Текст книги "Разочарованные"

Нынешнее время. Мэтт

За время ожидания на этом пластиковом стуле Мэттью постарел лет на двести. Он пытался разузнать хоть какие-нибудь новости, когда мимо него по белому коридору больницы Святого Иуды в Лос-Анджелесе пробегал кто-нибудь из медицинского персонала. Ему никто ничего не говорил. Он пересматривал сообщение на экране телефона жены, ставшее причиной аварии, но не понимал слов.

Мэттью не говорил по-французски и вот уже два часа и тридцать четыре минуты колебался, не прогнать ли текст сообщения через Google-переводчик. За восемь лет совместной жизни он ни разу не предал доверие Сары. Не прочел ни единого СМС в ее мобильнике, не подслушал ни одного телефонного разговора. Вскоре после их знакомства он спросил Сару, откуда у нее такой акцент, и она ответила: «Моя жизнь началась в семнадцать лет, и я не хочу говорить о том, что было раньше. Нет у меня ни семьи, ни детства, ни прошлого. Тебе придется это принять, если хочешь жить со мной». В начале их отношений, когда она с криком просыпалась среди ночи, он просто обнимал ее; когда понял, что приступы тревоги хронические, нашел ей психолога; когда она словно отрешалась от всего, уставившись на волны Тихого океана, оставлял наедине с ее мыслями; когда сказала, что не хочет выезжать за пределы Америки, отменил отпуск в Мексике; и когда однажды, захмелев на вечеринке, она стала напевать на французском никому не известную песню, он не позволил себе ни малейшего вопроса. У него самого не было никаких тайн от жены, но он принял ее секреты, принял ее такой, какая есть, со всеми страхами, темными и светлыми сторонами, с ее странностями – она, например, никогда, даже в холодные зимы, не надевала пальто, будто у нее был пожизненный иммунитет к холоду. Он принял ее целиком потому, что с первой секунды полюбил так, как любят лишь раз в жизни. Но это СМС в телефоне Сары стало роковым для них обоих, и Мэттью впервые был готов прочесть сообщение, которое предназначалось не ему.

Они договорились встретиться на Пурпурном пляже недалеко от бассейна Санта-Моники, где Сара каждое утро по субботам давала уроки плавания. Они должны были вместе пообедать. Мэттью ждал ее рядом с их любимым кафе, спасаясь от полуденной жары в тени пальм, куда долетал легкий бриз с океана. Он напрасно ждал, когда же появится она: с влажными волосами и округлившимся животиком, который выгодно подчеркивало платье для будущих мам. Забеременев, она стала такой умиротворенной, какой не была никогда. Но Сара не пришла, не позвонила. Зато позвонили из полиции: его жена отвлеклась на телефон, проехала на красный свет и врезалась в другую машину. Ее госпитализировали в критическом состоянии. Водитель второй машины не пострадал.

Медсестра в сотый раз ответила Мэттью, что пока не владеет никакой информацией, и он решил перевести сообщение, из-за которого может потерять ребенка и жену.

А. – 10:45

Вчера к Рене приходила полиция.

Думаю, они возобновили расследование.

Позвони, как сможешь.

Пытаясь разобраться, он прочел перевод заново. Кто такой А.? Кто пишет его жене на французском? Среди друзей Сары не было французов. Казалось, она избегала любых контактов с выходцами из этой страны, как в тот раз, когда молодая пара из Франции, решившая обосноваться в Санта-Монике, попросила ее показать город, а она выискала предлог, чтобы отказаться.

– Господин Форд?

Он подскочил. Медсестра мило ему улыбнулась:

– Час назад у вас родилась дочка путем кесарева сечения, с ней все хорошо, сейчас она в кувезе. Хотите на нее взглянуть?

Мэттью смотрел на нее непонимающе. Сара должна была родить лишь в следующем месяце. Пятью неделями раньше, это ненормально.

– А моя жена?

– Ваша жена потеряла много крови, господин Форд, ее состояние стабильно, но она еще не пришла в сознание.

– Что это значит?

– Это значит, что она в коме. Сожалею, но больше ничего не могу вам сказать, другой информации у меня нет. Ну что, идем смотреть на малышку?

Мэттью, словно во сне, пошел за ней в маленькую комнатку, где в каком-то прозрачном резервуаре спокойно спал крохотный ребенок. Его дочка. На ней был фиолетовый чепчик и огромная, не по размеру, распашонка. Он вспомнил, как Сара, которая ненавидела фиолетовый, заботливо выбирала первый наряд для будущего ребенка. Увидев, что малышка одета в чужое, его глаза наполнились слезами. Он просунул руку в отверстие, предусмотренное для этого сбоку кувеза, и дотронулся до малюсенькой головки.

– Все хорошо. Мама скоро придет, – прошептал он. – Не волнуйся.

– Господин Форд, – обратилась к Мэттью заполняющая бумаги медсестра, – не могли бы вы написать имя, которое выбрали для дочки?

Он поднял голову, немного растерявшись: его охватило радостное волнение и вместе с тем тревога. Это был один из самых ответственных моментов в его жизни.

Мэттью взял шариковую ручку, которую протянула ему женщина в халате. И дрожащими пальцами вывел имя – его предложила Сара, когда узнала, что будет девочка. Несмотря на странное написание, какое американцам никогда не понять, Мэттью согласился с этим именем, оно показалось ему красивым, и он почувствовал, что оно имеет для жены какое-то особое значение.

Нынешнее время. Фанни

– Не стоит ли пойти к Анжелике и рассказать ей хорошую новость?! – воскликнула Лилу, довольная своим открытием.

Фанни заглушила двигатель, повернулась к ней и неожиданно ласково улыбнулась:

– Нет.

Лилу непонимающе уставилась на нее.

– В смысле нет? Представляешь, как Анжелика будет счастлива узнать, что Сара жива! Нельзя такое скрывать от нее!

– Нет. Это плохая идея.

Лилу собралась было резко ответить, но что-то в выражении лица Фанни ее остановило, и она прошептала:

– Ты знала?

Фанни долго смотрела на Лилу, не решаясь поделиться с ней чужой тайной. Но ведь это Лилу не бросила дело Сары и довела расследование до конца, ни разу не опустив рук. Не могла Фанни скрыть от нее финал истории.

– Не знаю, что там с моим паспортом, возможно, твоя версия верна, но подозреваю, что Сара добралась до Англии.

– Поясни.

– Вчера, когда Анжелика сказала, что Сара погибла, я засомневалась. Мне показалось, что она лжет.

– Вот как? Почему ты так подумала?

– Это же моя младшая сестра… Все детство она врала матери без зазрения совести, и я вижу, когда она говорит неправду, как бы талантлива она в этом ни была. Человека, с которым вместе вырос, знаешь досконально – поймешь это, когда повзрослеешь.

– Так это только твои догадки?

– Не совсем, помнишь те цифры на обороте фотографии с Сарой?

– Да, «13–28». Мы так пока и не нашли им объяснения.

– Это время: тринадцать часов и двадцать восемь минут – столько потребовалось Саре, чтобы переплыть Ла-Манш. Цифры на снимке написала именно Анжелика, я знаю ее почерк. И только один человек мог сообщить ей эту информацию – сама Сара.

На какое-то мгновение Лилу задумалась.

– Допустим… А как ты думаешь, Моргана и Жасмин тоже об этом знают?

– Возможно. В любом случае это их тайна, их решение, и не нам предавать огласке правду.

– А как же Эрик Шевалье? Пусть даже он самый последний выродок, тебя не смущает, что он находится в тюрьме за убийство, которого не совершал?

Фанни стиснула зубы, в ее карих глазах блеснула ярость.

– Эрик отсидел двадцать лет – срок, который он получил бы за то зло, что причинил девочкам. И лично я согласна с Жасмин.

– Из этого я делаю вывод, что сенсационную статью ты писать не собираешься?

– Вряд ли.

– И повышения не получишь?

– Честно говоря, судя по последнему письму Катрин, меня ждет скорее понижение, а то и вовсе увольнение.

– Вот черт!

– Такова жизнь, – философски ответила Фанни и снова включила зажигание, – а в жизни надо уметь делать выбор.

Лилу засмеялась, и Фанни вскинула брови.

– Тебе весело от того, что я пускаю под откос свою карьеру?

– Нет, я горжусь тобой. Знаешь, а ведь учитывая, что мы сохраним эту тайну и защитим Сару, мы тоже немножко Разочарованные.

Фанни бросила последний взгляд на темно-синее море, удаляющееся в зеркале заднего вида.

– И правда, можно сказать, что теперь мы стали частью Разочарованных. Что ж, поехали домой.

Нынешнее время. Сара

Я открыла глаза. Между потерей сознания и пробуждением – секунда, щелчок пальцев и тысяча воспоминаний. Но я в каком-то другом месте. Над моей головой по-прежнему больничные неоновые лампы. С невероятными усилиями кладу руки на живот. Ничего. Повязка. Пусто. Немыслимая боль. Надо мной склоняются двое. Словно в тумане. Мне что-то говорят. Я ничего не понимаю. Все неважно.

И тут мой голос – сиплый, какой-то непривычный:

– Is my baby OK?[23]23
  С моим ребенком все в порядке? (англ.)


[Закрыть]

Трижды.

Я трижды спрашиваю, все ли с тобой хорошо, мне что-то трижды отвечают, но я ничего не понимаю. Слишком долго. Слишком сложно. Но вот наконец ответ достигает моего атрофированного мозга:

– Yes. Yes, Angélique is OK[24]24
  Да. Да, с Анжеликой все в порядке (англ.).


[Закрыть].

С тобой все хорошо.

Если они знают твое имя, пусть и кошмарно его произносят, значит ты выжила.

Нынешнее время. Анжелика

Анжелика и подумать не могла, что когда-нибудь вновь окажется в лицее Виктора Гюго. Но вот она у его ворот – в этой школе она провела так много времени, болтая с Сарой, а потом с Жасмин и Морганой, сплетничая, делясь сигаретами, наушниками от плеера и подглядывая краем глаза за мальчишками.

Она не появлялась здесь с того дня, как решила рожать Мию и бросить учебу. Иногда она задавалась вопросом, кем могла бы стать, если бы закончила школу и продолжила образование, как все нормальные девочки, которые не становятся матерями в семнадцать лет. Но она сразу гнала от себя неуместные мысли. Ни учеба, ни школьные успехи не принесли бы ей спасение – только Мия. Анжелика нашла свое счастье, и неважно, каким путем она к нему пришла.

Однако она всегда знала, что в долгу перед той девчонкой с неумело подведенными глазами, которой когда-то была. В последние недели много всего произошло. Смерть мамы, примирение с Фанни, всплывшая на поверхность история Сары – все это убедило ее, что ждать больше нельзя. Одно дело лгать себе нынешней, и совсем другое – предать того подростка, который еще жил в ней.

Прозвенел звонок, и из дверей начали выходить ученики. Теперь у них в руках телефоны, а не сигареты, как было в ее время, но наверняка те же разговоры, те же сомнения и подчас то же одиночество. Ей пришлось долго ждать, но вот наконец школьники разошлись, бросая друг другу на прощанье «до завтра» и махая рукой.

Анжелика узнала его сперва по походке, только потом по лицу, и хотя улыбалась она редко, но тут почувствовала, как ее губы невольно расплываются в улыбке. На нем была кожаная куртка и потертые джинсы. В глубине души она всегда знала, что даже почти в тридцать семь лет, даже в очках, даже став учителем музыки в лицее Виктора Гюго, Бенжамен Шевалье останется вечным подростком.

После ареста Эрика Бернар Леруа тут же бросил Ирис и ее сыновей. Скорее всего, он развелся, чтобы не портить свой имидж. Негоже уважаемому мэру иметь пасынка, сидящего в тюрьме. Но Анжелике хотелось верить, что Бернар Леруа наконец нашел в себе силы взглянуть правде в глаза и решил, пусть и поздно, встать на сторону дочери. Ирис при разводе потеряла свой салон красоты и снова стала работать косметологом в Лилле. Через два года она вышла замуж за адвоката, которого нанимала для своего любимого сына в надежде добиться оправдательного приговора. Несмотря на все апелляции и прошения об условно-досрочном освобождении, Эрику не сократили срок. Все в Бувиле знали, что Ирис каждую субботу навещала сына в тюрьме. А Бенжамен ни разу за двадцать лет не съездил с ней туда.

Заметив Анжелику, Бенжамен Шевалье остановился. Слегка удивился, но не более того, будто все эти годы знал, что однажды она появится здесь.

– Привет, – сказал он, подойдя к ней.

– Привет.

Она и не подумала накраситься, не переоделась, даже не взглянула на себя в зеркало перед выходом из дома. Теперь об этом жалела. Морщинки в уголках глаз делали Бенжамена еще привлекательнее. Ей хотелось провести рукой по его волосам – теперь они блестели сединой, а не гелем. Но она не сделала этого. Он в нерешительности спросил:

– Ждешь кого-то?

«Да, тебя, вот уже двадцать лет», – подумала она.

– Не то чтобы… даже не знаю…

Какое-то время они молча смотрели друг на друга, и Анжелика пожалела, что приехала. Дурацкая затея, она только заставляет его чувствовать себя неловко. Она была для него лишь неприятным напоминанием о трагедии, которая омрачила его юность и отправила в тюрьму его брата. Что она себе навыдумывала? Бенжамен подтолкнул очки к переносице, поправил на плече сумку и спросил:

– Может, выпьем чего-нибудь? Я знаю одно симпатичное местечко.

Анжелика кивнула, и он махнул рукой, приглашая ее идти за ним. Они вместе зашли на территорию школы, пересекли двор, миновали бывшие туалеты, которые теперь стали физико-химической лабораторией, в главном здании они по коридору направились к торговым автоматам.

– Персиковый холодный чай или газировку Orangina? – спросил он, опуская монеты в прорезь. – Прости, но Oasis Tropical закончился.

Это насмешило Анжелику. Он протянул ей банку, и руки их соприкоснулись.

Тут она начала говорить:

– Я пришла сказать тебе, что была права: спустя двадцать лет Жан-Жака Гольдмана, в отличии от Mickey 3D, по-прежнему крутят по радио.

– Знаю, – весьма серьезно ответил он, – я и сам в прошлом году со своими пятиклассниками разучивал его песню «Отдаю тебе»[25]25
  Оригинальное название песни – Je te donne.


[Закрыть].

– Но ты не во всем ошибался. Я больше не люблю ни группу Aqua, ни Бритни Спирс, хотя к Spice Girls до сих пор испытываю некоторую симпатию.

– В прошлом году я пересмотрел «Телохранителя» и рыдал на песне I Will Always Love You.

– Стареем, видимо.

Он ласково улыбнулся.

– Только не ты. Ты не изменилась.

Им предстояло обсудить множество вещей, и не все из них были приятными, но сейчас Анжелика об этом не думала. С ее лица не сходила улыбка. Ей снова было двенадцать, и она впервые влюбилась.

Сара

В дуврской гостинице я провела несколько дней, чтобы восстановиться после заплыва. Все это время я либо спала, либо смотрела телевизор, периодически натыкаясь на сериал «Друзья». Я вспомнила, как мы с Анжеликой мечтали об учебе в Нью-Йорке, и решила, что это знак. В каком-то невзрачном турагентстве в лондонском Камден-Тауне я купила за наличные билет на самолет Лондон – Нью-Йорк в один конец, потратив почти все деньги, которыми меня так щедро снабдили Анжелика, Жасмин и Моргана. В Штаты я прилетела 10 сентября 2001 года, накануне теракта во Всемирном торговом центре. Думаю, не стоит уточнять, что на следующий день авиакомпаниям и властям всех стран мира было кого разыскивать и без удравшей из дома девочки.

Первый год я работала уборщицей и официанткой в самых захудалых барах Нью-Йорка, ночевала в заброшенных зданиях, в метро, а то и на улице. По паспорту я была теперь Фанни Куртен, но представлялась, как и прежде, Сарой. Это единственное, что осталось от моего детства, я не собиралась отказываться от имени, которое выбрала для меня мама. У меня не имелось ни разрешения на работу, ни медицинской страховки. Я мирилась с нищенским заработком и тяжелыми условиями труда – других у нелегальных иммигрантов не было. Временами я ходила в интернет-кафе и отправляла электронные письма Анжелике. Однажды мой коллега Сэм – мы вместе работали в ресторане, где я разносила напитки всю неделю без выходных с шести вечера до трех ночи, – сказал, что в его квартире в Бронксе освободилась комната и что я могу платить за нее наличными. Квартира досталась Сэму в наследство от бабушки, и одну комнату он сдавал. Меня он знал, поэтому никаких особых гарантий не требовал. Возможно, он просто понял, что я нуждалась в помощи. Сэм был гомосексуалом, что не поощрялось в его семье, а я – нелегалкой. Мы поженились из-за документов, и я взяла его фамилию. Вместе мы прожили десять лет, к тому времени мне уже наскучил Нью-Йорк, и я решила перебраться в Калифорнию, а Сэм нашел любовь всей своей жизни и предложил мне развестись, чтобы он мог жениться на своем избраннике. Как же мне не хватало моря! Благодаря Сэму у меня теперь было разрешение на работу и счет в банке, но на американское гражданство я подать документы не решалась. Не могла же я обратиться за копией свидетельства о рождении в мэрию Бувиля, которую до сих пор возглавлял мой отец!

Только четыре человека на свете были в курсе того, что я жива: Анжелика, Моргана, Жасмин и старик Рене, он вообще знал все или почти все о моей ситуации и всегда по-отечески заботился обо мне. Он и так уже потерял свою дочь, и я ни за что на свете не хотела стать причиной для его новой скорби. Эти четверо меня не предали. Даже когда полиция опрашивала всех учеников моего класса, даже когда заподозрили Рене из-за моей спортивной медали, которую я ему подарила перед своим побегом, даже когда арестовали, а потом судили Эрика. Даже когда им пришлось поступиться убеждениями, пойти против собственных представлений о справедливости, как Моргане. Они меня защищали. Разочарованные ничем мне не были обязаны, но жертвовали своим временем, усилиями и деньгами из солидарности. И хотя после всей этой истории я почти не общалась с Морганой, Жасмин и Рене, но я буду вечно им признательна. Они спасли мне жизнь и вернули веру в людей.

Мне очень жаль, что некоторым я причинила боль своим исчезновением, заставила страдать собственного отца, каким бы он ни был, подругу Жюли Дюроше, но особенно моего брата Бенжамена. Однако считаться мертвой означало быть свободной – в этом случае меня точно никто бы не искал. Я планировала связаться с Бенжаменом из Штатов, когда окажусь в безопасности. Но не стану прикидываться лучше, чем я есть: когда арестовали Эрика и я поняла, что у меня появилась возможность разрушить его жизнь и жизнь Ирис, как они разрушили мою, я ухватилась за нее, не раздумывая ни секунды, я пожертвовала Бенжаменом – ведь знай он, что я жива, не позволил бы Эрику отправиться в тюрьму.

Недавно в Интернете я прочла интервью Морганы, в котором она говорила, что настоящая ошибка правосудия – это когда осуждают невиновных, а не когда виновных оправдывают за недостаточностью улик. Я не согласна. Для меня ошибка правосудия – безнаказанность виновных. Мир полон разгуливающих на свободе преступников, которые никогда не окажутся под судом, проживут мирно и счастливо до конца своих дней, на их могилы будут возлагать цветы, в их честь будут произносить хвалебные речи, несмотря на то, что эти изверги разрушили жизни детей. Мне больно это осознавать. Хочется жечь напалмом. Безнаказанность порождается нашим молчанием, всеми этими «не будем выносить сор из избы», «нас это не касается», малодушно отведенными взглядами из страха перед последствиями, отказами обращаться с заявлением в полицию, потому что это можно уладить по-семейному. Как же такое возможно: вся школа была в курсе, но ни один взрослый не стал разбираться, что именно произошло с тринадцатилетней девочкой, которая говорила, что на вечеринке ее изнасиловал совершеннолетний парень? Как такое возможно: я забеременела в пятнадцать лет, хотя ни с кем не встречалась, но ни один взрослый не стал допытываться, каким чудом в моем чреве образовался ребенок?

Если бы тогда вся Франция не поверила, что я мертва, Эрик прожил бы счастливую жизнь без всяких угрызений совести. Эта мысль была для меня невыносима. И дело тут не только в личной мести, это показывает, в каком обществе мы соглашаемся жить. Да, я до сих пор очень переживаю, что заставила страдать нежно любимого брата Бенжамена из-за моей мнимой гибели. Но если бы эта ситуация повторилась, я бы снова солгала без тени сомнения.

Даже двадцать лет спустя я предпочту умереть по-настоящему, чем увидеть, как оправдают Эрика Шевалье.

Нынешнее время. Фанни

Фанни припарковалась рядом с семейным рестораном и заглушила двигатель.

– Мамочка, мы приехали? – спросил Оскар и прижался лицом к оконному стеклу.

– Да, дорогой, – ответил ему отец, открывая дверцу.

Фанни с Эстебаном вышли из машины и стали доставать из багажника чемоданы, в это время Лилу взяла ключ из-под цветочного горшка.

– Откуда ты знаешь, что он здесь? – вытаращил на нее глаза Эстебан.

– А я все знаю, – демонстративно заявила Лилу, открывая дверь в квартиру Анжелики.

– Да-да, это правда, – подтвердил Оскар с благоговейным восхищением, с каким он всегда относился к старшей сестре.

Стоял конец октября, осенними ветрами унесло последних туристов и солнечную погоду. Фанни и Эстебан решили провести выходные на Хеллоуин в Бувиле. На следующий день к ним должна присоединиться Ким, лучшая подруга Лилу, которая приедет на поезде. Анжелика не пожелала избавиться от ресторана, но закрыла его на два месяца в несезон. Она доверила Оби-Вана старику Рене и на прошлой неделе впервые в жизни полетела на самолете. Для первого путешествия она выбрала Соединенные Штаты. Когда Фанни услышала о выборе сестры, то сказала, посмеиваясь:

– Что ж, расскажешь потом. Лично я больше не рискну туда ехать, в прошлый раз мне заявили, что мой паспорт значится в списке нелегальных иммигрантов.

– Да ладно! – невинно-удивленным тоном произнесла Анжелика.

– Передавай привет Саре! – будто невзначай сказала Фанни.

Анжелика не ответила, но Фанни почувствовала, что на другом конце провода сестра улыбнулась.

Фанни вошла в маленькую квартиру своего детства.

– Это была моя комната, – рассказывала она Эстебану, – а там комната Анжелики. Мы завтракали на кухонном балконе с видом на море.

В гостиной под телевизором она заметила белый конверт. На нем нервным почерком Анжелики было написано: «Для Фанни и Лилу». Пока Эстебан заносил чемоданы, Фанни схватила конверт.

– А мы пойдем на море? – спросил Оскар.

Двенадцать градусов на улице были ему нипочем.

Фанни открыла конверт. Внутри – никакой записки, лишь две розовых тесемки, на которых шариковой ручкой было выведено «Разочарованная». Фанни улыбнулась и позвала:

– Лилу, иди-ка взгляни!

В полуоткрытой двери показалась голова девочки. Лилу больше не носила розовые волосы. Теперь они были зелеными, что еще хуже, впрочем, со своим натуральным цветом Лилу была бы не Лилу.

– Что там?

– Анжелика оставила тебе это.

Фанни завязала тесемку на запястье Лилу, а вторую Лилу повязала мачехе.

– Что это за браслеты? – удивленно спросил Эстебан, глядя на довольное лицо дочери.

– Да так, ничего особенного, – с загадочной улыбкой ответила Лилу. – Пошли, Оскар, на море, я нашла воздушного змея! А потом познакомлю тебя со стариком Рене, он обещал взять нас с собой, когда пойдет собирать мидии.

– Секреты между мачехой и падчерицей, да? – улыбнулся Эстебан.

– Между мачехой и дочерью, – крикнула Лилу, захлопывая дверь за собой и братом.

Эстебан обнял Фанни.

– Пойдем с ними?

– Ты иди, а я хочу немного поработать.

– Ладно.

Он поцеловал ее в губы и отправился с детьми. Фанни достала из чемодана стопку тетрадей, которую ей несколько месяцев назад отдала Моргана. В тексте той статьи, что она отослала Катрин, Фанни не согласилась изменить ни единого слова. Долгожданное повышение уплыло из-под носа, и она уволилась. Фанни решила стать независимым журналистом, чтобы самостоятельно выбирать себе темы и писать, о чем и как считает нужным. Разве не для этого она когда-то выбрала эту профессию?

А пока она задумала написать историю Разочарованных. Настоящую, по дневникам, которые они ей доверили. Потом уж пусть Анжелика, Жасмин и Моргана сделают с этим, что захотят, – не Фанни решать за них. Но правда должна быть где-то записана.

Фанни изучала дневники Разочарованных вдоль и поперек, что-то выписывала, какие-то абзацы помечала стикерами. Она отыскала на чердаке свои собственные дневники, ведь и она училась у месье Фолле, только несколькими годами раньше.

Она расположилась на кухне, где так часто готовила завтраки для своей сестры, на застеленный клеенкой стол поставила ноутбук, открыла его и начала писать:

Рабочие заметки

Дело Сары Леруа, 1992 год

Определенная доля ответственности за случившееся с Сарой Леруа лежит на каждой из нас. Я тоже имела отношение к той истории, хотя свою роль в ней поняла и приняла лишь двадцать лет спустя…