Текст книги "Халцедоновый Двор. И в пепел обращен"

Сдернув перчатки, Энтони запустил пальцы в заметно укоротившуюся шевелюру.

– Значит, завидует ей, сумевшей достичь того, что не удалось самому.

Розамунда нахмурила брови.

– Да, но это еще не все. Во время переворота мы… э-э… использовали его. Отчего прочие короли английских дивных ему более вовсе не рады. Последнее, что мы о нем слышали – будто он перебрался через Канал и нашел себе место при Дворе Лилии, где тоже не любят Луну.

Однако ныне он пребывал в Шотландии, помогая врагу уничтожить то, чего не смог заполучить. Вечно эта Шотландия! Почти десять лет тому назад столкновения с нею ввергли Карла в беду, а теперь Армия, точно с цепи сорвавшись, противостоит пресвитерианским условиям, которые шотландцам угодно включить в соглашение с королем… Хотя Ирландия, откровенно сказать, не менее плодоносный источник бед.

Вздохнув, Энтони поднялся.

– И эта уловка с хлебом – его последний трюк, проделанный посредством сэра Лислика. Умно, умно. Остается только надеяться, что после того, как я подтвержу это Луне, она избавится от этого змея, пока он нам еще чем не навредил.

– О, за это не беспокойтесь: я к ней мышку пошлю, – сказала Розамунда, окинув его критическим взглядом. – А вы, милорд, похоже, совсем с ног валитесь. Присядьте-ка и выпейте на дорожку кой-какой микстуры для подкрепления сил.

«Микстура для подкрепления сил» у сестер означала мед – всегда, неизменно, чем ты ни будь скорбен, – однако Энтони не возражал.

– Спасибо, – откликнулся он.

Где бы, когда бы ни выпало случая отдохнуть, отказываться было бы глупо.

Халцедоновый Чертог, Лондон, 31 октября 1648 г.

Собравшиеся в вестибюле отнюдь не лучились весельем. Такое нечасто случалось и в более радостные времена. Канун Дня Всех Святых вообще не располагал к смеху и беззаботному волокитству, коему предавались множество дивных, а уж в этом году выдался особенно мрачным: весь Лондон был охвачен пуританским фанатизмом, а обычная защита, похоже, больше не помогала.

Что ж, тем важнее выйти сегодня наружу. После Реформации старинные обычаи и обряды смертных канули в прошлое, но дивный народ свои церемонии блюл. Те души, что задержались в мире живых после смерти, а не бежали на Небеса или же в Преисподнюю, обитали невдалеке от Волшебного царства, и каждый год в эту самую ночь миры их входили в соприкосновение. Отказ от обычаев сей ночи лишь усугубил бы всеобщие страхи.

Общим счетом собравшихся было тринадцать, тринадцать дивных самого разного положения, от Луны и охранявших ее рыцарей из Халцедоновой Стражи вплоть до троицы самых трезвомыслящих из гоблинов – мары, обайа[32]32
  Обайа (англ. «hobyah») – в английском фольклоре зловредные, проказливые сверхъестественные существа, наподобие боуги или гоблинов.


[Закрыть] и фетча[33]33
  Фетч (англ. «fetch»), также «двойник», «спутник», «близнец» – в английском фольклоре призрачный двойник; предвестник смерти.


[Закрыть]. Эти не проявляли ни малейших тревог и скалили зубы над теми, кто явно опасался предстоящего. Не самых утонченных из дивных существ, гоблинов при дворе многие презирали, однако Луна, по крайней мере, не сомневалась в их преданности.

В той же мере, в какой не сомневалась в неверности кое-кого из остальных.

Все тело, до самых костей, пробрал озноб: наверху, в Сити, церковные колокола начали бить полночь, но их перезвон катился волнами над охранительными чарами дворца, не причиняя никому зла. В дальней стене вестибюля темнела высокая арка – она-то и выведет их во дворик, что на Фиш-стрит. Самые робкие из придворных то и дело бросали в ее сторону испуганные взгляды.

– Пора, сэр Лислик, – безмятежно, точно не опасаясь ничего на всем свете, заговорила Луна. – Колокола звонят.

Златоволосый рыцарь поклонился, торжественно поднял сундучок из ограненного аметиста и, преклонив колено, протянул его Луне. Внутри, под крышкой, лежал аккуратно нарезанный на ломтики хлеб.

Колокольный звон стих. Ни внутри, ни снаружи не слышалось больше ни звука. Потянувшись к сундучку, Луна взяла себе ломтик, но ко рту его не поднесла. С любопытством оглядев хлеб, она устремила взгляд на коленопреклоненного рыцаря.

– Ответь мне, сэр Лислик, – сказала она, – какая судьба нам была уготована? Прогулка по миру смертных без маскирующих чар и все сопряженные с нею последствия? Или ты замышлял нечто большее? Не ждут ли наверху пуританские проповедники, готовясь обратить наши души в прах? – Голос ее набрал силы, загремел под сводчатым потолком. – С какой целью ты предлагаешь нам хлеб, не принесенный в жертву?

Едва не выронив сундучок, Лислик резко вскинул голову, и на кратчайший миг в глазах его отразилась вся правда – все то, о чем давным-давно догадывалась Луна. От внезапного ужаса желудок ее сжался в тугой комок. Если он принял меры…

Однако в притворстве Лислик был сущим мастером.

– Не принесенный в жертву хлеб, Ваше величество? Что это может…

С этими словами он вскочил на ноги. Оброненный сундучок треснул на каменных плитах.

– Стража! – вскричал он, схватившись за эфес шпаги, однако ж не потеряв головы настолько, чтоб обнажить оружие в присутствии королевы без более веских причин. – Стража! Кто-то пытался обмануть Ее всемилостивейшее величество королеву!

Луна резко вскинула руку, остановив своих рыцарей.

– Неплохо сыграно, – сказала она, – и мы могли бы поверить тебе, не имейся у нас улик. Обман сей затеян тобой, Лислик. Доказательств тому – в избытке. Не довольствуясь страхами, посеянными в умах наших подданных, ты решил нанести нам удар в самое сердце.

Щелчок пальцами – и гоблины взялись за дело. Прежде, чем Лислик успел хоть шевельнуться, мара сдернула с его талии пояс, крепко стиснув костлявыми пальцами так и оставшуюся в ножнах шпагу, а фетч плотоядно осклабился, глядя ему в глаза. Разумеется, смерть он предвещал только людям, но при виде такой улыбки содрогнется и дивный!

Приказы от Луны они получили еще накануне. Гоблинов Луна взяла с собою, так как стражникам веры не было: что, если заколеблются, замешкаются при аресте? Вот и сейчас ее рыцари в замешательстве топтались на месте, порываясь действовать, но не зная, что делать.

Лислик подобрался и благородно расправил плечи.

– Ваше величество, – торжественно поклялся он, – я не имел намерений предлагать вам хлеб, не принесенный нам в жертву.

И это, в отличие от предыдущих протестов, было сущей правдой. Лислик мог сколько угодно раздавать при дворе самый обычный хлеб, никем не предложенный в дар дивным, но был отнюдь не настолько глуп, чтобы подсовывать его самой королеве. А вот кое-кого из его соратников, что не блистали умом, и вдохновлять на подобную глупость не требовалось. Да, губить Лислика под вымышленным, фальшивым предлогом Луна отказалась наотрез, а вот запутать его в хитросплетениях собственных замыслов – дело совсем иное. Тут требовалось открытое, явное преступление, столь отталкивающее, чтоб ее народ отрекся от Лислика по собственному почину, лишив и его, и всех его присных былого влияния.

– Буде ты того пожелаешь, – с изысканнейшей любезностью сказала она, – можешь отстоять свою правоту на судебном поединке. Если ты невиновен в подмене жертвенного хлеба на обычный, дабы посеять при дворе страх и раздоры – сделай одолжение, докажи это с оружием в руках.

Лислик покраснел – снизу вверх, от ворота к щекам. Обвинения он опровергнуть не мог. Подобно тому, как небрежение долгом привело Керенеля к проигрышу в поединке чести, вина Лислика обречет на поражение и его, вздумай он только решиться на поединок. Это ведь только у смертных победы и поражения зависят лишь от умения владеть шпагой…

В конце концов Луна отвела взгляд от Лислика и оглядела вестибюль. Рыцари, придворные, благородные леди – в должной мере были потрясены даже те, кто прежде держался с Лисликом весьма и весьма любезно.

– Итак, он молчит, – объявила она, словно хоть кто-нибудь мог бы сего не заметить. – И доказательств его – и не только его – вины у нас предостаточно.

Полное искоренение Наследников заметно подорвало бы силы ее двора, однако этого и не требовалось. Четверых главных злоумышленников будет вполне довольно: без них все прочие живо присмиреют, а трое остальных уже взяты под стражу теми, кто оставался ей верен.

– Ведите его в Тауэр, – велела Луна, кивнув гоблинам, по-прежнему державшим Лислика за локти. – Там мы расспросим его о господах, коим он служит – как только исполним обычаи нынешней ночи.

Еще один щелчок пальцами, и из мрака выступил спригган[34]34
  В английском фольклоре – волшебные существа с безобразной внешностью, считающиеся потомками древних великанов.


[Закрыть] с новым, проверенным жертвенным хлебом.

– Идемте. Нас ждет канун Дня Всех Святых.

Королевская биржа, Лондон, 7 ноября 1648 г.

– Вы меня отсылаете?!

Внутренний двор Королевской биржи не слишком-то подходил для приватных бесед, однако Бенджамин Гипли отыскал Энтони именно там – и, по всей видимости, не для того, чтоб запросто оставить его в покое. Оглядевшись вокруг, Энтони повлек его в угол галереи, к свободному отрезку окаймлявшей ее скамьи.

– Послушать вас – так вы первый, кого просят послужить Халцедоновому Двору в отдаленных землях.

Природная скрытность натуры Бена не подвела: заговорил он негромко, однако настойчиво.

– Дело не в отъезде из Лондона. Я не могу оставить вас. Особенно в такое время.

Промозглая сырость и холод ввергли торговлю в застой; двор Биржи был занят посетителями разве что вполовину против обычного. Некогда царившее здесь буйство красок уступило место однообразным унылым тонам, предпочитаемым благочестивыми: все те же дорогие ткани, однако самый яркий цвет вокруг – тускло-зеленый. Сколь бы усердно дивные ни подражали модам верхнего мира, порой они поступали в точности наоборот. Двор в эти дни одевался так пестро и ярко, что просто кровь из глаз.

Энтони указал на свой солидный, неброский, винного цвета дублет.

– Я – респектабельный баронет, олдермен, член парламента. Да, хоть и чудом, однако ж держусь. Со мною все будет в порядке.

Бен покачал головой.

– Нет, я нужен вам здесь. Парламентские интриги вокруг этого соглашения с королем…

– Вы куда больше нужны мне там. За парламентом я и сам пригляжу, но вот присматривать одним глазом за Вестминстером, а другим за Хартфордширом не в силах. Генри Айртон созывает в Сент-Олбансе Генеральный Совет Армии, а это вполне способно уничтожить все. Соглашение с королем он ненавидит, точно отраву. А мирный исход видит только в одном – в возможности предать короля казни, как всякого другого человека.

От лица Гипли разом отхлынула кровь.

– Он вправду зашел так далеко?

Да, мысль сия была лишь логическим продолжением всего предшествовавшего, однако до сих пор имела власть повергать в ужас. Пим подорвал, расшатал основы самодержавия, и благодаря этому субъекты наподобие Айртона обрели способность, глядя на короля, видеть перед собою обыкновенного преступника.

Но, хвала Господу, эти идеи разделяли не все.

– Не вас одного от этого передергивает, – мрачно сказал Энтони. – Генерал Кромвель задерживается на севере: думаю, не решается открыто противостоять товарищу-офицеру, но хотел бы, чтобы мы приняли иной курс. Да и Ферфакс тоже против. Обоих в Армии очень любят, и без них Айртону ничего не добиться, но я не могу оставить его без присмотра.

Истина состояла в том, что им с Луной требовались свои агенты в рядах Армии – хоть люди, хоть дивные в человечьем обличье, близкие к генералам и низшим офицерам настолько, чтоб добывать сведения и действовать по мере необходимости. Однако до Армии было не дотянуться: выкованная из чудовищного хаоса первых парламентских воинств, она превратилась в прекрасно отточенное оружие, крушившее роялистов на каждом шагу. Простым ее солдатам льстили утверждения левеллеров, будто править Англией должен не кто иной, как они сами, а офицеры столь ревностно исповедовали пуританство, что подослать в их круг соглядатаев не оставалось ни шанса. Энтони просидел все военные годы в Вестминстере, всеми силами стараясь склонить чашу весов в свою сторону, однако осады и битвы, захват пленных и добывание сведений – все это происходило в сотнях различных мест по всему королевству, во многих милях от людей, полагавших, будто власть по-прежнему в их руках.

Полагавших… пока дело не дошло вот до этого. До Генерального Совета Армии в Сент-Олбансе, где Генри Айртон, их самозваный заступник, готовится растревожить раны злосчастной Англии пуще прежнего.

Зло стиснув зубы, Бен поднялся, отошел на несколько шагов и так, спиною к Энтони, остановился.

– Соглашение будет заключено в срок? – помолчав, спросил глава тайной службы.

За ответ на этот вопрос любой из парламентариев отдал бы все состояние. Однажды они уже продлили сроки переговоров. Англии был нужен мир; народу хотелось покончить с хаосом и смутой, порожденной расколом в правительстве, насильственными размещениями солдат на постой и отсутствием единообразия в религии.

Да, многим из англичан не требовалось ничего иного. Многим… однако не всем.

– Мы балансируем на краю пропасти, – отвечал Энтони так, чтоб никто, кроме Бена, его не услышал. – Король добивается возврата всего, что имел, и не идет ни на какие уступки, кроме тех, от коих сможет уклониться, как только вернет себе власть. Те, кто стоит за мир, ослеплены надеждой, будто повязкой на глазах, и упорно твердят самим себе, что ему можно доверять. Но в ином случае нам остается только Армия, левеллеры и индепенденты[35]35
  Индепенденты [буквально – независимые (англ.)] – одно из направлений протестантизма, стремившееся к отделению от разложившейся англиканской церкви и созданию союза независимых общин верующих.


[Закрыть]. Это понимаем и мы, и наши уполномоченные на переговорах, и Карл – потому-то он и сидит в заточении на острове Уайт и ждет.

Бен вновь повернулся к нему, сжав пальцы опущенных рук… не то, чтобы в кулаки, но все же.

– Вы не ответили на вопрос.

На это Энтони оскалил зубы – пожалуй, со стороны сие могло бы сойти за улыбку.

– Будет оно заключено в срок, или нет, зависит от действий Айртона и Армии. Отправляйтесь в Сент-Олбанс, расскажите мне, что там да как, и вот тогда я смогу ответить.

Халцедоновый Чертог, Лондон, 20 ноября 1648 г.

Огромного приемного зала Луна никогда не любила – слишком уж он велик, слишком уж холоден, слишком уж полон напоминаний об Инвидиане. Однако в случае официальных приемов, хочешь не хочешь, деваться было некуда. Обойдясь чем-нибудь меньшим, она нанесет оскорбление высокопоставленным особам, собравшимся на церемонию.

Посему Луна взошла на серебряный трон, а избранные придворные выстроились пестрой шеренгой на черно-белом мраморе флорентийских мозаик, украшавших пол. С одной стороны от трона стоял Эоху Айрт во всем великолепии придворного платья на ирландский манер, с золотыми кольцами-торками вкруг шеи и рук.

– Я вижу, ваш Принц сегодня присутствовать не может, – с ядовито-учтивым поклоном в сторону пустовавшего кресла на возвышении, рядом с троном, сказал он.

Луна поджала губы. Ответ Энтони ее гонцу был краток едва не до грубости: он пребывал в Вестминстере и бросить дел никак не мог. Генеральный Совет Армии представил Общинам собственную Ремонстрацию – перечень обид наподобие того, что некогда представили Общины королю. Претензий их Луна не знала: гонец, не мешкая, с горящими ушами, поспешил назад, передать слова Энтони королеве. Сообщил лишь, что Ремонстрацию зачитывают уже два с лишком часа, и скорого конца сему не ожидается.

Отказ Энтони вверг Луну в досаду… но, может статься, так оно и к лучшему.

– Принц передает свои сожаления, милорд, и желает вам всяческих успехов.

Ирландский дивный язвительно хмыкнул в ответ.

– Понимаю, он занят в парламенте. Вновь голосует за то, чтоб выпотрошить мою землю и вывесить вялиться на ветерке?

Придворные дамы зашептались, укрывшись за веерами. Глаза их под масками, согласно перенятой у смертных и доведенной до совершенства моде, засверкали, словно самоцветы, но по одним лишь глазам выражений лиц не могла различить даже Луна.

– Все на свете взаимосвязано, милорд посланник. Лорд Энтони желает роспуска Армии в той же мере, что и вы. Однако солдаты не получили положенного жалованья и опасаются возмездия за все, совершенное во время войны, а посему роспуск Армии угрожает стабильности нашей страны.

– И потому он голосует за то, чтоб послать их в Ирландию. Туда, куда Англия сваливает все свои отбросы.

Тут уж поджатыми губами не обошлось. Луна крепко стиснула зубы.

– Но разве смертные вашей земли не подняли мятежа?..

– Не сделай они этого, Ирландия не обрела бы свободы!

– Недолго вам этому радоваться.

Как ни старалась Луна разгневаться на Эоху Айрта, в действительности сердце ее исполнилось грусти: ослепленные успехом и порожденными оным надеждами, ирландцы – и смертные, и дивные – не замечали занесенного над ними молота.

Какие слова способны открыть глаза хотя бы одному, этому сиду?

– Поладь они с Карлом во время войны, возможно, и выиграли бы что-нибудь.

«И принесли королю победу в нынешних переговорах».

– Однако посол Ватикана вдохновил их взять на себя невыполнимое, и теперь, стремясь к полной свободе, они потеряют все. Их католическая Конфедерация будет существовать лишь до тех пор, пока внимание Англии рассеяно. Как только здесь, у нас, установится мир, кто-нибудь – хоть Карл, хоть парламент – сокрушит ее.

– Руками той самой Армии, за отправку которой к нам голосует ваш Принц. Голосовавший и за сохранение Страффорду жизни.

В обоих случаях – вопреки желаниям Луны. Сумей она убедить Принца проголосовать против отправки полков за море, это могло бы хоть отчасти исцелить ту давнюю рану. Но Энтони – как и следовало ожидать, будь он проклят – заботился в первую очередь о благополучии Англии и поступаться им ради блага Ирландии не пожелал. В конце концов предложение было провалено с перевесом всего в один голос. Всего один… но вовсе не его.

– Что ж, молот на ваши головы еще не обрушен, – сказала Луна в попытке хоть чем-то смягчить сида. – Я сделаю все, что в моей власти, дабы остановить его.

Какой бы ответ ни готовил на это Эоху Айрт, пришлось ему промолчать: в следующий же миг створки огромных дверей в дальней стене зала распахнулись настежь, и голос лорда-глашатая Луны загремел, отражаясь эхом от потолков:

– От двора Темер, что в Ирландии, посланница Нуады Ард-Ри, леди Федельм Прозорливое Око!

В дверном проеме показалась величественная дама из сидов. Зеленое платье с застежками-фибулами из злата и серебра на плечах жестко от красной с золотом вышивки, откинутый назад капюшон плаща обнажает могучие белые плечи… а вот ветвь в руке – простенькая, из серебра, куда скромнее золотой ветви Эоху Айрта. На миг преклонив колено, посланница поднялась, прошла через зал и вновь преклонила колено у подножия тронного возвышения.

– Леди Федельм, – заговорила Луна. – Мы рады приветствовать тебя при Халцедоновом Дворе и выразить благодарность нашему венценосному кузену Нуаде.

Голос новой посланницы оказался звучным, грудным, и при том превосходно поставленным.

– Его величество шлет вам приветствия и просит благосклонно простить его за то, что он вынужден отозвать на родину лорда Эоху Айрта, чья служба необходима в Эмайн Маха, королю Конхобару Ольстерскому.

Луна любезно улыбнулась прежнему послу. Эоху Айрт молчал, храня невозмутимый вид.

– Нам будет весьма не хватать его при дворе, ибо он не только неуклонно отстаивал здесь интересы Темера, но и великолепно скрашивал наши дни стихами и пением.

Под маской сих куртуазных речей скрывалась простая истина: Эоху Айрт испросил отставки и с нетерпением ждал возможности отбыть на родину. Осталось лишь выяснить, что знаменует собой назначение Федельм. Окажись сия леди податливой, у Луны возникнет надежда договориться с нею о помощи против Никневен.

Но с этим придется подождать. Луна подала знак лорду Валентину, и тот выступил вперед с загодя приготовленным пергаментом. Вот когда Эоху Айрт официально сложит с себя полномочия, а в должность посла вступит Федельм, тогда и посмотрим, под какую дуду ныне пляшет Темер.

Халцедоновый Чертог, Лондон, 21 ноября 1648 г.

Пиршество и вручение подарков затянулось на всю ночь – с музыкой, танцами и поэтическим состязанием меж бывшим послом и его преемницей. Правда, покончив с состязанием, Эоху Айрт испросил позволения удалиться, а вскоре после этого Луна повела Федельм на прогулку по саду.

Посланница прибыла из Коннахта и говорила о короле Айлиле с королевой Медб с тою же откровенностью, как и о темерских Верховных королях. После многих лет в обществе Эоху Айрта с его взращенными Ольстером настроениями, иной, свежий взгляд был очень кстати. Еще более кстати было отсутствие враждебности: возможно, на союз с Федельм рассчитывать не стоило, однако новая посланница явно предпочитала составить о королеве собственное мнение, не полагаясь на впечатления предшественника. Все это вполне позволяло начать отношения заново – можно сказать, с чистого листа, тем более, что после устранения сэра Лислика Никневен до поры угомонилась, и у Луны появилось время для укрепления дружбы с Темером.

– Леди Федельм, – сказала она, увлекая за собою гостью, – я знаю: ветвь твоя означает, что ты поэтесса. Однако это имя, Прозорливое Око… разве подобные материи – не удел ваших друидов?

– Нет, «имбас форосны»[36]36
  Имбас форосны (ирл. imbas forosnai, «освящающее знание») – обряд, по исполнении которого поэту-филиду (в Ирландии филиды считаются преемниками друидов) открывается будущее. Также – экстатическое вдохновение, состояние, необходимое для прорицания.


[Закрыть] – удел поэтов, – звучно, напевно отвечала посланница сидов, коснувшись пальцами бока мраморного оленя, стоявшего у дорожки. – За искусство в сем я так и прозвана.

– А вот при нашем дворе нет провидцев, – сказала Луна, причем притворяться сожалеющей ей вовсе не пришлось. – Между тем, живем мы в весьма непредсказуемые времена: ныне словно весь мир перевернулся с ног на голову. Не смогу ли я умолить тебя заглянуть в наше будущее и хоть отчасти разъяснить, что ожидает нас впереди?

Федельм задумчиво поджала точеные губы.

– Государыня, прозрения не являют себя запросто, по приказу. Дабы призвать их, дабы велеть вратам времени отвориться, требуется кое-что посущественнее.

В самом деле, Луна слыхала, что ирландцы обставляют свою ворожбу некими варварскими ритуалами.

– Что же тебе нужно?

Услышав ответ, Луна невольно задумалась: быть может, над ней учиняют какую-то злую шутку, мелкую месть за порчу отношений с Темером? Однако, получив приказание забить быка, слуги Федельм ничуть тому не удивились. В конце концов Луна отправила пару гоблинов свести с какого-нибудь подворья наверху быка. Командовавший ими сэр Пригурд сволок добычу вниз, не забыв оставить хозяевам плату взамен пропавшей скотины. Дальше за дело взялись ирландцы, вскоре вручившие посланнице мясо, мясной отвар и смрадную, сочащуюся кровью шкуру. Нимало не смущаясь, Федельм прямо здесь, посреди ночного сада, сбросила роскошный наряд, завернулась в бычью шкуру и улеглась в траву под ореховым деревом.

Слуги с поклоном удалились, оставив Луну наедине с поэтессой.

Луна даже не представляла себе, чего ожидать. Знала одно: Федельм обещала ответить на три вопроса. Пока ирландская дивная безмолвствовала, погрузившись в имбас форосны, Луна раздумывала, на чем ей остановиться, и вздрогнула от неожиданности при виде блеска изумрудных глаз провидицы.

– Спрашивай, – сказала Федельм.

Голос предательски дрогнул, хотя вопрос и был готов загодя: странная, непривычная атмосфера происходящего не на шутку выбивала из колеи.

– Что… что видишь ты, глядя на моих подданных?

– Красное вижу на всех, алое вижу.

Сердце Луны замерло. Война? Убийства? Неужели всех ее предосторожностей мало? Карать Лислика с сообщниками смертью было бы шагом слишком жестоким, ведь дивные рождались на свет так редко. О том же, чтоб отослать их прочь, к Видару, не могло быть и речи. Посему Луна поместила их в темницы под Лондонским Тауэром… но, вероятно, этим ограничиваться не стоит.

Поклявшись удвоить охрану темниц, как только покинет сад, Луна решилась на следующую попытку.

– Что видишь ты, глядя на дом мой?

– В пепле я вижу его, в золоте вижу.

Уже не столь ясно – разве что люди, утверждающие, будто через восемнадцать лет на земле воцарится их Иисус Христос, правы, и Лондон возвысится, сделавшись новым Иерусалимом, пятым Царством Небесным. Но неужели же прежде Христос спалит Лондон дотла? Оба ответа Федельм оказались досадно туманными и слишком, слишком уж краткими.

Но третий вопрос дался Луне труднее всего. Ответ на него очень хотелось бы знать Энтони, однако Луну вопрос сей страшил более всех остальных.

– Что видишь ты, глядя на Англию?

Федельм сделала долгий, прерывистый вдох, а затем слова хлынули с ее уст, словно река, как будто этот вопрос разом прорвал плотину, доселе сдерживавшую ее красноречие.

– Вижу мужа – статного, широкоплечего, и пленяет главу он, и встает во главе, хоть венец сапогом сокрушает. В руках сего мужа чернила, что приносят погибель обоим – и тому, кто перо умакнет, и тому, чье начертано имя. Вижу, как рушатся и воздвигаются церкви, вижу людей, плачущих в горе и в радости. Многажды ранена эта земля, много еще ей страдать, но путь вперед ей не заказан: вижу, она живет, но вижу и ее смерть – и близкую, и далекую. В скором времени королевство английское умрет, да не один раз, а дважды, и ты сии смерти увидишь.

Страх в сердце Луны боролся с надеждой – боролся и одолевал. Ничто на свете не вечно, даже дивные: дивного можно убить; утомленный жизнью, он может истаять, увянуть… Когда-то Великая Римская империя охватила весь мир – и где же она теперь? Исчезла, раздробленная на части, а сердце ее, Италия, томится под игом испанцев. Говоря откровенно, Луна понимала: однажды и Англия канет в прошлое. Вот только когда? Что значит «в скором времени» для дивных?

Федельм задрожала всем телом, и Луна решила, что гадание кончено. Но нет, взгляд ирландки, туманный, однако пронизывающий, словно смотрящий сквозь плоть в самую душу, был устремлен на нее, а в голосе все еще слышался звучный напев имбас форосны.

– Что есть король, или же королева? Кому должна принадлежать власть, и по какому праву? Какова должна быть участь самодержавия? Вот вопросы, коими задается страна, ее народ, ее сердце. Но мне ты не задала их, а значит, должна найти ответы сама.

Веки Федельм бессильно обмякли, бледные ресницы коснулись кожи. Когда же поэтесса снова открыла глаза, пророческий туман в ее взгляде рассеялся, но собственных слов она будто бы и не помнила.

«Уж не сочинила ли она этих ответов, дабы что-нибудь выиграть?» – подумала Луна, глядя в ее изумрудные глаза.

Как бы сего ни хотелось – по-видимому, нет. Ирландская провидица ничуть не кривила душой.

А что сокрыто за ее словами – это Луне придется выяснять самой.

Дворцовый двор, Вестминстер, 5 декабря 1648 г.

Солнце неспешно выползало из-за горизонта, прячась в вуали густых облаков и неистовых ветров. Единственным знаком его появления было мутное, блеклое зарево, серая бледность, сменявшая ночную тьму.

Двери Вестминстер-холла распахнулись, выпуская наружу вереницу смертельно усталых людей – две с лишком сотни парламентариев, не покладая рук делавших свое дело, весь день и всю ночь напролет, вопреки озлоблению и страху, искавших ответ на вставший пред ними вопрос.

Те, кто стоял за возмутительные требования Армии, стремились задать сей вопрос так: удовлетворительны ли наконец-то полученные ответы короля на условия соглашения? Однако всех, преданных роялистскому делу настолько, чтобы ответить «да», из Общин давным-давно выставили, исход голосования в подобном ключе был ясен заранее, и потому те, кто стремился к миру, отклонили формулировку. В удовлетворении не нуждался никто. После множества споров, промахов и несбывшихся надежд на согласие вся Палата общин пожелала выяснить следующее: достаточны ли уступки короля хотя бы для начала?

Этот вопрос прошел единогласно. Соглашение следовало принять и браться за дело – восстанавливать в Англии мир. С войнами наконец-то было покончено.

Ругани офицеров Армии, устремившихся следом за парламентариями вниз по лестнице и через Вестминстер-холл, Энтони почти не слышал: их яростные голоса тонули во множестве громогласных протяжных зевков. Соам, шедший рядом, объявил, что нормальная походка не стоит затраченных сил, и покачивался на каждом шагу, будто пьяный.

– Где-то в Аду, – сказал младший товарищ Энтони, с силою протирая глаза кулаком, – есть круг, в котором грешников заставляют слушать Принна, разглагольствующего по три часа кряду без остановки. Вот пошлют меня туда, а я Сатане и скажу: здесь я уже побывал, давай-ка чего-нибудь новенького!

Вокруг с усталым облегчением рассмеялись.

– А в Раю есть пуховая перина, теплая и как следует взбитая, – откликнулся Энтони. – Одним словом, я – домой. До завтра.

Вестминстерский дворец, Вестминстер, 6 декабря 1648 г.

Уснул он, точно оглушенный дубинкой, и пробудился лишь к ужину.

– Прошло? – спросила Кэт.

Зная, что на заседании решается судьба Англии, она ждала мужа всю ночь.

– Хвала Господу, – отвечал Энтони, – теперь-то мы какого-никакого мира добьемся.

Предшествовавшая голосованию гонка подорвала его силы столь же скверно, как и бесконечные дебаты. Выступившая из Сент-Олбанса Армия с каждым днем приближалась и, наконец, достигла самого Вестминстера, а посему опасения, что Айртон со своими солдатами разгонят парламент силой, изрядно поистрепали всем нервы. В этаком случае Палаты утратят и без того порядком подорванное доверие народа без остатка, а далее в стране не останется никакой законной власти. Тем не менее, они вполне способны пойти и на это…

Как просто, как просто пасть жертвой чувства облегчения! Однако вчерашнее голосование отнюдь не развеяло всех проблем, словно дым: расквартированная по всему Вестминстеру, Армия еще могла учинить немало бед. От Бена Гипли не было никаких известий с тех пор, как солдаты покинули Сент-Олбанс. Наутро, отправившись в парламент в карете, он услышал мерный грохот шагов по булыжнику мостовой, а, приподняв занавеску, увидел на улицах патрули, да не Лондонских Ополченцев – солдат Армии нового образца, верных Генри Айртону.

Покинув карету у входа во дворец, он обнаружил, что здесь дела много хуже.

По краям двора стояли две роты – конная и пешая. Стояли навытяжку, никого не запугивали, однако ж – где Лондонские Ополченцы, которым вверена охрана дворца? Энтони замер на месте, устремив вперед немигающий взгляд, но тут сверху, с козел, раздался шепот кучера:

– Сэр…

Подняв взгляд, Энтони увидел в глазах кучера неприкрытый страх.

– Езжай, – как ни в чем не бывало сказал он. – Со мной все будет в порядке.

«А если нет, ты все равно ничем не поможешь».

Колеса кареты загрохотали по булыжнику за спиной. Оправив плащ, Энтони двинулся вперед. Солдаты пропустили его, не возразив ни словом, и Энтони облегченно перевел дух, однако успокаиваться не спешил. Их присутствие непременно должно предвещать что-то дурное. Снедаемый тревогами, он быстро прошел сквозь толпу судейских, собиравшихся в сводчатом зале Вестминстер-холла, и свернул к суду по делам опеки, располагавшемуся в нескольких комнатах, примыкавших к Вестминстер-холлу с юга. У самой лестницы, ведущей наверх, к кулуарам Палаты общин, он услышал возбужденные голоса.

– Мистер Принн, – говорил некто незнакомый, – вам надлежит идти не в Палату. Вам надлежит проследовать за мной.