– Желаю тебе не обмануться. Желаю этого во имя твоей и нашей родины, потому что едва ли Персия найдет более отважного и преданного сына. Твоя гибель была бы невозместимой утратой.

Всякий раз, когда речь заходила о его жизни, Устига пренебрежительно усмехался. И теперь не замедлил возразить:

– Ничего бы не случилось. Ничего непоправимого. Таких сыновей уже обрела Персия и в тебе, Забада, и в тебе, Элос.

Он задумался и, обняв их за плечи, прошел с ними в соседнее подземелье.

Человеку не дано знать последнюю черту своей жизни. Устига чувствовал, что с ним творится неладное. Он вдруг усомнился в своей воле, в собственных силах. Тем не менее он противился мысли, что его сомнения связаны с Нанаи, видя в ней скорее дар, ниспосланный судьбой.

Однако, вняв внутреннему голосу, князь задумал связать присягой Забаду и Элоса, своих возможных преемников. Он велел им положить руки на рукоять своего меча и повторить за ним слова клятвы.

Они дружно запротестовали, не желая допустить даже мысли о возможной гибели своего руководителя.

– Кто знает, что ждет нас впереди? – твердо произнес Устига. – И вы должны поклясться мне, что всегда согласие пребудет меж вами, что без зависти, ненависти и козней будете сообща служить своему народу в этой чужой стране, которую готовится покорить великий Кир. Станьте же вы двое единым мужем, и пусть моя смерть навеки свяжет вас неразрывными узами воли и духа.

Прозвучала клятва, и в подземелье повеяло могильным холодом.

Устига еще раз вышел взглянуть, не проснулась ли Нанаи, и собрался слушать рассказ о событиях в Вавилоне.

В первую очередь его заинтересовало известие о том, что тайный договор между жрецами Эсагилы и Экбатан вступил в силу. Посланцы святыни Ормузда подписали соглашение и от имени царя Кира, так как в Персии каста жрецов отличалась патриотизмом и боготворила царя. Персидские жрецы были преданны родине, в отличие от Эсагилы, пестовавшей изменников.

Перед встречей со жрецами Мардука служители Ормузда побывали в пещерах Оливковой рощи. Они передали новые распоряжения Кира, из которых явствовало, что царь намерен тотчас после спада летней жары вторгнуться в Вавилонию и овладеть ее столицей. Армия готова к этому, вооружена по последнему слову военной техники, в ее составе непобедимая персидская конница, во главе – опытные и славные военачальники. Кир намеревается окружить Вавилонию сразу с трех сторон. Одну часть войска он бросит под прикрытием Эламских холмов на юг, вторая займет позицию на берегу Тигра, нацеливаясь на Вавилон, третья останется на севере. Труднее всего будет форсировать реку, в этом месте очень глубокую и бурную. Легче было бы проникнуть в Вавилонию со стороны Мидийской стены. Поэтому Кир приказал Устиге любой ценой раздобыть план этого оборонительного сооружения.

Не теряя времени, Устига принялся за работу. Вслед за экбатанскими жрецами он отослал в Вавилон Забаду и Элоса. Они-то и сыграли роль шпионов, которых Эсагила подсунула царю Валтасару.

После допроса их под конвоем должны были доставить к границе и выдворить за пределы Халдейской державы. Но Эсагила позаботилась о том, чтобы конвой состоял из храмовых солдат, которые, выведя шпионов за городские ворота, по приказу верховного жреца тут же отпустили их на все четыре стороны. Так Забада и Элос вместе с третьим персом оказались на свободе. Они потом долго бродили по улицам и увеселительным заведениям Вавилона, выдавая себя то за портовых грузчиков, то за богатых чужестранцев.

Так они стали очевидцами всех важнейших событий в столице.

Они узнали от Сан-Урри, что Набусардар сам отправился на поимку персидских лазутчиков.

Для них не осталось тайной, что за измену Сан-Урри смещен со своего поста. Забада и Элос выяснили даже то, что пока не было известно Набусардару. Они выследили Сан-Урри, который нашел убежище в Храмовом городе, снискав благоволение могущественного Мардука тем, что передал Исме-Ададу выкраденный план Мидийской стены с описанием ее военных секретов.

И наконец, они стали свидетелями того, как подкупленный суд оправдал развратника и дважды убийцу Сибар-Сина. Когда после оглашения приговора Сибар-Син вышел из здания суда, собравшаяся толпа чествовала его как праведника. Телкиза, жена Набусардара, вышла к нему из толпы и собственноручно протянула цветок лотоса.

– До чего дошла испорченность Вавилона! – закончил свой рассказ Забада. – Это гибнущий город, и я не верю, чтобы он мог отстоять свою независимость. Повсюду там правит зло в самой гнусной форме, и мерзости творятся среди бела дня. Честь там подменяют золотом, а правду меряют драгоценностями. Богачи предаются распутству, простой же народ прозябает в нищете.

– Значит, ты полагаешь, что нам и в самом Вавилоне не так уж трудно будет привлечь на свою сторону обиженных и посеять рознь среди его жителей?

– Сдается мне, что вавилоняне уже сейчас настроены друг против друга. Нужен лишь повод, чтобы их ненависть вышла наружу. Стоит кинуть подходящую приманку, и можно брать их голыми руками.

– Верно. Мы посеем в городе семена раздора и, пока жители будут грызться между собой, подчиним их нашему влиянию. До сих пор наша работа в этой стране шла успешно, я надеюсь, что и в Вавилоне нас ждет удача.

– Готов дать голову на отсечение, что его не спасут никакие городские стены, – засмеялся Забада.

– А кто с кем заодно и кто с кем враждует? – расспрашивал князь.

Тут захохотал молчавший до сих пор Элос. Он рассмеялся потому, что Вавилон по части единодушия напоминал Иерусалим, павший от раздиравших его внутренних дрязг.

В Вавилоне соперничали две господствующие силы – жрецы и царь, смертельно ненавидевшие друг друга. Часть знати, в основном представители обедневших аристократических фамилий, поддерживала царя, от которого ожидала наделов за счет отторжения земель, присвоенных Храмовым городом. Жрецы пользовались доходами с этих угодий, не имея на это прав. Богачи держали сторону Эсагилы, которая позволяла им именем божественного Мардука чинить произвол, окупленный золотыми дарами. Купцы стояли за тех сановников, которые добивались выгодных для них привилегий в торговых делах. Часть образованных людей выступала против Валтасара, при котором искусства и науки пришли в упадок. Одни при этом мечтали о перевороте, надеясь вернуть оттесненного от кормила власти царя Набонида, отца Валтасара, который питал великую любовь к древней халдейской культуре и препятствовал проникновению чужеземных влияний. Другие, недовольные нынешним состоянием культуры, напротив, преклонялись перед искусством соседних народов, считая его более зрелым. Наконец, трудовой люд добивался лишь хлеба насущного и чаял избавления от господских бичей. Именно в простом народе сильнее всего было недовольство, так как страдания его были безмерны, а нужда беспредельна. Оставалась армия, но по всему было видно, что без основательной реорганизации она едва ли способна противостоять армии Кира. К тому же и она не была единой. Половина состояла на службе у царя, другая же половина подчинялась Эсагиле. Такое войско легко ослабить и даже уничтожить, если натравить обе части друг на друга.

– Пока трудно на это рассчитывать, но все может случиться, – добавил Элос последний штрих к нарисованной им убедительной картине общего распада в Вавилоне.

– Мне пришла в голову та же мысль, – живо отозвался Устига. – Ведь Сан-Урри грезит о власти, и теперь, когда он нашел приют и понимание у жрецов, он попытается добиться ее с помощью армии.

– Эсагила же не колеблясь выступит против неугодного ей царя, тем более что она рассчитывает на поддержку Кира. Достаточно поджечь одну соломинку – и вспыхнет весь город.

– А потом пламя перекинется в народ и пожар охватит все царство.

– Тут-то и явится на помощь персидский лев, чтобы спасти Вавилонию для себя, – от души рассмеялся Забада.

Устига, не устававший говорить о сплоченности как источнике и оплоте могущества, не преминул добавить:

– Благословенна Персия, где царит всеобщее единодушие. Поистине лишь сплоченный до последнего человека народ может устоять перед любой опасностью. Не по своей ли вине гибнут ослабленные раздорами народы?

И в наступившей тишине задумчиво добавил:

– Удивительно, что Сан-Урри предал Набусардара в такой серьезный момент.

– Эсагила обещала поставить его на место Набусардара, как только того удастся убрать. Вот откуда столько болезненного нетерпения в поступках Сан-Урри. Он рвется к власти и ради достижения своей цели готов прикончить не только Набусардара, но и самого царя.

– Его нынешнее убежище, – пояснил Элос, – держат в великой тайне. Никто не знает, куда он скрылся, в армии убеждены, что он покончил с собой.

Устига изумленно поднял брови, наморщив лоб.

Он едва нашел силы спросить:

– Как же вам удалось это разузнать?

– Случайность, – понизил голос Забада и оглянулся, словно кто-то мог подслушать их, – чистая случайность.

Прежде чем продолжать рассказ, он попросил Устигу взглянуть, не очнулась ли Нанаи, так как его не покидало странное ощущение, будто, кроме них, в подвале незримо присутствует кто-то посторонний.

Устига прошел в соседнее помещение. Нанаи лежала в том же положении, в каком они ее оставили. Ему, правда, показалось, что голова повернута чуточку иначе, но он не помнил хорошенько. Впрочем, голова могла и сама немного сползти с подушки. Очевидно, так оно и было. Успокоенный, он вернулся к своим собеседникам.

Он еще проверил, не притаился ли кто-нибудь у входа в пещеру. Но, выглянув, обнаружил лишь Сурму и своего слугу, занятых разговором. Оба сидели под деревьями и не собирались им мешать.

Забада мог смело продолжать.

Однажды на постоялом дворе, где они остановились под видом знатных иностранцев, они застали в своих покоях поджидавшего их жреца. Тот назвал пароль персидской тайной службы в Вавилонии и представился доверенным лицом святилища Ормузда при Эсагиле. Ему было поручено следить за действиями Эсагилы и обо всех нарушениях заключенного договора немедленно доносить в Экбатаны. Он разыскал Забаду и Элоса, чтобы сообщить им, где нашел себе приют Сан-Урри. Эсагила намеревалась утаить место его пребывания, не выдавать Сан-Урри военному суду. Но для них особенно важно, что Сан-Урри выкрал план Мидийской стены, который сейчас хранится в башне Этеменанки. Известно, что этот план Киру крайне необходим, поэтому надо попытаться овладеть им. Нужно только тщательно продумать, как это сделать, и назначить срок.

– И вы уже придумали? – взволнованно прервал его Устига.

– Нет еще, князь, – ответил Элос.

– В таких случаях надо действовать немедля, – упрекнул их Устига.

– Прежде всего, наш жрец не знал, в каком из залов башни спрятан план. Он должен уточнить это, тогда будет легче до него добраться.

– Справедливо, – быстро отозвался Устига. – И на чем же вы порешили?

– Послезавтра он придет в деревню Золотых Колосьев, и там в трактире ты встретишься с ним.

– Почему я? – вырвалось у него вместе с мгновенно вспыхнувшим подозрением.

– Без тебя мы не можем решать, а чем меньше нас будет, тем лучше. Зачем излишне привлекать внимание? Этот жрец – неглупый, смелый и наблюдательный человек. Ты, князь, обсудишь с ним план похищения.

– И все же почему он явится сюда, а не вы в Вавилон? – допытывался Устига.

– Он предупредил нас, что в ближайшие дни будет проведена проверка всех чужестранцев и нам следует быть начеку.

– Мне это не нравится, – покачал головой Устига. – Экбатаны не послали бы своего человека в Эсагилу, не известив нас. Ведь и жрецы, которые подписывали соглашение, сначала явились к нам. Этот человек мне подозрителен.

Он с минуту слушал их взволнованные реплики, а потом убежденно произнес:

– Наверняка он подослан, подослан самим царем Валтасаром!

При этих словах у всех троих холодок пробежал по коже, в наступившей тишине слышалось только потрескивание факела.

Тем не менее, трезво и спокойно все взвесив, они решили, что их подозрения, пожалуй, лишены оснований. Жрец знал пароль персидской тайной службы, а кроме того, он показал им табличку с печатью святилища Ормузда.

– Он придет один? – задал Устига последний вопрос.

И, получив утвердительный ответ, подумал, что встретится с этим человеком, кто бы он ни был, послезавтра в трактире, как условлено.

На всякий случай Устига приказал немедленно сменить тайный пароль, разослав гонцов по всем станам лазутчиков.

Если жрец при встрече в трактире скажет ему прежний пароль, будет ясно, что тот узнал его нечистыми путями и шпионит в пользу Валтасара.

В отряде Устиги было тридцать человек, но в настоящий момент все были разосланы с поручениями. По предложению Забады было решено, что они с Элосом сообщат об изменении пароля в ближайшие лагеря, а те в свою очередь безотлагательно передадут это известие дальше.

Забада и Элос тотчас отправились в путь с коробами за спиной.

Увидев удалявшихся Забаду и Элоса, Сурма сказал слуге Устиги, с которым вел беседу в тени деревьев Оливковой рощи:

– Я хочу повидать Нанаи, пока не подошли остальные пастухи.

– Теперь уже можно, – кивнул ему слуга, – ступай, а я присмотрю за твоими овцами.

Прежде чем спуститься в пещеру, Сурма трижды свистнул, подражая суслику. Дождавшись такого же ответа из глубины пещеры, он повернул закрепленный на оси камень и проник в открывшийся лаз.

По узкому темному коридору он попал в подземный покой, освещенный факелами и масляными светильниками. Здесь он выпрямился и увидел Устигу, стоявшего у входа в помещение, где лежала Нанаи.

– Да благословят тебя боги, – приветствовал его Устига.

– Да благословят и тебя в этой беде, князь, – ответил Сурма.

– Ты пришел взглянуть на нее?

– Да, и посоветоваться с тобой, что передать ее отцу. Если рана опасна, то не лучше ли пока тебе самому заняться ее лечением. Гамадан – старый человек, он ничего в этом не смыслит, а жрецы – кто знает, пришлют ли они своего лекаря в деревню Золотых Колосьев после сегодняшнего происшествия. Царские лекари пользуют только царя и князей.

– Мои люди, – промолвил Устига, – разосланы с разными заданиями по дальним окрестностям, Забада и Элос вернутся только под утро, так что я буду один со слугой. Она может спокойно провести здесь весь день и ночь…

Тут он замолчал и задумался.

В Персии со вступлением на престол Кира стали особенно ревностно относиться к репутации девушек и женщин. Лишь женщины легкого поведения проводят ночи под одной кровлей с мужчинами. Ему не хотелось бросать тень на честь Нанаи. Впрочем, пускай Сурма приходит сегодня ночевать в пещеру. Присутствие двоюродного брата пресечет возможные сплетни. А утром он же отведет Нанаи домой к отцу. Устига продолжит ее лечение, приходя к ним домой вечерами под видом странствующего знахаря.

– Ты поистине отважен, князь, – сказал Сурма. – На твоем месте я бы не решился так поступить.

– Я привык проявлять человечность там, где нужна человечность, но если потребуется – умею быть и жестоким. Ты хочешь сказать, что Гамадан – заклятый враг персов и выдаст меня Вавилону? Ничего, у меня против него припасено оружие, и я думаю – надежное. Если я замечу неладное, я пригрожу, что вместо лекарства дам его дочери яд. Надеюсь, это заставит старика одуматься.

– Ошибаешься, князь. Ради Вавилонии Гамадан пожертвует и дочерью. Знай, жизнь каждого в этом роду только тогда обретает цену, когда приносится в жертву родине. Нанаи умрет, но умрешь и ты. Воины Набусардара схватят тебя прямо в доме Гамадана.

– Под видом знахарских средств я захвачу с собой несколько коротких кинжалов. Я буду драться, Сурма, я буду драться до последнего вздоха. И если мне суждено погибнуть, я умру с мыслью, что и моя жизнь, отданная Киру, наконец обрела цену.

Его пылкая речь была подобна пламени в настенных светильниках. А глаза сияли мечтой о сокрушении прогнившего и созидании нового, чистого и справедливого мира, за который готов был пожертвовать жизнью он сам и за который лилась кровь персидских воинов.

– Такие люди, как ты, должны жить, а не умирать, – возразил Сурма. – Ты нужен не только своему народу, но и халдеям – всем, кто идет за правдой.

– Что ты имеешь в виду, Сурма? Я знал, на что иду, взявшись выполнить поручение моего повелителя Кира. Я допускаю, что могу здесь погибнуть, только не знаю, когда и где. Быть может, это случится в борьбе против надменного Вавилона, а может статься, я умру рядом с Нанаи.

– Ты ее любишь, князь! – вскричал Сурма. – Ты любишь ее, и в этом твое несчастье. Зачем я только рассказал тебе о ней, лучше бы я говорил о заржавленных мечах армии царя Валтасара!

– Пойми, друг мой, – внешне спокойно молвил Устига, – что война и сражения никогда не должны быть целью, они только средства. Пойми и то, что однажды война кончится и оставшиеся в живых будут искать свое счастье в семье, в счастливой семейной жизни, которая станет колыбелью счастливого народа. Я хочу быть одним из таких людей, и ничто не помешает мне, когда исчезнет бессмысленная вражда между государствами, ничто не сможет помешать мне жениться на халдейке, которая, по словам Кира, из врага превратится в мою сестру.

– Никогда Гамадан не уступит чужеземцу, он всегда будет считать тебя нечестивцем, и Нанаи никогда не станет тебе сестрой.

– Ты говоришь, что она любит правду и чистоту и редкий халдей сравнится с ней в этом? Когда ты рассказывал о ней, я постигал ее душу и теперь уверен, что мне удастся завоевать ее расположение.

– Будь осторожен. Недавно Гамадан приходил к нам и выспрашивал меня, не видел ли я в Оливковой роще персидских шпионов. Потом он попросил одолжить ему на время кинжал, который я унаследовал от дяди Синиба, потому что в нашем роду, кроме меня, нет мужского потомства. Этот кинжал мы со слугой нашли сейчас на том самом месте, где твоя стрела настигла жреца. Отдай ей кинжал обратно – и она заколет тебя, для этого он и дан ей Гамаданом. Она хладнокровно заколет тебя – так поступают халдеи с врагами.

– Твои страхи преувеличены, – засмеялся Устига, – и я готов поставить половину Персидского царства против деревни Золотых Колосьев, что мне удастся найти общий язык с Нанаи честно и открыто. Этой ночью, когда она будет вынуждена остаться в нашем лагере, я сделаю первую попытку. Ты можешь убедиться в этом, если придешь сегодня ночевать к нам.

– Мне придется поручить ее твоим заботам, князь, потому что этой ночью под покровом темноты к нам придет верховный вавилонский судья и наш наставник Идин-Амуррум.

Верховный вавилонский судья, который одновременно является членом государственного совета, хочет добровольно отказаться от благородного титула, чтобы иметь возможность стать членом народного совета. Это справедливый человек. В Вавилонии только представители знати могут занимать государственные посты, заседать в совете и в коллегии жрецов. Только им принадлежит право представлять интересы страны. Под нажимом Набусардара и при поддержке двух сановников молодой царь учредил народный совет для защиты интересов простого народа. С этих пор лишь постановления народного совета могут считаться проявлением воли народа. Но пока их всячески обходят. Народный совет имеет право выносить решения, касающиеся разных мирских дел, но они подлежат затем утверждению правительства, которое, конечно, может и злоупотребить своей властью. И все же у совета есть одна важная привилегия: своим вмешательством он может приостановить исполнение любого чиновничьего распоряжения, если оно несправедливо к людям простого звания. По этой причине верховный вавилонский судья и хочет отказаться от своего фамильного титула. Он намеревается стать членом народного совета, чтобы действовать против взяточников-чиновников. Судейская коллегия, несмотря на протесты верховного судьи, оправдала убийцу и развратника Сибар-Сина, а жену раба приговорила заживо бросить на растерзание львам, сослав ее малолетних детей на тяжелые работы в рудники. Верховный судья хочет пробудить совесть Вавилона. Он намерен опротестовать решение коллегии, подкупленной Сибар-Сином. Он может сделать это, лишь став членом народного совета. Этой ночью верховный судья хочет поговорить с некоторыми старейшинами нашей общины. Если они заверят его, что он будет избран от нашей деревни, то он откажется от своего теперешнего поста и войдет в состав народного совета.

– Ты думаешь, его там примут?

– Мы давно мечтаем об этом. Народ видит в нем защитника обездоленного люда. Его мудрость принесет пользу народному представительству, потому что, пока оно состояло из одних бедняков, оно не имело большого веса.

– А не нанесет ли это ущерба нашему делу? – осторожно осведомился Устига.

– Напротив, – заверил его Сурма, – это лишь подкрепит его и борьбу вашего могущественного царя Кира. Верховный судья будет способствовать публичным выступлениям против несправедливости и беззаконий на улицах Вавилона. Народный совет сплотит вокруг себя простой народ и заставит даже царя прислушиваться к голосу простых людей, как это уже заведено у вас в Персии.

– Да, но…

Устига подумал: «Если вы сами дадите народу права, вы лишите нас возможности убеждать его, что он получит их от Кира. Если халдейский люд получит права, он дружно обратится против нас».

Однако Устига не мог открыться Сурме – от этого зависела безопасность всей персидской тайной службы, – что цель Кира не только восстановление справедливости, но прежде всего объединение народов под своим владычеством и создание мощной преграды для грядущих завоевателей из Нового Света.

Устиге оставалось проглотить горькую пилюлю и выжидать. В конце концов, верховному судье предстояла длительная, сложная борьба, тем временем Кир уже окажется под стенами Вавилона, если не в самом городе.