Текст книги "Тайное становится явным"

Шарлотта через зеркало заднего вида следит за тем, как полицейская машина выезжает обратно на шоссе.

– Делов-то, – жмет плечами Кортни.

– Я знаю, что обычно люди держат документы в бардачке, но я их там никогда не храню.

– Почему нет? – спрашиваю я.

– Просто привычка.

– Вы себя так вели, словно из бардачка на нас что-то ужасное выскочит, – возражаю я, приподнимая брови. – Вы там наркотики прячете, что ли?

– Конечно же нет.

Кортни тянется к бардачку, и я спешу ее отвлечь. А лучший способ привлечь внимание Кортни – это оказать внимание ей.

– Эй, Кортни. Где ты купила свои туфли?

И она немедленно начинает болтать про туфли и про то, какие магазины ей больше всего нравятся. Я немедленно перестаю ее слушать и просто рассматриваю раскинувшееся перед нами шоссе. Обычно здесь очень оживленно, но сейчас дорога полупустая, поскольку поздно. Так мы едем, и я сколупываю лак с ногтей – старая и скверная привычка, от которой я не могу избавиться.

Когда Кортни наконец затыкается – наверное, ей все же надо набрать в грудь воздуха, чтобы не задохнуться от непрекращающейся болтовни, – я прошу Шарлотту включить радио. Она включает радиостанцию, на которой крутят сегодняшние хиты, и Кортни принимается кивать головой в такт мелодии, а я беззвучно подпеваю словам.

Шарлотта, кажется, успокоилась, и ее руки расслаблено лежат на руле. По крайней мере, теперь можно не беспокоиться, что она свалится в припадке.

Заполнившая машину тишина нарушается только один раз – когда Кортни объясняет Шарлотте, как доехать до ее дома.

Их дом это целый миниатюрный особняк. Внешне он – копия дома Джорджа Вашингтона, включая красную крышу, вычурное крыльцо и не менее вычурные колонны. Одна только круговая подъездная дорожка у них занимает половину площади парковки около того многоквартирного дома, в котором живу я. Расстилающийся во все стороны газон вызывает такое ощущение, что ты не в середине города, а посреди чьих-то фермерских угодий.

Не хватает только реки, в которой Кортни можно было бы утопить, но, думаю, у нее найдется бассейн с подогревом.

Шарлотта паркуется и оборачивается на Кортни.

– Ты не возражаешь, если я зайду с тобой и поговорю с кем-то из твоих родителей? Я хочу предупредить их, что меня остановила полиция, пока я везла тебя домой.

Кортни поднимает взгляд от телефона.

– Да ничего же не случилось. Мой папа юрист, так что его это вообще не волнует.

– По крайней мере, позволь мне извиниться.

– Да пожалуйста, – пожимает она плечами. – Но папа скорее всего, сейчас работает в своем кабинете. Он вообще постоянно работает, поэтому он меня и не смог подвезти сам.

– Я могу поговорить с твоей мамой…

Кортни прикусывает губу и возражает:

– Она, э-э, спит. Ложится где-то в девять.

Я выбираюсь из машины и захлопываю дверь.

– Мне плевать, с кем вы там будете говорить, но можешь нас хотя бы впустить? – мрачно спрашиваю я. – Мне нужно в туалет.

Кортни одаривает меня убийственным взглядом, но покорно открывает входную дверь. Судя по всему, она хочет мне что-то сказать, но не желает, чтобы слышала Шарлотта. Так что сквозь зубы цедит:

– Только не смей ходить по дому. Не хочу просить папочку вызывать команду дезинсекторов.

Я салютую ей в ответ перед тем, как развернуться. И слышу, как они с Шарлоттой стучат в дверь – должно быть, это кабинет ее отца.

Ванная комната у них размером, наверное, со всю мою квартиру. И еще в ней есть биде – и это на мгновение выбивает меня из колеи.

Когда я выхожу, то первым делом вижу Шарлотту, которая пожимает руку какому-то мужчине. Ну, то есть, отцу Кортни. Выглядит он совсем не так, как я ожидала.

Я-то представляла его дряхлым стариком, лысым таким, как папаша Уорбукс из «Сиротки Энни». А на самом деле он – вылитая зеленоглазая версия Грегори Пека. Действительно похож – не только очками в черепаховой оправе и неуловимой схожестью с Аттикусом Финчем из «Убить пересмешника». Мы этот фильм недавно смотрели на уроке по американской литературе, когда проходили Харпер Ли.

Кортни нигде не видно, и я решаю, что она пошла спать. Ну и хорошо. Чем меньше я ее вижу, тем радостнее на душе. Подходить ко взрослым мне не хочется, так что я направляюсь на улицу, к джипу. Пытаюсь как можно тише закрыть за собой дверь и вдруг чувствую, как ко мне что-то прикасается. Кортни.

– Я думала, ты в доме.

– Очевидно, что нет, – презрительно отвечает она. – Я забыла сумочку в джипе, и не хочу, чтобы ты украла мой браслет от Фенди. – Тут она кладет руку мне на плечо.

– Но знаешь что? Это не значит, что я не украду твоего парня. А хочешь, обменяемся?

Я стряхиваю упавшую на меня прядь ее длинных волос.

– Что-то они у тебя кажутся прямо искусственными.

Прежде чем Кортни успевает ответить, появляется Шарлотта.

– Кортни, у тебя такой замечательный отец! Почему ты мне не сказала, что он известный адвокат по уголовным делам?

– Да я и сама не знала, – отвечает она и косится в сторону закрывшейся двери. – Чтобы его о чем-то спросить, нужно сначала предварительно записаться.

Затем она смотрит на наши недоуменные лица и закатывает глаза.

– Да хорош, я же пошутила. Он лучший папа в мире, – заверяет она и касается моей руки. – Так здорово, когда у тебя есть папа, правда, Элизабет? – Кортни притворно вздыхает и заговорщически понижает голос. – Ой, прости. Это было так… Я лучше пойду посплю.

Тут она поворачивается и заключает Шарлотту в объятия.

– Большое спасибо за то, что подвезли до дома. И спасибо за то, что спасли меня от того надоедливого парня. Вы просто душка.

Она подмигивает мне поверх плеча Шарлотты, и в ответ я показываю ей средний палец.

Прощаться друг с другом не в наших традициях, так что когда мы с Шарлоттой переступаем порог, Кортни тут же захлопывает дверь и щелкает замком.

– И что это было? – выдыхаю я, когда устраиваюсь на переднем сиденье. Теперь оно пахнет духами Кортни.

– Что именно?

– Почему мы вообще решили подвезти эту уродку домой?

– Она пыталась отделаться от одного парня. Он был слишком настойчив с ней. К тому же, вы из одной школы, я подумала, это будет вежливо с моей стороны.

– Сомневаюсь, что хоть кто-то может быть слишком настойчив с Кортни, – бурчу я.

– Если бы вы поменялись местами, хочется надеяться, кто-нибудь сделал бы то же самое и для тебя. По правде говоря, – произносит Шарлотта и стучит пальцем по своим губам. – Кажется, именно это я и сделала когда-то.

– Да вы настоящий добрый самаритянин, – отмечаю я и медленно выдыхаю.

Шарлотта оставляет мою реплику без внимания.

Как же меня все бесит. Больше всего на свете я хочу поскорее отделаться от нее, да вообще от всех, и лечь спать. Я еле удерживаю глаза открытыми.

– Так как правильно? – Шарлотта склоняет голову набок. – Элли или Элизабет?

– Элизабет мое полное имя, но все зовут меня Элли, – безразлично отвечаю я.

– Если тебя все зовут Элли, почему Кортни так не делает?

– Потому что до недавнего времени все называли меня Элизабет. А потом кто-то однажды назвал меня Элли, и с тех пор мои друзья зовут меня только так.

Мы едем в тишине и спокойствии. Только на въезде в свой район Шарлотта прерывает молчание и спрашивает, на какую улицу меня отвезти.

– Гровер, – называю я и указываю на длинный тупик впереди. – Поверните на Форрестер-стрит и держитесь левой стороны. Дом третий справа.

Машина медленно катится по пустой улице. Все окна давно погасли, и единственные огни – это уличные фонари. Дом, за которым я присматриваю, – большое двухэтажное здание с балконом, выглядывающим на передний двор. Впрочем, по сравнению с роскошным особняком Кортни он выглядит маленьким. Зато газон украшают клумбы, а дорожку обрамляют красивые кусты роз.

– Чей это дом? – спрашивает Шарлотта, сворачивая на подъездную дорожку.

– Ламбертов, – говорю я. – Тодд и Марджори Ламберты.

– Никогда о них не слышала. Впрочем, тут с две сотни домов наберется, нельзя знать всех.

– У вас, наверное, самый большой район, который я когда-либо видела.

И я на всякий случай напоминаю ей завтра заняться номерными знаками.

– Такое забудешь, как же, – сетует Шарлотта и прикрывает лицо рукой. – Ной ужасно рассердится. – Затем она кивает на входную дверь. – Я подожду, пока ты не войдешь внутрь. И запри хорошенько замок.

Ответив «Конечно», я собираюсь уже войти, но Шарлотта вдруг окликает меня.

– Элли, – говорит она. – Всегда полезно, чтобы кто-то задолжал тебе услугу. Особенно если это твой враг.

Понятия не имею, что мне на это ответить. – и вообще звучит это как-то зловеще. Я просто киваю.

Шарлотта стоит у машины, как и обещала, и смотрит, как я запираю за собой входную дверь. Но и тогда сразу не уезжает.

Я стою у окна второго этажа и смотрю, как Шарлотта молча разглядывает дом.

Глава 14

Шарлотта

Я остаюсь у дома и после того, как Элли в безопасности добирается до него, стою и жду, пристально рассматривая двухэтажное здание, пока в окне не загорается свет.

Что-то в поведении Элли отзывается в моей памяти, но я никак не возьму в толк, что именно. Может, то, как она вечно держится – колючая, но удивительно стойкая. Что-то очень и очень знакомое в том, как она грызет ногти и как отрывает заусенцы у ногтей, как она с вроде бы безразличием робко смотрит мне в глаза.

Ее глаза вообще говорят о многом.

Я крепче стискиваю руль, пытаясь прорваться через завесу собственной памяти, и тщательно сосредотачиваюсь, силясь уловить ускользающую мысль. Где-то в стороне раздается пронзительный лай, спустя мгновение другая собака принимается оглушительно гавкать в ответ, и я сдаюсь. Мысль уплывает.

Мне ничего не остается, кроме как свернуть к своему дому – месту, где в последнее время я чувствую себя как-то странно, словно в ловушке.

Что за удивительная череда событий!

Сначала сбежала собака.

Потом одноклассница Элли, которая зовет ее совершенно другим именем.

Просроченная регистрация номерных знаков.

Бардачок.

Мне стоит быть осторожнее. Я не привыкла, чтобы в моей машине был кто-то, кроме меня, а если мы с Ноем куда-то едем, то обычно берем его автомобиль.

Мне стоит помнить о бардачке – и о том, что его невозможно запереть. В этот раз мне повезло.

Но как бы я объяснила двум девочкам, почему я вожу с собой эту штуку? Мне бы пришлось вспоминать свое прошлое и запретительный ордер, и свои лихорадочные отношения с бывшим.

Я открываю бардачок и нащупываю в его глубине мешочек из темно-зеленой ткани. Одно только прикосновение вызывает у меня глубокое чувство отвращения – но вместе с этим и дарит ощущение спокойствия. Как бы я ни ненавидела таскать с собой оружие, с ним я чувствую себя в безопасности.

Сегодня мне это особенно необходимо, так что я забираю пистолет с собой в дом и кладу его на тумбочку у кровати – так спокойнее. Вечная работа Ноя доставляет мне много проблем, но хуже всего – спать одной. Когда наступает ночь, меня тут же начинает преследовать гнетущее чувство опасности, ощущение, что на меня нападут из-за угла.

Я складываю руки на животе. Теперь мне предстоит защищать не только себя, но и еще одну человеческую жизнь – и мой страх от этого только усиливается. На самом деле, я испытываю довольно смешанные чувства – тут и радостное предвкушение, и волнение, и переживания о том, когда и как именно мне стоит рассказать Ною про ребенка. Я тщетно пытаюсь уснуть, но сон не приходит.

Мне стоит сделать тест на беременность и удивить его сразу по приезду или подождать, пока он разберется с наиболее срочными делами? Или вон люди часто делают миленькие объявления в Инстаграме о событиях своей жизни – с громкими заголовками, хэштегами и всем таким. Может, и мне нужно что-то подобное?

Я беспокойно ворочаюсь в кровати и в конце концов понимаю, что уснуть мне не удастся. Тогда я сажусь в кровати с ноутбуком и принимаюсь пролистывать картинки в интернете, ища вдохновения.

Но кое-что все-таки меня беспокоит. Точнее – кое-кто.

Элли, она же Элизабет Лафлин.

Она просто девочка, которая совершенно случайно постучалась именно в мой дом, ведь так? Мне хочется так думать, но что-то в этой истории гложет меня, лишая сна. Кто же она, и почему мне кажется, что она прочно связана с моим прошлым, а также с настоящим и даже будущим?

Я воскрешаю ее в своей памяти, словно перебираю фотографии – с разных углов, из разного времени, с разным выражением лица. Мне не по себе от того, что Элли, кажется, очень заинтересована в моем доме – безо всякой на то веской причины, кроме ее желания убежать от собственного дома и собственной жизни. Да, ей нравится озеро и ей нравится этот район – но в городе существует множество мест, в которых можно хорошо провести время на природе, и до них не придется битый час ехать на автобусе. А теперь она, значит, работает сиделкой для домашних животных именно здесь – просто так? Элли объяснила, что ее попросили, но не слишком ли много совпадений?

Я редко верю людям на слово и скорее предпочитаю выяснять их скрытые мотивы. Может, это действительно у меня проблемы с доверием?

Надо сказать, что вытащить из Кортни информацию оказалось легче легкого – хотя времени у меня было немного, только те несколько минут, когда Элли отошла оплатить счет. Язык у этой девочки без костей – я бы ей секретов доверять не стала. Зато с ней определенно было бы весело поиграть в «Испорченный телефон».

Я хихикаю, представляя, что она бы могла выдать.

И для заклятой соперницы Кортни знает удивительно много об Элизабет Лафлин. Наверное, так и бывает, если ты учишься с кем-то в школе с первого класса. Всегда знаешь сплетни о тех, с кем приходится находиться рядом так долго. В конце концов, и я тоже могу что-нибудь вспомнить о своих одноклассниках.

Итак, Кортни и Элизабет выросли вместе – они ходят в одну и ту же школу. И я успела узнать, что когда-то Элизабет была очень прилежной ученицей – более того, ее приняли в программу для развитых и одаренных учеников, и она занималась углубленным изучением предметов, пока однажды просто… Не перестала стараться. Стала вечно опаздывать или вовсе не приходить в школу – сложно назвать это как-то иначе, кроме как отсутствием усилий.

Я лежу и думаю над всем этим, разглядывая потолок. Выглаженные простыни сейчас кажутся жесткими.

Элли не понимает, что, оказывая услугу Кортни, я на самом деле пыталась помочь ей самой. Может, Элли и не понравится эта идея, но я уверена – проведи они вместе немного времени, и обнаружится, что общего у них все-таки больше, чем кажется.

Я напоминаю себе, что так же раньше думала о Лорен. И чем это обернулось…

Любопытство вытесняет последние мысли о сне. Если Элли постоянно вмешивается в мою жизнь, почему бы мне не сделать то же самое? Я не привыкла, чтобы посторонние люди вот так запросто оказывались в моем доме, в моей машине, со мной за ужином. И я даже не знаю, кто вообще эта девочка.

Я открываю поисковик. Использую сразу оба имени – и Элли, и Элизабет Лафлин, и даже пробую писать их по-всякому. У меня есть и ее номер – казалось бы, это должно облегчить поиски, но нет, я ничего не нахожу, и это заставляет меня беспокоиться.

Каждый подростк в наши дни пользуется социальными сетями – а зачастую и несколькими. Я ни разу не слышала, чтобы кому-то ее возраста удалось ни разу не засветиться в сети, но о ней ничего, все упоминания словно вычищены. Ничего нет ни в Фейсбуке, ни в Инстаграме, ни в Тиктоке, ни в Твиттере. Не упоминается она и на сайте школы – никаких внеклассных активностей или фотографий, где могло бы случайно оказаться ее лицо.

Все, что удалось найти – это только прошлогодняя статья в школьной газете. Какой-то опрос, где учеников старшей школы просили ответить, кем бы они хотели стать. Элли сообщила, что она хотела бы сделать карьеру судьи, чтобы иметь возможность «бороться со злом с помощью чего-то хорошего». А на вопрос о том, в какой колледж или университет она хотела бы поступить, ответила: «Еще не решила».

Мне кажется, она что-то скрывает, и это ужасно меня настораживает. Поэтому-то я и не стремлюсь общаться с людьми.

Я протягиваю руку снова дотронуться до зеленого вельветового мешочка – просто чтобы не забыть, что он рядом.

Сон никак не приходит. Я волнуюсь и накручиваю себя из-за Элли – или Элизабет – и с этого момента решаю, что просто обязана узнать, кто она и чего хочет.

Все ведь чего-то хотят. Но что от меня хочет получить Элизабет Лафлин?

В воздуховоде снова что-то шумит, выдергивая меня из мыслей. Звук такой сильный, что эхом раздается в вентиляции, и я только обеспокоенно вздыхаю. Завтра же утром надо будет позвонить, чтобы прислали кого-нибудь проверить, что там сломалось. Еще одно дело, которым приходится заниматься самой, когда уезжает Ной.

Пока он там наматывает тысячи полетных миль, дом без его внимания начинает нуждаться в дорогостоящем ремонте. Ной говорил, что починит неисправность сам, если успеет вернуться домой, но нам так редко удается провести время вместе… Мне совсем не хочется, чтобы он занимался ремонтом вместо того, чтобы уделить внимание мне.

Потому что мы тоже уже давно сломаны. Это нам нужно время, чтобы все починить.

Рассеянно вертя в руках цепочку, я думаю о том, что единственное, с чем в наших отношениях никогда не было проблем – это со страстью.

У Ноя просто чудесные руки. Я представляю, как его пальцы перебирают мои волосы, как он пробуждает во мне жгучее желание своими ласковыми касаниями.

Мои щеки пылают от стыда, и я прячу лицо в подушку.

Я определенно не хочу рассказывать своим детям, как именно мы их заводили.

В голову приходит еще одно воспоминание: летний вечер, мы играем в «Правду или действие» – и в итоге все заканчивается тем, что мы, обнаженные, лежим на капоте его машины, припаркованной посреди поля. Вслед за этим приходит воспоминание о колледже – как мы сбегали на кукурузное поле, чтобы выпить по пиву и выкурить косячок под бескрайним звездным небом.

Тут я, похоже, наконец все-таки засыпаю. Следующее, что я помню, это звук тяжелых шагов за дверью. С бешено колотящимся сердцем я инстинктивно тянусь к зеленому мешочку, лежащему на тумбочке. Адреналина сейчас во мне столько, что я могла бы пробежать целый марафон.

Медленно скрипит открывающаяся дверь. Затуманенным взглядом я всматриваюсь в темную тишину, густо окутавшую комнату.

И затем я вижу очертания его фигуры. Джонатан.

Не может быть, чтобы это было правдой!

Захлебываясь в рыданиях, я беспорядочно пытаюсь схватить первое, что попадется под руку. С тумбочки летят вещи. Затем мои руки прижимаются к телу, и сквозь собственные громкие всхлипы я слышу голос.

– Чарли! Это я. Я просто хотел сделать сюрприз, – воодушевленно сообщает Ной, хватает меня за плечи и крепко сжимает.

Хватая ртом воздух, я отвешиваю ему заслуженную пощечину. Затем оглядываюсь в поисках электронных часов и задаю ему вопрос:

– Что ты вообще тут делаешь?

– Сейчас четыре утра. Я успел на ночной рейс, – поясняет Ной, щелкает выключателем, и лампа у кровати загорается, заливая комнату бледным светом. – Все в порядке? Ты словно призрака увидела.

Я чувствую запах алкоголя – пахнет водкой, которую подают в самолетах.

– Так и было.

– Я что, настолько бледный? – безуспешно пытается пошутить Ной. Думаю, он и сам знает, что попытка была жалкой. – Ты думала, что здесь он?

Мы никогда не называем его по имени.

– Да.

Какой смысл это скрывать? Я запускаю пальцы в свои спутавшиеся волосы.

– Я должен был подумать об этом, – как-то невнятно произносит Ной. – Я просто не хотел звонить, чтобы не разбудить тебя.

Выдержав некоторую паузу, Ной продолжает и даже недоуменно морщит нос:

– Слушай, я заметил, что со стен пропали наши фотографии… Чарли, где наши фото?

Затем он принимается что-то бессвязно бубнить про то, что было темно и что он там что-то себе вообразил.

– Я занимаюсь перестановкой, – объясняю я и тру глаза, прогоняя остатки сна. – Ну, как все прошло?

– Хорошо, как мы и ожидали, – отвечает он и сдирает с шеи душащий его галстук. – Жду не дождусь, когда все закончится.

– А дальше что?

– Пока не знаю. Как только что-то прояснится, сразу же тебе скажу. – Ной забирается в кровать, даже не озаботившись тем, чтобы убрать покрывало. Он просто ложится поверх и заключает меня в объятия. – Почему ты о нем вообще думаешь? Ты так давно о нем не вспоминала. Это из-за твоей терапии?

– Вроде того, – сипло говорю я. – Да еще и Нэнси названивает.

Ной присвистывает.

– А твоя мать любит, чтобы в ней нуждались.

– Я не могу ее простить за то, что она с ним говорила, – признаю я и тяжело сглатываю. – Как будто она забыла, как сильно когда-то его ненавидела. Словно она специально пытается разрушить мою жизнь. Думаю, она очень расстроилась, что отец оставил мне достаточно большое наследство, чтобы я смогла купить наш дом.

– Да нет, не выдумывай. Она, конечно, одинокая старушка, но не мстительная, – вступается он и снова замолкает. – Мне всегда было интересно… Но если это ни к месту или если ты не хочешь об этом говорить, я пойму. И все-таки, почему?

Я жду, когда Ной продолжит, но его вопрос повисает в воздухе, и я заканчиваю вопрос за него.

– Почему я простила тебя, но не могу простить собственную мать?

Это очень сложный вопрос. Сложный и тяжелый – настолько тяжелый, что сдавливает мне сердце. Я ждала подобного разговора годами, но случай никогда не представлялся. И вот я наконец-то добилась своего – и теперь хочу, чтобы этого никогда не случалось.

У нас с Ноем все более или менее в порядке. Зачем раскачивать лодку?

– Тебе нужно было напиться, чтобы об этом поговорить?

На это Ной не отвечает. Вместо этого он говорит:

– Я оставил тебя одну, когда был так нужен.

– Да.

– Я и есть та причина, что…

– Я тебя не виню.

Он кладет подрагивающую ладонь на мое колено, и его пальцы обрисовывают контур одного из множества шрамов.

– Зато я виню. Ты бы не осталась одна, наедине с его гневом, если бы я был там, чтобы тебя защитить. Я…

Пытаюсь его перебить, но он поднимает в воздух трясущуюся руку.

– Нет, дай мне договорить. Я должен это сказать. Оно сводит меня с ума, отдаляет нас друг от друга. То, что я сделал с тобой, было эгоистично и безответственно. Я подвел тебя. Не смог тебя защитить.

Мои глаза наполняются слезами. Прошлое буквально пригибает меня к земле – эта неподъемная ноша, которую мне так долго приходилось тащить на себе одной.

– Прости меня, Чарли, – произносит Ной. Он так близко, что наши лица почти соприкасаются. – Мне так жаль, что меня не было рядом. Я столько хочу тебе рассказать, сказать, наконец, правду, но пока что не могу. Все еще не готов. Но я справлюсь. Скоро.

Мы набрасываемся друг на друга, даже не озаботившись тем, чтобы избавиться от одежды, в отчаянной попытке страстью добиться прощения – и искупления.

Когда наутро я просыпаюсь, Ноя уже нет – словно его и не было вовсе, и все это мне только приснилось. Наверное, так бы я и решила, вот только на кровати все еще лежат его носки и помятый галстук.

Ну и еще он прислал смс, в которой сообщил, что пошел купить кофе и бейглов к завтраку. Когда Ноя нет, холодильник обычно пустует – я не вижу смысла закупаться продуктами на одну себя.

Чувствую прилив оптимизма. Ной признал свою вину, и я надеюсь, что это станет для нас новым шагом. Впрочем, загадывать на будущее никакого желания у меня нет. Мы похоронили наше прошлое и просто пытались жить дальше, но этот груз тянул нас назад, всегда оставаясь незримым воспоминанием о том, как мы друг друга подвели.

Почему-то именно сегодня мне нестерпимо хочется заглянуть в ту коробку, которую я спрятала в подвале. Мне хочется решить этот вопрос раз и навсегда.

– Я могу это сделать, я могу это сделать, я могу это сделать, – речитативом повторяю я. Это всего лишь подвал.

Неспешно отпираю замок и замираю у входа, пытаясь дышать медленно и размеренно – так, как меня учили на семинаре по медитации. После долгой паузы все-таки решаюсь повернуть дверную ручку и делаю глубокий вздох.

Наш дом обычно пахнет ванилью и сандалом. Но подвала это не касается – на меня накатывает сырой запах плесени.

Я заставляю себя сделать шаг, и мой пульс тут же канонадой отдает в ушах. Буквально замираю на месте, не в силах ни идти дальше, ни развернуться и сбежать. Меня словно приклеили к паркету.

Мои губы начинают дрожать. Я почти парализована ужасом.

Обычно у меня получается взять себя в руки и захлопнуть дверь, отрезав себя от всех мучительных воспоминаний, связанных с этим местом. Но не сегодня – сегодня я словно застыла, неспособная пошевелиться. Мне слышен грохот двери гаража за спиной, затем голос Ноя нарушает могильную тишину.

– Что ты делаешь, Чарли? – с ноткой беспокойства спрашивает он.

– Я… Мне нужно спуститься вниз.

– Шарлотта… – Ной треплет меня по голове, словно непослушного ребенка. – Пойду накрою на стол.

Я все еще не могу заставить себя сделать даже шаг, так что просто стою и жду, пока Ной вернется.

Он не понимает всей силы моего ужаса. Да, он знает, что у меня развилась фобия подвалов и тесных пространств, но при этом и понятия не имеет, какую панику я испытываю, как каменеет все мое тело, стоит мне только подумать о том, чтобы спуститься вниз. Вдруг он нежно касается моей шеи.

– Давай я пойду первым, Чарли.

Я вздыхаю с облегчением. Ной направляется вниз, а я безмолвно следую за звуком его шагов, вытирая слезы. Меня переполняет благодарность, смешанная со страхом. Когда мы спускаемся вниз, Ной притягивает меня к себе, заключая в объятия, и мы оба просто всхлипываем, оглушенные нахлынувшими воспоминаниями.

– Ты вообще говорила ему обо мне – ну, до суда? – шепчет он мне на ухо.

– Нет. Я не смогла бы, – шепотом отвечаю я, ощущая тепло его влажной щеки. – Знала, что он может прийти в ярость. И не думаю, что это хоть что-то бы изменило. Он все равно бы это сделал.

– Я не хотел тебе верить.

Услышав эти слова, отталкиваю Ноя и смотрю ему прямо в глаза.

– Не хотел верить во что?

– Что кто-то мог такое с тобой сделать. Что ты вообще могла оказаться в такой ситуации. Я был двадцатипятилетним идиотом. Думал, что такое бывает только в мелодрамах и сюжетах «Неразгаданных тайн».

– Оно здесь, – выдавливаю я сквозь рыдания. – Все, что осталось с тех времен. И сонограммы ребенка…

Ной берет меня за руку, пока я неживым взглядом смотрю на коробку, давно позабытую в углу. Коробку с бесценными воспоминаниями о том, что у меня могло бы быть. Детская кроватка. Другие безделушки, которые я не решилась выкинуть.

Моя первая настоящая потеря. Наша с Ноем первая настоящая потеря.

Я закрываю глаза, представляя, какой бы у нас мог быть малыш – у него были бы глаза такого же орехового цвета, как и у Ноя, и его рост, но моя улыбка и звонкий смех. Чудесный мальчик, сочетающий в себе наши лучшие черты. Его бы звали Эдвард Ной. Эдвард – в честь моего отца, поистине царственное имя – так я его себе всегда и представляла.

Отец, может, и был холоден и непреклонен, и, пожалуй, являл собой воплощение суровой любви. Но он всегда заботился о своей семье и ставил ее на первое место. Этим его качеством я просто восхищалась. Мой отец был преданным и достойным человеком. Он занимал пост мэра в городе, где я выросла, и всегда яростно боролся за то, во что действительно верил.

Когда он умер, мне было всего девятнадцать – это второй курс колледжа. Мы с Ноем были знакомы всего год, но даже тогда у меня складывалось такое впечатление, словно мы знаем друг друга всю жизнь. Ной тогда для меня был практически святым – человеком, которому я всегда могу выплакаться.

Он сопровождал меня на похоронах, и в его объятиях я чувствовала себя немного лучше. Ной всегда был склонен защищать и опекать других, и только благодаря этому я смогла как-то пережить эти ужасные дни. Он был моим якорем – в толпе, на кладбище, на параде в честь моего отца. Когда я чувствовала, что больше не справляюсь с эмоциями, Ной позволял мне поплакать и посмеяться, а главное – выразить мучившую меня боль.

Я подбираю деревянную табличку с высеченным на ней именем: «Эдвард Ной».

– Ты знаешь, почему я выбрала это имя?

Ной выглядит сбитым с толку.

– Это что, вопрос с подвохом?

– Нет. Конечно, ты знаешь, чьи это имена. Но ты знаешь, почему я их выбрала?

Он садится на пустой ящик из-под бутылок с молоком и притягивает меня к себе на колени, но ничего не отвечает.

– Помнишь ту неделю, когда умер мой отец?

– Помню, что мы подолгу бывали дома у твоих родителей, – бормочет Ной. – Занимались всей этой подготовкой. Много чем еще.

– Ты защищал меня. Прикрывал. Тогда мои чувства к тебе и изменились – я влюбилась в тебя.

– А мы ведь тогда были только друзьями.

Я тянусь назад, за спину, чтобы прикоснуться к его колючей щеке.

– А когда ты в меня влюбился?

– Тогда все было как-то перепутано. В колледже я был просто идиотом, путающим похоть с любовью. Знаешь, говорят, что мальчишки дольше взрослеют.

– Эдвард Ной – это имя, рожденное из любви. Оно объединяет двух самых важных мужчин в моей жизни: один покинул ее, а другой знаменует собой новое начало.

Нам обоим известно – этому не суждено было случиться. Воцаряется тишина, только изредка нарушаемая грохотом в отопительной системе.

Наконец я открываю рот, чтобы рассказать Ною все, но тут же передумываю. Больше всего на свете мне хочется велеть своему мужу перенести детские вещи из подвала в дом. Сказать ему, что у нас появился второй шанс.

Но я не могу. Все еще не готова.

Еще слишком рано, я хочу побыть наедине со своей тайной еще немножко.

– Раз уж мы тут, я посмотрю, что с котлом, – говорит Ной, ерошит мне волосы и целует в щеку.

– Спасибо.

Прежде чем уйти, я бросаю последний прощальный взгляд на коробку.

И теперь, оставляя Ноя у себя за спиной, чувствую, что мы наконец стали ближе – впервые за долгое-долгое время.