Текст книги "Тайное становится явным"

Глава 17

Элли

Мои кеды облеплены мокрой грязью – пытаясь оторваться от Шарлотты, я сначала спустилась в овраг, а потом вскарабкалась по склону холма. К счастью, впереди я замечаю заправку и направляюсь туда.

По моим щекам текут слезы, и я легко уговариваю кассира дать мне воспользоваться его телефоном.

Я все испоганила. Теперь Шарлотта думает, что я лживая дрянь, и мне уже не удастся завоевать ее доверие.

Сначала я звоню Диане, но она не подходит к телефону. Странно, такое случается редко. Кассир сверлит мою спину взглядом, так что я торопливо набираю Джастина.

– Слушай, ты не можешь просто так занимать телефонную линию.

– Только одну минуту, – прошу я и поднимаю в воздух руку. – Пожалуйста.

К счастью, Джастин отвечает и заспанным голосом обещает, что заберет меня через двадцать минут. Делать нечего – я выхожу на улицу и жду, съежившись на холодном ветру, пока кассир наконец не проникается ко мне жалостью и не зовет меня внутрь.

Джастин приезжает только через час. Его древняя развалюха, которую он по какому-то недоразумению называет «машиной», громыхает как проклятая. Я спешу забраться внутрь – зубы стиснуты, кулаки сжаты. На переднем сиденьи валяется его рубашка, и я злобно швыряю ее назад. Когда следом отправляется его скейтборд, Джастин подает голос.

– Малыш, осторожнее.

– Ты сказал двадцать минут.

– Прости. Мне пришлось дожидаться, пока друзья моего брата сдвинут свою машину. Эти идиоты припарковались так, что выехать было невозможно.

– Прошло больше часа!

– Прости меня, – повторяет Джастин и пытается меня успокоить, поглаживая по колену. – Что вообще происходит?

– Все и сразу.

– Хочешь переночевать сегодня у меня?

– Ты прекрасно знаешь, что я не могу. Мне нужно проверить, как там мальчишки. Дианы, кажется, нет дома, и ее телефон не отвечает.

– Она всегда где-то шляется, – мрачно говорит Джастин. – Ей бы пора привыкнуть, что тебя может и не быть дома.

– Ну, скоро ей придется с этим смириться.

Джастин давит на газ, и машина набирает ход.

– Что она вообще планирует делать, когда мы уедем?

– В смысле «будем жить вместе»?

– Ну, я мыслил масштабами покрупнее.

– То есть?

– Запад.

– Какой еще запад? – я поднимаю брови и набираю в грудь воздуха.

– Калифорния, – поясняет он и слегка тянет меня за ухо. – Западное побережье. Лучшее побережье!

– И как мы собираемся переехать в Калифорнию? Жить там дорого. Мы даже тут квартиру снять не сможем.

Джастин с гордостью указывает себе за спину, на скейтборд.

– Калифорния бы отлично помогла моей карьере.

– А что, если нам что-то помешает?

– Что, например? – уточняет он и приглушает звук отчаянно вибрирующей стереосистемы. – Твой отец, что ли?

– Ты хочешь пожениться? Не сейчас, вообще. Завести детей? – спрашиваю я.

– Малыш, я не знаю. Я пытаюсь для начала хотя бы со старшей школой справиться. – Он осторожно обгоняет медлительный грузовик. – Когда-нибудь, конечно, хочу. Но не в ближайшее время.

– Если я окажусь беременна, что ты сделаешь?

Джастин ничего не отвечает, но его руки крепче сжимают руль. Я знаю, что он меня слушает, поэтому продолжаю.

– Ты захочешь, чтобы мы воспитали ребенка сами? Или отдали на усыновление? Или ты захочешь, чтобы я сделала аборт?

– Господи, Элизабет, да что сегодня с тобой такое? Откуда все эти вопросы? – Его обычно приятное лицо искажается некрасивой гримасой, будто кто-то подложил ему под нос тухлятину. – Ты просишь тебя подвезти, а потом начинаешь засыпать меня гипотетическими предположениями?

Я смотрю только на свои руки, на туго переплетенные, сцепленные пальцы. В такой же тугой узел сейчас завязан мой желудок.

– Элизабет, – обращается ко мне Джастин и резко останавливает машину на парковке у моего дома. – Посмотри на меня.

Ну, во всяком случае, на Джастина мне смотреть гораздо приятнее, чем на свою улицу. Хорошо, что сейчас уже ночь. Мой убогий дом в темноте выглядит чуть менее отвратительно – можно разглядеть только очертания переполненных мусорных баков и заброшенных ржавых машин, которые годятся лишь на металлолом.

Джастин берет меня за подбородок, и его голос смягчается.

– Малыш, давай посмотрим на вещи реально. Ты живешь с приемной мамой в крошечной квартирке вместе с тремя, а иногда и четырьмя другими людьми одновременно. У тебя даже собственной спальни нет. Я живу в каком-то импровизированном студенческом братстве среди людей, которые выращивают травку. Просто представь себе это. Мы, с рыдающим младенцем, спим на веранде под грохочущую музыку этих идиотов.

Он морщится. Мои глаза жгут слезы – Джастин прав.

– Разве ты не хочешь чего-то большего? – продолжает он, экспрессивно взмахнув рукой. – У нас за душой нет ни гроша. Я работаю на свалке металлолома, ты не работаешь вообще, потому что Диана держит тебя за няньку.

– Но я начала…

Джастин качает головой, обрывая меня.

– Это не важно, – говорит он и нежно вытирает слезы с моих щек. – Я очень хочу выбраться из этой дыры. Побывать где-то еще, жить рядом с пляжем, там, где хорошая погода. Начать жить по-настоящему. Добиться чего-то – ну, знаешь, кроме очередного шрама от ненормального мужика моей матери. – Джастин осторожно убирает прядку волос, прилипшую к мокрой от слез щеке, и целует меня в лоб. – Твои волосы выглядят просто чудесно. Тебе очень идет.

– Спасибо, – бормочу я. Затем расстегиваю ремень безопасности и выбираюсь из машины под пристальным и очень печальным взглядом Джастина.

– Элизабет! – окликает он меня, когда я уже почти добираюсь до двери. Я останавливаюсь не сразу, постепенно замедляю шаг. У меня нет желания поворачиваться, нет желания слышать то, что он собирается сказать.

Потому что глубоко внутри я уже и так это знаю.

Наконец, я заставляю себя обернуться. В глазах Джастина стоят слезы, и я вижу в них отражение боли и какой-то глубокой внутренней пустоты.

Я знаю это, потому что чувствую то же самое.

– Единственное, что я знаю – это то, что я люблю тебя. Никогда в этом не сомневайся, ясно? Но все это заставило меня задуматься о том, насколько у нас вообще все серьезно. Я не хочу тебя ни в чем сдерживать. Равно как и наоборот. Скейтбординг – это для меня все, ты же знаешь. Я хочу, чтобы моей жизни никогда не коснулись пустота и бессмысленность.

Мне слишком плохо, я даже не могу говорить, поэтому только киваю.

– Элизабет, я считаю, мы должны сделать паузу в отношениях. Позволить себе побыть просто подростками.

Я просто молча разворачиваюсь, чувствуя, что весь мой мир только что рухнул, и бегу к лестнице, ни разу не оглянувшись назад.

Глава 18

Шарлотта

Вечер оставил после себя усталость и острое чувство вины. Боюсь, что я отреагировала слишком остро. Я ведь совсем не собиралась ни кричать на Элли, ни пугать ее.

С другой стороны, чувствую я раскаяние или нет – дело десятое. Я не терплю воровства, и неважно, хорошие ли были у нее намерения или нет. И мне необходимо иметь возможность доверять человеку. Элли, конечно, вряд ли поймет, почему для меня некоторые вещи гораздо важнее, чем для большинства других людей.

Когда я возвращаюсь домой, то сразу поднимаюсь в кабинет, не задержавшись даже для того, чтобы выпить чаю с лавандой и ромашкой, который я всегда завариваю перед сном. Я переодеваюсь из платья в пижамные штаны и одалживаю у Ноя футболку, прежде чем сесть за стол и заняться работой. Мне нужно поставить оценки, но я никак не могу сосредоточиться. Мысли постоянно уплывают, и мне приходится по нескольку раз перечитывать один и тот же абзац. Слова как будто расплываются у меня перед глазами.

Шкатулка Пандоры. Мне не следует ее открывать.

Но чему еще может доверять женщина, если не своему чутью? Я заношу руки над клавиатурой и медлю несколько секунд, но все же решаюсь. Пальцы колет, словно от слабых разрядов тока. Застыв в напряженной, неестественной позе, я наконец вбиваю его пароль.

Ной, конечно, и понятия не имеет, что у меня есть его пароль. Он бы пришел в бешенство, если бы узнал, и это окончательно разрушило бы любое доверие между нами.

Но я должна знать. Чутье говорит мне, что я права.

Я заслуживаю того, чтобы знать.

Мы ведь скоро можем стать родителями, да? Я вцепляюсь в эту мысль, как в оправдание. Я просто хочу понимать, есть ли мне о чем беспокоиться.

Я захожу в его почту. Со времени моей последней проверки в его почте накопилось порядка полусотни новых сообщений – все заголовки выделены жирным шрифтом, значит, Ной их еще не открывал. Большинство просто спам, но когда я пролистываю страничку вниз, то мой взгляд натыкается на имя. Я вижу его сразу – как если бы оно было написано огромными красными буквами.

Это письмо от нее.

Экран расплывается бессмысленной кучей слов. Я зажмуриваюсь – чтобы собраться с силами и пережить нахлынувшую боль, а также чтобы даже краем глаза не увидеть, что она успела понаписать. Я тру затылок. Голова, кажется, сейчас расколется от боли. Когда же до Лорен наконец-то дойдет?

Я в ярости вдавливаю кнопку «Удалить» и скидываю письмо в мусорную корзину, где ему и место, а потом очищаю ее, навсегда стирая все следы существования этого проклятого сообщения. Как жаль, что я не могу сделать то же самое с Лорен. Просто навсегда удалить и из наших мыслей, и из нашей жизни.

Почему она не может принять, что мы счастливы вместе?

Ее сообщения всегда одни и те же, беспорядочные и спутанные. Мысли она выражает с трудом, и даже слова пишет с ошибками, но идея читается четко. Лорен хочет Ноя, и она отказывается принимать в качестве ответа слово «нет».

Я беспомощно встаю из-за стола и хватаю с широкого подоконника подушку. Пол словно качается у меня под ногами.

Мои ногти глубоко уходят в шелковую ткань. Хотелось бы мне так же разорвать эту незримую нить, навсегда связавшую вместе меня, Лорен и Ноя.

Я прижимаю подушку к лицу и испускаю дикий, яростный крик, затем бросаю ее на кровать. Сжав кулаки, я изо всех сил колочу по подушке, без перерыва наношу один удар за другим.

Под конец немного успокаиваюсь. Чувствую себя опустошенной, как выжатый лимон. Понимаю, что вся эта ложь, вся эта несусветная чушь, которой меня пичкают все, кому не лень, полностью истощила мои силы.

Совсем не так я представляла себе свою жизнь. Одна мысль о том, что мне приходится проверять почту Ноя, уже выводит меня из себя.

Я размышляю, что мне стоит ответить – и стоит ли делать это в принципе. Не хочу, чтобы Ной знал о том, что я видела ее письма.

Может, мне стоит пригрозить ей запретительным ордером?

В какой-то момент я говорю сама себе, что она не заслуживает того, чтобы столько о ней думать. Призываю себя отвлечься от этих мыслей, прекратить их развивать. Объясняю себе, что так всем будет только лучше.

Пытаясь переключиться, я беру в руки телефон, но тут же возвращаю его на место. Элли сказала, что ее мобильный сломался, так что звонить ей не имеет смысла. Да и сейчас поздняя ночь, и где бы она ни была, будить я ее не хочу.

Глава 19

Элли

Мы живем на четвертом этаже. Я начинаю выдыхаться уже на втором лестничном пролете, а, вваливаясь в квартиру, вообще с трудом перевожу дыхание.

Диана лежит в отключке на диване, завернувшись в покрывало. Храпит она при этом, как лошадь, да еще и в соседней комнате шумит забытый телевизор. Я переворачиваю все вверх дном, пытаясь отыскать пульт, и в конце концов обнаруживаю его в пустой пачке из-под чипсов.

В голову лезут тоскливые мысли. Интересно, каково это – когда у тебя есть мама, которой можно пожаловаться? Рассказать о своей жизни?

Хотя бы приемная.

Свою родную мать я почти не помню. Последний раз я видела ее в семь лет – так что, выходит, без нее живу уже дольше, чем жила с ней. Да и, честно говоря, последние мои воспоминания о ней не из счастливых.

Я решаю проверить, как там мальчишки. К счастью, все в порядке – оба мирно спят в кроватях, так что я выключаю ночник, примостившийся на истрепанном жизнью комоде, и собираюсь выйти из комнаты. И тут же наступаю на игрушечный монстр-трак. Вспомнив все известные мне ругательства, я, хромая, все-таки покидаю комнату и закрываю за собой дверь, сжимая в руках проклятую машинку. И хотя мне до смерти хочется швырнуть ее в окно, я сдерживаюсь и аккуратно кладу ее на кухонную стойку.

Наконец-то у меня появилась реальная возможность разложить матрас и лечь спать. Так я и делаю – сворачиваюсь клубочком под одеялом и прикрываю опухшие веки. На глаза тут же наворачиваются слезы. Я лежу и беззвучно плачу, пока меня наконец не утягивает в сон.

Просыпаюсь я от болезненного пинка в плечо. И только глубже зарываюсь в одеяло.

– Просыпайся, – хрипло командует Диана. – А ну вставай!

Еще один толчок – в этот раз посильнее. Приоткрываю один глаз и натыкаюсь взглядом на босую ногу Дианы, которая стоит прямо перед моим носом.

Я издаю протестующий стон.

– Во-первых, юная леди, почти полвосьмого утра. Во-вторых, я хочу, чтобы ты вечером сходила обналичить чек.

Больше всего мне хочется зажать уши, чтобы не слышать этого злобного гундежа.

– Почему ты сама не сходишь? – сонно бормочу я.

– У меня на счету овердрафт.

– А занять ты не можешь?

Диана пинает меня пяткой.

– А ты не можешь заткнуться и сделать то, что тебе велено? Да боже ж мой, я тебе крышу над головой дала, а ты ведешь себя как последняя дрянь.

– Хорошо, – вздыхаю я, откатываясь от нее подальше. – Только замолчи уже.

Бывает Диана, которую еще можно переносить, а бывает и ее похмельная версия. Сейчас я попала на краткий промежуток времени под названием «сразу после запоя, но до того, как она успела снова принять». Иначе говоря: когда она наиболее раздражительная и злобная.

– А что случилось с твоими волосами? – присвистывает Диана. – Твой дружок-идиот обкорнал тебя посреди ночи, чтобы вы могли играть близняшек?

– Нет, по-моему, это кто-то из мальчишек. Сказали, что ты следующая на очереди.

Я все жду, что мне вот-вот прилетит затрещина, но мне сейчас на все настолько плевать, что я даже не открываю глаза.

– Вставай уже, черт бы тебя побрал, – снова возмущается Диана и, шатаясь, отходит. – Или я тебе такой фингал поставлю, что ты из дома выйти не посмеешь.

– Рискни, – мрачно говорю я, протирая заспанные глаза. Ее угрозы меня давно не пугают. Прежде всего, она мелкая и тщедушная. Да и пьет она, по-моему, потому, что не в состоянии дать кому бы то ни было отпор.

Я сажусь, показав спине Дианы язык. Мой взгляд следует за тараканом, медленно ползущим через кухню.

Мерзость какая. Нужно купить средство от насекомых и попробовать как-то от них избавиться. В таком клоповнике, как наш дом, надеяться на помощь домовладельца бессмысленно.

Я закрываюсь в ванной, чтобы по-быстрому принять душ. Волосы стараюсь не трогать – не хочу разрушить вчерашнюю прическу. Когда же я возвращаюсь на кухню, Диана уже сидит за хлипким кухонным столом. Он же письменный стол, он же кладовая, он же склад вещей – места у нас в квартире не так уж и много. В руках у нее бутылка пива, рядом – стопка текилы, а изо рта свисает извечная сигарета.

– Да у тебя тут завтрак чемпионов, – замечаю я, зашнуровывая кеды. – Ты не хочешь сначала поесть?

– А что, ты принесла домой продуктов? – вызывающе спрашивает Диана.

– Мне казалось, ты здесь взрослая.

– Тебе уже семнадцать. Самое время найти работу, – бросает Диана и стряхивает пепел на конверт, который я сначала приняла за обычную газету. – Эта твоя собачья хрень была неплохим началом, но на постоянное занятие вряд ли годится.

– Вот блин, – бормочу я. Это конверт, проштампованный исправительным учреждением, и я ясно вижу на нем свое имя. Я выдергиваю конверт из-под руки Дианы и заменяю его грязной чашкой, стоявшей в раковине. Диана продолжает истошно нудеть, как заведенная.

– Тебе скоро стукнет восемнадцать. Если не найдешь работу и не начнешь платить за съем – вылетишь отсюда как миленькая. Мне за тебя денег никто давать уже не будет.

– А как же мальчишки?

– А что с ними?

– За ними же нужно следить.

– Не дождешься. Они прекрасно справятся и сами. Ты прекрасно знаешь, что я ради вас надрываюсь на работе, а государство мне за детей даже почти и не платит, – она откидывается на спинку хлипкого металлического стула и с силой бьет кулаком по столешнице. Пепел на сигарете осыпается. – Быть приемным родителем – неблагодарное дело.

– Конечно, мисс Ханниган, – говорю я, явно намекая на сумасшедшую, вечно пьяную воспитательницу приюта из мюзикла «Энни». Диана бросает на меня угрожающий взгляд. – А что? Вы с ней просто одно лицо.

И прежде, чем она успеет чем-нибудь в меня швырнуть – обычно выбор падает на что-нибудь дешевое, но легко бьющееся, я хватаю рюкзак и смываюсь. Письмо я пихаю в рюкзак, так его и не открыв. Сейчас у меня просто духу на это не хватит – плохих новостей за последнее время и так было предостаточно. Еще одной порции мне просто не выдержать.

У меня получается успеть на автобус, идущий до школы. Остальные пассажиры выглядят не менее потрепанными жизнью, чем я. Кто-то сидит в наушниках, пытаясь отрешиться от городского шума, кто-то уставился в телефон, кто-то читает. Остальные достают друг друга.

Уставившись в заляпанное автобусное окно, я думаю об отце – точнее, о его вспыльчивом характере. В голове всплывает картинка, мое первое воспоминание о силе его гнева.

Конечно, меня и до этого могли отшлепать, но в тот раз… Тогда я впервые поняла, что такое насилие.

Мне шесть, мы едва сводим концы с концами. Родители снимают маленький домик в северной части города. Я сплю на зеленой раскладушке, стоящей в маленькой кухне, совмещенной с гостиной, которая разделяет две крохотных спаленки. Катрина – это моя мама – еще не подсела на тяжелые наркотики, но частенько курит травку и не слишком-то стремится работать. Отец весь день работает на стройке, но долгими ночами он любит приложиться к бутылке. Тогда-то его внутренние демоны и выходят на свободу.

Каждую ночь мусорное ведро под завязку заполняется пустыми бутылками. Каждое утро отец уезжает на работу еще до рассвета, чтобы вернуться домой с наступлением темноты. Его уже арестовывали за вождение в нетрезвом виде – в его крови было в два раза больше промилле, чем допустимо по закону. Права у него отобрали, но на работу он все же ездит.

Они часто ссорились, но хуже всего приходилось в тех случаях, когда отец был пьян, а мать – под кайфом. Именно такая ситуация и сложилась той самой ночью.

Картина до сих пор столь явно стоит перед моими глазами, словно это произошло вчера, нет, словно я прямо сейчас вижу ее из автобусного окна.

Ссора начинается за ужином. Я сижу между ними, словно крохотный посредник. Мой отец вне себя, потому что мать слишком неосмотрительно тратит семейный бюджет.

– Катрина, у нас нет денег на это дерьмо, – возмущается он, а его взгляд прикован к мешочку, набитому травкой. – Хватит уже.

– У нас были бы деньги, – запальчиво возражает она, – если бы тебя не поймали за вождением в нетрезвом виде.

– Ты снова начинаешь?

– Это просто какой-то идиотизм, – продолжет она и вдруг нехорошо ухмыляется. – А что, если тебя поймают за вождением без прав? Ну? Что тогда? Мы вообще будем в полной заднице.

– Посмотрите, какая умная. И все равно тратит мои деньги на наркоту.

– Это не твои деньги.

– Ладно, хорошо. Наши деньги.

– Надо было выходить за Билли Торпа. Жила бы себе припеваючи…

– Ну опять. Билли то, Билли это. Иди и найди своего ненормального Билли, раз он тебе так нравится.

– Я просто говорю, что…

– Я прекрасно знаю, что ты там говоришь, – прерывает ее отец, и его взгляд становится жестоким. – Ты хочешь трахнуть Билли Торпа.

– Прекрати! – возмущается мама. На ее лице написано отвращение. Она указывает на меня пальцем. – Здесь же наша дочь!

Отец переводит на меня мутный взгляд.

– Ты знаешь, что такое «трахаться», Элизабет?

Я нервно катаю консервированные горошины по тарелке. Вся дрожа, я качаю головой, до смерти боясь ответить на этот вопрос неправильно. Все, что я знаю, – это плохое слово.

– Видишь, все в порядке, – делает вывод отец и пожимает плечами. Затем он просит маму передать тарелку с ветчиной, и голос у него безмятежный. Я с облегчением вздыхаю. Кажется, пронесло. Некоторое время мы все сидим в молчании.

А потом я задаю своей матери вопрос – без какой-либо задней мысли.

– Мам? Это то, чем вы занимаетесь, когда тот парень приходит к нам домой и вы потом издаете странные звуки?

И я проглатываю свой давно уже остывший горошек. Мама стремительно бледнеет, а отец приоткрывает рот – я вижу блеск его серебристых коронок.

– Что? – Стул протестующе скрипит, когда отец резко разворачивается. – О чем ты, Птенчик? Что за мужчина…

Мама быстро его перебивает.

– Да не слушай ты ее, – говорит она, откидывая волосы за плечи. – Она просто слишком много смотрит этот чертов телевизор.

Но ее с головой выдает застывший в глазах ужас.

– Что за мужчина? – снова спрашивает отец. Я жму плечами.

– Просто какой-то милый мужчина. Мамочка вместе с ним стонет, – подтверждаю я. И добавляю убийственное: – А если я сижу тихо, то он дает мне конфетку.

Никогда я больше не видела, чтобы отец так стремительно впадал в ярость – даже когда он бил меня ремнем. Я отодвигаю стул как раз вовремя – в следующую секунду отец обрушивает на стол удар, отправляя его в полет через всю кухоньку. Мама оказывается прижатой к стене.

– Катрина, о чем, мать твою, она говорит?

– Я не знаю, – лепечет мама и пытается освободиться, отодвинуть стол в сторону, но отец крепко его держит.

– Ты еще и занималась этим при моей дочери?!

Мама смотрит на меня широко раскрытыми от ужаса глазами и молчит. Отец надвигается на нее, одним плавным движением выдергивает из-под нее стул – и мать просто сползает по стене на цветастый линолеум. Он так крепко сжимает спинку стула, что я боюсь, что дерево вот-вот разлетится в щепки.

– Я спрашиваю еще раз, Катрина, – практически кричит отец, а его громадная ладонь крепко хватает мамин подбородок, заставляя ее поднять голову. – Кого ты приводишь в мой дом?

– Никого, – шепчет мама. Она плачет, и в ее голубых глазах плещется ужас.

Я тоже напугана. Никогда в жизни я еще не была так напугана… Напугана настолько, что по моей ноге начинает течь теплая струя мочи.

– Папа! – кричу я. – Не трогай мамочку!

Воздух становится словно каким-то густым. Я все повторяю и повторяю:

– Пожалуйста! Папочка, пожалуйста…

Он даже не поворачивается в мою сторону – его взгляд словно намертво прикован к лицу моей матери.

– Все хорошо, Птенчик. Ты не сделала ничего плохого.

– Но мамочка…

– Мамочка вела себя очень плохо. А если мамочка ведет себя плохо, ее нужно наказать, – объясняет он и снова сильно сжимает ее подбородок. – Так ведь, Катрина?

– Нет… ты с ума сошел! Перестань! – визжит мама.

– Кто этот мужчина, Катрина?

– Пожалуйста. Пожалуйста, не надо, – повторяет она, а по ее лицу текут слезы. – Хотя бы не у нее на глазах. Пожалуйста.

Большим пальцем отец вытирает с ее щек мокрые дорожки.

– Кто он?

Мама только мотает головой, снова и снова, ее взгляд беспорядочно скачет по комнате в поисках спасения. Спасения, которого не наступит. Вдруг ее глаза останавливаются на телефоне, и она легонько кивает – давай, позвони кому-нибудь, позови на помощь.

– Даже не думай двинуться, Птенчик, – говорит отец через плечо. А в следующий момент он с силой отвешивает маме пощечину. – Я задал тебе вопрос, Кэт.

Повисает мучительно долгая пауза. Мне кажется, что проходит вечность, хотя на самом деле, наверное, не больше пары секунд. Они просто смотрят друг на друга. Отец не ослабляет хватки – наоборот, он начинает наматывать ее длинные светлые волосы на свой кулак. И когда он с силой дергает их, мама сдается.

– Роберт.

– Роберт? Робби, наш домовладелец?

Его напряженная челюсть обмякает, а руки медленно опускаются.

– Вот, значит, почему тебе хватало и на арендную плату, и на травку…

Мама молчит. А он сжимает руку в кулак и бьет ее. Снова и снова. Все, что я вижу, – это лишь красные капли брызжущей крови.

Рыдая в полный голос, я вскакиваю, опрокинув стул, ловлю рукав его фланелевой рубашки своими маленькими ладошками – и он отбрасывает меня назад взмахом руки. Там, скорчившись под столом, я всхлипываю, закрывая руками глаза. А потом начинаю кричать. Вернее даже орать, как резаная, во всю силу своих легких.

Отцу все равно. Он подается вперед, сжимает руками мамину шею и стискивает ее с такой силой, словно хочет убить. Думаю, ей тоже становится это понятно. Ее зрачки расширяются от ужаса, к разбитому лицу приливает кровь. Я смотрю, как отец душит мою мать. Как ее глаза медленно мутнеют, пока я раз за разом колочу его по спине кулачками, но он, словно бешеный бык, раззадоренный красной тряпкой, не останавливается, пока мама наконец не обмякает в его руках.

Глаза закрыты, тело безжизненно лежит на полу. Я думаю, что она мертва, хотя позже выяснится, что она просто была без сознания. Все это моя вина.

Костлявый локоть, упершийся мне в бок, вырывает меня из мыслей. Я поворачиваюсь и встречаюсь взглядом с доброжелательно улыбающейся старушкой.

– Дорогая, я часто вижу тебя в этом автобусе, и ты всегда выходишь на этой остановке.

– Спасибо, – шепчу я в ответ и подхватываю рюкзак. – Вы совершенно правы.

Что мне стало совершенно ясно после разговора с Дианой – это то, что мне надо как-то вымолить прощение у Шарлотты, даже если придется кланяться ей в ноги.

Но не будет же все настолько плохо, верно?

Будет, мысленно отвечаю я себе.

В конце концов, ведь это из-за нее я застряла здесь, с Дианой.