Текст книги "Девять граммов пластита"

ЛЮДИ ВСТРЕЧАЮТСЯ, ЛЮДИ СТРЕЛЯЮТСЯ…

Леча Абдуллаевич Дагаев проживал на Английской набережной, рядом с Дворцом бракосочетаний. Дом был очень красивый, хотя строил его не Кваренги и не Растрелли. Апартаменты депутата Законодательного собрания находились на последнем этаже. В восемнадцатом веке это указывало на недостаточно высокий статус жильца. Двадцатый век и новые технологии помогли превратить мансарду в жилье класса «люкс». Впрочем, и сам дом уже лет семь как перешел в класс «люкс», причем здесь в полной мере отдали долг высоким технологиям. Консьержа заменили видеокамерой и кодовым компьютерным замком. Входная дверь, с окошечком, выглядела как дубовая, но на самом деле была сделана из высокопрочной пластмассы. Парадную лестницу отреставрировали под приглядом высокопрофессиональных мастеров. Возможно, тут приложили руку те, кто поднимал из руин дворцы Петергофа, Пушкина и Павловска. Гладкая лепнина, пестрый мрамор перил и ступенек, зеркала в настенных медальонах. Все новое, блестящее, но при этом и не смотрится, как примитивный новодел. Мастера позаботились также о том, чтобы двери отдельных квартир вписывались в интерьер.

– Хорошо живут люди, красиво, – сказал Митя Сунков, когда они поднимались по пологим, легким даже для сердечников ступенькам. Строители восемнадцатого века любили людей и думали о них, а не об экономии площадей или стройматериалов.

– Если бы они еще не впутывались в некрасивые истории со стрельбой и взрывами! – мрачно заметил Горный.

Лизавета и Сергей молчали.

Вот и искомая квартира, номер восемь. Дверь с узорчатыми филенками, цвета мореного дуба, но наверняка это не дерево, а хитроумная броня. Бронзовая ручка в форме львиной морды. Рядом звонок, тоже бронзовый, тоже морда льва, в зубах кольцо. Никаких электронных трелей – где-то в квартире спрятан бронзовый колокольчик. Его звон и услышали все четверо, когда Горный решительно дернул за кольцо.

Вскоре послышались шаги, и дверь открылась без всяких мещанских «кто там?» и «что надо?».

На пороге стоял полуобнаженный молодой мужчина. Полуобнаженный – это значит в брюках и носках, выше пояса на нем ничего не было. Стоящие дыбом черные жесткие волосы, два черных глаза, усы, радостная улыбка – это все, что удалось разглядеть в полумраке. Впрочем, улыбка исчезла, как только мужчина рассмотрел, кому так доверчиво открыл дверь. Он тут же попытался ее захлопнуть, и захлопнул бы, если бы Митя предусмотрительно не поставил на порог ногу.

– Погоди, брат, мы из ЖЭКа, депутата ищем, – миролюбиво сообщил он полуобнаженному жильцу квартиры, в которой был прописан депутат Законодательного собрания Дагаев.

Тот молчал и упорно тянул дверь на себя. Силы были примерно равны, и борьба могла затянуться. Но вмешался Горный. Он, казалось бы, просто сомкнул пальцы на ручке двери. И тут Лизавета, пожалуй, впервые поняла, что такое «гора мускулов». Мужчина в брюках тихонько пискнул и отступил. Митя немедленно последовал за ним, потом вошли Горный, Лизавета и Сергей.

В прихожей было темно. Полоска дневного света из комнаты – вот и все освещение. Впустивший гостей парень остановился в дверном проеме, стало еще темнее.

– Черт, темно, как в котельной. Свет зажги, а? А то ни зги, понимаешь… Тут и впрямь депутат проживает? – Сунков старался говорить экая и гхэкая – так, как говорят разнорабочие и слесари РЭУ и ГРЭПов. Но встал очень толково, чтобы перекрыть в случае чего выход на кухню. И не в дверях, а за ними, чтобы не провоцировать других обитателей депутатской квартиры.

Игорь Горный, мягко оттеснив плечом Сергея, перекрыл входную дверь.

– Слушай, свет зажги. – Он тоже принялся бутафорить.

– Зачем? – не выдержал полуголый жилец. Даже одного слова хватило, чтобы определить, из каких мест он родом. Парень говорил с явным кавказским акцентом.

Неожиданно вспыхнула люстра под потолком. Лизавета догадалась, что выключатель нашел Сергей, остальные не двигались. Парень дернулся, будто собираясь бежать, но усилием воли заставил себя остановиться. Все остальные тоже напряглись.

– О-о-о, старый знакомец, на самолет не опоздаешь? – нарушил молчание Горный. Он больше не притворялся водопроводчиком, заглянувшим к депутату проверить, как работает унитаз.

– Какой самолет? – опешил полуобнаженный жилец и сделал шаг назад.

Митя со своей стороны осторожно сделал шаг вперед.

– Так ты и про билет, и про самолет ничего не знаешь? А остальные где?

– Какие остальные? Ты о чем говоришь? – возмутился парень. Кавказский акцент стал еще отчетливее: мягкое «и», скособоченное «ч». – Почему самолет? – Парень снова отступил назад.

– Постой… – тихо произнес Горный и прыгнул.

Лизавета всегда считала, что у нее хорошая реакция. И что она может оставаться спокойной и хладнокровной даже в очень трудной ситуации. Но события трех последних дней, и особенно сегодняшнего, заставили ее в этом усомниться.

…Она вышла из ступора, когда все уже произошло. Горный в минуту скрутил обитателя дагаевской квартиры и надел на парня наручники, а Митя, неведомо откуда выхватив пистолет, начал обход помещения.

Шел он, как ходят крутые полицейские в боевиках – рывком распахивал дверь, делал несколько осторожных шагов, резкий поворот. И опять, и снова. «Интересно, это актеры точно копируют настоящих полицейских, или полицейские – актеров?» – подумала Лизавета.

– Кажется, никого… – крикнул Митя откуда-то издалека и тут же ойкнул: – Ой, нет, как же я вас не заметил, мадам? Такое пышное одеяло, что вы просто потерялись под ним… Не соблаговолите ли встать?

– Там кто-то есть. – Горный, бдительно стоявший рядом с закованным в наручники парнем, не проговорил фразу, а только обозначил ее губами.

– Совершенно верно, – усмехнулся Сергей. – Причем, мне кажется, что этот «кто-то» – женщина…

Митя продолжал разговор с неведомой особой в постели.

– Вы предлагаете мне отвернуться, мадам? Чтобы не ранить вашу стыдливость? А где гарантии, что, проявив не свойственную мне галантность, я не схлопочу пулю? Я буквально час назад видел, что вытворял законный владелец этого жилища. И если вы из той же компании, то Бог знает, на что вы способны. Даже и не знаю, идти ли вам навстречу… Что? Не слышу ответа?

Горный посмотрел на пленника. Тот никак не реагировал на разговор в соседней комнате. Рубоповец подтащил его к дивану, бросил на белый мех и потянулся к телефону.

– Митя, ты там кокетство сворачивай, я пока вызову подкрепление и справлюсь насчет здоровья Дагаева. А потом побеседуем с этим туристом.

– Почему он сидел здесь? Ведь мог не успеть на самолет… – поинтересовалась Лизавета. Горный одарил ее взглядом, в котором явственно читалась просьба не лезть не в свое дело. Потом набрал номер и начал приказывать. Кого и куда прислать, что и как проверить.

Договорив, он окликнул скованного парня, лежавшего в деревянной позе на диване:

– Эй, ты меня слышишь?

Парень не шевелился. Горный довольно сильно ткнул его в бок кулаком и повторил вопрос. Парень опять не прореагировал. После второго тычка он обнял колени стянутыми наручниками руками. Лицо у него было, как у самурая, уже решившего сделать харакири.

– Ладно, молчи. Ты все равно в дерьме по уши. Паспорт с твоей фотографией мы изъяли. Обыск, пальчики. Сядешь как миленький!

Рубоповец говорил спокойно и рассудительно. Лизавета моментально вспомнила свое знакомство с британской полицией в тот день, когда она встретилась с Сергеем. Тот «бобби» тоже был рассудительным и очень доходчиво объяснял негритенку, что его дело швах и лучше сдать товарищей, с которыми они грабили винную лавку. А негритенок молчал и блестел глазами. Тычков, правда, она не заметила. Хотя их отсутствие можно было объяснить наличием иностранной журналистки. Но здесь она тоже наличествовала. И тоже в качестве журналистки. Или уже нет?

От эфира ее отстранили до выяснения неведомо каких причин неведомо каких происшествий. Причины выясняются. Надо надеяться, что рано или поздно следствие даст ответы на все вопросы. Но сейчас Лизавета никак не могла уразуметь, зачем мстительный Дагаев взорвал ее «Герду», звонил ей женским голосом по телефону, наезжал на нее в автомобиле и подложил здоровенную бомбу в лифт. Может, спросить этого полуголого арестанта? Или Горного?

Спросить Лизавета не успела. В гостиную вошли Митя Сунков и худая девица в черных атласных брюках и серебристом свитере. Митя мягко подтолкнул ее к дивану.

– Вот, вынул из теплой койки. Я так понимаю, что наш герой-любовник задержался и не поспел к представлению в Пулково, потому как был очень занят…

Девица уселась рядом с черноусым самураем и поправила длинные распущенные волосы. Руки у нее были свободны. Видимо, Митя, хоть и говорил, что она способна на все, всерьез эту особу не воспринимал и не считал опасной рецидивисткой. Девица выпрямилась, закинула ногу на ногу и оглядела присутствующих: Горного, прислонившегося к дверному косяку Сергея, потом Лизавету. Взгляд у нее был надменный. Девица не боялась попасть в милицию или в историю. Видно, попадала, и не раз. На Лизавету она смотрела дольше, чем на других. Либо показалось знакомым лицо, либо просто узнала, либо воспринимала как соперницу, которая может претендовать на внимание собравшихся в дагаевской гостиной мужчин. У некоторых баб бывают такие заскоки. Они готовы драться за мужское внимание хоть в аду, хоть в раю. Лизавета, давно забывшая о том, что она небрежно причесана и почти не накрашена, моментально об этом вспомнила. И поежилась. Уж больно оценивающим взором – с ног до макушки и с макушки до ног – окинула ее вынутая из постели Дагаева мадемуазель. Так смотрят высокооплачиваемые стилисты, когда их просят за два дня сделать из деревенской простушки женщину-вамп. Сама незнакомка успела и подкраситься, и причесаться.

Митя заметил дамскую стрельбу глазами.

– Вот, полюбуйтесь на красотку! Не хочет сказать, как ее зовут, не кричит, что злые люди залучили ее, обманули и изнасиловали. Даже не просит позвонить по телефону. И адвоката не требует.

Девица не отреагировала на шутку. Может, у них в банде мода такая – косить под идейных партизан?

– Ладно, пойдем. – Сергей подошел к Лизавете и взял ее за руку.

– Чего это ты заспешил? – Голос у девицы был высокий и резкий. Лизавета вздрогнула от неожиданности, да и не только она. Горный и Сунков тоже смотрели на длинноволосую особу, как на неожиданно заговорившую Валаамову ослицу. Только Сергей не обернулся.

– Нет, ты погоди! – Девица явно обращалась к Сергею, причем как к старому и хорошему знакомому. Он же не хотел признавать факт знакомства.

– Ни фига себе, – тихонько присвистнул Митя. – Это что еще за вопли на диване!

– Пусть останется. – Девица почти визжала, но лицо ее изменилось. И на диване сидела с подлинно графским достоинством. – Никуда он не пойдет, никуда!

– А зачем он тебе нужен, детка? Ты же до сих пор вроде вот этим интересовалась? – Сунков кивком показал на ее соседа по дивану.

– Пойдем! – Сергей так сжал Лизаветино плечо, что ей стало больно. Он заметно побледнел, а глаза стали почти бешеные.

Мягкий, остроумный, образованный хакер, знающий, как взломать банк при помощи компьютера и как цивилизованно ухаживать за девушками, превратился в дикаря. Лизавета попыталась отстраниться.

– Подожди, я не понимаю…

– Поймешь! – Этот финальный визг заглушил грохот выстрела. Девица в атласных узких брючках больше не сидела на диване, она стояла посреди белой дагаевской гостиной с маленьким пистолетом в руке и палила… в нее, в Лизавету! Это было настолько неожиданно и неправдоподобно, что у Лизаветы в сознании что-то сместилось и она поняла, что стреляли не в кого-то, а именно в нее, уже на полу, когда Сергей, повалив, прикрыл ее своим телом. От волос Лизаветы исходил какой-то кислый запах. Опытный человек сразу определил бы – порох.

Сунков тем временем швырнул визжащую девицу обратно на диван и стал выкручивать руку с пистолетом. Та сопротивлялась отчаянно, кусалась, царапалась, пиналась. Даже удалившийся к вершинам духа самурай вернулся в этот мир и с удивлением смотрел на драку. Девица сражалась, как пантера, и вырвать у нее пистолет Мите удалось только с помощью Горного, после чего Сунков наконец-то нацепил на девицу браслеты.

Сергей скатился с Лизаветы, резво вскочил на ноги и протянул ей руку, чтобы она могла подняться, но Лизавета не приняла помощь. Она встала сама.

Горный принялся разглядывать пистолетик.

– Недосмотрел, из какого декольте она его вынула. – Митя Сунков тяжело дышал, на висках поблескивали капли пота. – Однако горячая оказалась особа. Ты хоть понимаешь, что это покушение на убийство при свидетелях? Это, милая моя, статья…

Девица опять стала надменной и молчаливой. Будто не она верещала только что, как драная мартовская кошка, будто кто-то другой палил из миниатюрного пистолетика с явным намерением отправить на тот свет отстраненную от эфира ведущую «Петербургских новостей».

– Значит, молчать будем? Долгая тогда получится история. – Митя Сунков укоризненно покачал головой и скинул куртку. – Ну да ничего, у нас дела и без тебя найдутся. Сейчас протокольчики оформим с потерпевшей, со свидетелями…

– Какие протокольчики? Это дело следователя! – Сергею явно не понравилась «оформительская» идея.

Митя нахмурился. Сергей Анатольевич Давыдов давно его раздражал. У них с самого начала любой, даже совсем невинный разговор превращался в перепалку. А теперь этот компьютерщик вознамерился препятствовать проведению следственных действий!

– Молодой человек, такой образованный, осведомленный, компьютерно грамотный, а элементарных вещей не знаете. Будет дело – будет следователь, а пока я, как первый оказавшийся на месте происшествия представитель правоохранительных органов, должен все зафиксировать и задокументировать. С потерпевшей, со свидетелями…

– А если мы откажемся?

– Как это откажетесь? Вы не можете отказаться. Вы очевидец и не имеете права утаивать сведения, важные для выяснения истины. Это вот потерпевшая может отказаться от показаний. А у вас – статья! – Митя недоуменно пожал плечами.

– Тогда я провожу потерпевшую и вернусь!

Лизавета, воспринявшая попытку покушения на ее жизнь как очередную ошибку, наконец решилась вмешаться:

– Послушайте! Я имею право высказать собственное мнение? Мне кажется, что спешить ни к чему…

– Вот-вот, – перебил ее Митя, – потерпевшая готова с нами побеседовать…

– Как раз наоборот!

Все – таки мужчины удивительные создания! Придумали тысячу лет назад сказку про женскую логику и держатся за нее так же крепко, как прикинувшийся безумцем Одиссей держался за плуг, когда косил от призыва на Троянскую войну. А по сути, именно мужчины чаще всего поступают нелогично. И каждое слово готовы толковать в свою пользу. Женщины всегда более критичны.

– Я вовсе не это хотела сказать. А хотела сказать, что не надо спешить с выводами. Например, я не понимаю, что происходит!

Горный закончил осмотр изъятого у девицы пистолетика и тихо произнес:

– Действительно не понимаешь? Не понимаешь, что тебя в четвертый раз пытаются отправить на тот свет? И теперь уже нет сомнений, что покушаются именно на тебя? И что твой приятель имеет ко всему этому самое непосредственное отношение?

Лизавета сознавала, что Горный прав. Но разум отчаянно не желал принимать очевидное. А когда спорят разум и чувства, побеждает… побеждают… неужели предрассудки? Или гордость?

– Ты-то что молчишь? – Горный теперь смотрел на Сергея. – Скажешь, я не прав? Одного понять не могу – зачем понадобилось ее убирать?

Сергей вдруг перестал быть и казаться мальчишкой. Отчетливо проступили морщины на лбу, стали видны складки, падающие от крыльев носа к краям губ, щеки ввалились. Таким он будет в сорок или даже в пятьдесят. Когда он заговорил, Лизавета не узнала его голос.

– Ты прав. Тут моя вина. На сто процентов… – Слова давались Сергею с трудом. – Ее зовут Рита. Это моя жена. Бывшая жена. Мы пять лет не виделись. А на днях я ее разыскал. Просил развода, сказал, что собираюсь сделать предложение…

– И сказал кому? – уточнил Горный.

Лизавета же смотрела на девицу. Та пыталась сделать непроницаемое лицо, но у нее плохо получалось.

– Да.

– Вот дурак! Даже козел! Мы мучаемся, не понимаем, что творится, а это он с бабами разобраться не смог! – принялся ругаться Митя Сунков. Он, вероятно, ругался бы еще долго, но тут раздался мелодичный, бронзовый перезвон. Приехала вызванная Горным группа.

ПРАЗДНИК, КОТОРЫЙ ВСЕГДА…

Маленький зал мексиканского ресторанчика был забит до отказа. Редкий случай в Петербурге, где ресторанов больше, чем людей, готовых заплатить тридцать долларов за плохо приготовленный бифштекс, дополненный скудной горсткой неумело обжаренной картошки, а потом еще выложить приличные чаевые официанту, который все время забывал менять пепельницы, опрокинул бокал и перепутал заказы. Ресторанов дорогих, очень дорогих и умеренно дорогих теперь много, хороших поваров и квалифицированных гарсонов крайне мало. И отыскать приличный ресторан трудно, особенно приезжему.

Сергей Анатольевич Давыдов приехал в Петербург десять дней назад. Приехал после долгого перерыва. Когда он корпел над кандидатской диссертацией, когда денно и нощно сидел перед компьютером, ему было не до походов по кабакам. Да и кабаков тогда в городе было меньше. Его соратник по математической аспирантуре Вангелис, по национальности грек, а по убеждениям коммунист, сказал как-то, когда они безуспешно пытались найти местечко, чтобы отметить очередной сданный кандидатский минимум: «Мы у себя обязательно построим социализм, только с тавернами!» Социализма теперь нет ни в Греции, ни в России, зато с тавернами порядок, их много. Но найти хорошую все равно трудно.

Сергей нашел. Это при том, что десять дней в Петербурге были забиты совсем другими проблемами. Сначала он разводился, потом прятался, ссорился с любимой женщиной, которая попутно занималась совсем не своими делами и которую постоянно пытались убить. Затем выяснял с ней отношения, мирился. И перекусить-то времени не было, а уж заниматься ресторанным туризмом тем более.

Но он нашел уютный, маленький и, что важно, людный ресторанчик. Низкие потолки, на стенах почти подлинные ковры из Центральной Америки, в центре зала большие столы для шумных компаний, а вдоль стен столики для двоих. Бегают обряженные в футболки и красные фартуки официанты, по залу бродит «трио бандуристов» в пончо, с гитарами и барабанами. Как раз то, что надо, чтобы быть с людьми и в то же время без них.

Праздник, им обоим необходим был праздник. Необходим по жизненным показаниям. Потому что Сергею казалось, будто жизнь висит на волоске. Его жизнь и жизнь рыжеволосой Лизаветы. Чувство необъяснимое – ведь все кончилось. Тем не менее после того как они, поприветствовав рубоповское пополнение, прибывшее в квартиру депутата Дагаева, вышли на набережную, Сергей вдруг понял, что боится. Боится машин и людей, боится, что с крыши сорвется камень, что важный хозяин не удержит своего не менее важного мастино и тот вырвется и нападет на Лизавету, что вдруг рухнут провода и жесткий металлический трос хлестнет ее по лицу. Немотивированный страх – первый шаг к безумию. Или первый шаг к большой любви. Высокая и стройная, с чертиками в медовых глазах, решительная и самостоятельная, независимая и язвительная, Лизавета никогда не казалась ему беззащитной. Сергей помнил, как она отвечала, когда они выбрались из-под стола в лондонском пабе. Растерянная, растрепанная, но всегда готовая пошутить, задать вопрос, удивиться. Она удивлялась сама и удивляла его – таким было начало их романа. Теперь она тоже растрепанная и растерянная, но вместо чертиков в глазах ему мерещился вопрос: «Почему? Почему из-за тебя меня хотели убить, уничтожить?» Однако вопросов она не задавала, а Сергей не знал, что сказать. Ведь, в сущности, этот милиционер прав на сто процентов: он ее подставил, потом ушел в кусты, а потом стал разыгрывать наследного принца Брунея, повелителя нефтепроводов и укротителя слонов. Полез с кольцом, с разговорами о любви и верности.

В молчании, которое можно было бы назвать гробовым, если бы не вечерний шум весеннего, большого города, они дошли до ее дома. Молча поднимались по изуродованной взрывом лестнице. Лизавета молча открыла дверь. Потом, почти не оборачиваясь, пробормотала:

– Пока, до встречи…

Сергей понял: если сейчас она закроет дверь своей квартиры, он потеряет ее в тот же момент. Навсегда.

– Погоди, я так не могу… – Он схватился за край двери.

Лизавета послушно остановилась.

– Давай поговорим!

– Давай! – согласилась Лизавета. Ее лицо было потухшим. Когда прошлой ночью она горячилась и говорила, что он ее подставил, Сергей знал, что сумеет ее переубедить, перешутить, перетянуть на свою сторону. Сейчас ему стало не до шуток.

– Ты знаешь, я не люблю откровенничать. Не люблю сразу и всему свету рассказывать, что творится у меня в душе. И вообще… – Он с трудом подыскивал слова, в голову лезли какие-то глупости про четкие и определенные отношения «человек-машина» и куда более размытые, запутанные отношения «человек-человек». – Ты знаешь, с Ритой мы и прожили-то всего месяц, может, чуть больше, а поженились в три дня. Она всегда была такой избалованной… – Сергей увидел, что Лизавета закрыла глаза, и мысленно обозвал себя болваном. В конце концов, какое ей дело до его отношений с Ритой, особенно после всех этих взрывов и выстрелов?

– Я понимаю. Это все? – В вопросе не было ни иронии, ни даже сарказма – голое безразличие. И лицо равнодушное. С таким вежливым лицом слушают не в меру общительного пенсионера, приставшего на автобусной остановке с разговором о проекте федерального бюджета на будущий год. И нахамить жалко – дядечка вроде интеллигентный, и спрятаться некуда – автобуса все нет.

Сейчас он тоже не знал, что сказать. Не срабатывали ни расчет, ни раскованность, всегда выручавшие его в трудных ситуациях. Сергей не любил бурные сцены, выяснение отношений, истерики, приходы, уходы, разоблачения и порывы. Предпочитал изящество и легкость, чтобы разговор напоминал фехтование или стройное доказательство теоремы, чтобы шутка или слеза были к месту, чтобы не было ничего «слишком».

Почти сразу после свадьбы его стали раздражать Ритины закидоны. Перепады настроения похлеще, чем в барокамерах, где тренируются космонавты. Она то ныла, то смеялась, как безумная, то тосковала, то требовала невероятной любви, такой, чтобы искры из глаз. Когда она исчезла, Сергей сначала испугался, потом позвонил ее родителям, разыскал телефон через университет. Их уклончивые ответы, их близкое к равнодушию спокойствие подсказали правильное решение – волноваться не стоит. А потом ее подруга по факультету рассказала, как Рита любит загулы, и он совсем успокоился. Ему вдруг стало легко и просто, и Сергей ушел, радуясь, что не надо что-то дополнительно объяснять.

Он потом долго боялся женщин. Точнее, не собственно женщин, а той ямы, в которую они всегда готовы увлечь поддавшегося им мужчину, как только почувствуют, что затянулся аркан любви. Сразу становятся требовательными и напористыми. Хотят, чтобы ты каждые пять минут изрыгал клятвы, каждые десять минут признавался в неземной любви, а в перерывах плясал гопака, иначе им станет с тобой скучно. И нечто подобное мерещилось ему в каждой девушке, стоило присмотреться к ней получше. А он не хотел заблудиться, сгинуть в темных дебрях женской души. Поэтому Сергей держал подружек на расстоянии, чтобы роман не превратился в кандалы, которые поэты благородно окрестили узами.

День их знакомства с Лизаветой, обычный осенний день, день его последней зарплаты. Он ждал заказчика. Пришли Дагаев с телохранителем. В туалете, как и было условлено, телохранитель сообщил Сергею, что надо подождать, подойдет еще человек от другой стороны. Он вышел в зал и принялся ждать. И от нечего делать глазел по сторонам. Публики не было.

Он заметил девушку сразу, как только она вошла в тот, ничем не примечательный паб, каких тысячи на окраинах Лондона. Девушка смотрелась классно и совсем не по-английски. Смело распущенные волосы, широко распахнутые глаза, полуулыбка, вполне деловой и в то же время неуловимо экстравагантный костюм. Таких клиенток здесь лет десять не видывали и еще лет десять не увидят. Он должен был передать заказчику диск, а в обмен получить полный расчет, но дело затягивалось.

Сергей немного нервничал – раньше все проходило без проволочек. Девушка заказала традиционный британский «чипс энд фиш», отказалась от пива, а он тем временем гадал, кто она такая и как сюда попала, и это отвлекало его от дурных мыслей. Он почти угадал, что она русская, он почти забыл о странной неувязке. И все равно перестрелка не стала для него полной неожиданностью. Сергей ожидал чего-то подобного. А потому, как только двери распахнулись и на пороге показались люди в масках, кинулся к столику, за которым сидела эта удивительная девушка. То, что она удивительная, он понял буквально через минуту. Когда все кончилось, она не устроила истерику, не билась в слезах и не дрожала от страха, у нее даже не атрофировалось чувство юмора, и она сообразила, откуда он позаимствовал идею насчет криков «мама».

Она еще раз доказала свою незаурядность, когда ее допрашивали в полиции. Сергею, по понятным причинам, не очень хотелось отвечать на заковыристый вопрос: «Откуда вы знаете убитых?» А ведь он фактически проговорился, когда сообщил ей о русских паспортах. Нормальная женщина, попавшая в жуткий переплет со стрельбой, наверняка осчастливила бы иностранных полицейских чистосердечным признанием. Просто из чувства самосохранения. Он ждал от «бобби» каверзных вопросов, уже придумал достойный ответ, но… его ни о чем не спросили. Сергей, грешным делом, решил, что Лизавета связана с наемными стрелками, но ошибся. Она оказалась журналисткой, русской журналисткой…

Они стали встречаться, и она нравилась ему все больше и больше. Сергею нравилось смотреть, как она вскидывает брови, когда сердится, как она улыбается, парируя его не слишком удачную шутку, как она хохочет, когда он шутит действительно смешно. Он любил устраивать для нее праздники, маленькие и большие, любил ее разыгрывать и дразнить, любил с ней спорить. Он забыл свои прежние страхи. И подошел слишком близко. А теперь ему опять страшно. Теперь он боится ее потерять…

Сергей забыл, о чем он говорил или, скорее, кричал в тот вечер. У него была одна цель – стереть с лица Лизаветы маску усталости и равнодушия. И это ему удалось. Получилось!

– Я и не думала, что ты способен на такие африканские страсти! Рвать в клочья душу и рубашку на груди в придачу, – тихо сказала Лизавета, когда они утром пили кофе на кухне. В глазах ее все еще блестело неподдельное изумление. – Прямо-таки Везувий и сопка Ключевская, вместе взятые.

– Это у меня только по четвергам, после перестрелки, – улыбнулся Сергей и наклонился погладить подошедшего к нему Масона. – Мы, кстати, кота кормили? – Лизавета никак не отреагировала на нахальное «мы», просто попросила налить еще кофе, а сама достала из шкафчика сухой корм.

И вот уже три дня Сергей мало-помалу плетет те самые узы, которые еще семь месяцев назад называл кандалами. Теперь он сражается с совсем другим страхом. Раньше боялся потеряться, а сейчас боится потерять…

Три дня он чувствует себя Маугли в джунглях, разведчиком в стане врага. Три дня он был осторожен и внимателен, прислушивался к каждому Лизаветиному вздоху, ловил каждый взгляд и предупреждал все, даже невысказанные, желания.

Лизавета послушно отвечала на вопросы, они вместе ходили по магазинам – продукты тоже надо иногда покупать, – почти вместе стояли у плиты, вместе садились ужинать, ложились в постель. Все шло хорошо. По крайней мере, она не бросала ему в лицо колечко, которое он называл обручальным. Все шло хорошо. Только не было прежней живости, острот, смеха. Лизавета действительно напоминала Спящую красавицу.

Но он видел, как она потихоньку оттаивает… Или ему только казалось, что оттаивает?… Ведь это он ее заморозил… Или не он? Мексиканский ресторан, с людьми и одновременно без них, он тоже придумал, чтобы как-то ее растормошить. Лизавета согласилась без возражений, но и без восторгов.

И вот они сидят в набитом до отказа зальчике, разглядывают меню и решают, что выбрать.

– Не знаю, я здесь раньше не была, а бурритос стоит заказывать только в проверенном месте. – Лизавета старательно рассматривала глянцевую карточку.

– Здесь есть еще старые добрые бифштексы. Или… Что они имеют в виду, когда пишут «свиные прелести»? – Сергей старательно разыгрывал благополучие.

– Тут же расшифровано – одна большая свиная нога с картошкой. Не знаю. А правда, какое отношение эта нога имеет к Мексике? – Лизавета аккуратно подняла бокал и выпила микроскопический глоток «Маргариты». Этот коктейль из лимонного сока с текилой ей нравился еще в Лондоне, и, когда им предложили выбрать аперитив, Сергей, не раздумывая, заказал «Маргариту». Для себя он попросил джин с тоником.

– Что будьете есть? – Черненькая официантка говорила с очевидным акцентом, возможно испанским.

– Чипсы с соусом авокадо, салат из авокадо с тунцом, а горячее… – Сергей вопросительно посмотрел на Лизавету, ответного взгляда не дождался и решил вопрос сам: – «Свиные прелести», два раза. И вино… красное, то, что у вас называют домашним. – Он опять посмотрел на Лизавету: – Или не будем рисковать и остановимся на проверенном бургундском?

Она ответила сразу, что уже было здорово. Сергея ужасно тяготили несвойственные Лизавете паузы в разговорах:

– Мои одноклассники называли бургундским любое красное вино, включая портвейн «Агдам».

– Значит, домашнее. – Сергей откинулся на спинку хлипкого стульчика и чуть не засмеялся. В этом ответе он увидел прежнюю Лизавету. Впервые за последние четыре дня. – Может, еще «Маргариту»? Пока жарят прелестные ножки.

– Давай, мне необходимо что-то зажигательное… – Он опять остался доволен. Лизавета переставала быть удручающе нормальной и спокойной.

– Тогда «Маргариту», даже две, и побыстрее. Официантка кивнула, исчезла и появилась с бокалами буквально через минуту. Это при том, что возле бара толпился жаждущий народ и бармены явно не справлялись с нагрузкой.

– Вашья «Маргарита», – буквально пропела она.

– Как ты их охмуряешь? Открой секрет, – попросила Лизавета, когда расторопная девушка отошла к другому столику.

– Секрет фирмы. – Сергей Анатольевич улыбнулся совершенно по-голливудски, в тридцать три зуба. – Но для тебя, так и быть, сделаю исключение. Я вбрасываю в них энергию. Ты представь, целый день на ногах, целый день с подносом, целый день голодные лица и тарелки с едой. Одуреть проще простого. А я даю энергетический импульс. Все просто.