Текст книги "Ангелочек. Дыхание утренней зари"

Глава 2
С мыслями о ребенке

В доме Жерсанды де Беснак, в тот же вечер

Луиджи был хорошим рассказчиком. Все в гостиной, залитой розоватым вечерним светом, слушали его, затаив дыхание. Октавия и Розетта вздыхали, улыбались и охали, Жерсанда то и дело кивала. Рассказ сына словно бы перенес ее в тот мартовский вечер, проведенный в далекой таверне в Галиции. Анжелина, которой в повествовании, конечно же, отводилась главная роль, очень смущалась и не сводила глаз с Анри. Мальчик спокойно играл на полу. Он казался ей удивительно красивым. Каждый жест, каждая гримаска вызывали у Анжелины восхищение.

– Мы уже покончили с нашим скромным ужином, когда эта супружеская пара вошла в общую комнату, – вел свой рассказ Луиджи. – Энджи устала и мечтала только о том, чтобы лечь и сразу уснуть. Но вошедшая женщина была беременна, это было видно с первого взгляда – так сильно ее шерстяное платье обтягивало живот. Не знаю почему, но у меня сразу появилось странное предчувствие, хоть я и не обладаю тончайшей интуицией повитухи. Подавальщица указала приезжим стол, принесла воды и хлеба. Анжелина, которая еще минуту назад так хотела спать, попросила меня подождать немного, когда я предложил проводить ее в отведенную для ночевки паломников комнату. Я уже знал, в чем дело, и спросил у нее напрямик. И что ты ответила, дорогая?

– Что эта дама родит до наступления утра.

– Надо ли удивляться, что минут через пятнадцать эта дама, кстати, молодая и очень симпатичная, вскакивает из-за стола и кричит по-испански, что у нее отошли воды! Ты прекрасно можешь себе представить, матушка, как переполошилась наша Энджи. Она вскакивает тоже и бросается к даме, но без переводчика им друг с другом не объясниться… И вот мне приходится переводить, пока в комнате верхнего этажа на свет не появляются двое малышей. Да-да, их было двое – мальчик и девочка!

– Двое красивых и здоровых малышей, – подхватила Анжелина. – А их мать проявила невиданную выдержку – ни жалобы, ни крика! И Луиджи мне очень помог – он переводил роженице мои советы и пояснения, хотя мне временами казалось, что мы с ней понимаем друг друга по взгляду.

– Это был первый раз, когда я присутствовал при родах, – продолжал Луиджи. – А муж дамы остался в общей комнате и совершенно не возражал против того, что я находился подле его супруги. Невозможно не восхищаться женщинами, ведь это они дарят нам жизнь!

Он умолк, расчувствовавшись, потом плеснул себе укрепляющей настойки и выпил. Одна лишь Жерсанда уловила в тоне сына тревожную нотку. «Наверное, зрелище его впечатлило!» – подумала она.

И она пообещала себе, что поговорит с ним об этом позже. Анжелина энергично вскочила на ноги.

– Хочу поздороваться с отцом и Жерменой, – объявила она с улыбкой. – И, быть может, загляну на улицу Мобек, посмотрю, как дела дома и в диспансере.

– На улице Мобек чистота и порядок, мадемуазель! – отозвалась звонким голоском Розетта. – Как только установилась теплая погода, я проветриваю помещения каждый день. И убираю, конечно. И простыни на вашей кровати я постелила свежие! Если хотите, я составлю вам компанию.

– Идите прогуляйтесь, мои крошки! Но сына я с вами не отпущу, – заявила пожилая дама. – Я так по нему соскучилась!

– Конечно, матушка, я побуду с вами.

Выйдя на улицу, Анжелина направилась было к площади, но Розетта удержала ее за рукав.

– Лучше зайдите сначала домой, мадемуазель Энджи, – обеспокоенно проговорила она. – Это из-за писем Гильема Лезажа. Я спрятала их на случай, если вы с мсье Луиджи по возвращении сразу пойдете домой.

– Гильем мне писал?

– Да, и не раз! После вашего отъезда приходило по три письма в месяц. В итоге их набралось около дюжины.

– Абсурд! Ему ведь известно, что я отправилась в паломничество.

– Наверняка известно! Но он все равно писал. Мне было неспокойно, поэтому я спрятала эти письма в диспансере – в сундуке, под стопкой чистого белья.

– Я не хочу ничего скрывать от мужа, Розетта. И вот еще что: говори мне «ты» и перестань добавлять «мадемуазель» и «мсье», когда обращаешься ко мне или к Луиджи по имени. В пути я имела возможность пообщаться со многими людьми, с беднейшими из бедных и с очень богатыми, но на дороге Святого Иакова мы все были простые пилигримы, идущие поклониться святыне, – одетые в скромные одежды, с сердцем, отягченным прегрешениями.

Розетта метнула на молодую женщину полный отчаяния взгляд и проговорила дрожащим голосом:

– О каких прегрешениях вы говорите? Это я виновата, мадемуазель Анжелина! Это из-за меня вы совершили тот грех!

– Я не дожидалась твоих просьб, моя хорошая, ни когда бросалась в объятия Гильема, не услышав от него брачных клятв, ни когда носила внебрачного ребенка, ни когда отказалась от своих материнских прав. Не будем больше об этом, и прошу, называй меня Анжелина или Энджи и больше не говори мне «вы». Ты мне как сестра!

– Но я никогда не смогу, мадемуа… Анжелина!

– Попробовать-то ты можешь? Давай сначала навестим моего отца.

– Не слишком ли вы непоседливы, в вашем-то положении? Когда малыш появится на свет?

– В конце сентября, я уверена.

– Мне не терпится на него посмотреть! У вас родится… прости, мне кажется, у тебя будет девочка.

– Это было бы замечательно! Знаешь, Розетта, я бы чувствовала себя совершенно счастливой, если бы не Анри. Как мне хочется, чтобы он знал, что я – его мама! Но я не смогу открыть ему правду, пока он не станет юношей. И он, наверное, рассердится на меня за то, что я от него отказалась, потому что это так и есть – я от него отказалась…

– Не убивайтесь так, мадемуазель! Ваш pitchoun вас обожает! Ой, я снова за старое…

– Ничего страшного, привыкнешь со временем.

Анжелина улыбнулась и взяла девушку за руку. Пять минут спустя Огюстен Лубе со слезами на глазах обнимал дочь. Его вторая супруга Жермена плакала и рассказывала, как молилась о благополучном возвращении своей падчерицы.

– На дорогах так опасно! Я боялась, что с вами что-то случится! – повторяла она, всхлипывая.

– Загар тебе к лицу! – сказал дочери старый сапожник, когда волнение первых минут встречи поулеглось.

– Погода стояла очень солнечная, – кивнула Анжелина. – Папа, у меня для тебя есть новость! Мне не хотелось сообщать об этом в письме, но я дождаться не могла, когда скажу тебе все сама. Так вот, у меня будет малыш! Он родится в сентябре.

– Foc del cel! – вскричал старик, и на глаза у него снова навернулись слезы. – Об этом-то малыше я смогу рассказать в городе, и он станет называть меня дедушкой! Я очень рад, дочка, очень рад! Подумать только, я буду качать на коленях маленького аристо, как сказал этот старый дьявол Бонзон, когда мы встретились на днях на рынке!

– Не называй дядюшку Жана дьяволом, папа, – упрекнула его молодая женщина. – Он брат мамы, ты разве забыл?

Голос Анжелины дрогнул, когда она произнесла слово «мама». Жермена и Жерсанда обе хотели, чтобы она так их называла, но только Адриена, умершая четыре года назад, ассоциировалась у нее с этим нежным словом.

– Выходит, ты рассказала ему новость раньше, чем мне? – всполошился Огюстен. – Иначе с чего бы ему говорить, что я буду качать на коленях маленького аристо?

– Когда молодые люди женятся, у них вскоре появляются дети, мсье Лубе! – сказала Розетта.

– Думаю, Розетта права и дядюшка просто предвидел это счастливое событие, – подхватила Анжелина. – Поцелуй меня еще раз, папочка, и я пойду. Мне нужно поспешить, потому что я хочу еще заглянуть на улицу Мобек, помыться и переодеться. Завтра вечером приходите с Жерменой к нам на ужин!

– Как мило! – обрадовалась Жермена. – Мы принесем с собой бутылку хорошего вина! А я сегодня же возьмусь за вязание. Впереди зима, и я свяжу для малюсеньких ножек нашего малыша красивые носочки из белой шерсти!

– Спасибо, это будет очень кстати!

Приятно было сознавать, что отец и мачеха так рады прибавлению в семействе. Но мысли Анжелины тут же вернулись к старшему сыну. Анри де Беснак не получил любви ее родных. «Я никогда не перестану себя за это упрекать, – думала Анжелина, идя рядом со своей подругой. – Но как это исправить? Как?»

Молодые женщины дошли до колокольни, не обменявшись ни словом. Розетте такое долгое молчание было не свойственно, но Анжелина обратила на это внимание, только когда они остановились у двери ее дома.

– За всеми этими хлопотами я совсем забыла о тебе, – призналась она. – Как твои дела? Вы с Викто́ром виделись?

– Нет, но мы переписываемся – по письму в неделю, – ответила девушка. Сама того не замечая, она погладила кулон в виде цветка, украшенного розовым камешком, – подарок возлюбленного.

– Ты не забросила учебу?

– Нет, конечно! Спасибо мадемуазель Жерсанде, до болезни она занималась со мной географией, историей и грамматикой. Теперь, когда ей стало лучше, мы вместе читаем стихи и она многое мне объясняет. Но, увы, думаю, учительницей мне не стать! Арифметика мне дается с трудом.

– С цифрами всегда так, Розетта, – смеясь, отвечала Анжелина. – Но не расстраивайся, я тебе помогу!

Как же рада была наша повитуха наконец оказаться дома! Куст желтых роз, посаженный у порога еще ее матерью, обещал пышное цветение – столько на нем было бутонов. В доме царил порядок: на полу ни пылинки, мебель отполирована до блеска. В гостиной благоухал букет жасмина с белыми нежными лепестками.

– Я словно только вчера уехала, – заметила хозяйка дома. – Спасибо, Розетта!

– Загляните и в диспансер. Я все хорошенько помыла – ваши инструменты, стекла, словом, все!

Когда с этим было покончено, Анжелина и Розетта поднялись в комнаты второго этажа. В спальне Анжелина с чувством облегчения сняла свои одежды паломницы. В одних только нижних штанишках и сорочке, босая, она открыла дверцу шкафа и стала выбирать платье.

– Принесу вам воды помыться, – предложила Розетта.

– Это было бы замечательно!

Оставшись одна, Анжелина прошла в комнату, где обычно устраивала своих пациенток. С некоторым опасением открыла она крышку сундука с бельем и достала письма Гильема. За окном начинало смеркаться, так что пришлось зажечь свечу.

«Что ему от меня могло понадобиться?»

И она распечатала письмо, которое, судя по дате, было получено первым. Прочитав шестое, она уже сомневалась, стоит ли продолжать. В каждом послании бывший возлюбленный написал только одну фразу: «Я должен с тобой поговорить».

Совладав с раздражением, Анжелина раскрыла седьмое письмо от 15 апреля, то есть получено оно было около трех недель назад.

Анжелина, прошу, как только вернешься, навести меня. Сжалься надо мной!

Гильем

– Он настаивает на встрече. Но на что он надеется? – проговорила она вслух. – Я замужем, и я люблю Луиджи.

И все же еще до того, как вскрыть последний конверт, Анжелина уже знала, что ответит на призыв этого человека. Потому что он был ее первой любовью, потому что он стал калекой и страдал не только телом, но и душой. Последнее послание оказалось более длинным:

Анжелина, ежедневно после полудня я уединяюсь в маленькой беседке у дороги, в конце парка, чтобы немного порисовать. Рядом с беседкой есть калитка, она не бывает заперта. Несколько часов я провожу в полном одиночестве. Ты можешь навестить меня, и тебе не придется заходить в дом. Я хочу поговорить, это важно для нас обоих. Прошу, приходи, во имя всего, что связывало нас в прошлом. Я буду ждать тебя каждый день.

Гильем

Первое, о чем Анжелина подумала, – что Гильем совсем утратил осторожность. Вне всяких сомнений, он продолжал злоупотреблять травами, оказывающими странное воздействие на психику, которые в свое время привез с островов.

– Зазывать меня в беседку в парке, в своей усадьбе! – проговорила она вслух. – А если бы нас кто-то увидел? Я была бы скомпрометирована!

Она пообещала себе, что все расскажет Луиджи. Розетта шла по коридору, весело напевая, – совсем как в тот день, когда под крышей дома Лубе разыгралась драма.

– Мадемуазель, я принесла воду! – сообщила она звонко.

– Иду, Розетта! Я читала письма Гильема.

Они едва не столкнулись в сумраке коридора.

– И что же этому господину от вас нужно?

– Он хочет увидеться. Наверное, он так несчастлив, что цепляется за воспоминания обо мне или, вернее, о тех временах, когда мы были вместе.

– Думаю, он до сих пор вас любит.

В карих глазах Розетты читалось безграничное обожание. Анжелина не только вытащила девушку из нужды и взяла под свою опеку. Розетта была обязана ей куда большим – избавлением от порочного ростка, который год назад насильственным путем посмел посеять в ней, своей дочери, ее отец-пьяница.

– Будет правильно, если вы расскажете все мсье Луиджи. Ему врать не нужно.

– Я знаю, и у меня в мыслях не было ему врать, об этом не тревожься. А теперь нам надо поспешить. Я проголодалась, и мне не терпится попробовать рагу из зайчатины, приготовленное для нас Октавией!

В доме на улице Мобек, поздно вечером

Лежа рядом с Луиджи, Анжелина слушала бой часов на церковной колокольне – знакомый звук с металлическим тембром, которого ей так недоставало во время странствований. Комната тонула в полумраке, сквозь открытое окно с улицы проникал лунный свет.

– Теперь можно с уверенностью сказать: мы дома, – проговорил Луиджи.

– Да. И все-таки я не так довольна, как ожидала, – отозвалась его супруга.

– Это неудивительно, дорогая. Сначала в Бьере тебе пришлось поволноваться о судьбе маленького Бруно, потом нас огорчили известием о болезни матушки. Но, к счастью, она почти поправилась. Конечно, какое-то время за ней придется присматривать – чтобы вовремя ела и побольше отдыхала… Но ничего, завтра Розетта с Анри переедут к нам, и наши милые выздоравливающие смогут вздохнуть спокойнее. Ты ведь рада такому повороту событий, не так ли?

Молодая женщина приподнялась на локте. Она явственно уловила нотку иронии в голосе супруга.

– Конечно, раз я сама это предложила. Но если ты недоволен, скажи! Я – крестная Анри, и нет ничего предосудительного в том, что он несколько недель поживет у нас. Я думала, что ты его тоже любишь…

– Конечно люблю, и все же каждый раз, когда я смотрю на него, я вспоминаю, что он – плод вашей с Гильемом страсти, что он – его сын. В Испании я и думать забыл об этом, но сегодня вечером неприятное чувство снова вернулось. Честно говоря, я бы предпочел, чтобы мальчик не оставался с нами надолго, несмотря на то что ему предстоит расти под моей опекой…

Уязвленная в лучших чувствах, Анжелина сделала над собой усилие. Только бы не заплакать! Она не ожидала от Луиджи такого удара, особенно теперь, после многих дней, проведенных в полнейшей гармонии!

– Это удар в самое сердце! – произнесла она едва слышным шепотом. – Если бы я знала, что мой ребенок тебе до такой степени неприятен, я бы… я…

– Энджи, милая, не обижайся, я просто стараюсь быть с тобой откровенным. Я отнюдь не испытываю отвращения к мальчику, ведь он ни в чем не виноват. Вспомни, в Лозере, на Рождество, мы с ним прекрасно ладили. Играли в снежки, вместе ходили за елкой…

Луиджи хотел обнять жену, но Анжелина его оттолкнула:

– Не трогай меня! Мне грустно, так грустно! Анри – мое дитя, плоть от моей плоти, пусть даже он и носит твою фамилию, пусть даже у меня нет на него прав, если не считать почетного звания крестной. Не знаю, смогу ли я когда-нибудь простить тебе то, что ты сейчас сказал. В такой день, как сегодня, когда мы только-только вернулись домой!

Она откинула простыню и одеяло, чтобы встать. Он удержал ее за талию.

– Останься, не надо никуда убегать! Мужскую природу так просто не изменишь. Да, я ревную к твоему прошлому, но это потому, что я люблю тебя до сумасшествия!

– Нам случалось ссориться из-за твоей ревности, и мое отношение к этому не изменилось, – отрезала Анжелина. – После ты просил у меня прощения. Но если всю жизнь ты будешь меня упрекать в том, что я когда-то любила Гильема, и если Анри для тебя – живое олицетворение моих прегрешений, что ж, нам не нужно быть вместе. Даже несмотря на то, что я жду ребенка, в этот раз – твоего ребенка…

– Нашего ребенка, – поправил он. – Прошу, будь благоразумна! Успокойся! Нам сегодня и без этого хватило волнений. Энджи, радость моя, я не хотел тебя огорчать. Мне не нужно было это говорить!

Он обнял ее, и на этот раз не встретил сопротивления. Анжелина вдруг вспомнила о письмах от прежнего возлюбленного, о свидании, которого он так ждал. «Если бы я была на месте Луиджи, быть может, и я бы ревновала, и мне бы очень не понравилось, если бы он пошел на свидание с женщиной, которая родила от него ребенка…» – сказала она себе.

Эти размышления пригасили гнев, и Анжелина позволила себя приласкать и поцеловать, сначала в губы, потом – в шею. Длительный период воздержания, предписанный отцом Ансельмом, закончился. Одно или два сближения в неделю – жестокое испытание для молодоженов!

– Моя прелестная женушка, – прошептал Луиджи ей на ушко, – я болван со вспыльчивым нравом, в чем меня постоянно упрекает мой духовный наставник, этот милейший отец Северин. Я действую по велению чувств, не задумываясь о последствиях. Сейчас я уже и сам не понимаю, как я мог такое сказать. На что мне жаловаться? Ничего не бойся, твой pitchoun станет мне братом, станет сыном! Прошу, прости меня! Любовь делает меня идиотом!

Ласки мужчины стали более настойчивыми, рука скользнула под ночную рубашку. Умелые и страстные, его пальцы очертили округлость одной груди, потом перебежали к другой, и Анжелина возбуждалась все больше с каждым новым прикосновением. Грудь у нее чуть отяжелела, ее тело расцветало, став вместилищем новой жизни, таившейся в ее лоне. Наконец его рука отважилась прикоснуться к интимному месту, треугольнику волос, таких же мягких и рыжих, как и ее шевелюра.

– Нет, только не сегодня! – слабо возразила она.

– Именно сегодня! Ты такая теплая, такая мягкая! Я хочу загладить свою оплошность и увести тебя в райский сад, где будем только ты и я!

Он снова завладел ее губами, пребывая в уверенности, что она уступит. Так и случилось. Гнев и желание перемешались в ее мыслях, и Анжелина вдруг перестала противиться. Луиджи был без одежды, и его атласная кожа теперь показалась ей обжигающе горячей. Не думая больше ни о чем, она прижала ладошки к его спине и выпустила коготки – этакая сладкая женская месть. Он застонал от удовольствия.

– Хочу тебя видеть! – прошептал он, отрываясь от нее на мгновение, чтобы зажечь свечу. – Энджи, сжалься надо мной, сними рубашку!

И вот загорелся фитиль, слабый свет осветил лицо бывшего странника. Его черные глаза хищно блеснули, и Анжелина вспомнила, как этот блеск будоражил ей кровь в их первые встречи. Обернувшись, он нашел ее обнаженной. Она лежала на боку, и по плечу ее вились длинные огненные пряди волос.

– Ты прекрасна! Однажды я тебя нарисую. Только вместо белых простыней будет темно-зеленая ткань… Нет, лучше фиолетовая, почти черная… Дорогая моя, знала бы ты, какие красивые у тебя бедра и колени… Мне впору тебе поклоняться, а не заставлять тебя плакать!

Кончиком указательного пальца он провел по ее ноге. Она закрыла глаза, слегка смущенная таким пристальным вниманием после многих недель, когда приходилось спать в одежде, часто на сеновале или на жестких матрацах в тавернах Галиции. Но к этому смятению примешивалось сладкое волнение, обострявшее все ее чувства. Луиджи почувствовал это и, не проронив ни слова, присоединился к любимой. Он наслаждался умением Анжелины полностью отдаться страсти, раствориться в акте любви настолько, чтобы забыть о сдержанности и стыдливости. Она тихо вскрикнула, словно бы от удивления, когда он поцелуями почтил ее женское естество, и сжала его в объятиях – открытая удовольствию, не помнящая ни прошлого, ни настоящего, живущая только в этом кратком, как молния, моменте обладания, – когда он лег сверху и проник в нее одним сильным движением. По лицу ее он видел, как нарастает исступление и как потом на губах ее появляется растерянная, удивленная улыбка, которая каждый раз волновала его до глубины души.

– Любовь… – вздохнула она. – Любовь моя…

Это признание, произнесенное дрогнувшим, переменившимся от страсти голосом… Сил сдерживаться больше не было. Сраженный беспредельным наслаждением, словно молнией, он рухнул сверху.

– Анжелина, прости меня! – пробормотал он.

– Мне нечего тебе прощать, Луиджи.

Он поцеловал ее, счастливый и успокоенный, даже не подозревая, чем продиктована такая снисходительность. Наконец, утомленный длинным днем, вернувшим их в лоно старого города, он вытянулся с ней рядом и почти моментально уснул. Анжелина же продолжала бодрствовать, не сводя взгляда фиалковых глаз с пламени свечи.

«Мне нужно быть очень осторожной! Было бы ужасно, если бы Луиджи меня покинул! – думала она. – Я ношу его дитя и хочу, чтобы у этого малыша был отец и чтобы ребенок рос в счастливой семье!»

Она сдержала вздох и смахнула со щек слезы – украдкой, тыльной стороной кисти. Ночь не принесла ей покоя, периоды неприятных сновидений чередовались с часами бессонницы. На рассвете Анжелина встала и сварила себе кофе. На сердце у нее было тяжело. Луиджи застал жену сидящей перед очагом. Она успела уложить волосы в прическу и надела платье из коричневой саржи.

– Доброе утро, повитуха Лубе! – шутливо поприветствовал он супругу, которая показалась ему необычно серьезной и задумчивой для раннего утра. – Что тревожит тебя в этот утренний час?

– Много разных вещей… Я сегодня плохо спала.

– Знаю, ты вертелась на кровати, как уж. Энджи, мне больно видеть тебя такой печальной.

Он заставил ее подняться и нежно обнял. Тихим голосом она заговорила о том, что ее тревожило:

– Я не могу вот так сразу забыть, что ты сказал вчера об Анри, но я тебя понимаю и доверяю тебе. А еще я все время думаю о повитухе, которая поселилась на дороге в Сен-Жирон, близ жандармерии.

– О которой говорила моя мать вчера за ужином?

– Да. По словам Октавии, которая всегда знает, что происходит в городке, в мое отсутствие у этой дамы было много пациенток, и все роды прошли благополучно. Боюсь, в Сен-Лизье меня совсем забыли и никто больше не обратится ко мне за помощью. И получится, что все мои усилия и ваши деньги пропали зря – мое обучение, обустройство диспансера…

– Как только в наших краях узнают, что ты вернулась, у твоей двери снова станут толпиться пациентки! А если и нет, то так ли это важно? Энджи, ты беременна и имеешь право побездельничать, насладиться сполна супружеской жизнью. Пока вы с Октавией болтали в кухне, мы с мамой решили, что тебе не нужно работать, по меньшей мере пока ты носишь малыша.

Анжелина, которая никак не ожидала такое услышать, удивленно посмотрела на мужа.

– У моей матери было трое детей, и она никогда не переставала помогать другим женщинам! Если она смогла, я тоже смогу!

– Ты и правда думаешь, что поездки в коляске на многие километры от дома полезны для будущей матери?

– В моем случае – да. Я рекомендую быть осторожными женщинам, у которых шейка матки открылась слишком рано. Сегодня утром я обследовала себя, и мне этого бояться не стоит. А значит, вчера я вполне могла пронести Анри на руках еще пару шагов!

– Извини, но я подумал, что в твоем положении лучше не носить тяжести.

Стараясь совладать с раздражением, Анжелина поставила на стол две чашки, горшочек с медом и хлеб. Смущенный Луиджи молча сел за стол.

– Хочу показать тебе письма, которые пришли от Гильема, пока мы отсутствовали. Он настаивает на встрече. Вот они!

Она вынула из ящика в шкафу пачку распечатанных писем.

– Прочти их все, я ничего не хочу от тебя скрывать. Мы должны полностью доверять друг другу, как это было на дороге Святого Иакова.

– Энджи, да что с тобой сегодня такое? Я не хочу читать письма от Гильема!

– Прошу тебя, это не займет много времени.

Бледная как полотно, она присела напротив. Закончив чтение, Луиджи озадаченно посмотрел на жену.

– Я поеду с тобой, – сказал он. – Можем поехать сегодня после обеда, и покончим с этим. Возьмем коляску. Твоя лошадка сейчас на лугу, я схожу за ней. С тобой я не пойду, просто буду держаться поблизости на случай, если… Будь я с тобой, Гильем может разозлиться, да и поговорить спокойно вы бы не смогли.

– Хорошо. Мне будет спокойнее, если ты будешь рядом. Спасибо тебе, Луиджи! Я думала, ты попросишь меня не встречаться с ним.

– Мне жаль его. Стать калекой в его годы – это трагедия. Если честно, я ревную к тому, что ты пережила в его объятиях, но не к нему теперешнему. И я почему-то не думаю, что он приготовил для тебя пылкие признания. Скорее всего, он хочет о чем-то попросить. А если так, то стоит узнать, что у него на уме. Ну что, ты поведала мне обо всех своих заботах, mi querida[6]6
  Моя любимая (исп.).


[Закрыть]?

– Похоже, что так, – кивнула молодая женщина и слабо улыбнулась – он часто называл ее так там, в Испании. – С тобой не соскучишься, Луиджи! Я никогда не знаю, что ты сделаешь или скажешь!

Звонкий смех, голоса и отрывистый лай положили конец разговору супругов. Во двор вошла веселая компания – Октавия, Розетта, маленький Анри и белая овчарка. Анжелина вскочила с места и побежала их встречать. На улице она протянула руки навстречу сыну, который бросился к ней со всех ног, восхитительный в своей невинной радости.

– Крестная! Крестная! – кричал он.

– Этот постреленок бежал сломя голову от самой улицы Нобль! – пожаловалась пожилая домоправительница. – Мы с Розеттой едва за ним поспевали!

– Вы могли бы и не спешить, милая Октавия! – улыбнулась Розетта. – Когда знаешь, куда идешь, какая разница, придешь ли вместе со всей компанией или на день-два позже?

– Подшучивать над стариками нехорошо, мадемуазель! – возразила на это домоправительница. – Но я тебя прощаю, ведь ты взяла у меня корзинку, очень мило с твоей стороны!

Во двор вышел Луиджи. Первым, что он увидел, была Анжелина. Она качала сына на руках, осыпая его поцелуями. Мальчик редко позволял Жерсанде вот так себя ласкать, хотя ее он называл мамой.

«Неужели даже маленький ребенок что-то чувствует? Неужели есть что-то более сильное, чем слова и условности, между матерью и ребенком, которого она много месяцев носила под сердцем, а потом произвела на свет? – подумал он. – Кажется, Анри любит Анжелину всем своим маленьким сердцем, на интуитивном уровне».

– Доброе утро, Луиджи! – приветствовала его Розетта. – Мадемуазель Жерсанда просила тебя зайти. А потом ты сможешь захватить с собой вещи нашего малыша.

– Договорились! И позволь тебя поздравить – ты не говоришь мне «мсье», «Луиджи» звучит так по-сестрински! Помни, ты не прислуга, а член семьи.

Розетта потупилась, ее щеки порозовели от смущения. Но она засмеялась, когда Луиджи пощекотал ее под подбородком.

– Анжелина, до полудня меня не будет, – объявил он. – И вернусь я с лошадью и вещами этого вот маленького господина!

– Которого ты забыл поцеловать! – отозвалась молодая женщина.

Изобразив на лице шутливое отчаяние, Луиджи громко чмокнул Анри в лоб.

– Добро пожаловать, pitchoun! – сказал он ласково. – Вечером я научу тебя играть на губной гармонике, если, конечно, ты захочешь.

– Я хочу, хочу!

Растроганная Анжелина тоже получила от мужа поцелуй. Она стояла и смотрела, как он подходит к воротам и открывает их. Прежде чем выйти, Луиджи ей улыбнулся, и эта улыбка отмела все ее женские и материнские опасения.

Утро выдалось солнечным и теплым. Ласточки вернулись в прошлогодние гнезда и теперь проделывали в небе немыслимые акробатические трюки. Октавия не спешила уходить, она была рада поболтать с Розеттой и Анжелиной. Анри бросал набитый опилками матерчатый мячик о стену дома и ловил его под бдительным присмотром Спасителя. Большой белоснежный пес лежал с приоткрытой пастью в позе сфинкса и казался вполне довольным жизнью. Розетта поставила на плиту немного молока и теперь следила, чтобы оно не убежало.

– Ты знаешь, как зовут ту повитуху с дороги Сен-Жирон, Октавия? – не удержалась от вопроса Анжелина.

– По-моему, мадам Берар. Как мне сказали, она вдова и еще довольно молодая.

– У нее есть диплом?

– Господи, откуда я могу знать? Энджи, об этом ты спросишь у нее сама. Тебе же не терпится с ней познакомиться, верно? Так почему бы тебе не нанести ей визит вежливости?

– А ты, Розетта, ничего не слышала об этой даме?

– У меня не было времени на разговоры – и за Анри нужно присмотреть, и в двух домах прибраться, и за больными поухаживать. Этот грипп чуть не забрал у нас мадемуазель Жерсанду!

– А по вечерам наша Розетта читала учебники в гостиной или же писала письма своему воздыхателю, – подхватила добродушная уроженка Севенн.

– Что ж, тогда завтра я сама наведаюсь к мадам Берар!

Дальше говорили о том, как быстро растет Анри, о его смешных словечках и шалостях. Анжелина очень скучала по беззаботной женской болтовне, поэтому сполна отдалась этому удовольствию.

На улице Нобль, в гостиной Жерсанды де Беснак, царили иные настроения. Луиджи затронул тему, которая еще не обсуждалась, и его мать теперь метала громы и молнии. Речь шла о деньгах, обещанных Гюгу Сегену за то, что он оставит своего племянника Бруно на воспитание чете Бонзонов.

– Как ты посмел предложить этим людям такую сумму? – возмущалась Жерсанда. – Когда Анжелина вчера вкратце рассказала нам, что случилось в Бьере, ни ты, ни она не упомянули об этой отвратительной сделке! Так нельзя, сын мой! Надолго ли хватит тебе фамильных денег, если станешь вот так выбрасывать их на ветер, пусть даже ради того, чтобы выручить из затруднительной ситуации тетушку Анжелины!

– Матушка, речь не идет о каком-то банальном, как ты полагаешь, затруднении. Этот ребенок, Бруно, очень много значит для Албани. И для дяди Жана тоже. Их отчаяние тронуло меня до глубины души.

– Это делает тебе честь, но я уверена, что Сегены довольствовались бы и куда меньшим откупом. Не думай, что мною движет скупость и что я жалею об этой непредвиденной трате, но… но…

– Сколько «но», моя дорогая матушка! Признаться, твоя реакция меня расстроила. Я наивно полагал, что ты меня поддержишь. Мы с Анжелиной не упомянули об этом деле в разговоре исключительно из благоразумия. Октавии с Розеттой об этом знать не следует. Сама ты не знакома с Албани, но знай: я восхищаюсь этой добрейшей женщиной, мужественной и любящей, какой и подобает быть истинной христианке. Отнять у нее ребенка – разве может быть большая несправедливость? Я не мог этого допустить. И даже если мы и кончим свои дни в нищете, что с того? Лично я привык довольствоваться малым.

Жерсанда поплотнее укутала в шерстяную шаль свои худенькие плечи и поежилась.

– Я знаю это, мое дорогое дитя. И это моя вина, ведь я принесла тебя в жертву своей любви к роскоши, – проговорила она, вздыхая. – Лучше уж я скажу это сама, потому что у тебя наверняка еще много упреков в запасе. Прошу, Луиджи, прости меня. Я ослабела после этой болезни, и еще она сделала меня более тревожной. Когда смерть проходит так близко, страх остается надолго, даже если знаешь, что ты уже вне опасности. Мой сын, ты поступил по совести, и я сожалею, что наговорила тебе резкостей. Но и у меня есть для тебя важная новость. Я думаю продать наше имение в Лозере, поскольку вы с Энджи не планируете там жить.