Текст книги "Принцесса Клевская (сборник)"

Сон покинул меня. Белазира виделась мне уже в другом свете. «Я уверил себя, что Белазира никого до меня не любила и даже никем не увлекалась, – пытался я разобраться в своих чувствах. – Именно это влекло меня к ней. Но, судя по тому, что я от нее услышал, граф де Лара не был ей безразличен. Она уважала и почитала его. Его бесконечные ухаживания и притязания его родителей должны были оттолкнуть ее от него, вызвать к нему отвращение. Но этого не произошло, потому что она любила его. Вы обманули меня, Белазира! – все во мне кричало. – Вы оказались не той, за кого себя выдавали. Я боготворил вас за то, что другим вы были недоступны, именно это я ценил в вас превыше всего. Но я заблуждался. Я ухожу и уношу свою любовь. А если она говорит правду? – вопрошал во мне другой голос. – Какую страшную обиду нанесу я ей, какого счастья лишусь сам!»

Я решил поговорить с Белазирой еще раз. Я полагал, что после ночных раздумий я смогу лучше изложить ей причины своих терзаний и избавиться с ее помощью от подозрений. Мы встретились, но нам не хватило времени, чтобы до конца во всем разобраться. На следующий день я принялся за свое, все более горячась и распаляясь. Белазира, слушавшая меня с удивительной терпеливостью и сердечностью, всячески старалась развеять мои сомнения. Наконец и ее утомила моя неугомонная и беспочвенная ревность.

– Альфонс, – обратилась она ко мне во время одной из наших встреч, – вздор, который вы вбили себе в голову, одержит в конце концов верх над вашими ко мне чувствами. Но вы должны иметь в виду, что ваше безрассудство загубит и мою любовь. Подумайте только, к кому вы меня ревнуете – к мертвому человеку, которого я не любила, о чем вы можете судить хотя бы уже по тому, что не вышла за него замуж, хотя для этого не было никаких преград. Мои родители только и мечтали о нашей свадьбе.

– Да, вы правы, сеньора, – отвечал я, – я ревную к мертвому человеку, но ничего не могу с собой поделать. Если бы граф де Лара был жив, я бы присутствовал при ваших встречах и имел бы возможность сравнить ваше отношение к нему и ко мне. Я мог бы убедиться, что вы его не любите. Женившись на вас, я испытал бы радость победы над соперником, я лишил бы его надежд, которые вы поддерживали в нем, несмотря на все ваши уверения. Но он погиб, унося с собой любовь к вам. О сеньора! Я всегда буду чувствовать себя обделенным при мысли о том, что кто-то другой мог льстить себя надеждой на вашу любовь.

– Альфонс, я еще раз спрашиваю вас: если я его любила, почему же не вышла за него замуж?

– Ваша любовь не была достаточно сильной, чтобы превозмочь ваше отвращение к брачным узам. Я не сомневаюсь, что вы любите меня больше, чем графа де Лару. Но вы его любили, и моя любовь разбита. Я уже не единственный, кто вам нравился, не я первый разбудил в вас чувства, не я первый завладел вашим сердцем. Прошу прощения, сеньора, но я рассчитывал не на это – вы упали в моих глазах.

– Ответьте мне в таком случае, Альфонс, как же вы могли любить других женщин и не терзаться при этом муками ревности? Была ли среди них хоть одна, которая до вас никогда никого не любила?

– Таких женщин я не искал, сеньора, – ответил я, – и не надеялся найти. Меня не интересовало, любили они кого-нибудь до меня или не любили. Мне было достаточно знать, что они любят меня больше своих прежних возлюбленных. Вы – другое дело. Мне казалось, что до меня вы не снисходили до любви, и я был первым, кому вы открыли свое сердце. Я был счастлив и гордился тем, что совершил столь необыкновенный подвиг. Умоляю вас – развейте мои сомнения, не скрывайте от меня ничего о ваших отношениях с графом де Ларой. Что бы я ни услышал от вас, ваше признание и ваша искренность облегчат мои страдания. Освободите меня от подозрений, дайте мне возможность увидеть вас такой, какая вы есть, – ни умалить, ни переоценить ваши достоинства.

– Будьте рассудительны, Альфонс. Если до сих пор мне не удалось убедить вас, то что еще я могу сделать? К тому, что я говорила вам, могу добавить лишь следующее, и пусть это послужит вам неопровержимым доказательством моей искренности: я никогда не любила графа де Лару, но если бы я его любила, то никогда бы не отреклась от своего чувства; я бы сочла позором отречься от любви к человеку, смертью доказавшему мне свою верность.

– Ваши слова – бальзам на мои раны, – вырвалось у меня. – Я готов их слушать бесконечно. Напишите мне об этом в письме. Воскресите мою любовь к вам и простите за то, что я терзаю вас своими безумными речами, но я еще больше терзаю самого себя. Если я могу чем-то искупить свое поведение, я готов пожертвовать жизнью.

Мои слова произвели на Белазиру большое впечатление. Она поняла, что я действительно схожу от любви с ума, и дала обещание подробно написать в письме о своем отношении к графу де Ларе. И хотя я не сомневался, что прочту в нем уже много раз слышанное из ее уст, но возможность увидеть на бумаге ее собственноручно изложенные заверения наполняла меня радостью. На следующий день мне принесли обещанное письмо, в котором Белазира во всех подробностях рассказывала об ухаживаниях графа де Лары, о том, как она уговаривала его не мучить себя безнадежной любовью. Письмо дышало искренностью и откровенностью и должно было развеять мои сумасбродные идеи, но эффект оказался обратным. Прежде всего я проклял самого себя за то, что дал повод Белазире погрузиться в воспоминания о графе. Обстоятельность ее повествования выводила меня из себя. Можно ли так хорошо помнить самые незначительные поступки человека, не испытывая к нему никаких чувств? – задавался я вопросами. – События, о которых она упоминала вскользь, наводили меня на мысль, что она чего-то недоговаривает. В конце концов я довел себя до такого состояния, что в полном отчаянии решил тут же отправиться к Белазире. Белазира, полагая, что письмо должно было меня успокоить, поразилась моей несправедливости и, оскорбленная, выговорила мне с решимостью, которой я раньше у нее не замечал. Я принес ей свои извинения, но успокоиться не мог. Я понимал, что поступаю неправильно, но собою уже не владел. Я пытался объяснить ей, что мое болезненное отношение к чувствам графа де Лары продиктовано моей к ней любовью и уважением и что даже в мыслях я не могу уступить другому хотя бы частичку ее сердца. Я всячески хотел оправдать свою неуемную ревность. Белазира отвергла все мои доводы и сказала, что если мои объяснения могут оправдать вполне понятное для влюбленного человека беспокойство, то мое безрассудное самоистязание есть результат болезненного состояния. Она добавила, что опасается за мою дальнейшую судьбу и, если я не возьму себя в руки, не ручается за свою любовь. Эта угроза привела меня в чувство. Я бросился на колени и стал горячо уверять ее, что впредь она не услышит моих ламентаций, и даже сам уверовал в свои обещания. Хватило меня, однако, ненадолго, и я принялся за старое: я вновь стал мучить ее расспросами, вновь просил прощения и давал клятвы образумиться и, несмотря ни на что, продолжал упрекать ее в любви к графу де Ларе – причине всех моих несчастий.

Должен сказать вам, что задолго до этого я подружился с прекрасным человеком, на редкость приятным и обходительным, по имени дон Манрикес[62]62
  Дон Манрикес – вымышленный персонаж.


[Закрыть]. Наша дружба породила большую дружбу между ним и Белазирой. Я не только не противился их добрым отношениям, но и всячески поощрял их. Видя, что со мной происходит что-то неладное, дон Манрикес неоднократно справлялся о моем самочувствии. Я никогда ничего от него не утаивал, но признаться ему в своих капризах мне было стыдно. Однажды он пришел навестить Белазиру и застал меня у нее в один из тех моментов, когда я предавался своему очередному безрассудству. Белазира также выглядела измученной приступами моей ревности. По выражению наших лиц дон Манрикес понял, что между нами пробежала кошка. Я не раз просил Белазиру не рассказывать ему о моей слабости и при его появлении вновь напомнил о моей просьбе. Но она решила пристыдить меня и открыла дону Манрикесу причину нашей размолвки. Он был крайне удивлен услышанным и, найдя мои подозрения безосновательными, встал на защиту Белазиры, чем окончательно вверг меня в исступление. Посудите сами, Консалв, до какого безумия довела меня ревность: упреки дона Манрикеса я истолковал ни больше ни меньше как проявление его любви к Белазире. Я понимал, что перехожу все границы, но мне казалось, что так укорять меня может только влюбленный человек. Я сразу же убедил себя, что дон Манрикес давно влюблен в Белазиру. Он решил, подумалось мне, что я, ослепленный страстью, не замечу ее других увлечений. Мой воспаленный ум пошел еще дальше: я уверил себя, что Белазира несомненно знает о более чем дружеском к ней расположении дона Манрикеса, и это льстит ей как женщине. Я не подозревал ее в неверности, но возревновал даже к дружбе человека, в котором, как мне уже казалось, она видела своего поклонника. Белазира и дон Манрикес, поражаясь моему крайнему возбуждению и не догадываясь о его причинах, тщетно пытались успокоить меня. Их увещевания раздражали меня еще больше. Чувствуя, что теряю рассудок, я покинул их. Оставшись наедине со своими мыслями, я понял, насколько был смешон, ревнуя Белазиру к мертвому графу де Ларе, который не мог причинить мне никакого вреда. Куда больше мне надо было опасаться дона Манрикеса – с Белазирой он был учтив и галантен, она отвечала ему дружеским расположением, часто виделась с ним. Я не сомневался, что, устав от моих капризов и придирок, Белазира неизбежно будет искать его сочувствия и постепенно он займет в ее сердце мое место. Родившаяся ревность к дону Манрикесу полностью вытеснила из моей головы образ графа. Я знал из его рассказов, что он давно уже влюблен в другую женщину. Но это никак не могло служить мне успокоением, так как его возлюбленная не шла ни в какое сравнение с Белазирой. У меня, видимо, еще сохранились крохи здравого смысла, и я не считал действия дона Рамиреса преднамеренными. Я подумал, что он стал жертвой невольной страсти и пытается превозмочь ее во имя нашей дружбы, боясь проговориться Белазире о своих чувствах, но выдавая их всем своим видом. У меня, следовательно, не было оснований подозревать дона Манрикеса в коварных замыслах, тем более что уже хотя бы в знак уважения ко мне он, несомненно, попытается сохранить свою безответную любовь в тайне. Мне удалось окончательно убедить себя, что моя ревность к нему столь же нелепа, как и ревность к погибшему графу. Нет надобности рассказывать вам, Консалв, насколько мучительны были для меня эти безрассудные мысли. Представить себе это нетрудно. При первой же встрече с доном Манрикесом я извинился перед ним за то, что умолчал о своей болезненной ревности к графу де Ларе, но ничего не сказал ему о своих новых переживаниях. Ничего не сказал я и Белазире, боясь, как бы это не повредило нашим отношениям. Я по-прежнему верил в ее любовь и полагал, что если перестану выставлять себя в смешном виде, то не дам ей никакого повода разочароваться во мне и искать утешения в любви к дону Манрикесу. Страх перед последствиями, к которым могла привести моя ревность, обязывал меня скрывать ее. В который раз я извинился перед Белазирой и постарался убедить ее, что окончательно избавился от своего недуга. Она с радостью выслушала мои заверения, но, зная меня, не обольщалась моим напускным спокойствием.

Дон Манрикес продолжал как обычно навещать Белазиру. Более того, теперь же, когда они оба знали о моей ревности к графу де Ларе, у них появился повод встречаться чаще. Белазира, уловив мое неудовольствие тем, что она не сдержалась и рассказала дону Манрикесу о причине моей вспыльчивости, стала более осмотрительной и никогда в моем присутствии не заводила с ним неприятных для меня разговоров. Но когда она замечала малейшую перемену в моем настроении, она обращалась к нему за советом, как помочь мне освободиться от безрассудных мыслей. Несколько раз, на свое несчастье, я был свидетелем, как при моем появлении их беседа прерывалась на полуслове. Нетрудно вообразить, что происходило в подобных случаях в моем ревнивом сердце. Однако Белазира проявляла ко мне столько нежности и была так счастлива, когда я представал перед ней прежним уравновешенным Альфонсом, что мои мысли об их тайном сговоре улетучивались на время сами собой. Мне трудно было также поверить, чтобы дон Манрикес, который так заботливо оберегал наши добрые с Белазирой отношения, мог домогаться ее любви. Я настолько запутался, что уже не только не знал, как он относится к ней или она к нему, но и не понимал, чего хочу сам. Как-то я зашел к Белазире и застал ее тихо беседующей с доном Манрикесом. Она как бы не замечала меня. Я вспомнил, что она, выслушивая мои стенания по поводу графа де Лары, неоднократно грозилась проучить меня, дав мне настоящий повод для ревности. Мне тут же пришло в голову, что она решила привести свою угрозу в исполнение и разыгрывает перед моими глазами сцену любовного шушуканья с доном Манрикесом. Мое настроение улучшилось. Несколько дней я ничего не говорил Белазире о своей догадке, но в конце концов не выдержал и отважился на разговор.

– Должен признаться, сеньора, – обратился я к ней, упав на колени, – вам прекрасно удалась ваша задумка поиграть на моих нервах. Я все-таки познал ревность к реальному сопернику, как вы мне неоднократно это обещали. Она действительно намного превосходит ревность к умершему. Да, я получил по заслугам. Но, даже зная, что вы разыгрываете меня, я претерпел страшные муки, и впредь вы легко можете наказать меня, когда вам только это заблагорассудится.

– Что вы еще придумали, Альфонс? – В ее голосе слышалось раздражение. – Вы полагаете, что я нуждаюсь в каких-то уловках, чтобы вызвать вашу ревность? Мне вполне достаточно той, которая терзает вас без посторонней помощи.

– Сеньора, не давайте мне повода для новых сомнений, – вырвалось у меня. – Я повторяю еще раз: я испытал невероятные мучения, даже зная, что вы всего лишь договорились с доном Манрикесом проучить меня.

– Вы сошли с ума, Альфонс, или сознательно мучаете меня тем же способом, какой приписываете мне. Вы никогда не убедите меня, что действительно поверили в мои угрозы пробудить в вас ревность и якобы поддались на мою уловку. Боже мой! Могла ли я пожелать, – продолжала она, глядя мне прямо в глаза, – чтобы после вашей безумной ревности к погибшему человеку, которого я никогда не любила, вы возревновали меня к живому человеку, у которого и в мыслях нет ухаживать за мной.

– Значит, вы не хотели возбудить во мне ревность? Чем в таком случае, как не желанием скрыть свои чувства к дону Манрикесу, вызвано ваше замешательство, когда, увидев меня, вы тут же прекратили с ним шептаться и заговорили о другом? Если это так, сеньора, то я самый несчастный на свете человек!

– Вы, мой дорогой Альфонс, не самый несчастный человек, а просто безумец. Если бы я вас не любила, я давно порвала бы с вами и никогда на вас даже не взглянула. Как только вам в голову могло прийти воспылать ревностью к дону Манрикесу!

– А как могло быть иначе, если я вижу, что вы скрываете от меня секреты!

– Да, скрываю, – заявила она твердым голосом. – Скрываю, потому что вы обиделись, когда я рассказала дону Манрикесу о ваших чудачествах. Скрываю, потому что переживаю за вас и делюсь с ним своими переживаниями, но не хочу этим доставлять вам неприятности.

– Вот видите, сеньора, вы судачите обо мне с моим соперником и считаете, что у меня нет оснований ревновать его к вам!

– Я, как вы изволили выразиться, судачу с вашим другом, а не с вашим соперником.

– Дон Манрикес – мой соперник, и вы не можете отрицать этого.

– А вы не смеете называть его вашим соперником, зная, что, находясь у меня, он только и думает о вашем благе.

– Я, конечно, не считаю, что дон Манрикес желает мне зла, но в том, что он любит вас, не сомневаюсь. Надеюсь, что он вам в этом еще не признался, но при вашей манере обращения с ним за этим дело не станет. Надежды, которыми вы его одариваете, быстро помогут ему справиться с угрызениями совести, если он уже не отрекся от нашей дружбы.

– Альфонс, у вас действительно помутился разум. Вы говорите невероятные вещи. Я начинаю сомневаться, действительно ли вы верите в мою к вам любовь и в любовь к вам дона Манрикеса.

– Верю и в то, и в другое. – Я был искренним.

– Но если верите, – воскликнула Белазира, – то как вы себе представляете мою одновременную любовь к вам и к дону Манрикесу, как понять, что дон Манрикес влюблен в меня и продолжает боготворить вас? Альфонс, ваше безумие причиняет мне нестерпимую боль. Вы неизлечимо больны. Выйдя за вас замуж, я обреку себя на участь самой несчастной супруги. Я вас очень люблю, но вы запрашиваете непомерную цену. Ревность любовника несносна, но ревность мужа не просто несносна, но и оскорбительна. Вы так явственно изобразили мне картину моих будущих страданий, что вряд ли я соглашусь когда-нибудь стать вашей женой. Да, я вас очень люблю, и наша разлука будет страшным ударом по моим надеждам провести рядом с вами всю жизнь. Умоляю вас, оставьте меня – ваши слова и ваш вид лишь усугубляют мою боль.

Белазира встала и удалилась в свою комнату, закрыв за собой дверь на ключ. Мои отчаянные просьбы вернуться и продолжить разговор остались без ответа. Подавленный, я ушел к себе в полном смятении чувств. Мне казалось, что я утратил остатки разума. На следующий день я опять был у Белазиры. Она выглядела грустной и печальной, но говорила со мной беззлобно, далее доброжелательно и ни словом не обмолвилась о своем вчерашнем намерении расстаться. Она как бы раздумывала о нашей дальнейшей судьбе. Человек легко прощает собственные ошибки, и я надеялся, что и она простит мне мои выходки и ее настроение изменится к лучшему. Я извинился уже, наверное, в сотый раз и попросил ее ничего не говорить о нашей размолвке дону Манрикесу, умоляя ее изменить к нему свое отношение и не давать мне повода для переживаний.

– Я ничего не скажу дону Манрикесу о вашем безумии, – ответила она, – но не собираюсь потакать вашим капризам и рвать с ним отношения. Если бы он был влюблен в меня, я навсегда порвала бы с ним независимо от ваших тревог и волнений. Но в его ко мне чувствах нет ничего, кроме дружбы. Вам прекрасно известно, что он влюблен в другую женщину. Я отношусь к нему с большим уважением, он мне очень нравится, и вы никогда против этого не возражали, так что ваша ревность – чистая фантазия. Если я уступлю вам, вы с вашим скверным характером не замедлите найти новый объект для нападок. Не понуждайте меня изменить мое поведение – это абсолютно бесполезно.

– Я очень хочу верить в вашу искренность. Вы не желаете замечать любви дона Манрикеса, но я ее вижу, и этого мне достаточно. Я знаю, что никаких других чувств, кроме дружеских, вы к нему не питаете, но в вашей дружбе столько неясности и обходительности, столько уважения и учтивости, что, даже если ей не суждено перерасти в любовь, она все равно пробуждает во мне ревность. Я боюсь, что эта дружба занимает в вашем сердце слишком много места. Ваш отказ изменить отношение к дону Манрикесу лишь усиливает мои опасения.

– Не знаю, как убедить вас, что мой отказ связан не с моими чувствами к дону Манрикесу, а исключительно с вашими капризами, – продолжала стоять на своем Белазира. – Могу лишь сказать, что если бы вы попросили меня не встречаться в свете с самым неприятным мне человеком, вы получили бы точно такой же отказ.

– Но я говорю не о неприятном для вас человеке, а о том, к кому вы настолько привязаны, что не желаете поступиться им ради моего спокойствия. Я ни в чем не упрекаю вас, но мне невыносимо видеть, что в вашем сердце помимо меня есть место для кого-то еще. Я страдаю от того, что вы не отталкиваете дона Манрикеса, хотя и знаете о его любви. Я полагал, что один имею право любить вас и быть любимым – все остальные поклонники должны вызывать у вас неприязнь и отвращение. Сжальтесь надо мной и пойдите мне навстречу, сеньора. В моей ревности нет ничего для вас оскорбительного.

Я приводил все новые и новые доводы в надежде добиться желаемого ответа – Белазира была непреклонна.

Время шло. Моя ревность к дону Манрикесу превращалась в кошмар. Мне удавалось скрыть от него свои чувства. Ничего не говорила ему и Белазира, поддерживая в нем убеждение, что причиной моего расстройства все еще служит ревность к графу де Ларе. Она не изменила своего отношения к дону Манрикесу, и он, не подозревая о моих мыслях, также держался с ней по-прежнему. Это еще больше распаляло мою ревность, расплачиваться за которую приходилось Белазире.

Я донимал ее мелочными придирками, а она терпеливо и безуспешно пыталась излечить меня от моего безрассудства. Наконец, мне сказали, что Белазира занемогла. Мы не виделись два дня, на третий за мной послали. Выглядела Белазира подавленной – я решил, что она еще не оправилась от болезни. Она предложила мне присесть на край постели и, немного помолчав, заговорила.

– Вы наверняка не могли не заметить, Альфонс, – сказала она ровным тихим голосом, – что последнее время меня неотступно преследует мысль о том, чтобы прервать наши отношения. Я бы никогда не решилась на такой шаг, если бы вы не вынудили меня к этому своими сумасбродными капризами. Если бы эти капризы были простым чудачеством и у меня была бы надежда излечить вас от вашего безумия, уступив вашим требованиям, я с радостью удовлетворила бы их во имя нашей любви, каким бы ограничениям мне ни пришлось подвергнуть свою свободу. Но я вижу, что ваше безумие неизлечимо и что, если у вас нет поводов для самоистязания, вы выдумываете истории, которые никогда не могли иметь места в прошлом и невозможны в будущем. Поэтому ради вашего и моего успокоения я твердо решила расстаться с вами и не выходить за вас замуж. Это наш последний разговор, и я хочу еще раз повторить вам, что, кроме вас, никого никогда не любила, и вы были первым и единственным, кто пробудил во мне такое чувство, как любовь. Я была убеждена, что счастья в любви нет, и вы еще больше укрепили меня в моем мнении, и знайте, что, поскольку вы были единственным человеком, которого я считала достойным любви, впредь я никому не открою своего сердца – вы открыли его для любви, вы навсегда и захлопнули его. Вы не должны также думать, что я питала какие-то особые чувства к дону Манрикесу. Если я отказалась изменить к нему свое отношение, то лишь в надежде, что это вас облагоразумит и я смогу быть рядом с вами. Я хотела счастья и терпеливо ждала вашего выздоровления. Это была единственная причина моего желания не уступать вашим капризам. Теперь меня ничто не удерживает. Я отказываюсь от всего, даже от дружбы с доном Манрикесом, как вы того хотели. Я только что говорила с ним и просила его со мной не встречаться. Я должна извиниться перед вами за то, что рассказала ему о вашей к нему ревности, но я не могла поступить иначе, да и наш разрыв все равно открыл бы ему глаза. Вчера приехал мой отец. Он согласился сообщить о моем решении вашему отцу. Не пытайтесь, Альфонс, переубедить меня. Я тысячу раз все взвесила, прежде чем пойти на этот разговор, отдаляла его, как только могла, скорее даже ради своей любви, чем вашей. Вы так и не поняли, что вас любила женщина, которой любовь была дана один раз и на всю жизнь.

Не помню, кончила Белазира на этом или продолжала говорить. Уже первые ее слова отняли у меня дар речи, но если бы я даже и попытался, то не смог бы ей возразить. Я перестал улавливать смысл долетающих до моего сознания слов, силы меня оставили, и я лишился чувств. Не знаю, ни что произошло дальше, ни как отреагировала на мой обморок Белазира. Очнулся я в своей постели, около меня хлопотал дон Манрикес и еще какие-то люди.

Когда мы остались одни, дон Манрикес принялся горячо разубеждать меня в моих подозрениях относительно его чувств к Белазире и просил извинить его за то, что стал невольной причиной потрясения, которое привело меня в постель. Он любил меня беззаветно и был искренне обеспокоен моим состоянием. Я слег надолго, и болезнь помогла мне понять, насколько я был несправедлив к другу, и я умолял его простить меня. Почувствовав себя лучше, я попросил дона Манрикеса навестить Белазиру от моего имени и постараться испросить у нее для меня прощение. Он отправился к ней, но принят не был. Он наведывался к ней ежедневно в течение всей моей болезни – все было напрасно. Едва встав на ноги, я попытался увидеть Белазиру лично, но также получил отказ. Я предпринял еще одну попытку, но ее компаньонка передала мне, что мое присутствие в доме нежелательно и нет необходимости настаивать. Жизнь теряла для меня всякий смысл – я готов был с собой покончить. Мне казалось, что, если она увидит и услышит меня, огромная ко мне любовь заставит ее изменить свое решение. Ее отказ встретиться со мной приводил меня в отчаяние. Могла ли судьба обойтись со мной более жестоко? Я был влюблен, любим, держал свое счастье в руках, и вдруг все рухнуло. Я искал случайной встречи, но Белазира всячески избегала меня и вела настолько затворнический образ жизни, что все мои усилия были тщетны.

В поисках утешения я ночами стоял под ее окнами, но они были закрыты наглухо. Однажды, когда я покидал место ночных бдений, мне послышалось, как кто-то открывает окно. То же самое повторилось следующей ночью. Льстя себя надеждой, я подумал, что Белазира, оплакивая нашу любовь, тайком поглядывает мне вслед. Мне захотелось проверить мое предположение. Придя в очередной раз к ее дому и постояв как обычно под окнами, я сделал вид, что ухожу, с тем чтобы в нужный момент, оставаясь незамеченным, быстро вернуться назад. Я уже поворачивал за угол, когда услышал шум, похожий на скрип открывающегося окна. Я поспешил к ее дому, и мне даже показалось, что я различаю в окне силуэт Белазиры. Каково же было мое удивление, когда я заметил фигуру мужчины, прижавшегося к стене дома в том самом месте, где находилась ее спальня. Мои привыкшие к ночной тьме глаза безошибочно определили: передо мной дон Манрикес. Мой разум помутился – она все-таки его любит, он пришел к ней на свидание, окно открыто для него. Лучшего доказательства коварства дона Манрикеса быть не могло. В пылу гнева я выхватил шпагу и бросился на соперника. Мы скрестили клинки, и я нанес ему два неотразимых удара, но он продолжал сопротивляться. На звон металла или по приказанию Белазиры из дома выбежали люди. При свете факелов дон Манрикес узнал меня и отступил на шаг. Я хотел выбить у него шпагу, но он опустил ее.

– Боже мой! Это вы, Альфонс, – проговорил он слабым голосом. – Какое проклятие свело меня с вами в бою!

– Молчите, предатель. – Я продолжал кипеть от злобы. – Вы заплатите мне жизнью за то, что отняли у меня Белазиру. Она открывает вам окна, которые для меня закрыты.

Дон Манрикес, опираясь о стену, едва держался на ногах. Совершенно обессиленного, его поддерживали выбежавшие из дома Белазиры слуги. Он смотрел на меня глазами, полными слез.

– Я опять доставляю вам неприятности, Альфонс, – обратился он ко мне. – Жестокая судьба утешает меня тем, что незаслуженное наказание я принимаю от вашей руки. Я умираю, и пусть моя смерть явится доказательством моей честности. Клянусь вам, в моем отношении к Белазире не было ничего, что могло бы хоть как-то оскорбить ваши чувства. Сегодня на улицы ночного города меня привела любовь к другой женщине, имя которой я не скрывал от вас. Мне казалось, что за мной следят. Я все время ускорял шаг, выбирая незнакомые улицы, чтобы избавиться от преследования, пока не остановился там, где вы меня застали. Я не подозревал, что нахожусь у дома Белазиры. Это правда, мой дорогой Альфонс. Умоляю вас, не корите себя моей смертью – я вам все прощаю.

Это были его последние слова. Он протянул руки, чтобы обнять меня, но силы оставили его.

Вы не можете, Консалв, представить себе моего состояния. Я ненавидел себя и, глядя на умирающего друга, готов был вонзить шпагу в собственное сердце. Меня силой оторвали от бездыханного тела дона Манрикеса. Граф де Геварра, отец Белазиры, услышав, что за окнами произносят наши имена, вышел на улицу и, узнав о случившемся, отвел меня домой. Мой отец, видя мое отчаяние, приказал не сводить с меня глаз, но вряд ли кому-нибудь удалось бы удержать меня, если бы моя религия позволила мне свести счеты с жизнью. Мне сообщили, с какой болью Белазира восприняла гибель дона Манрикеса. Рассказали мне и об откликах, которыми был встречен при дворе мой чудовищный поступок. Все это ставило меня на грань помешательства. Мысль о том, что в совершившемся зле повинен только я, приводила меня в исступление. Я презирал и проклинал себя. Отец Белазиры, по-прежнему относившийся ко мне с добрыми чувствами, не забывал навещать меня и, не оправдывая самого поступка, видел в нем результат моей безудержной страсти к своей дочери. Он рассказал мне, что горе Белазиры безутешно и состояние ее вызывает опасения. Зная ее характер и щепетильность во всем, что касается чести и достоинства, я мог легко представить себе ее муки. Несколько дней спустя от нее прибыл верховой с поручением. При упоминании дорогого мне имени сердце мое заколотилось и готово было вырваться из груди. Я просил впустить посланца, и он передал мне письмо, которое я приведу вам, Консалв, полностью.