Текст книги "Дублер"

– За дружбу! – чокнулась со свекром Таня.

* * *

– Я тебя умоляю, какая дружба может быть между мужчиной и женщиной, Григорьева? Не смеши меня, – сказала Семагина сценаристке.

Они сидели в баре и пили вино. Семагина считала необходимым «проветривать» автора Григорьеву, с которой они работали уже много лет. Это была уже не ее работа, не редакторская – обсуждать новые идеи, отслеживать рабочий настрой и душевное состояние давних авторов кинокомпании, чтобы быть в курсе, от этого напрямую зависела бесперебойная работа «Апреля». Должность Семагиной давно сменилась. А привычка встречаться с Григорьевой осталась.

– Считай, что мы с Ванькой исключение из правил.

– Ты серьезно думаешь, что твой бывший просто так чинит тебе компы с розетками?

– Свет, он такой человек.

– Угу.

– Между прочим, у него появилась девушка, и он тоже ей привинтил карниз, – заметила Григорьева.

– Это он тебе рассказал? Хочет, чтоб ты ревновала.

– Господи, да какая ревность, Света! Мы с ним как брат и сестра.

– Это ты так решила? – хмыкнула Семагина.

– Да, я, потому что я люблю его, как родного, и не хочу мучить. Он достоин лучшего. Жены, которая будет ему стирать и готовить, которая не будет ночами, как я, по клавишам колотить, а будет его обнимать и зачинать с ним ребенка.

– А он что сам об этом думает?

– Ну, мало ли что он думает.

– Вот! – многозначительно подняла палец Семагина.

Григорьева задумалась.

– Знаешь, а может, на самом деле я испугалась, что вот сейчас нам по тридцать пять. А когда будет пятьдесят, шестьдесят, он очнется и возненавидит меня за то, что я лишила его нормальной жизни. Так что. Пока еще не поздно, вот так я решила. И видишь – все идет по плану. Карнизы повешены.

– Странная у тебя логика. Почему ты о нем думаешь, а о себе нет? Ты сама-то как жить планируешь? В обнимку со сценариями? А кто воды подаст? – спросила Семагина.

– Ради бога, найму кого-то, заранее отпишу квартирку.

– А секс в конце концов?

– А это проблема?

– Вообще-то нет, – у Семагиной больше не нашлось аргументов.

– Я тут с нашим юристом переспала.

– А ты говоришь. И как?

– Нормально. Приятно даже.

– Женатый?

– А как же. Если в сорок не женат, значит, мамин сынок, если разведен – значит травмированный.

– А может, тебе кого-то помоложе найти?

Григорьева кивнула на пару двадцатилетних ребят за дальним столиком.

– Смотри, пялятся.

Ребята за соседним столиком, судя по всему, гоняли меж собой древний миф о том, как развратны и ненасытны тридцатипятилетние. А меж тем, признаться, у Григорьевой уже восемь месяцев не было секса. Последним был соавтор, который даже не очень ей нравился. Кстати, ровесник этих. Много выпили, отметили окончание проекта. Она попросила его уйти ночью, не любила просыпаться с чужим человеком в одной постели. А с Ванькой они в последний раз спали года три назад. Он тогда попросил ее больше не принимать таблетки и сказал, что хочет ребенка.

Это было в последний раз, когда они были в одной постели.

Семагина вернула Григорьеву к реальности.

– Я подумывала насчет Солнцева. Он сексуальный. И с хорошим чувством юмора. Что указывает на ум. Кстати, будет играть главную роль в новом фильме.

Григорьева перестала грустить о своем бессексии и оживилась:

– А чей сценарий?

– Козлова.

Семагина изобразила кавычки. Георгий Александрович Козлов был заслуженный деятель искусства.

– Это который я переписывала? – вспомнила Григорьева.

– Он.

– В титрах меня, я так понимаю, не будет.

– Извини. Тебе хорошо заплатили за докторинг, – напомнила Семагина.

– Да я ж не в претензии, – пожала плечами Григорьева.

Рабство отменили в девятнадцатом веке. А литературное нет.

Семагина прояснила:

– Такой уговор. Там же господдержка. Козлов у нас заслуженный и почетный, член всех союзов и собутыльник народных. Старый перец упорно считает, что пишет нетленки. А там уже белый стих пошел.

– А в свое время классно писал, – справедливости ради заметила Григорьева. – Давай! За Козлова!

– Молодым – дорогу, старикам – почет, – чокнулась с ней Семагина.

Лиза вошла в свою квартиру, положила мобильный в прихожей. В квартире было темно. Она включила торшер – современная миленькая квартирка, поменьше, чем у отца, но зато уютней, со стильной гостиной и одной спальней. На стенах – фото, где они с папой. Это у них был такой прикол: делать сразу две копии фотоснимков – один отцу, другой – дочке. Лиза покопалась в сумке в поисках телефона. Из сумки выпала визитка того шутника, страхового менеджера Лехи. Лиза небрежно оставила ее, нашла наконец мобильный и набрала номер – ПАПА. И опять длинные гудки – странно.

Тем временем Леха стоял у кассы салона цветов. На этот раз молодой человек был одет в обычные джинсы и рубашку.

– Ну вспомните, пожалуйста, ведь не каждый день у вас покупают по пятьдесят пять роз и открытки с цифрой девяносто один.

– Молодой человек, у меня знаете сколько за день? Чего вы хотите-то от меня?

– Я ищу девушку, с которой мы тогда были. Она случайно не постоянная покупательница?

– Впервые видела, – отрезала кассирша.

– Может, оформила анкету на скидочную карту или что-то в таком роде?

– У нас нет такого.

– Жаль. Она мне понравилась, но почему-то мне не звонит.

– Ну сами позвоните, – предложила кассирша.

– У меня ее номера нет.

– Ну значит, вы ей не понравились, – подытожила бессердечная. – Не задерживайте покупателей.

Леха отошел, сзади стояла уже небольшая очередь. И направился к выходу. Он шел по ТЦ и думал, что в самом деле, дурацкая была затея искать ее здесь. Но где еще ее можно было найти, Леха не знал. Он не читал глянцевых журналов, которыми торговали на выходе из ТЦ, а то бы он увидел «Катю» в обнимку с отцом и Ренатой Черницкой на обложке.

Рената шагнула из-за раздвижной двери кабинета, раздался гулкий стук ее каблуков. Светлый мех, в который она укуталась, оттенял распущенные по плечам темные волосы и подчеркивал яркие губы. Гия ждал ее появления. Заерзал в кресле, взгляд его сделался масляным. Рената распахнула шубу. Гия спустил правую руку под стол. Такая вот незатейливая мужская фантазия. Не для него она перенесла жестокую бразильскую эпиляцию. Ну да что уж теперь.

Мартини был допит, бутылка с коньяком опустела. Маша уснула, свернувшись калачиком, в углу дивана, накрытая пледом. Доценко с сыном и Таней рассматривали его старый альбом.

– Это я пошел в армию.

– Одно лицо! – заглянула Таня.

Они сравнили Сашино армейское цветное фото и черно-белое армейское же фото двадцатилетнего Доценко. Одно лицо. Теперь-то, конечно, возраст их разделил. И все же сходство их было поразительно. Какое там ДНК…

– Кажется, уснула, – сказал Сашка.

– Давай-ка переноси ее в спальню, да и нам пора расходиться, все устали.

Доценко закрыл альбом. Поднялся.

– Может, все-таки мы к знакомым в Люберцы? – нерешительно спросил Сашка.

– Успокойся, ребенок спит. Оставайтесь. С утра сам отвезу на вокзал. Вот тут и располагайтесь.

Доценко указал на спальню, вынес комплект белья.

– А я пойду.

– Куда же вы?

– Все нормально. Переночую у дочки.

– Может, мы на диване ляжем? Как неудобно!

– Ну что вы, он не раскладывается. Не волнуйтесь. Я прекрасно переночую у дочери. Она будет только рада.

– Ну не знаю даже… А может, мы на полу? – предложила Танька. – А что?

– Татьяна, вы прелесть. Укладывайтесь, чувствуйте себя, как дома.

Доценко передал белье Тане. Она ушла застилать. Вошла в спальню, где горел торшер и на миг встала. Вот это спальня… Она стала перестилать постель и прислушивалась.

– Все-таки, неудобно, Сергей Владимирович, – бубнил Сашка.

– Я перед тобой, Саша, в большом долгу. Если что-то нужно, можешь всегда на меня рассчитывать.

– Да ну что вы, ничего не надо. Правда, все есть.

Таня только покачала головой. Вот дурак.

Таня вышла из спальни.

– Ладно, ребята, спокойной ночи! – попрощался Доценко. – Увидимся утром.

– Сергей Владимирович, спасибо вам. И за цирк, и за гостеприимство. Маша просто счастлива. Как в сказку попала, – сказала Таня.

Доценко смутился.

– Ну что вы, какая сказка. Спокойных снов!

Доценко ушел.

Как только дверь закрылась, Таня обернулась к мужу без улыбки. Прежняя Таня, похожая на тещу, вернулась.

– Все у тебя есть, да? Везет же.

Сашка, когда был пьян, делался упрямый.

– Я сказал, просить ничего не буду!

– Господи, ну тихо-тихо, ребенка разбудишь.

Сашка взял дочку на руки, осторожно понес в спальню. А Таня осталась, погасить свет, выключатель был у стены с фотографиями. Она задержалась.

Доценко стоял на улице около дома Лизы, глядя на окна, набрал номер.

– Лисеныш? Ты дома?

– Пап, ну слава богу! – обрадовалась Лиза, открыв папе дверь.

– Я уже волновалась. Ты в порядке?

Не было случая, чтобы папа не взял трубку.

– Можно я у тебя переночую? – спросил Доценко, шагнув в квартиру.

– Конечно. А что случилось? – пропустила Лиза.

– Да, оставил ребят у себя, – будто бы небрежно сказал он, разуваясь.

– Они что, так и не уехали? – удивилась Лиза.

– Я сам настоял. Ну куда с ребенком – в какое-то общежитие собрались, в Люберцы…

– В гостиницу бы пристроил.

– Лисеныш, ну не мог я отправить их в гостиницу, – Доценко взял дочь за плечи и отодвинул, чтобы пройти.

– Почему? – Лиза стояла столбом и действительно не понимала. Она была современной девушкой с современными взглядами. – Даже американцы наши прилетают, живут в гостинице. Что такого? Всем удобно. Ты же не любишь, когда у тебя остаются на ночь.

Доценко замер, будто решаясь.

– Пап, что происходит? Чего ты так носишься с этим племянником? – не отставала Лиза.

Доценко сел на диван, потер виски, наконец, выдохнул с силой.

– Лисеныш, этот парень – мой сын.

Лиза раскрыла рот от изумления.

Таня все стояла и смотрела на фотографии… Рим, костюмные съемки Лизы с папой-режиссером, тарелки, египетские пирамиды, дочь и сын на Сочинском кинофестивале, на яхте под парусом. На последнем фото Лиза, загорелая, стройная, белозубая, беззаботно смеется, стоя на корме, подставив лицо ветру и придерживая соломенную шляпу. Отец положил руку ей на плечо, оберегая от падения, ветра и всех невзгод. Как приятно, наверное, стоять вот так, беззаботно смеяться, смотреть на бескрайнее море. Не Черное, не Азовское, а Средиземное. Или нет, Мертвое море. Соленое, теплое и густое, как масло, которое ласкает тело, в котором, говорят, утонуть невозможно. И вот уже черная от солнца Таня лежит на воде, в белоснежном купальнике, без всяких усилий, раскинув руки, блаженно улыбается солнцу и ветер ласкает ее лицо.

– Тань, идешь?

Таня вздрогнула. Ее звал Саша, он вышел из ванной в семейных трусах и показался бледным, незагорелым, тощим.

– Иду, – сказала Таня.

Сашка кивнул и скрылся. Волшебство испарилось. Таня щелкнула выключателем. И вдруг заметила мигающий свет, идущий откуда-то с дивана. Это мигала «волшебная палочка» из цирка. Таня ее взяла, закрыла глаза, словно загадывая желание… И только потом щелкнула кнопкой.

ЗТМ, что означает – в затемнение.

* * *

Луч солнца проник через окно и коснулся лица Лизы. Она сладко потянулась в своей зефирно-кремовой спальне, сонно зевнула и улыбнулась. Какая редкость в Москве в эту пору – утреннее солнце. Лиза встала с кровати в прикольной девчачьей пижаме, сунула ноги в мягкие тапочки с плюшевыми помпончиками и вышла в маленькую, но уютную гостиную. Разложенный диван, на котором аккуратно был сложен гостевой комплект, напомнил ей о ночном разговоре с отцом. Утренняя радость слетела с ее лица так же стремительно, как и зыбкий солнечный свет за окном.

Доценко был уже одет, готовил на кухне кофе. Кухня у Лизы была светлая, современная, модерновая, но явно редко используемая. Услышав шаги, отец обернулся.

– Доброе утро, Лисеныш. Кофе?

Лиза прислонилась к косяку двери.

– Пап, скажи, что мне это приснилось. Про Котловку, Лену, шахтера Прошкина.

Доценко и сам утром открыл глаза с той же мыслью. Каким далеким все это казалось всего сутки назад.

– Помню, когда мне было лет пять, я попросила у Деда Мороза братика. Называется, бойся своих желаний.

Лиза прошла, села за стол. Доценко налил кофе и поставил перед ней. Она отпила, хмуро глядя в окно.

– Лисеныш, – как-то умоляюще произнес отец. – Я понимаю, это непросто переварить.

Лиза перестала иронизировать. Он подняла на отца глаза хорошо воспитанного ребенка, на глазах которого его любимую игрушку отдали бедным соседским детям.

– Пап, я двадцать семь лет думала, что я у тебя единственная и неповторимая!

– Ты у меня единственная и неповторимая, Лисеныш, и так будет всегда, – Доценко подошел, обнял дочку, поцеловал в теплую родную макушку.

– А вдруг это какой-то самозванец, может анализ ДНК провести?

Доценко отстранился:

– Это не сериал, Лисеныш, это жизнь. Мое прошлое, и Саша – ее часть.

Доценко тяжело вздохнул.

– Саша… – повторила про себя Лиза, привыкая. – Я все это понимаю, пап. Но что, если…

Доценко не дал договорить.

– Тебе просто нужно его увидеть, и ты сразу все поймешь. И про ДНК мы говорить ни с тобой, ни с ними больше не будем, ладно?

Лиза почувствовала даже не холодок, а просто предчувствие. Она встала, не допив кофе.

– Хорошо, пап. Если ты считаешь, что нам нужно познакомиться, я готова.

– Спасибо, Лисеныш, – сказал отец.

Лиза исчезла, чтобы одеться, но тут же заглянула обратно, просто уточнить.

– Тем более, они же сегодня уедут?

– Да, у них билеты на поезд.

Лизу это приободрило. «Это будет неловко, но недолго в самом деле», – подумала она, выбирая из своего гардероба, что бы надеть. Белый пушистый свитер – вот то, что нужно. Это должно было поддержать твердое намерение Лизы быть мягкой, белой и пушистой.

Через минуту она появилась на кухне в голубых модных джинсах, мягких замшевых светлых сапожках и белом свитере. Лиза взяла папу под руку.

– Ну что, идем?

Доценко позвонил в дверь.

– Пап, это твоя квартира, – напомнила Лиза.

– Ну, может, они там не одеты, – погремел в кармане ключами Доценко.

Ожидание затянулось. Доценко посмотрел на часы.

– Лучше бы нам поспешить. Я обещал их отвезти.

– Вообще-то есть такси, – заметила Лиза.

– Лисеныш.

– У нас озвучка, пап, – напомнила дочь.

Вместо ответа Доценко позвонил еще раз. В голове Лизы пронеслась сумасшедшая мысль. Хоть бы и вправду эти родственнички оказались мошенниками, обворовали бы квартиру, папа бы огорчился, конечно, но он всегда легко относился к деньгам и потерям, дело наживное, а главное, на этом история бы закончилась. Лиза упрекнула себя за эти детские и недостойные мысли. Дверь все не открывали. Лиза посмотрела на отца – может, и он сейчас гонит из головы похожие мысли? Кажется, он волнуется. Однако к скрытому сожалению Лизы, дверь им все-таки открыли.

В дверях показалась папина копия. Саша. Лет на тридцать лет моложе, процентов на пятьдесят бледней. В дешевых джинсах и «колхозном» свитере. Папа – огонь, а этот – какой-то заторможенный что ли, сонный. Доценко шагнул к парню с бодрой улыбкой.

– Доброе утро! Как спалось?

– Здрасьте, – Сашка был взъерошен, небрит и растерян. – А чего вы звоните? У вас же ключи.

– Папа решил, что это неудобно, – не удержалась Лиза от маленького ехидства.

– Привет, я Лиза, – протянула она Сашке руку.

– Да, ваш отец про вас говорил.

– Наш, – поправила Лиза.

– Точно, – окончательно смутился Сашка.

И наконец догадался, что сам не представился:

– Саша.

Они так и стояли в дверях, испытывая неловкость.

– Что же мы в дверях, – слишком оживленно рассмеялся Доценко. – Где там Татьяна? Давайте знакомиться! Маша, смотри, кто пришел! А где все?

Саша показал рукой вглубь квартиры, как будто извиняясь.

– Машка заболела. Кажется.

С лица Лизы и Доценко сползли неуместные бодрые улыбки. Раздался женский голос:

– Саш, надо бежать в аптеку!

И Таня появилась сама. Лиза увидела перед собой незнакомую и почему-то сразу показавшуюся ей неприятной полноватую лупатенькую женщину в толстых лосинах и безвкусной кофте в обтяжку, которая только подчеркивала рано заплывшие бочка. Несмотря на то, что они были ровесницы, одна была – женщина, а другая – девочка. Бывает же такое.

– Ой, простите, мы тут всю ночь не спали, – смутилась Танька, увидев рядом с Сашей Доценко и Лизу, сияющую, в белом, и пригладила волосы.

– Лиза, это Татьяна, жена Саши, – представил Доценко. И тут же озабоченно спросил: – Что с малышкой?

– Простыла, видно, температура, – сокрушенно ответила Таня.

– Бедняжка, где же она так? – спросил Доценко.

Таня пожала плечами:

– Да вчера небось, пока ждали, там такие сквозняки. Я еще Сашке говорю, у ней и так сопли.

Доценко дернул головой, как будто у него заныл зуб.

– Тань, да может, вирус, – как будто оправдывался Сашка, – иммунитета нету. И ест как зря, – пояснил он зачем-то для Лизы.

– Может, вызвать врача? – предложила Лиза. Она знала, что так полагается говорить в таких случаях.

– Да думаем, может, так обойдется, я ж сама детская медсестра, – ответила Таня.

Лиза не так себе представляла сцену знакомства с братом, его женой и племянницей. Впрочем, может, и к лучшему, что такое ЧП – о чем им было еще говорить? Лиза себя осадила: ребенок заболел, а она – «к лучшему».

– Надеюсь, с ней действительно ничего серьезного, – Лиза постаралась вложить больше тепла в голос, устыдившись своей черствости.

Ей казалось, что она участвует в каком-то студенческом спектакле, где актеры зажаты и плохо освоились со своими ролями. Саша, похоже, рад был сбежать, не дожидаясь антракта.

– Так я в аптеку?

– А может, у вас что-то есть от температуры? – спросила Таня у Доценко. – Неудобно было искать.

– Думаю, вряд ли у папы есть детское жаропонижающее, – сказала Лиза, посмотрев на отца. Хотя. Может, она еще чего-то о папе не знает, может, у него для нее еще пара-тройка спрятанных до поры маленьких братиков.

– Мы даже градусник не нашли, и я тоже дура, с дома ничего не взяла, – посетовала девушка в толстых лосинах.

Лиза так ее про себя назвала и старалась отогнать эту мысль. Надо научиться называть ее Таня, хотя бы вслух.

– Так! – скомандовал Доценко. – В аптеку схожу я. Саша, ты тут ничего не знаешь. Тем более я не успел разуться. Я быстро.

Доценко вышел. Лиза хлопала глазами. Папа что, оставил ее одну наедине с этими людьми? У Лизы был такой вид, что она готова была броситься за отцом следом. Но было поздно.

В прихожую вышла маленькая девочка в байковой пижаме. И Лиза сразу поняла, что это Сашина дочь. И папина внучка. И ее племянница. Девочка, в свою очередь, застыла, удивленно глядя на невесть откуда взявшуюся белую и пушистую фею.

– Мама, а это кто? – спросила девочка.

Михалыч вышел на кухню. Жена неистово гремела кастрюлями.

– Чего Танька-то, не звонила?

– Не звонила, – процедила жена, даже не обернувшись. Как будто сегодня решила все перебрать и почистить.

– Так сама позвони.

– Роуминг, деньги тратить. Разбогател что ли?

– Хоть бы эсэмэску прислали, – почесал в затылке Михалыч. – Как там у них вообще? Нашли они его, нет?

Ира с остервенением стала натирать плиту. Михалыч слишком хорошо знал жену.

– Ир, не с той ноги встала? Чего случилось-то?

– А то, что пустая затея с этой Москвой, вот что!

Наконец та обернулась, швырнула полотенце на стол.

– Откуда знаешь? – удивился Михалыч.

– Оттуда. Что Малахова посмотрела.

– Причем тут Малахов-то? – удивился Михалыч.

– А вот передача была про внебрачных детей. Певец наш, Белов, народный, по гастролям пока катался, так пяти бабам, не считая двух жен, детей накатал. Вот эти все дети друг дружку нашли, меж собой сговорились и вместе на передачу приехали. И матери ихнии явились и бывших позвали, и ясно этого ходока, мол, не стыдно в глаза-то им всем смотреть. И что ты думаешь. Не стыдно, говорит. Я их, говорит, женщин этих, собой осчастливил, светом своей любви. А детям в дар передал свои бесценные гены, радоваться должны и благодарить. Как тебе? Вот мужики, вам хоть плюй в глаза – божья роса!

Михалыч даже обиделся.

– Ну, ты уж всех под одну гребенку-то не греби, – заступился он за всех мужиков.

– Да ладно! – завелась Ирка, руки в боки. – А брата, Генку своего хоть возьми! Первую кинул с дитем, ко второй ушел, там привет оставил, а с третьей живет, у ней двойня, с коляской видела шли. А тем хоть бы конфетку купил! И живут на соседних улицах. Не нужна мать – не нужен ребенок.

– И Генку приплела, – Михалыч крепко пожалел, что зашел.

Он вывернул в безопасное русло, подальше от своих родичей.

– Там другое дело. Может, Доценко и признает. Алименты ж никто не просит. Опять же внучка.

Но Ира под впечатленьем от гостей Малахова, только покачала головой.

– Ой не знаю. Чую, только деньги зря уплатили.

– Чего ж зря, Машка Москву хоть посмотрит.

– Москву хорошо смотреть, когда денег полный карман! – еще больше завелась Ира. – А с пустыми – по улицам таскаться, на витрины глазеть! Так еще и с соплями внучку отправили. Ох этот Сашка…

– Так ваша ж затея была, не Сашкина, – сдуру ляпнул Михалыч.

– А ну пошел отсюда! – замахнулась на Михалыча жена. Отлупила полотенцем, да еще наподдала вслед. Опустилась на табуретку без сил. Она и сама знала, чья затея. Ее, собственная. И это злило Ирку больше всего.

Доценко пришел в аптеку и вспомнил, что не знает, зачем. Растерянно оглянулся на полки с детскими лекарствами.

– Вам помочь? – спросила его тетенька-фармацевт.

– Да! – обрадовался Доценко. – У ребенка температура.

– Сколько лет? Вес какой? – деловито зарылась в полки с лекарствами аптекарша.

– Семь, плюс-минус.

Вес Доценко не знал.

– Худенькая. Да, и еще градусник. И побыстрей.

Градусник детский нашелся быстро, а вот с лекарством вышла заминка.

– На ибупрофен нет аллергии? – спросила фармацевт, копаясь в полке.

– Не знаю, – задумался Доценко. – Давайте все что есть, там разберемся.

Фармацевт выдала ему целый пакет коробочек вместе с длинным чеком.

– Папаши, – покачала она головой в спину Доценко.

– Я Лиза, – представилась Лиза. – А ты, Маша, что же это ты, заболела?

Маша не выглядела больной. Она с интересом смотрела на тетю, открыв рот, чтобы ей ответить.

– Маша, тебе нельзя вставать! У тебя же температура! – бросилась к девочке Таня. – А ну быстро обратно ложись. Саш, ну что ты стоишь!

Саша послушно подорвался, взял девочку за руку, увел в папину спальню. Оттуда слышались протестующее:

– Ну пап! У меня ничего не болит!

– Слышала, что мама сказала? – увещевал из спальни мужской голос.

Из папиной спальни, почти папин голос, детские вопли. Лизе продолжало казаться, что все это сон.

В гостиной, где на стуле повисли детские цветные колготки, а на диване валялись фломастеры и каракули на бумаге из папиного принтера, Таня повернулась к Лизе, вздохнула, развела руками с виноватым видом:

– Простите. Вот и первое знакомство. Дети…

– У меня пока нет детей, – вежливо сказала Лиза.

Ей нечего было больше сказать про детей, поэтому она перешла на общие темы.

– Как вам Москва? – опять же вежливо поинтересовалась она.

– Ой, вообще! У вас тут конечно! Мы вчера и в цирк попали, и в «Макдоналдс» Сергей Владимирович нас сводил, и где только ни были.

«Вечно занятой папа с его бешеным ритмом, – подумала Лиза, – который забыл позвонить маме в пятьдесят пять лет. Не говоря уже о том, чтобы на минуту заехать». И отогнала от себя эти мысли.

– А вы – актриса? Мы видели вас в журнале и по телевизору, – сказала Таня.

«А я вас нет», – подумала Лиза и вслух сказала:

– Что ж, значит, мы знакомы заочно.

Повисло неловкое молчание. Обе, чтобы прервать его, одновременно в поисках спасения оглянулись на чайник и одновременно произнесли:

– Чаю хотите?

И обе рванулись к нему, едва не столкнувшись. Это помогло ненадолго забыть про неловкость, хотя возникла еще большая – кто кого должен угощать в доме, в котором не хозяйка ни та, ни другая? Лиза решила, что, наверное, это будет делать она.

– Давайте, наверное, лучше я, – с улыбкой предложила она.

Мысль о том, что эта чужая «девушка в толстых лосинах» начнет копаться в папиных полках в поисках чая была почему-то Лизе неприятна. «Не нашли градусник», – значит, все-таки искали… В этих мыслях Лиза открыла полку, достала чай. Ей тут все было знакомо.

– Вам чай или кофе?

– Лучше чаю. Да давайте я сама заварю! – девушка в толстых лосинах открыла полку, одну, другую, третью и нашла наконец чашки. Лиза, чтобы этого не видеть, поспешно отвернулась к холодильнику.

– А что на завтрак предпочитаете? – Лиза уставилась на пустые полки папиного холодильника. Папа никогда не был поклонником кулинарии.

– Может, уже на ты? – предложила с улыбкой девушка в толстых лосинах.

«Черт, перестань ее так называть!» – приказала себе Лиза.

– Конечно! – произнесла она вслух.

Какая милая простота. В последнее время люди так легко переходят с ней на ты, подумала Лиза. Наверное, ей стало везти на простых людей. А, может, там, в провинции смотрят на все проще. «Эти москвичи», они такие снобы, сложные, блюдут границы своих личных пространств. Лиза – она московский сноб? Или снобка?

К счастью, вернулся из аптеки отец. Он принес пакет из аптеки и не только.

– Успел заскочить в булочную. Подумал, что у меня пустой холодильник, и ребятам у меня даже нечем позавтракать. Отец доставал булочки, печенья, сладости всякие. Лиза бросила на отца удивленный взгляд.

«Какой заботливый», – подумала она.

– Какой ты молодец! Я как раз смотрела в твой пустой холодильник и не знала, что твоим гостям предложить, – сказала Лиза вслух.

* * *

– Чем отличается хороший сценарий от плохого? – спросила Григорьева и обвела из-под очков на носу взглядом свой класс.

Григорьеву частенько приглашали давать мастер-классы в одну из киношкол, которых в столице в последнее время уродилось, как грибов. Оставалось только догадываться, для какой армии ковались новые полки сценаристов, режиссеров и операторов. И зачем им это было нужно, да еще платить за это деньги? Зачем это было нужно создателям курсов, Григорьевой было ясно. Вряд ли это был такой уж доходный бизнес, но ощущение собственной значимости ценнее денег – новые школы, все как одна, были «именные».

Открывали их все кому не лень. Вернее те, кому лень было или стало писать. Или кто вообще писать не умел, а открыл в себе талант менеджера. «Тренер футбольной команды не обязан быть футболистом», – посмеялся над скепсисом Григорьевой один из «сценарных гуру» Славик Хоботов, который и заманил ее первым к себе на курсы. Григорьева, в свое время будучи одним из авторов на конвейере нескончаемого дневного сериала про самодеятельных детективов (уже и не вспомнить, в чем там была фишка, то ли главный герой был слеп, то ли наоборот ясновидящий, а может, их была целая группа, и все были вампирами), хорошо помнила Славика. Редактура сериала потом и кровью вымучила из него эпизод, в итоге плюнула и дописала сама. С этим эпизодом Славик отправился на другой дневной сериал. Его серий никто никогда не видел, однако же Славик получил заветную фильмографию и без всякого промедления открыл курсы Хоботова. И даже написал учебник «Как стать сценаристом». Кстати, весьма толковый. Наверное, потому что это был копипейст трех других толковых учебников – Митты, Макки и Блейка.

Когда создателям школ самим больше нечего было сказать своим студентам, они приглашали звезд. Или гастролеров-американцев, большинство из которых и сами в жизни не написали ни одного сценария, но во всех наряду с громкими именами «участвовали», как значилось в предисловиях к книжкам. Проверить это не было никакой возможности, да никто и не проверял. Справедливости ради надо сказать, что иногда школы заманивали к себе действительно настоящих звезд своего дела, а поскольку у таких всегда были дедлайны, то буквально накануне «по уважительным причинам» звезд подменяли на ветеранов. Тем было что повспоминать, кто только не пил водку с Михалковым, кто только не застревал с Тодоровским в лифте… А когда и те исчерпывали воспоминания, на курсы звали рядовых трудовых пчел современного кинопроизводства. Григорьева была одной из последних. Она не обольщалась насчет своих педагогических талантов. Платили за это к тому же копейки, но у нее были свои причины. Во-первых, фрилансерам просто необходимо выходить иногда из дома и смотреть на живых людей. Во-вторых, иногда ответа на очередной драфт сценария приходилось ждать неделями и сидеть в ожидании было просто невыносимо. В-третьих, и в-главных, это позволяло ей справляться со ступорами, которые случались не так уж редко. Когда она оказывалась в полном тупике, она особенно охотно учила студентов из них выходить. Интересно, действительно, что она придумает на этот раз? Может, кто с последней парты подскажет? Тут, среди людей, она забывала о страхе, что божий дар, подаренный ей, кажется, классе в пятом, когда задали первое сочинение, неизвестно за какие заслуги, исчез, и это не просто ступор, а дар исчез навсегда. На самом деле ее страшила мысль о том, что и вправду придется податься в продавцы, чтобы заработать на кофе и сигареты. И то и другое она потребляла в большом количестве и хорошего качества.

Григорьева говорила про структуры, формат и арки, про макгафины и поворотные события, про путь героя и прочее, чем можно было занять академический час, и считала себя обманщицей. Как научиться писать сценарии, положа руку на сердце она понятия не имела. Григорьева была убеждена, что ни научить, ни научиться этому невозможно. Ее сценарии писались сами по себе. Или не писались, как сейчас. Писать, когда не писалось, она решительно не умела. И в такие моменты курсы «Как написать сценарий» это было как раз то, что нужно.

Григорьеву отвлек от раздумий писклявый голос какой-то умницы с первой парты:

– В хорошем сценарии как минимум четыре акта!

О чем это она? Григорьева забыла, о чем спросила. С ней такое случалось. На всякий случай сказала:

– Еще варианты!

– Сильный протагонист! – выкрикнул кто-то с последней парты.

– Еще!

– Макгафин!

– Клифхенгер!

– Больше поворотных событий!

– Кульминация!

– Крутой саспенс!

– Катарсис!

Григорьева наконец вспомнила свой вопрос. И, важно поправив очки, произнесла:

– Это все правильно. Но знаете, что мне кажется самым главным?

Все приготовили ручки записывать.

«Главное, чтоб не было войны», – хотела сказать она и посмотреть, как все это запишут. Но вместо этого сказала:

– В хорошем фильме, друзья мои, герои никогда не говорят вслух то, что думают. Никогда!

Григорьева подняла палец и сделала многозначительную паузу. Это всегда работает, даже если несешь полную чушь.

– Если героиня говорит, что ревнует и при этом ревнует – это плохая сцена. Если героиня ревнует и делает вид, что ей плевать – уже лучше. Если героиня говорит, что ревнует, а ей на самом деле плевать – вот это сцена. Никогда не пиши в диалоге то, что герой действительно чувствует. Вот тогда ты напишешь действительно классный сценарий. Потому что это – сама жизнь.