Текст книги "Разочарованные"

Нынешнее время. Лилу

Поначалу идею стажироваться у Фанни Лилу восприняла как возможность получить зачет, ничего не делая. Пока в начале учебного года в их классе не появилась Ким, у Лилу не было друзей в этой парижской частной школе, куда ее устроил отец. В один прекрасный сентябрьский день Ким села напротив нее в столовой – и жизнь заиграла яркими красками. Лилу ждала каникул в гостях у лучшей подруги уже много недель и даже думать не желала об их возможной отмене. Поэтому она планировала погрузиться в дело Сары Леруа и подготовить такой отчет, чтобы от нее, наконец, все отстали.

После некоторых поверхностных изысканий, сделанных, чтобы убедить мачеху в своем серьезном отношении к стажировке, Лилу, сама того не подозревая, увлеклась историей Сары. Судя по фотографиям, которые распространяли после исчезновения девочки, особой красотой она не отличалась, но была всегда хорошо одета и аккуратно причесана. Милая и ухоженная – такие обычно раздражали Лилу. Однако, разглядывая снимки, она не могла отделаться от странного ощущения, что образ Сары – это маска: плиссированные юбки, приталенные кофточки, ни единой выбивающейся пряди, безукоризненный прямой пробор – за всем этим явно что-то скрывалось. Лилу знала, как никто другой, что ребенок, потерявший маму в восемь лет, обозлен на весь мир. В этом возрасте человеку еще не приходит в голову мысль покорно принять удар судьбы. В Интернете есть много фотографий Сары, сделанных за несколько месяцев до ее исчезновения, и везде ее лицо лишено эмоций – она нигде не улыбается, не дуется, не грустит, не злится. Спокойное лицо послушной дочери мэра, умеющей быть сдержанной, скромной, почти незаметной. Теперь эта странная девочка, попавшая в газеты после своей смерти, занимала все мысли Лилу. И Ким, любительница полицейских сериалов, соглашалась с подругой: похоже, тому парню, который вот уже двадцать лет твердит о своей невиновности, действительно вынесли приговор ошибочно.

Не предупредив Фанни, Лилу собралась съездить в центр города и спросила у Доминики, ходят ли туда автобусы, а та предложила ей взять один из велосипедов, предназначавшихся для клиентов гостиницы. Но эта идея Лилу не вдохновила:

– А если я не хочу на велике, у меня есть шанс дождаться следующего дилижанса?

Но Доминика уже отвлеклась на телефонный звонок и шутку явно не расслышала. Лилу ничего не оставалось, как оседлать старый зеленый велик, на каких бабульки ездят на рынок за провизией. Следуя указаниям Доминики, Лилу поехала в центр по велосипедной дорожке. Во всяком случае, она не зависела от арендованной машины Фанни, и не надо было слушать по дороге подкаст о пользе интервального голодания. Она взглянула на телефон, чтобы свериться с маршрутом до начальной школы Бувиля. Лилу добралась туда к четверти пятого, припарковала велосипед и стала ждать. Спустя несколько минут, как и рассказывала хозяйка отеля, на скамейку у ворот школы сел пожилой человек. Лилу не решалась к нему подойти. Вокруг не было ни души, а Доминика недвусмысленно намекнула, что старый Рене – извращенец и, возможно, именно он убил Сару. Чтобы придать себе храбрости, Лилу подумала о каникулах в Сен-Жан-де-Люз, намазала губы гигиенической помадой со вкусом вишни и направилась к старику.

– Здравствуйте.

Он обратил на нее свое морщинистое, как скукоженный чернослив, лицо и улыбнулся. Лилу осторожно села на скамейку, подальше от него.

– Вы… вы месье Рене?

– Старик Рене, да.

Лилу глубоко вздохнула.

– Я хотела бы кое о чем вас расспросить, это для моего школьного проекта.

Лилу посмотрела на старика: тот не отрывал взгляда от ворот, у которых, к ее большому облегчению, начали появляться родители.

– Я обязана вас предупредить, что буду записывать наш разговор, – быстро перешла к делу Лилу, выкладывая перед Рене телефон со включенным диктофоном.

Тут она поняла, что не знает, с чего начать, вопросов-то она заранее не подготовила, и с ходу спросила:

– Мне хотелось бы узнать, что вы думаете об исчезновении Сары Леруа.

Он медленно повернулся в ее сторону, сдвинул густые брови так, что они сошлись на переносице.

– Издалека я принял вас за Каролину.

– Я не знаю, кто такая Каролина, – растерялась Лилу.

– Я тоже не знаю, – задумчиво произнес старик.

– А Сару, вы помните Сару?

– Разумеется, помню, я же не склеротик!

– Расскажите, пожалуйста, почему вас тогда допрашивала полиция?

Он пожал плечами.

– Сара часто приходила ко мне, я научил ее собирать мидии ложкой. Это тонкая работа, ведь неразвившихся мидий надо сажать обратно на камни, чтобы они продолжили расти.

– И вас арестовали из-за этого?

Старик нахмурился.

– Она подарила мне свою медаль, а они подумали, что я ее украл. Они отняли ее да так и не вернули. Это единственное, что у меня оставалось на память о ней. О моей бедной малышке Каролине.

Он поник, печаль омрачила его лицо, и Лилу, не удержавшись, прошептала:

– Мне очень жаль.

Погрузившись в себя, он покачал головой.

– Мы вместе ждали хорошей погоды. Ей очень нужно было солнце.

– Саре? – вскинула брови Лилу.

– Каролина была моей дочкой, моей маленькой дочуркой!

Старик с обеспокоенным видом повернулся к Лилу и стал нервно теребить свои руки со вздутыми венами.

– Не тревожьте Анжелику, пожалуйста, она не виновата.

Лилу перестала что-либо понимать.

– Анжелику?

– Малышку Куртен. Подругу Сары.

Лилу показалось, что он вот-вот расплачется, и, несмотря на то, что неожиданное упоминание сестры Фанни мгновенно вызвало у нее массу вопросов, она взяла старика за руку, чтобы успокоить:

– Не переживайте, я не буду никого тревожить, месье Рене. Это лишь для школьного проекта.

– Но я же вижу, что вы из полиции, – пробурчал он, высвобождая свою руку. – Вы явились их арестовать, это точно.

– Кого арестовать?

– Анжелику, Моргану, Жасмин… Разочарованных. Они же были совсем девчонками и не понимали, что творят.

– Как вы их назвали?

Пронзительный школьный звонок заставил обоих вздрогнуть. Рене тотчас встал со скамейки, приподнялся на цыпочки, чтобы лучше видеть выходящих из ворот детей, однако приближаться к ним не стал.

– Каролина, – бормотал он. – Каролина, это папа…

Но все дети бежали к своим родителям, выставив вперед руки, а на него не обращали никакого внимания. Эта сцена вызвала у старика улыбку, его лицо просветлело. И Лилу вдруг стало его жалко.

– Спасибо, что уделили мне время, месье Рене.

– Да, да, приходи ко мне, когда хочешь, я живу сразу за скалой Корсара, пойдем с тобой собирать мидии.

Рабочие заметки

Дело Сары Леруа, 1998 год

Анжелика и Бенжамен больше не расставались, и об этом знали все. Когда Сара была в бассейне, они вдвоем возвращались из школы, по вечерам общались по Интернету или телефону. Бо́льшая часть расходов на СМС у обоих уходила на переписку между собой. Естественно, другие ученики подтрунивали над Анжеликой с Бенжаменом: в этом возрасте настоящая дружба мальчика и девочки встречается редко.

Эрик часто брал с собой младшего брата, когда отправлялся поиграть со своими приятелями в футбол, выпить пива или субботними вечерами побренчать на гитаре. Ничего предосудительного. Среди всех типов соблазнителей он скорее был из категории «идеального зятя», чем «плохого парня». Он не курил, не перебирал с пивом или дешевой водкой, как некоторые его друзья, не прогуливал уроки. Учился отлично и уже подал документы для зачисления на подготовительные курсы в один из самых престижных парижских университетов. Мать и отчим Бернар не переставая расхваливали такого прекрасного, такого умного, отзывчивого и обходительного юношу: «добрый день, мадам», «до свидания, мадам», «пожалуйста, только после вас», «что вы, это вам спасибо» – и все это с неизменной обворожительной улыбкой. Конечно, он был слегка ветреным – в доме у Леруа одна девица сменяла другую, как шеренги солдат на параде в честь Дня взятия Бастилии, но это были издержки возраста. Да и кто мог его упрекнуть? У парня впереди было еще много времени, чтобы выбрать свою единственную.

Осенью 1997 года Эрик перешел в выпускной класс, а Бенжамен, Сара и Анжелика – в седьмой. После уроков эта троица заваливалась на кровать или прямо на ковер, обычно в комнате Бенжамена – она была больше, чем у Сары, – чтобы послушать музыку или посплетничать, и Эрик стал все чаще присоединяться к ним. В школе он общался со своими прежними друзьями, но, если встречал в коридоре кого-нибудь из этих троих, не проходил молча мимо, как раньше, а расплывался в улыбке и бросал короткое «привет», с удовольствием обнаруживая, что его популярность, судя по возбужденным шушуканьям, уже распространилась и на семиклассников. Эти знаки внимания добавили Саре и Анжелике привлекательности в глазах других учеников. К тому же Анжелика изменилась за лето. У нее появились месячные, она теперь носила лифчики, мальчишки оборачивались ей вслед. После инцидента в лодочном сарае многие говорили, что она выглядела лет на пятнадцать, а то и шестнадцать. Но это было не так. Она выглядела на свой возраст, то есть на тринадцать. Да хоть бы и на двадцать – я не понимаю, как это может быть оправданием злодеянию. Это уточнение мне кажется важным для дальнейшего рассказа.

Анжелика и Сара быстро приобрели популярность среди учеников. Анжелика была красивой, Сара – богатой, и с обеими общался Эрик Шевалье. В школе, как и в жизни в целом, этого достаточно, чтобы стать кем-то значимым. В октябре Сара устраивала вечеринку по случаю своего дня рождения, и мачеха позволила ей пригласить пятнадцать друзей. По сути, четырнадцать, поскольку Ирис заставила ее включить в число гостей Жюли Дюроше. Сара с Анжеликой корпели не один час над списком подружек и самых симпатичных мальчиков, ведь его нужно было составить так, чтобы никого не обидеть. Анжелика предложила провести вечеринку в ресторане ее родителей в воскресенье после обеда – мать вряд ли была бы против. Но Ирис ответила, что это место не годится для празднования тринадцатилетия Сары и день рождения состоится на веранде их нового дома с пяти до половины десятого вечера. Было очевидно, что на вечеринке будут и сводные братья Сары, в первую очередь красавчик Эрик, поэтому все надеялись оказаться среди пятнадцати избранных.

Праздник удался. Парни с уложенными гелем волосами пахли дезодорантом, девочки с блеском на губах благоухали цветочными парфюмами. За музыку отвечал Алексис Жирар из предпоследнего класса, он собирался стать диджеем, потому и получил приглашение. Братья Шевалье танцевали со всеми девчонками под композиции Aqua, Manau, Poetic Lover, Worlds Apart и MC Solaar (предположу, что с подобным выбором исполнителей Алексис так и не стал диджеем). Эрик припрятал в кадке с каким-то кустистым растением бутылку водки Absolut, и любой мог плеснуть алкоголь себе в стакан с соком. Анжелика запечатлевала все на одноразовый фотоаппарат, позже она распечатала фотографии в двух экземплярах, собрала из них альбом и преподнесла Саре. На день рождения Сара получила ботинки Dr. Martens, подарочный сертификат магазина Zara, какую-то косметику и подписку на журнал «Молода и прекрасна». Одна парочка, поцеловавшись во время танца, потом встречалась целых пять недель, что считалось небывало долгим сроком. В десять часов все стали расходиться в приподнятом настроении и с довольными улыбками. Вечеринка получилась веселой, с по-детски наивной атмосферой. Потом Анжелика долго ее вспоминала, с легкой грустью пересматривая сделанные тогда фотографии.

А восемь месяцев спустя, за две недели до летних каникул, Эрик праздновал в этом же месте свое восемнадцатилетие без всяких ограничений по времени и количеству гостей. Бернара с Ирис дома не было, и на веранде стоял дым коромыслом. В саду скручивали косячки, бутылки с пивом и крепким алкоголем переходили из рук в руки. Жюли Дюроше ушла с Алексисом Жераром, которого на сей раз не просили быть диджеем. Гости видели, как около часа ночи Анжелика и Сара брели, пошатываясь, по тропинке, ведущей к лодочному сараю на берегу. Они держались за руки. С тех пор никто больше не видел, чтобы они разговаривали друг с другом мирно. О том вечере ходило столько слухов, что трудно было разобраться, где правда, а где вымысел. Но абсолютно все присутствующие вспоминали потом восемнадцатилетие Эрика как лучшую вечеринку их юности. Следующие две недели в лицее Виктора Гюго только об этом и говорили. Разумеется, кроме Анжелики, которая до конца учебного года там уже не появлялась.

Нынешнее время. Анжелика

Анжелика привычно облизала свои вечно обветренные из-за соленого воздуха губы. Ее никогда, сколько она себя помнила, не тянуло на теплые южные пляжи. Она любила зимнее море, пустынный берег своего детства, ветер, который поднимает песок и взбивает волны. Холодный, штормовой, негостеприимный Ла-Манш, каким он был этим утром, всегда казался ей более искренним, чем бирюзовые воды Средиземного моря или Индийского океана. Во всяком случае, понятно, чего от него ожидать. Это как с людьми. Ей всегда больше нравились грубоватые и неказистые. Она никак не могла побороть чувство недоверия к холеным и красивым, всем из себя успешным, всегда с улыбкой, безукоризненно, без единого неверного шага исполняющим ритуалы социальных условностей. Сама она не вписывалась ни в какие шаблоны. Впрочем, пыталась, как ни трудно в это поверить. В надежде, что вернется отец, перестанет пить мать или что ее, Анжелику, все оставят, наконец, в покое. А потом, в одно прекрасное утро ее дочь Мия заметила: «Ты не золотой слиток, чтобы всем нравиться». С тех пор Анжелику окончательно перестало это волновать.

– Оби-Ван! Ко мне!

Совершенно мокрый золотистый ретривер, резвившийся у кромки воды, подбежал к хозяйке и стал тереться о ее джинсы. Анжелика присела на корточки рядом с псом, потрепала его по загривку и пожурила с нежностью, какой она не одаривала ни одного человека:

– Не заходи так далеко, дурачок, ты пока что плаваешь как топор!

Щенок, которому едва исполнилось шесть месяцев, хозяйку еще не слушался: в ответ он лизнул ее в лицо и тут же унесся опять играть с волнами. До этого у нее тринадцать лет прожила немецкая овчарка по кличке Чубакка. И когда пес умер, она поклялась больше не заводить животных. Но в начале сентября Мия вернулась в Бувиль с Оби-Ваном – бежевым пушистиком с черными глазками, способным растопить лед в сердце лучше всякого глобального потепления. Анжелика попыталась было протестовать, но Мия ответила с лучезарной улыбкой:

– Это не вместо Чубакки, я знаю, что его заменить невозможно. Это вместо меня. Чтобы я могла спокойно сосредоточиться на своих занятиях медициной, не думая о том, как ты хандришь тут в одиночестве.

Анжелика сдалась. Она никогда ни в чем не отказывала Мие и вовсе не хотела стать обузой для дочери. Мия должна быть свободной, у нее вся жизнь впереди, ее ждет блестящее будущее. Анжелика считала чудом, что ей, у которой все в жизни было наперекосяк, удалось в одиночку воспитать такую замечательную девушку, как Мия. Мысль об аборте и в голову не пришла Анжелике, когда в семнадцать лет она узнала, что беременна. Это случилось через год с небольшим после исчезновения Сары. Отец ребенка, парень, работавший в морском клубе, с которым Анжелика встречалась несколько недель, порвал с ней, услышав о беременности. Признать Мию своей дочерью он так и не пожелал.

Считалось, что Анжелика прогуливала школу из-за того, что попала в компанию наркоманов и наркодилеров, поэтому ее решение оставить ребенка в семнадцать лет шокировало всех. Анжелика же сразу поняла, что материнство станет ее спасением. На УЗИ она растрогалась, увидев, как бьется крохотное сердечко, удивительным образом созданное ее собственным телом, которое раньше служило ей одной. В конце приема гинеколог вложил снимок УЗИ между медкартой и буклетами о планировании семьи. Выйдя из больницы, Анжелика выбросила в мусорку все, кроме черно-белой фотографии с размытым изображением бутончика, распускающегося у нее в животе. Этот снимок до сих пор, вот уже девятнадцать лет, хранится в ее прикроватной тумбочке. Она нисколько не удивилась, когда предполагаемая дата родов, которую ей назвали, выпала на восьмое октября, день рождения Сары. Анжелика не стала просить помощи у матери, вечно твердившей, что поднимать в одиночку двоих дочерей – ее крест. Анжелика никого не слушала, сразу отказалась от сигарет, травки и алкоголя, дабы не навредить ребенку, записалась в библиотеку и стала брать там книги о воспитании детей.

Когда Мари-Клер Куртен поняла, что дочь твердо намерена оставить ребенка, она выгнала ее из дома. Стояло лето, и Анжелика, чтобы раздобыть денег, начала вместе со стариком Рене собирать по утрам мидии в пластиковое ведро и продавать их потом местным ресторанам. Кроме своей матери, конечно. Анжелика скиталась по друзьям, а в августе несколько раз даже спала на пляже, положив руки на огромный живот, уродовавший ее подростковую фигуру. Когда у нее отошли воды, она в слезах позвонила в дверь родительского дома. Мари-Клер, увидев дочь, пришла в негодование, но все же поехала с ней в больницу и прождала в коридоре все тридцать два часа, пока длились тяжелые роды, сопровождаемые ором и крепкими ругательствами ее дочери. Когда Анжелику с открывшимся кровотечением срочно повезли в операционную, врачи не придумали ничего лучше, как всучить ребенка бабушке, невзирая на ее возражения. Мари-Клер взглянула на этого липкого, кричащего младенца с отметинами от акушерских щипцов на голове и поразилась: для нее все новорожденные, в том числе ее собственные дети, казались неприятными, сморщенными, вопящими существами, однако сейчас она держала на руках само совершенство – самую красивую, самую восхитительную малышку из всех когда-либо появлявшихся на свет. В пятьдесят один год на Мари-Клер, которая никогда не была хорошей матерью, словно спустилась вдруг божья благодать, и она стала бабушкой. После роддома Анжелика спросила мать, можно ли ей вернуться домой, взамен она была готова работать официанткой в ресторане. Мари-Клер, не желая расставаться с Мией, согласилась. Так вместе они и жили, лелея Мию, будто последнюю розу, оставшуюся во вселенной после апокалипсиса. В этой любви девочка выросла чуткой, нежной и вдумчивой – полной противоположностью Анжелике, что восхищало совсем юную мать и обожающую внучку бабушку.

Анжелика прикурила сигарету, стоя у кромки воды – волны ласкали ее резиновые сапоги. Она скучала по Мие. Из года в год каждое утро в любую погоду она гуляла по одним и тем же местам, вспоминала чудесные мгновения, проведенные с дочкой, которые пронеслись с головокружительной скоростью. Ничто в ее жизни не могло сравниться с тем счастьем, какое ей доставило материнство, – это было единственное, в чем она, пожалуй, преуспела.

– Оби-Ван! – позвала она собаку. – Я пошла. Ладно, сам будешь виноват!

Она повернулась спиной к щенку и сделала вид, будто уходит, но поглядывала назад, желая убедиться, что Оби-Ван последовал за ней.

Анжелика прошла по песчаной дорожке, пролегающей через заросли осоки, поднялась на высокую часть берега и вскоре оказалась у крошечного, затерянного в дюнах домика. Она постучала в дверь, как делала каждое утро. Ей отворил старик Рене. В руке он уже держал две щербатые кружки с горячим кофе. Одну из них он, кряхтя, протянул Анжелике, и они уселись перед его лачугой. Когда-то это был сарай, но четверть века назад Рене переоборудовал его в жилище, после того как потерял в автокатастрофе все, что составляло его жизнь, – жену и дочь Каролину, которую он по-прежнему ждал у школы каждый день. Потом он лишился работы, дома и частично разума. Городская администрация не решилась выселить его из этого сарая, так он и остался здесь жить. Стариком Рене его стали называть уже лет двадцать назад, хотя тогда ему не было и пятидесяти. Старость – это не только возраст, это особый запах, одиночество, своего рода усталость, которая стала намечаться в его осанке слишком рано.

– Как у тебя сегодня дела, ангел мой? Школьные дружки все еще пристают к тебе?

Анжелика глотнула обжигающего кофе и улыбнулась.

– Не особо, думаю, их отпугивает приближение менопаузы.

Старик кивнул – ответ его вполне устроил.

– Вчера со мной говорила девушка из полиции, она искала Сару.

Улыбка исчезла с лица Анжелики.

– Полиция? Как это? И что ты им сказал? – спросила она испуганно.

Старик почесал затылок.

– Сначала я принял ее за Каролину, но это оказалась полицейская. Она задавала те же самые вопросы, которые они всегда задают о Саре. Я отвечаю только о том, что касается меня. Тебе же стоит помалкивать, иначе проблем не оберешься.

Рене взял ее руку и неожиданно крепко сжал. Он внимательно посмотрел в голубые глаза Анжелики, и его мрачный взгляд внезапно просветлел.

– Это все случилось много лет назад, сейчас ни твое чувство вины, ни настоящая правда ничего ни для кого не изменят, так что не делай глупостей, пусть все идет, как идет.

Анжелика похолодела. Что еще за история с полицией? Возобновили расследование? Она залпом допила кофе и пробормотала:

– Мне надо идти. Оби-Ван!

– Я серьезно, – настаивал старик, пристально глядя ей в глаза, – не говори ничего, иначе потом пожалеешь.

Тут в Анжелике проснулась девчонка, не выносящая никаких запретов и готовая из принципа все делать наперекор, невзирая на последствия.

– Я поступлю так, как считаю нужным, – процедила она сквозь зубы. – Оби-Ван, ко мне!

Ей пришлось прицепить собаку на поводок.

– Спасибо за кофе, – бросила она старику.

– Купи себе перчатки, Каролина, ты двадцать пять лет сюда приходишь, и я ни разу не видел на тебе перчаток.

Анжелика сунула обветренные руки в карманы своей старой куртки в армейском стиле и ушла, ничего не ответив.

Рабочие заметки

Дело Сары Леруа, 1999 год

С начала восьмого класса все изменилось. И дело было не только в том, что Анжелика и Сара больше не разговаривали друг с другом. За каникулы Сара сблизилась с Жюли Дюроше, и та стала ее новой лучшей подругой. Сара начала краситься, сдержанно и элегантно, как научила ее Ирис. Свои вечные свитшоты и расклешенные джинсы она сменила на юбки и узкие джемперочки из магазина Kookaï, выгодно подчеркивающие ее грудь в лифчике пуш-ап. Вместе с Жюли она стала интересоваться девичьими глянцевыми журналами, с жадностью проглатывая новые номера Fan 2, «Молода и красива» и «20 лет». Благодаря этой литературе «высокого полета» в четырнадцать лет Сара уже умела наносить подводку для глаз с мастерством голливудского визажиста, могла бы запросто написать сборник советов по красоте и похудению, а способов удовлетворения парня в постели знала в теории не меньше, чем сексолог с многолетним стажем.

Остальное время она проводила в бассейне или в Ла-Манше. С марта до конца октября она ныряла со скалы Корсара и порой часами не вылезала из соленой воды: качалась на волнах или бросала им вызов, исследуя вплавь бухточки, до которых не добраться пешком. Она знала наизусть течения, расписание приливов и отливов, все оттенки, какие могла принимать соленая вода в зависимости от погоды, – от прозрачно-зеленого до темно-серого. Она проводила время со стариком Рене, иногда принимавшим ее за свою погибшую дочь. Он рассказывал ей об океанической фауне и ветрах. Море превратилось для Сары в такое же убежище, каким для Анжелики было кладбище. Она стала поговаривать о своем желании записаться со следующего учебного года в спортшколу, ведь ее тренер, мадемуазель Шалу, утверждала, что у Сары есть упорство, талант и сила воли, необходимые профессиональной пловчихе. Благодаря спортивным успехам и модной фирменной одежде – предмету всеобщей зависти – вокруг Сары образовалась компания девочек, и уже через несколько недель после начала учебного года у нее была насыщенная школьная жизнь. Анжелика же проводила перемены в заброшенном школьном туалете, который закрыли после того, как в его стенах обнаружили асбест. Она ходила в это полуразрушенное токсичное помещение курить, коротая последние деньки своей юности. У нее не осталось ни единого друга. Даже Бенжамен больше с ней не разговаривал.

Со дня рождения старшего брата Сары Анжелика ни с кем не общалась. Она осмелилась заявить, что Эрик Шевалье силой взял ее в лодочном сарае, и тут же, без всяких разбирательств, стала изгоем в лицее Виктора Гюго. Ее имя, намалеванное маркером или нацарапанное циркулем, теперь красовалось всюду – на деревянных партах в классах, на дверях туалетов – и сопровождалось определениями, какие я предпочту здесь опустить. Ее осыпали оскорблениями, забрасывали скомканной бумагой. Успеваемость Анжелики упала, и месье Фолле, хоть и не вел уроки у восьмых классов, несколько раз приглашал ее на беседу. Но она ни разу не явилась. Анжелика была сама себе хозяйкой: ее не заставляли возвращаться домой к строго определенному часу, делать уроки или заправлять постель, и она начала проверять, как много ей может сойти с рук. Вместо школы садилась на автобус и ехала в Лилль, где воровала компакт-диски во FNAC[16]16
  Крупная сеть магазинов, специализирующаяся на продаже книг, DVD и CD-дисков, а также электроники.


[Закрыть] или косметику в универмаге, а в магазинах одежды – шмотки, надевая их в примерочной под свои собственные. Чтобы разжиться у старшеклассников травкой, она отдавала им краденые диски или позволяла мельком взглянуть на свою грудь в лифчике. Она начала вызывающе краситься, ходить в откровенно драных джинсах, которые резала сама кухонными ножницами. Анжелика бродила по кладбищу, фотографировалась на могилах, тушила окурки в цветочных вазонах. Она часами смотрела на разбивающиеся о черные скалы волны и гадала, как быстро умрет, если бросится вниз. В ветреные дни она ходила, раскинув руки, по краю обрыва, ложилась с закрытыми глазами на железнодорожную насыпь и скатывалась с нее в последний миг, когда уже вибрировали рельсы, осыпался гравий, а от металлического скрежета колес чуть ли не разрывались барабанные перепонки. Она не искала смерти, в некотором смысле она уже была наполовину мертва.

Тогда-то и появились Разочарованные, в создании которых ключевую роль сыграла Моргана Ришар – именно она вернула к жизни Анжелику. Сегодня каждый раз, когда я думаю о Моргане, вспоминаю ее взгляд – острый и пронзающий, как серебряный клинок, умный и проницательный, без намека на сомнение или нерешительность. От этого взгляда тушевались не только дети, но и взрослые.

Моргана обратила на себя внимание в лицее Виктора Гюго несколькими годами ранее, в начале пятого класса. Лето 1996 года выдалось богатым на события: взрыв в небе над Нью-Йорком пассажирского авиалайнера Boeing 747 компании TWA, летевшего в Париж, теракт на летних Олимпийских играх в Атланте, заявление NASA об органических следах, найденных на упавшем с Марса метеорите. И когда месье Фолле предложил ученикам записать на листочках главное, по их мнению, событие лета, Анжелика написала «От нас ушел отец», Сара – «У меня новая семья: мачеха и двое братьев, они довольно милые». Моргана же написала следующее: «Клоди Эньере провела семь дней на борту русской станции „Мир“. Это первая во Франции и Европе женщина, побывавшая в космосе». После проверки задания месье Фолле вызвал Моргану к доске, чтобы поговорить о важности выбранного ею события. Тогда Моргана носила каре, слегка прикрывающее уши. Обрамляющие ее лицо кудрявые каштановые волосы были такими густыми и жесткими, что ни закон гравитации, ни порывы ветра им были нипочем. Тогда как все ученики, лишь вчера распростившиеся с младшими классами, с особой тщательностью относились к своему внешнему виду, понимая, как он важен для их статуса в школе, Моргана ходила в широченных вельветовых брюках, разноцветной полосатой кофте с вытянутыми рукавами и в неизменных круглых очках. И это были не дизайнерские очки в стиле Гарри Поттера, а самые дешевые, чью стоимость покрывала социальная медстраховка. Стоило ей встать со своего места, как в классе раздались смешки. Моргана гордо подняла голову и вышла к доске. Она заложила руки за спину и начала уверенно отвечать:

– Это событие – самое значимое за минувшее лето, потому что оно стало не только научным прорывом, но и победой всех женщин. Очень важно рассказывать о женщинах, преуспевших в сугубо мужской, как ранее считалось, области. Так современные девушки будут знать, что могут стремиться к чему-то большему, а не довольствоваться ролями, какие патриархальное общество на протяжении тысячелетий отводило женщине: мать, прислуга и проститутка.

Моргане было одиннадцать лет. После нескольких ее фраз одобряющая улыбка на лице учителя сменилась гримасой ужаса. Класс сначала впал в ступор, а потом разразился хохотом. Месье Фолле пришел в себя и, повысив голос, отрезал:

– Прекратите! В моем классе подобная речь звучала первый и последний раз! Ясно?

Он побагровел, и все в испуге замолчали. Как ни странно, учитель не отправил Моргану к директору, а лишь велел не повторять бездумно все, что она слышит дома. В Бувиле тогда не было известно о скандальной репутации родителей Морганы, Ксавье и Николь Ришаров, а вот в Сен-Мартене о них знал каждый: там они постоянно раздавали какие-то листовки на рынке, у выхода из церкви или лицея. В 1968 году им было по пятнадцать лет. Они поддерживали феминистское движение второй волны, разделяли взгляды марксистов, были защитниками окружающей среды и участвовали во всех демонстрациях в Па-де-Кале задолго до того, как вовлеченность в политику вошла в моду и ею стали козырять на светских приемах. Они участвовали в раздаче бесплатной еды малоимущим, приглашали к себе на обед бездомных, выхаживали искалеченных животных, охотно соглашались поработать волонтерами, когда к ним обращались за помощью.

Моргана вернулась на свое место под едкие насмешки, на которые она не обратила никакого внимания. После этого случая никто с ней больше не разговаривал. Ее стали считать чудачкой. В младших классах перемены были «паузой для отдыха», а теперь они именовались более серьезно – перерывами между уроками, и Моргана проводила их за чтением. В школу она приходила учиться, а не общаться с одноклассниками. Она получала свои пятерки, похвалы от восхищенных преподавателей и отправлялась домой, где непонятно чем занималась. Смотреть телевизор родители ей запрещали, дабы уберечь ее мозг от жерновов манипулирующей массами адской машины, управляемой политиками, адептами глобализации и сверхпотребления. И потому Моргана еще в весьма юном возрасте задумала от скуки прочесть все книги, имеющиеся в городской библиотеке, причем в алфавитном порядке в соответствии с картотекой. К четырнадцати годам, когда они с Анжеликой начали общаться, она дошла до последней буквы. Уже тогда было очевидно: Моргана многого добьется, и однажды ее имя появится в газетах. Но никому и в голову не могло прийти, чему именно она себя посвятит. Не догадывались даже ее родители, для которых ее выбор стал настоящим ударом.