Текст книги "Дублер"

– Знаешь, завидую таким, как ты. Вот ты айтишник. Сделал работу – точно знаешь, хорошо или плохо. Отработал, дверь закрыл и домой. А тут. Может, мне продавцом пойти? Хорошая профессия – продавец. Буду цветами торговать или книжками.

– Это ты уже говорила. Куда ты денешься со своего стула? – усмехнулся Ваня.

– Как рабыня, ей-богу, – пожаловалась Григорьева. – Пока пишешь – как в плену. И не выпустит, пока не допишешь. Такой автоплен. Хорошо маникюршам…

– Ага, только продавщицам и маникюршам столько не платят. И айтишникам тоже. Так что не ной. У вас надбавка за обязательные страдания. Не страдаешь – не поэт, не поддался на жалобы Григорьевой Ваня.

– Поэты не переписывают по сто раз. Или переписывают? – задумалась Григорьева. Она была законченным прозаиком.

– Так вам и надбавка за вредность. За переписки эти, – парировал Ваня.

– Драфты называется, – уточнила Григорьева.

Григорьева призадумалась. И правда, грех ныть, платили ей хорошо, и график опять же свободный. Вспомнила:

– А ты чего пришел-то вообще?

Ваня и сам, похоже, забыл, пришлось вспоминать.

– А! Дрель хотел взять. Если ты не против.

– Твоя дрель, чего против. Я вообще не знала, что у нас, верней, у меня, есть дрель.

Ваня без труда нашел на антресолях дрель. Но не спешил уходить. Оглядел кухню. На кухне у Григорьевой был бардак.

– У тебя что, посудомойка сломалась?

– Да ну, возиться.

Григорьева пожала плечами, ей было не стыдно за бардак. Это же не мама в гости приехала качать головой. А бывший муж знал ее как облупленную. Иван открыл посудомойку, ставя в нее чашки с остатками кофе.

– На одном кофе так и живешь?

Григорьева, наблюдая за его действиями, подошла помочь.

– Почему, еще сигареты. А зачем дрель-то тебе?

– Знакомой одной карниз прикрутить.

Григорьева оживилась:

– Где карниз, там новоселье?

– Да брось, ничего серьезного. Просто девчонка с работы.

– Я тебя умоляю. Из всех мужиков на работе именно тебя выбрала прикрутить ей карниз.

– Ревнуешь? – подмигнул Ваня.

– Ужасно, – засмеялась Григорьева. – Симпатичная?

– Нормальная, – сдержанно ответил он.

– Нормальная – то, что тебе нужно.

– Откуда ты знаешь, что мне нужно? Все время думаешь за других, – вдруг рассердился Ваня.

– Работа такая, – парировала Григорьева. – Как я их всех напишу, если за них думать не буду?

– Живые люди – не то же самое, что придуманные, – сказал Ваня.

Григорьева задумалась:

– Да? А мне кажется, мои – живее живых.

Машина остановилась у ресторана, Доценко с Ренатой вышли, швейцар поспешил открыть даме дверь. Они сели за столик в зале, администратор пододвинул стулья. К ним приблизился директор ресторана.

– Сергей Владимирович собственной персоной! Что же не сказали, когда бронировали, что сами будете? Нет-нет-нет, я вас провожу за другой, лучший столик.

Директор бросил официанту:

– Костя, сними резерв с того столика.

Официант мигом метнулся, убрал табличку.

– Да бог с тобой, к чему эти почести, – Доценко скромно отмахнулся, но ему явно было приятно. Полный зал, и все внимание к ним.

Доценко и Рената направились за распорядителем к столику у окна. Вид отсюда на город был потрясающий.

– Что желает ваша спутница? – промурлыкал директор.

Рената провозгласила:

– Шампанского!

Ренате хотелось, чтобы кино не заканчивалось на съемочной площадке. А еще хотелось, чтоб ее перестали называть спутницей. Ничего, дай время. Она припомнит этому сукиному сыну, может, даже потребует от глянцевого журнала именно тут устроить интервью с фотосессией.

– «Хеннеси». Супериор, как вы любите. За счет заведения, – было предложено самому Доценко.

Тот не стал спорить.

– Приятного вечера, – официант удалился.

Вечер обещал быть приятным. На сцене музыканты играли джаз.

– Приятно быть рядом с таким мужчиной. Смотрите, все на нас смотрят, – огляделась Рената.

– Они смотрят на тебя. Ты здесь звезда.

Доценко был джентльмен. Он поцеловал Ренате руку, она скосилась в сторону – все видели? Рената не сомневалась – хоть публика тут крутая, а все ж знаменитости – всегда особое блюдо в меню, кто-нибудь да сфотографирует, не удержится. Рената поправила локон. Она знала, левый профиль у нее выигрышный.

– Сергей Владимирович, дорогой!

К столику подошла семейная пара, круглый маленький грузин и высокая аристократическая жена с усами и в изысканном платье. Доценко поднялся, поцеловал грузинке руку.

– Тамара, вели-ко-лепны. Как всегда! Гия, а ты …

– Знаю-знаю, растолстел, – добродушно ответил грузин.

– Давно не виделись! – кажется, Доценко был действительно удивлен и рад. А может, просто не знал, о чем говорить со своей «спутницей».

– Бизнес, мой друг, бизнес. Ах ты сукин сын! Почему не я режиссер и продюсер? – обнимая и хлопая по плечу Доценко, грузин бросил сальный взгляд на Ренату.

Доценко оторвался от старого знакомого.

– Ты побывал в продюсерах, не скромничай.

Жена грузина покачала головой.

– Не напоминай, Сережа, про тот период. Хорошо, что это длилось недолго.

Мудрые женщины эти грузинские жены.

– Раньше, кто денег дал – тот продюсер. А теперь развелось, полфильма титры – сплошь продюсеры. Паразиты! – возмутился в шутку Гия.

Доценко широким жестом позвал за столик:

– Присоединитесь?

– Канэшна, – сымитировал грузинский акцент грузин, живший в Москве сорок лет своей жизни.

Доценко обернулся к Ренате:

– Ты же не против, солнышко?

Ренате, с одной стороны, это не слишком понравилось – как раз ей было о чем поговорить с Доценко. Например, о новых ролях, о том, как сегодня красива, талантлива, сексуальна. С другой стороны – кто они, эти грузины, надо узнать. Может, торгаши, в рекламе сняться предложат. А это, говорят, хорошие деньги. Получше актерских.

Официант мигом добавил приборы для пары. Тамара тоже оценила вид из окна. Или просто не хотела смотреть на цветущую Ренату, сидящую напротив.

– Эх, славные были денечки, – прослезился Гия, перегнувшись через стол к Доценко. – А девочки у нас были какие… Теперь клапан в сердце. Примерный семьянин. Любовниц избегаю – боюсь, сдохну прямо над ней. Или под.

– Этот человек дал мне путевку в кино, – провозгласил Доценко.

– Я ему денег дал на его первое кино, – снизил пафос грузин.

– К которому сценарий, между прочим, я сам написал, – заметил Ренате Доценко.

Режиссерам всегда мало чувствовать себя только режиссерами.

– Так вы еще и автор, оказывается? – восхитилась Рената.

– Ну, были времена, пописывал, – Доценко задумался в ностальгии.

Грузин хохотнул:

– Это были времена, когда я держал два ряда на Черкизоне.

– А теперь у него меховая галерея на Якиманке, – похвалился знакомством Доценко.

Подняли бокалы.

– Кайф по жизни уже не тот, что был раньше, Сережа. Не тот. А помнишь?

И понеслось. Тамара тоже помнила эти деньки, на этот счет у нее были свои воспоминания.

Рената оказалась не у дел, ей нечего было вставить в их разговор о былых деньках, тогда она еще ходила пешком под стол. Она обратилась к Тамаре, протянув через стол руку:

– Эти мужчины. Нас ведь так и не познакомили. Рената Черницкая. Актриса.

Рената лучезарно улыбнулась. Она проходила мимо витрин меховой галереи на Якиманке. Она уже поняла пользу от грузин. Или грузинов?

Грузинка в ответ руки троечнице не протянула, бросила, как выплюнула:

– Тамара Георгиевна.

Она еще со времен Черкизона невзлюбила «этих блядей».

Шампанское Ренаты резко стало не таким вкусным.

Лиза зашла в лифт, тяжелый букет оттягивал руку. «Консультант» успел просунуть руку между закрывающимися дверьми и заскочить следом.

– Успел!

Лиза вежливо улыбнулась.

– Мы же так и не познакомились. Я – Леша. Друзья зовут просто Леха.

– А я – Катя, очень приятно.

«Друзья зовут меня Катюха, у моей мамы сегодня днюха», – хихикнула про себя Лиза. Хотелось похулиганить. Лиза оттачивала актерское мастерство.

Молодой человек забрал у нее букет.

– Давай подержу. Чувствую ответственность за свой букет.

Они уже и на «ты», подивилась про себя Лиза.

– Ты не актер случайно? Так хорошо вживаешься в образ.

– Не, страховой агент. Каско, ОСАГО не надо? Я дам визиточку.

Парень достал визитку. «Мосгорстрах. Менеджер по продажам Алексей Журавлев» – значилось на ней и рабочий телефон. Лиза вежливо взяла.

– У тебя, наверное, хорошо получается. Ты такой бойкий, – предположила она.

– Я амбициозный. Хочу стать начальником отдела. А ты где работаешь? – спросил он.

Лиза даже не задумалась.

– Так. В одной фирме.

– Тоже менеджер? – понимающе кивнул парень.

Лиза на миг задумалась.

– Секретарь. Чай, кофе, бумаги на подпись.

– Я бы не отказался от такого секретаря. Кстати, я на машине. Могу подвезти, – предложил Леха, крутя ключами. – Припарковался с аварийкой прямо у входа.

– Круто. Но мне тут пешком, рядом.

– Могу проводить.

«Вот как профессия влияет на поведение человека. Какой навязчивый менеджер», – подумала про себя Лиза.

– Я еще заскочу в магазин по дороге. Мама велела хлеба купить. Но спасибо! – вежливо ответила она.

– А как насчет еще раз увидеться? Сходим в какой-нибудь барчик, – не отставал парень.

– Я позвоню, – легко пообещала Лиза, выходя из лифта.

Лиза спустилась на парковку и села в свою «мазду» последней модели, положив букет на соседнее сиденье. Сиденье с подогревом, коробка-автомат, страховка «все включено» – спасибо, папочка.

* * *

Лиза вручила маме пятьдесят пять красных роз под аплодисменты подруг юбилярши. Те, кого Лиза назвала «тетеньки», выглядели, как сестры. Первое продвинутое поколение новых пятидесятипятилетних. Оживленные, с модными стрижками, в очках с хорошими оправами, одетые в балахоны, модные шарфики, с кошмарной «аутентичной» бижутерией. Они саботировали краску для волос, предпочитали личной жизни проверенную женскую дружбу, профессию, йогу, дачи, котов, открытые лектории по психологии под названием «В пятьдесят пять жизнь только начинается» и сами выбирали, когда сидеть с внуками, четко соблюдая личные границы. Дамы обступили юбиляршу, педиатра Наталью Петровну.

– Какой шикарный букет! Спасибо, доченька, – обняла Лизу мама.

– Это от папы, – соврала она.

– Какая прелесть! Наташенька, как тебе повезло! Девочки, за Наташу, за ее прекрасную дочь! За мужчин, которые все еще присылают нам розы! За высокие отношения!

Эмма Иосифовна, детский хирург, ловко открыла новую бутылку шампанского. С хлопочком и дымком. Зоенька Алексеевна, завотделением, радостно взвизгнула. Коты, а их было штуки три, забились под кресла. Первый бокал – имениннице.

Наталья взяла бокал, покрутила, посмотрела на стену, где стояли семейные фото с Сережей Доценко, она их не убрала – люди они интеллигентные, в самом деле время рвать и клеить давно ушло. А память осталась.

Наталья чокнулась с гостьями. Подруги принялись вспоминать своих бывших. Пользуясь их увлеченностью, Наталья не удержалась, бросила дочке будто бы невзначай:

– А что же сам папа?

Лиза изобразила удивление:

– А он не звонил? С утра говорил, как ему хотелось поздравить тебя лично. Странно. Может, сразу со съемок засел в монтажной? Ты же его знаешь.

– Да, я хорошо знаю твоего папу, – сказала Наталья.

Она не стала разоблачать дочь. Лиза выросла доброй девочкой.

Взмокший Доценко тяжело дышал, откинулся в подушки, поглаживая девушку по голове, убирая мешающие длинные волосы с лица Ренаты. Хрипло поддерживал, как тренер женскую команду по волейболу:

– Давай, девочка, давай!

Они были в постели, в смятых простынях. На этот раз вокруг не толпилась съемочная группа. Секс не так уж красив, как его в кино представляют.

Вдруг раздался звонок мобильника на прикроватном столике. Рената вздрогнула, сделала неосторожное движение, Доценко чертыхнулся. Рената оторвалась и подняла снизу вопросительный взгляд, у нее размазалась тушь, но не было гримерши Вали, чтобы быстренько все поправить. Голос Доценко из властного и хриплого сделался мягким и теплым.

– Да, Лисеныш. Нет, уже дома. Не отвлекла, ну что ты. Что-то случилось?

Рената почувствовала себя неловко – звонила, судя по всему, Лиза. Наверно, это кощунство, смотреть на голого отца в присутствии дочки, хоть и виртуальном. Рената изобразила мини-улыбку. «Привет передай» ей показалось не слишком уместным.

Доценко присел, как-то подобрался, Ренате показалось, что он надел невидимые штаны и застегнул ширинку.

– А, черт! Прости, я забыл. Дай, дай ей трубочку. Наташа, дорогая! С днем рождения, радость моя! Конечно, помню! Как можно? Хотел лично тебя поздравить! Прости, не смог подъехать! Съемки. Здоровья тебе, удачи, всех благ! Да не благодари! Я рад, что угадал! Я же помню, как ты любишь розы!

Что еще за дорогая Наташа? Рената мысленно прокрутила всех общих знакомых с Лизой. Так и не вспомнив, перешла в наступление. Она соскользнула под одеяло и вернулась к прерванному занятию. Доценко немного удивился, но не стал ее отталкивать, торопливо свернул разговор.

– Ну не буду мешать, солнышко. Если что нужно – в любой момент! Ты знаешь. Своим девочкам от меня привет! Обнимаю!

Доценко кончил, едва успев дать отбой, застонал, откинулся в подушки. Рената высунулась из-под одеяла.

– Я тебе не помешала?

Они перешли на ты. Режиссер что-то промычал, он не любил разговаривать после оргазма. А вот Ренате хотелось поговорить.

– С кем говорил?

– С женой, у нее юбилей.

Рената расслабилась, зазвенела. Господи, вот она дура. Бросилась на амбразуру со своим минетом.

– Тетя Наташа! А что же Лиза мне не сказала? Надо было и мне позвонить-поздравить. Помню, она угощала нас пирожками, когда мы из ГИТИСа забегали к ней, это было рядом. Приятная женщина. Сколько ей?

– Пятьдесят пять, – ответил Доценко. Хотя, очевидно, Рената и сама могла бы прикинуть. Но ей хотелось это услышать. Ей самой было ровно вдвое меньше. Двадцать семь с половиной.

– Пятьдесят пять? Так жена была тебя старше? Кстати, ты не сказал – бывшая.

– Ну, формально мы не разводились, – пожал плечами Доценко. – Она замуж не собирается, я вроде жениться тоже.

Рената почему-то была уверена, что Доценко официально свободен. Не то чтоб она собиралась за него замуж, но Рената вспомнила, как ее массажист-гей надевал на палец обручальное кольцо, чтобы пожилые клиентки не приставали. Недоразвод Доценко был чем-то вроде сигнала «кирпич» для всех его пассий.

– Получается, я твоя любовница, и мы с тобой согрешили? Грешники, – подразнила Рената.

Что может быть сексуальней? Это было приглашением. Но Доценко его пропустил.

– Принеси коньячку, блудница. В горле пересохло.

Рената скрыла укол разочарования. В горле у него пересохло. У кого еще пересохло.

– Там, в гостиной, – подсказал Доценко.

Рената как была, голая, направилась из спальни в гостиную.

– Какого? – спросила она, обернувшись.

Задница у нее великолепная, она знает.

– Да любого.

А ведь мог бы и сам. Но тут зрителей нет – можно не открывать даме дверь. Это же дверца бара. Рената и сама уже увидела – бар что надо, дешевки не держит. Заодно прихватила для себя бутылку вина – к счастью, открыта и уже наполовину пуста, Рената сомневалась – встанет ли сейчас Доценко, чтобы искать штопор и возиться с ее бутылкой.

Рената вернулась в постель с бокалом себе и стаканом для него.

– За здоровье тети Наташи. И за нас.

Они чокнулись, Рената принялась ласкать ему ладонью живот. Доценко поцеловал ее в плечо.

– Ты прелесть.

А потом добродушно и мягко отстранил.

– Но на сегодня пороху не осталось. Уж прости. Я не мальчик.

Рената сделала вид, что не разочарована.

– Мне и так хорошо с тобой. Потрогай.

Она просунула руку Доценко под одеяло, задержала, застонала, прикрыв глаза. Доценко смотрел на нее, не отрываясь, слегка насмешливо. Рената перестала стонать, кажется, Доценко хотел ей что-то сказать, она приблизилась ухом к его губам.

– Переигрываешь… Беги в душ.

Для скорости шлепнул растерявшуюся Ренату по ее упругой великолепной заднице.

Рената зашла в ванную. Ванная была большая, на выбор и душевая кабинка, и джакузи. Рената предпочла душ. Открыла полку, увидев там кучу одноразовых зубных щеток. Усмехнулась отражению в зеркале: похоже, тут любят гостей. И лучше – одноразовых. Девушка прямо под душем распаковала щетку, почистила зубы, вышла из кабины, завернувшись в полотенце. Со щеткой в руке посмотрела в мусорное ведро, но, пораздумав, не стала выбрасывать, а воткнула с вызовом в стаканчик рядом с одинокой хозяйской. Она – не все.

Когда Рената вплыла в спальню, обернувшись в махровое полотенце, Доценко встал, набросил халат.

– Пойду и я.

– А ты любишь гостей. В ванной куча одноразовых щеток, – промурлыкала она. – Я тебя жду.

Рената растянулась на простынях, приняв соблазнительную позу.

Доценко посмотрел на будильник – двенадцать ночи.

– Хотел еще материал отсмотреть.

– Я не помешаю?

Рената посмотрела самым соблазнительным взглядом. Но Доценко действительно, похоже, устал.

– Тебе надо хорошенько выспаться, солнышко.

Рената замерла – ее что, попросили вон? Доценко взял трубку, набрал номер.

– Такси?

Доценко назвал адрес и положил трубку.

– Минут через пять-семь будет, – сообщил он с улыбкой.

Если бы он швырнул ей в лицо трусы и велел убираться, она бы знала, как реагировать. Но он был так вежлив. О такси позаботился. Актриса была не так плоха, как считала сценаристка Григорьева. Рената Черницкая выдала бодрую улыбку, потянулась за блузкой на полу.

– Чудно! Ненавижу просыпаться в чужой постели.

Девушка криво усмехнулась, садясь в такси. Сукин сын. Он был главный и на этой площадке.

– Тебе помочь? – спросила Лиза, поднимаясь из-за стола, чтобы убрать пустую бутылку из-под шампанского. Мама остановила.

– Сиди, маникюр испортишь.

У нее маникюра не было, у врачей всегда коротко постриженные ногти. Наталья сложила чашки в раковину.

– Мам, когда ты уже посудомойку купишь? А, кстати.

Лиза взяла сумочку и достала открытку-конверт с цифрой 55.

– И это тоже тебе от папы.

Наталья посмотрела на пачку пятитысячных купюр.

– Ой господи, да зачем столько?

Наталья отмахнулась.

– Вот купишь наконец посудомойку, или что ты там хотела? Парник?

– Теплицы, – поправила Наталья. – Да денег полно. Провожали на пенсию всем коллективом, собрали.

– Подожди. Куда проводили? Ты что, правда уйдешь на пенсию, мам?

Наталья выставила чистые чашки на сухое полотенце.

– Почему бы и нет. Ты знаешь, у меня повышенная пенсия ведь будет, тысяч двадцать пять.

– Ну ты даешь! Ты же любишь свою больницу.

– Устала я от Москвы. Перееду на дачу, на ПМЖ. И котам моим будет приволье.

Котам и тут было приволье, все пришли. Обступили Лизу, глядя на нее так. Будто это она к ним в гости пришла. Один поскребся, оставив на колготках зацепки и запрыгнул Лизе на колени.

– Наглый какой! И толстый. Мам, ты их прямо разбаловала, – сказала Лиза, все же поглаживая наглеца за ухом.

– А кого мне еще баловать?

– О мама, пожалуйста! – Лиза спустила кота на пол и отряхнула шерсть с юбки. – Все знают, что это самый бестактный вопрос.

– Ну, тебе еще нет тридцати, чтобы он стал бестактным, – легкомысленно отмахнулась мама. – А все-таки было бы здорово, если б ты об этом задумалась.

– Не уходи от темы! Ты что, серьезно насчет ПМЖ?

– А что такого? Вот Лидия Владимировна уехала и довольна. Там теперь и магазин построили, и банкомат есть, пенсию с карточки снять можно. Квартиру сдам. Буду как барыня.

– Ага. Хочешь – картошку сажай, хочешь – навоз таскай.

Лиза подперла голову руками, она рассматривала мать, словно впервые видела.

– Может, тебе отправиться в путешествие?

– В свое время поездила по Союзу: самолеты – суета, язык учить – не хочу, – отмахнулась Наталья.

– Турция? Египет. Индия.

– В жару. Не хочу.

– Нашла бы себе там кого, – предложила Лиза.

– Ну конечно, за столько лет не нашла, а теперь выкачу на рынок невест свои чресла.

– Вот удивительно, ты – коренная москвичка, откуда в тебе такая тяга в земле копаться? У тебя же в роду все врачи. Ладно бы папа. Это же он у нас деревенский.

– Видимо, природа уравновешивает, – пожала плечами Наталья. – Кто от земли тянется в Москву, кто из Москвы – противоходом в деревню. У твоего папы всегда были другие устремления.

Лизе все не давала покоя одна мысль:

– Слушай, а ты была у папы на родине? Ну, в этой…

– Котловке, – подсказала мама. – Нет, не была. Папа особо туда не стремился. Я бы сказала, наоборот, сбежал, чтоб больше не возвращаться.

– Ну да, где папа, а где Котловка. Задница мира, – рассудила Лиза.

– Лиза, – мама с укором посмотрела на дочь.

– Что, всем известно, нет жизни за МКАДом.

Указатель «Котловка» на маленькой станции, выхваченный огнями электрички, опровергал это утверждение лишь отчасти. На станции вышли несколько пассажиров, угодив сходу в грязные лужи, фонари не горели, ветер трепал рекламные объявления и ветхое расписание. Пассажиры, местные жители, с сумками и тележками, очевидно прибывшие из области, чертыхаясь, спускались по полуразрушенным ступенькам, кто-то нетерпеливый прыгнул прямо с перрона, чтоб сэкономить время. И неизвестно, что было более безопасным.

У станции, где был разбит единственный фонарь, собралось с пять-шесть местных бомбил. Да только какая клиентура из таких же, как они: бабка, пара мужичков и тройка женщин лет сорока пяти с тележками. Бабку в расчет не брали, а на баб с базара нацелились.

– Бабоньки, садись, куда надо?

Бабы проигнорировали таксистов.

– Девки, маршрутка! Давай быстрей! Уедет! – окликнула баба соседок.

И все дружно поспешили к маршрутке. Бомбилы на маршрутку были не в обиде. Собирались они тут не столько в ожидании пассажиров, сколько чтоб не торчать дома и не слушать ворчанье жен. Своего рода котловский мужской клуб.

– Что, мужики, по домам? Шурик, ты едешь? – позвал старшой.

Шурик, Сашка Прошкин, к которому были обращены слова, был тут самый молодой, лет около тридцати, прибился к таксистам недавно, курил, не спешил.

– Да я следующую подожду, может, еще кто будет, – сказал он.

– Да куда! Час стоять зря, печку жечь. Навряд ли, – плюнул опытный старшой. – С области кто хотел, все обернулись.

– Подожду.

– Ну гляди сам.

Бомбилы разъехались. Шурик, докурив, бросил бычок, сел в машину. К панели была пришпилена фотография молодой женщины с девочкой. Домой Шурику явно не хотелось. Он знал, что там ждет.

Женщина с фотографии, его жена Танька, откроет дверь с хмурым лицом, не обняв, не поцеловав, бросит – ужин на столе, хотя по виду ясно – ужина он не заслужил. Выбежит девочка в пижаме, Маша, жена цыкнет на нее: «А ну спать, завтра вставать рано!» Пока Сашка будет снимать грязные ботинки, в прихожую выглянет тесть Михалыч: «Здорово, Санек». Теща и не покажется. Чего спрашивать? И так ясно.

Дочка, когда была совсем маленькая, спрашивала с порога: «Пап, а что ты мне привез?» Теперь Машке семь, она поняла, что не надо спрашивать. Он бы и сам все отдал, чтоб не с пустыми руками вернуться. Ну что ему, грабить банк?

Первые дни, как тесть отдал ему свою машину («Жигули», «девятка», девяносто второй год выпуска), от сердца оторвал со словами: «Вот тебе, Санек, удочка», – и все были полны надежд, что Сашка сможет приносить в дом деньги.

Деньги. Это только богатые могут бросаться словами, что деньги – прах. В жизни Сашки и его семьи они стояли на первом месте. Заначка у тестя с тещей, конечно, всегда была на черный день. А в сегодняшнем белом дне экономили. Единственная роскошь, которую выделяла жена из бюджета – глянцевые журналы с телепрограммой о жизни звезд. Просматривали с тещей корка от корки, всем косточки намывали. Сашке это было непонятно – где звезды, а где они, какое им дело? Тесть, заслуженный шахтер, отличник труда, а ныне пенсионер с астмой, жил в телевизоре, комментируя, едко, горько, каждую новость – хорошую или плохую. Это была его отдушина.

У Сашки тоже была отдушина.

Убедившись, что все разъехались, пошарил в бардачке, достал фляжку. Все равно никого не будет, гаишников бояться нечего – они на трассе все, дальнобойщиков ловят и тех, с кого можно взять за превышение, а тут, в городке, захочешь превысить – не получится. Редкие машины ползут по обочине, рискуя растерять все колеса. Сашка отпил глоток, еще, поморщился, но на душе стало немного легче. Он откинулся на спинку сиденья.

Лиза вышла из такси, посмотрела на окна десятого этажа. В них горел свет. Она достала мобильник.

– Пап, не спишь?

Сашка и не заметил, как уронил голову и уснул. Его сон прервал осторожный стук в стекло. Сашка встрепенулся, торопливо засунул фляжку, которую так и держал в руке, в бардачок, выдохнул, и только тогда открутил стекло вниз.

Это был пассажир нетипичный для поселка. Одет в добротное пальто, в руке кожаный портфель.

– До Заречья подкинешь? Знаешь где?

Сашка обрадовался, бросился вон из машины открыть дверь.

– Ага! Садитесь!

– Далеко ехать? Сколько возьмешь?

Сашка засуетился:

– Да сколько дадите. Тут километров десять.

Пассажир устроился рядом с Сашкой. Потянул носом воздух, но ничего не сказал.

Сашка вез своего пассажира, как короля, ползком пробираясь через ямы на дороге и открытые люки.

– Твою мать! Что ж они тут у вас открытые стоят! – возмутился пассажир.

– Растащили на металл, – ответил Сашка.

– А если кто угодит?

– Тряпка там красная на палке, местные знают. А по темноте у нас никто и не ездиит, – сказал Сашка.

Москвич молчал и хмуро смотрел в темное окно.

– А сами вообще откуда приехали? – не выдержал молчания Сашка.

– Из Москвы, – лаконично ответил москвич.

Правда говорят – вредный народ москвичи. Но все же из вежливости Сашка спросил:

– Надолго к нам?

– Надеялся одним днем обернуться. Тетка у меня тут померла. Нотариус тут у вас есть хоть? – поинтересовался москвич.

– Есть. Что ж мы, совсем, – Сашка даже обиделся за родную Котловку.

Мужик хмуро посмотрел в окошко. Казалось, городок вымер, ни одного человека на улице, ни фонаря, по обочинам виднелись темными пятнами деревянные дома с покосившимися заборами, в большинстве своем заброшенные, ближе к центру показались панельные пятиэтажки, в одной из них жил Сашка.

– Вон мой дом проезжаем.

Москвич бросил взгляд на облупленные панельки с видом – сочувствую, что еще сказать.

В доме на третьем этаже, на который указал Сашка, горели окна. Танька шмякнула дочке манной каши в тарелку. Девочка без энтузиазма взяла ложку. На кухне негде было развернуться, под столом вмещались всего три табуретки. Квартира была трехкомнатная, малогабаритка, с крошечной кухней, вытянутым, как коридор, проходным общим залом, откуда выводили две двери в спальни – в одной спали молодые, в другой – внучка. Тесть с тещей раскладывали себе диван. Все молодым, чего уж.

Таня в домашнем костюме «Дольче Габана» с рынка пододвинула тарелку ближе, приготовившись воевать с худышкой-дочкой. Эта война у них повелась с тех пор, как Машка оторвалась от груди.

– Не буду я. Не люблю манку. Я тебе уже сто раз говорила.

Вошла мать Тани, Ира, женщина в байковом халате, он был так туго натянут на боках и животе, что того и грозил выстрелить пуговицей. Мать и дочь были похожи как две капли воды. Только одна была на двадцать лет старше и на четыре размера больше. Лупастенькие, светлоглазые, круглолицые блондинки.

– Кушай, Машенька, уже все поели, а ты одна осталась, – ласково сказала бабушка внучке.

Маша мотнула головой.

– Не одна. Папа тоже не ужинал.

Теща вспомнила про зятя.

– Что Сашка – не приехал еще? – спросила она дочку.

– Электричку небось последнюю ждет, – откликнулась Таня.

– А.

Это «А» дочка знала. И это была их давняя война с матерью.

Мать села за стол, достала из кармана семечек, взяла журнал с телепрограммой, стала перелистывать страницы.

– Уж не знаю, какие он там электрички стережет.

– Начинается.

Мать пододвинула журнал к внучке, как бы невзначай заметив:

– Погляди, Машенька, как люди живут. Валерия себе новый дом отстроила. Алсу вон в Израиле на курорте. Говорят, море там – захочешь, не утонешь. Соленое. И святые места. Но это, Машенька, не про нашу честь.

Маша все размазывала кашу по тарелке, не слишком заинтересовавшись ни морем, ни святыми местами. Это и не было бабушкиной задачей, Таня прекрасно понимала, к чему клонит мать.

– А папа скоро? – спросила девочка.

Таня, как будто ждала, где спустить пар, влепила дочке легкий, но обидный подзатыльник.

– Папа-шляпа! Ешь давай! Хватит размазывать! Ветром уже сносит!

– Не хочу я… – заканючила Маша.

Бабушка отвлеклась от детей Пугачевой, обратив внимание на внучку.

– Вот упрямая. Вся в отца! В ихнюю прям породу.

Таня шмякнула полотенцем об стол и вышла. Машенька шмыгнула носом, в кашу упала слезинка, еще одна. И это тоже было частью ежевечерней программы. Бабушка отложила журнал, посмотрела на дверь с праведным гневом, заорала:

– Ты что мне ребенка до слез довела! Мать называется! Не плачь, Машенька. Иди к бабушке.

– Вот сама ж доведет! – Таня вышла в зал.

– А?

Отозвался отец с дивана, он смотрел вечерние новости:

– Ты мне говоришь?

Но Таня говорила не с ним, продолжала диалог с матерью.

– Нервные все стали! – донеслось с кухни.

– Будешь тут нервные! – заорала Танька в кухню, пытаясь перекричать телевизор.

Звук ей мешал. И отцу досталось.

– Да сделай уже потише!

Отец послушно взял пульт в потертом полиэтилене и убавил звук:

– А можно я новости досмотрю, Тань?

Михалыч привык спрашивать разрешения не только у жены, но и у дочки. Соблюдал правила общежития.

– Да делайте что хотите!

Таня ушла в комнату, где жили молодые, и хлопнула дверью.

Бабушка из ложки докормила внучку.

– Ну вот, молодец! Зубки чистить и спать.

Маша соскользнула с табуретки, вышла, теща вздохнула, глянула на половину оставшейся каши. Пододвинула к себе.

– Не свиньям же.

Ира стала доедать, перелистнув страницу. Весь разворот был посвящен актеру Солнцеву: «Актер Солнцев в новом фильме режиссера Доценко. Съемки проходят в павильонах кинокомпании „Апрель“».

Доценко открыл дочке дверь. Лиза чмокнула отца в щеку, заглядывая ему через плечо в гостиную.

– Один?

– Да, заходи. Чай будешь? Или покрепче?

Лиза разулась и пошла за отцом. С интересом посмотрела на экран телевизора – на нем застыла на паузе рабочая картинка с сегодняшних съемок.

– Давай вместе посмотрим. У тебя есть чего поесть?

– Ты ж с дня рождения? – удивился Доценко. – Кстати, как все прошло?

– Замечательно, мама и ее тетечки от тебя в полном восторге. Передавали привет. Так что? Закажем в «япошке»?

– Давай!

– Ты тоже из ресторана, пап, между прочим.

– Лобстеры-шмостеры, уехал голодный. Закажешь? Мне как обычно.

В окнах машины показался центр поселка. Дом культуры, несмотря на облупленный вид, самонадеянно именовался Дворец культуры, местная администрация, торговый комплекс с вывесками «Планета детства», незатейливое «Продукты», бельевая палатка «БонжЮр» (предмет мечты Таньки), лавка «Мясной рай», где работала Сашкина теща и в окнах которой красовались телята с кокетливо высунутыми языками. Как будто были счастливы там, в своем «Раю», что язык говяжий по акции стоит шестьсот девяносто девять рублей. Москвич посмотрел на все это, скептически сложив губы: