Текст книги "Пройти сквозь стены. Автобиография"

Я чувствовала себя из-за этого ужасно. В тот момент я действительно хотела работать вместе с ним. И я соврала. Я сказала, что пригласили нас обоих, но поскольку бюджет у них маленький, то они предложили нам решить, кто поедет, подбросив монетку. В важные моменты жизни, когда дело касается случая, монетка может помочь. Так твоя энергия больше не является определяющей, и решение становится скорее космическим, чем твоим или чьим-либо еще. На этот раз я готова была проиграть. На самом деле я очень хотела проиграть. Улай подбросил монетку, я выбрала орла, выпал орел.

И я поехала на Понпеи.

Это была важная поездка для меня. В проекте участвовали всего двенадцать художников, и среди них были те, кем я восхищалась: Лори Андерсон, Джон Кейдж, Крис Берден, Брайс Марден, Джоан Джонас и Пэт Стейр. Я подружилась с Джоном, Джоан и Пэт, и в особенности с Лори, с которой я познакомилась в Болонье, когда мы с Улаем исполняли «Импондерабилию». Слава Лори опережала ее. Я помню, что читала про ее работу в Генуе, когда она стояла на коньках на куске льда и играла на скрипке, пока лед таял. Мне казалось, это было очень здорово.

С Лори мы отправились на каноэ на остров, где в одной хижине проводился какой-то ритуал. Король острова, в джинсах и с огромной цепью на шее, пригласил нас поучаствовать в церемонии с людьми его племени, полуголыми, в соломенных украшениях. На ужин нам подали собачатину на пальмовых листьях. Мы с Лори переглянулись. «Нет, спасибо», – сказали мы.

«Может быть, вы хотите взять немного для своих друзей?» – сказал король.

Ощущение было, что отказаться нельзя. Они дали нам много сильно пахнущей собачатины с кровью, завернутой в пальмовые листья, и мы забрали это с собой в каноэ. Все (особенно Кейдж, который был вегетарианцем) отвернулись в отвращении, когда это увидели. А еще нам дали кору какого-то дерева для разжевывания: живица, сказали они, была волшебной. После того как я ее пожевала, в течение двадцати четырех часов я слышала все – как билось мое сердце, как по сосудам текла кровь, как росла трава. Когда мы вернулись в Нью-Йорк, Лори написала песню про всю эту историю.

Каждому художнику в рамках конференции отводилось 12 минут на то, чтобы рассказать местным жителям все, о чем мы хотели. Организаторы планировали записать все презентации и издать их на 12-дюймовой грампластинке под названием «Из уст в уста». Свое выступление я начала, называя внешне случайные числа: 8, 12, 1975; 12, 12, 1975; 17, 1, 1976; 17, 3, 1976…

Потом я рассказала об идее, над которой мы с Улаем работали, о спаивании мужской и женской идентичности в нечто третье: «Нас интересует симметрия в принципе мужского и женского. Наши отношения и работа создают третью сущность, наделенную живой энергией. Это третье энергетическое существо, созданное нами, более не зависит от нас, но наделено своей самостью, которую мы называем «та сущность». Цифра «три» означает лишь «та сущность». Энергия, переданная нематериальным образом, создает энергию диалога между нами и чувствительностью и разумом того, кто наблюдает нас воочию, становясь, в свою очередь, нашим соучастником. Мы выбираем тело как единственное средство, способное создать такой энергетический диалог».

Для меня все это имело смысл.

Я продолжила: «А сейчас я хочу сказать одну очень важную мысль». И я начала говорить на выдуманном мной языке. Некоторые местные жители спонтанно хлопали, когда какие-то звуки, которые я произносила, были похожи на реальные слова из их языка. В конце я нажала кнопку магнитофона, и голос Улая, который он записал перед моим отъездом, произнес: «Кто создает ограничения?»

Тогда это было очень важным заявлением по поводу наших перформансов. Теперь, когда я размышляю над этим, мне кажется, в этом было его несогласие с тем, что он стал оставаться позади.

~

Благодаря деньгам от наших перформансов и гранту голландского правительства нам было на что жить. И мы съехали из фургона в лофт с низкими потолками в здании склада рядом с амстердамским портом. Рядом с доками было несколько таких зданий, раньше в них складировали специи, а теперь их снимали художники.

Вместе с несколькими друзьями мы сняли весь третий этаж Зауткитсграхт, 116/118. Это было необыкновенное место с необыкновенными людьми. Вокруг общего пространства кухни и гостиной там было четыре комнаты, которые мы использовали как спальни. Душ мы сделали, прикрепив шланг к кухонному крану: его принимали, стоя в ведре и поливая себя. Лифт в этом здании был прямо посередине общей комнаты, и иногда люди, направлявшиеся на другой этаж и по ошибке попавшие к нам, заставали нас в душе. И это было еще только начало странностей.

Годом ранее, остановившись у галереи «Де Аппел», в своем почтовом ящике из обувной коробки мы обнаружили видеокассету с надписью «Маньяк Продакшнс, Швеция». Только это – ни имени, ни телефона, ни обратного адреса. В те дни видео было редкостью, потому это сразу привлекло наше внимание. Мы его посмотрели. На кассете была серия коротких перформансов, один лучше другого. Мы посмотрели видео два раза и забыли о нем.

Вскоре после того, как сняли тот лофт, мы снова были в галерее, когда дверь открылась и вошла самая невероятная троица: маленький человек с темными волосами, очень высокий парень с большим носом и длинными волосами, как у рок-звезды, и девушка в ночной рубашке и с сиденьем для унитаза на шее. Это были Эдмондо Занолини, Майкл Лауб и пятнадцатилетняя Бригитта – итальянец, бельгиец и шведка, – они были перформерами, называвшими себя «Маньяк Продакшнс».

Они назвались так потому, что, помимо прочего, использовали членов своих семей, чтобы делать странные вещи. Например, дедушка Эдмондо был пироманьяком, а поскольку он был еще и в преклонном возрасте, он был очень опасен – несколько раз он поджигал свой дом. Его семья всегда прятала от него спички, если только это был не перформанс «Маньяк Продакшнс». Эдмондо приглашал дедушку в театр и давал ему огромный коробок; дедушка ходил по театру и поджигал все подряд, а группа делала перформанс, будто не замечая его. Так реализовывалось его маниакальное поведение. Это был очень оригинальный театр, и дедушка Эдмондо получал от него удовольствие. Ему было все равно, смотрят на него или нет, потому что у него была его коробка спичек.

Эдмондо и Бригитта переехали к нам. Майкл был из семьи брюссельских торговцев бриллиантами, поэтому жил в пятизвездочном отеле. Чувствуя вину за то, что у него единственного были деньги, он каждый раз, приходя к нам, приносил тонны вкусной еды, и мы устраивали пир. И он спонсировал «Маньяк Продакшнс».

Другим нашим соседом был Петр, польский художник с невероятно смешными волосами: они были абсолютно прямые и подстрижены под грибок. Он въехал в гостиную и потому, что было холодно, спал посреди комнаты в палатке.

Каждую последнюю пятницу месяца люди, жившие в благополучных районах Амстердама, выносили на улицу мебель, которая им больше была не нужна. Так мы обставили наш лофт. На одной неделе мы нашли диван и пару стульев, на другой – кофейный столик, на третьей – лампу. А в одну прекрасную пятницу мы нашли работающий холодильник.

Холодильник мы использовали не только по прямому назначению. У Петра был трактат по логике – по-моему, польский перевод Витгенштейна, – и по ведомой только ему одному причине он держал его в морозилке. Эта книга была его самой любимой вещью на свете. Каждое утро он просыпался с улыбкой имбецила, доставал книгу из морозилки, ждал, пока страница, которая была ему нужна, оттает, и читал нам ее по-польски, потом переворачивал страницу и клал книгу обратно в морозилку.

Этот лофт был нашей богемой. Впервые в жизни я жила в каком-то сообществе, и все в нем были такими эксцентричными и разными – я это обожала. Я все время пыталась обо всех позаботиться, и все время все шло не так.

Например, Эдмондо: до того как заняться искусством перформанса, он был признанным актером, игравшим Шекспира. Эдмондо был безумно влюблен в Бригитту, пятнадцатилетнюю девушку с туалетным сиденьем на шее. У отца Бригитты был порнографический бизнес в Швеции – большое дело, там действительно началась сексуальная революция, но отца она ненавидела, она вообще всех ненавидела. Она была очень депрессивным человеком, буквально никогда ничего не говорила. Если мы все вместе ели за столом, она просто сидела молча. Потом как-то посреди ночи в нашу комнату постучал Эдмондо. Я открыла и спросила: «Что случилось?» – «Она говорит, она говорит!» – сказал он. «Что она сказала?» – спросила я. «Она сказала «бу».

«Негусто», – сказала я.

На следующее утро Бригитта собрала вещи и уехала. Все. Он заставил ее что-то сказать, и она просто ушла. Эдмондо рыдал не переставая. Потом приехал его отец, чтобы утешить сына. Он был стоматологом и прибыл с набором всех своих инструментов, которые аккуратно разложил на газете на столе. Потом он начал лечить зубы Эдмондо, параллельно готовя для нас всех пасту. В это же время к нам переехала Маринка, девушка Майкла (сногсшибательной красоты хорватка), став третьим членом «Маньяк Продакшнс».

И Петр безумно влюбился в Маринку, которая была влюблена в Майкла.

Как выяснилось, помимо комфорта была и еще одна причина, по которой Майкл жил в отеле. У него была девушка по имени Улла. «Я так счастлив, – как-то сказал он нам, имея в виду двух своих подружек. – Они идеально дополняют друг друга». Маринка и Улла были знакомы и нравились друг другу, о треугольнике они тоже знали, но он им не нравился. Потом Улла забеременела, и не просто забеременела, а двойняшками. Когда Майкл рассказал об этом Маринке, та переехала в Австралию. Петр поехал за ней и покончил с собой на ее дне рождения. Маринка добилась успеха в анимации и дизайне и, в конечном счете, возобновила дружбу с Майклом. А вскоре после этого, будучи еще молодой, Маринка умерла от рака.

Еще одна смерть. Значительная. 4 мая 1980 года умер Тито. Ему было 87 лет. Голландское телевидение транслировало все четыре часа похоронной церемонии. А мы с моей землячкой Маринкой устроили роскошные поминки – мы легли на кровать, смотрели всю церемонию, ели, плакали, потом снова ели и снова плакали. Улай с Петром смотрели на нас как на сумасшедших. Но у нас была причина для слез: мы знали, что после этой смерти все изменится – без этого сильного человека, державшего Югославию вместе, дома все пойдет не так.

Похороны были гигантскими, величественными. Тито умер в Словении, и телекамеры показывали прибытие поезда с его телом в Белград. Была огромная толпа, вся в черном, все рыдали. Крестьянки разрывали на себе платья, так что бюст вываливался, и били себя в грудь, восклицая: «Почему? Почему ты забрал его? Почему ты не забрал меня? Почему не меня?»

С кем они разговаривали? С богом? Коммунизм не признавал религии. Но югославы верили в единство Тито и бога.

Я понимала, Тито сделал много важных вещей. В 1948 году, когда Сталин попытался захватить весь восточный блок – Польшу, Чехословакию, Венгрию, – Тито остановил его от завоевания Югославии. Ему удалось построить свой коммунизм, оставаясь при этом не связанным ни с американцами, ни с Советами, и сформировать свой блок таких же независимых государств.

И надо сказать, делал он это все со вкусом. У него был дух плейбоя: ему нравились Софи Лорен, Джина Лоллобриджида, Элизабет Тейлор, и все они приезжали к нему в гости в его летнюю резиденцию на островах Бриони. Его также посещали Карло Понти и Ричард Бертон, не говоря уже о мировых лидерах. Когда к нему приехала Софи Лорен, он выбросил в море венгерскую колбасу, чтобы она наблюдала, как его соколы ныряют за ней. Он пил виски и смотрел американское кино с Ли Марвином. Он много охотился: на фото он всегда позировал, ставя правую ногу на голову только что убитого им медведя. Возможно, все это было декадентством (очень по-американски), но для югославов это было как «Тито – он все может».

Я тоже так чувствовала. Отец много раз водил меня смотреть, как Тито говорил с трибуны на площади Маркса и Энгельса, – мы всегда были в специальной ложе, очень близко от него. Это трудно описать, но его харизма была совершенной, непреодолимой. По моему телу шел ток, когда я его слушала, а из глаз текли слезы. И было даже неважно, что он говорил. Это был массовый гипноз – огромное количество людей в тот момент истории верили каждому его слову и знали, что все это имеет смысл.

~

Мы с Улаем провели свой собственный эксперимент с гипнозом.

Мы хотели пробраться к бессознательному, поэтому в течение трех лет периодически участвовали в сеансах гипноза и записывали эти сессии. Врача мы просили задавать нам очень конкретные вопросы о нашей работе. После этого мы прослушивали записи и отмечали идеи и образы, которые потом претворяли в перформансы, – в общей сложности так мы сделали четыре перформанса, три – на видеокамеру и один – вживую.

Первая работа называлась «Точка контакта». В этой работе видеокамера снимала, как мы стояли лицом друг к другу, показывая друг на друга указательным пальцем, наши пальцы были на очень маленьком расстоянии один от другого. Так мы стояли и сосредоточенно смотрели друг на друга в течение 60 минут. Идея была в том, чтобы почувствовать энергию друг друга без прикосновения, через взгляд.

Второй перформанс, на этот раз перед публикой в Национальной галерее Ирландии в Дублине, был «Энергия покоя». Эта работа с большим луком и стрелой была предельным выражением доверия. Я держала лук, Улай – натянутую тетиву со стрелой, нацеленной на мою грудь. Мы оба были в постоянном напряжении, мы тянули в разные стороны, и в любой момент его палец мог соскользнуть – я была бы застрелена. У каждого под рубашкой к груди были прикреплены маленькие микрофоны, и публика могла слышать усиленный звук биения наших сердец.

А наши сердца бились все быстрее и быстрее! Эта работа длилась четыре минуты двадцать секунд, что казалось вечностью. Напряжение было невыносимым.

Улай/Марина Абрамович. «Энергия покоя» (перформанс для видеозаписи, 4 минуты). РОСК 80, Дублин, 1980. Права на изображение принадлежат Архиву Марины Абрамович и Галерее Шона Келли, Нью-Йорк

Третий перформанс назывался «Природа ума», и как раз из этой работы мы сделали фильм. Я стояла у доков в амстердамском порту; за пределами камеры над моей головой висел на кране Улай в красной рубашке. В фильме я стою с руками, поднятыми к небу, и ничего не происходит. И когда кажется, что уже прошла вечность, Улай стремительно падает в воду рядом со мной. И все, что вы видите, – это красная вспышка длиной, наверное, четверть секунды. Это было похоже на то, как случились многие вещи в нашей жизни: яркая вспышка, которую невозможно ухватить.

И последний перформанс был «Вечная точка зрения». В отличие от других работ, придуманных вместе, этот перформанс был моей идеей. Он был основан на видении о том, как бы я хотела умереть, записанном во время одного из гипнотических сеансов. Мы снимали его на огромном озере Ийсельмейер в центральной части Голландии. Текст в каталоге к видео так описывал то, что вы видели:

«Далеко на заднем плане находится маленькая весельная лодка, но виден лишь ее силуэт на монохромном фоне. В лодке гребет Абрамович, Улай стоит на берегу и через наушники слушает звук ее гребли. Разрыв между картинкой и звуком вызывает раздражение: равномерный звук весла, опускающегося в воду, не согласуется с тем, что лодка становится все меньше и меньше, пока не исчезает с горизонта».

Моя работа и моя жизнь так тесно связаны. На протяжении всей своей карьеры я делала перформансы, неосознаваемое значение которых приходило ко мне лишь спустя время. В «Точке контакта» мы были так близки, и все равно между нами оставалось расстояние, препятствующее полному слиянию наших душ, и оно было непреодолимым. В «Энергии покоя» у Улая была власть разрушить меня, буквальным образом разбить мне сердце. В «Природе ума» Улай был коротким мгновением моей жизни, которое пронеслось мимо как вспышка, потому что эмоции были очень сильными, и потом исчезло необъяснимым образом.

«Вечная точка зрения» была неизбежно связана с памятью о том, как отец учил меня плавать. Неважно, что в жизни он уплывал в Адриатическое море, исчезая, пока я боролась с водой в попытках дотянуться до него. В работе я изменила прошлое, сделав себя сильной и независимой, роль Улая была сведена к беспомощному наблюдателю, в то время как моя судьба разводила меня с ним.

Я поняла, что постоянно возвращаюсь к этой теме– я постоянно пытаюсь доказать всем, что справлюсь, что выживу и мне никто не нужен. И это становится своеобразным бичом – я всегда делаю так много, иногда слишком много, и часто остаюсь одна (в каком-то смысле по своему выбору) и без любви.

Глава 6

Ночью 15 декабря 1980 года в малонаселенном районе Австралии мне снится сон:

Улай отправляется на войну, которая начинается прямо сейчас.

Я плачу на плече бабушки, говоря: «Почему? Почему?» Я в отчаянии, потому что понимаю, что изменить ничего невозможно и что все это должно произойти.

Меня пытаются убить, забрасывая гранатами.

Но ни одна граната не взрывается.

Я поднимаю гранаты с земли и бросаю их обратно.

Позже мне сообщают, что я победила.

Мне показывают кровать, в которой я буду спать.

Она маленькая, военная, с голубыми простынями.

С конца 1970-х по 2010-е перформанс набрал силу. Было создано много работ, и много из них плохих. Было ощущение, что перформансом занимаются все и хороших образцов мало. Я дошла до той стадии, что мне стало стыдно рассказывать, чем я занимаюсь, потому что было так много плохого искусства – человек мог плюнуть на пол и назвать это перформансом.

При этом те, что первыми начали заниматься этим искусством, были уже немолоды, а такая работа сильно сказывается на теле. Рынок и особенно дилеры наседали на художников с требованием создать что-то, что можно продать, потому что в конечном счете перформанс не производил рыночный продукт. Поэтому, когда 1970-е перешли в 1980-е, показалось, будто все плохие художники перформанса стали плохими живописцами. Даже такие уважаемые фигуры, как Крис Берден и Вито Аккончи, переключились на создание объектов и архитектуры соответственно.

И пока все это происходило, мы с Улаем искали решение – новые способы создавать перформанс. У меня не было желания возвращаться к картинам, а у него – к фотографиям. Поэтому мы сказали: «Почему бы не обратиться к природе. Давай поедем в пустыню?» Мы всегда шутили, что Моисей, Мохаммед, Иисус и Будда отправились в пустыню никем, а вернулись кем-то, что-то должно было быть в пустыне…

В 1979 году нас позвали в Австралию на Сиднейскую биеннале «Европейский диалог». Это было очень важное событие – первый раз австралийцы получали возможность увидеть новых европейских художников. К участию были приглашены многие художники, и нас попросили сделать перформанс на открытии – большая честь. Мы приняли приглашение и сказали организаторам, что нам необходимо приехать заранее, чтобы почувствовать среду, потому что мы никогда не были в этой части мира. Мы хотели, чтобы идея пришла к нам естественно и спонтанно. Мы не хотели приехать с чем-то готовым, что будет неуместным.

У меня также был скрытый мотив принять это приглашение.

Когда мне было четырнадцать, я узнала об одном невероятном человеке, сумасшедшем антропологе Тиборе Секее. Тогда ему было под пятьдесят, и он объездил весь мир, делая все на свете. Каждые четыре года он учил новый язык. И каждый год он совершал самые экзотические путешествия вверх по Амазонке в Бразилии или по реке Сепик в Новой Гвинее, в массу еще каких-то диких мест. Во время поездок он встречал почти вымершие племена, каннибалов или охотников за головами, а потом в конце года он приезжал в университет рассказывать о своих исследованиях. Я всегда сидела в первом ряду – когда мне было четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать, семнадцать. Я ловила каждое его слово. Я мечтала о том, что когда-нибудь тоже совершу такое путешествие и получу подобный опыт.

Однажды он рассказал историю про кольцо и браслет, которую я запомнила навсегда. Где-то в Микронезии находились две круговые группы островов, меньшая находилась внутри большей. На островах малого круга был такой ритуал: в определенный день года все жители одного острова садились в каноэ и отправлялись на соседний остров, взяв с собой специальное кольцо. Когда они добирались до другого острова, все его жители прятались по своим хижинам, делая вид, что их здесь нет. Поэтому те, которые привезли кольцо, начинали стонать, кричать и танцевать в попытках выкурить местных из своих домов. Когда, наконец, хозяева острова появлялись, приезжие рассказывали им историю про то, как тяжело им было добираться – в пути случился шторм, кит съел кольцо, и им пришлось с ним сражаться, чтобы его вернуть, – целая сага. В итоге они передавали кольцо местным жителям и возвращались на свой остров.

На следующий год те, у кого теперь было кольцо, везли его на следующий остров, и тот же ритуал происходил там, но теперь к прошлогодней истории добавлялась новая. И так год от года кольцо путешествовало с острова на остров по малому кругу. Самое удивительное, что то же самое происходило с браслетом на островах большого круга. Историй становилось все больше. Для меня это было похоже на бесконечное кино.

Поэтому, когда я подумала о поездке в Австралию, более всего меня привлекла идея посетить малонаселенный ее район – Большую пустыню Викторию в центре континента – и встретиться с австралийскими аборигенами, как мой кумир Секей. Я была уверена в том, что у них были изумительные истории. Мы с Улаем начали читать все, что могли отыскать про аборигенов, и чем больше мы читали, тем больше понимали, насколько потрясающей была их культура.

Мы узнали, что любой элемент пейзажа был священным для анангу, как они себя называли. (Как и в случае с коренными американцами, слово «аборигены», которым их называли, означало лишь «люди», «человеческие создания».) Мы узнали про Время сна, связанное с концепцией сотворения мира у аборигенов, существовавшего одновременно в прошлом, настоящем и будущем. Мы прочитали, что творцы путешествовали по тропинкам, воспетым в песнях. Слова в песенной строке описывали пейзаж: священные камни и деревья, источники и скалы, маркирующие дорогу. А творцы, как мы прочитали, существовали вне пространства и времени. Аборигены общались с ними во снах и наяву.

Я не могла дождаться, когда увижу это место своими глазами.

Организаторы биеннале согласились с нашим планом придумать перформанс уже на месте. Десятью днями позже мы приземлились в Австралии. И к нам пришла очень простая и красивая идея. В конце концов, мы совершили путешествие на край земли, где сезоны менялись местами и по-другому светило солнце, поэтому мы решили сделать что-то со светом и тенью. В результате появилась работа «Край». В ней Улай медленно ходил по высокой стене двора со скульптурами в Галерее Нового Южного Уэльса, с другой стороны которой находилась оживленная магистраль. В то время как он находился в условиях реальной угрозы падения, я шла по краю тени от этой стены – в опасности метафорической. Тень медленно продвигалась по двору, пока ровно через четыре часа и пятнадцать минут, когда солнечный свет полностью ушел со двора, перформанс не завершился.

Улай/Марина Абрамович. «Край» (перформанс 4 часа, 15 минут). Сиднейская биеннале, 1979

После перформанса оставалось десять свободных дней перед возвращением домой. Нас поглотила идея провести это время в малонаселенной части. Когда мы рассказали Нику Ватерлоу, директору биеннале, о нашем наваждении, он сказал, что у него есть друг Филип Тойн, который живет в Элис-Спрингс, в сердце пустыни, и знает эту местность очень хорошо. Тойн был представителем по правам аборигенов, сказал Ник, он намеревался вернуть племенам их священные земли, отобранные австралийскими поселенцами. Ник дал нам сопроводительное послание для Филипа. «Он немного сварлив, – сказал Ник. – Но если вы дадите ему это письмо, возможно, он покажет вам пустыню».

В те дни легче было добраться из Сиднея до Парижа или Лондона, чем до Элис-Спрингс. Мы достали самые дешевые билеты, прибыли в назначенное время и стали осматриваться.

Тогда в Элис-Спрингс было около трех улиц и мало прохожих. Мы начали спрашивать всех подряд: «Где живет Филип Тойн?» И наконец один человек направил нас к полуразрушенному отелю в конце грязной дороги, оказавшемуся на поверку главным офисом организации по правам аборигенов на землю.

Мы зашли внутрь и увидели небритого, засаленного человека, кричащего на кого-то по армейскому полевому телефону. Наконец он повесил трубку, смерил нас с Улаем взглядом и сказал: «И кто вы, черт побери?»

«Мы – друзья Ника Ватерлоу, – ответили мы. – Он просил передать вам это письмо».

Он прочитал письмо и начал кричать на нас: «Вы, придурки, совсем выжили из ума? Убирайтесь из моего офиса! Почему он посылает ко мне этих идиотов? Очередные туристы-кровопийцы! Хотите наснимать тут все, потом вернуться обратно в свой уютный домик и говорить всем, что вы видели аборигенов! Я с вами даже близко не хочу иметь дела – проваливайте отсюда!» Он угрожающе встал, и мы попятились из его офиса.

Мы застряли. У нас были куплены самые дешевые билеты, и вернуться назад раньше у нас не было шансов. Мы застряли на неделю в городе с тремя улицами; чтобы пойти куда-то в окрестности, нужно было разрешение, но даже будь это не так, мы все равно не представляли, куда идти и как туда добираться.

В городе было три места, где можно было поесть, и куда бы мы ни шли, мы наталкивались на Филипа. Спустя несколько дней он заговорил с нами. Он сказал: «Хорошо, чего вы хотите?»

Мы объяснили ему, как могли, кто мы были и чем занимались. Мы не туристы, сказали мы ему, мы художники. Мы много где были и испытываем глубочайшее уважение к местному населению. Мы очарованы этой местностью и племенами, ее населяющими, мы просто хотели познакомиться поближе и дать этому прорасти в своих работах.

Он покачал головой, почти сочувственно. «Извините, друзья, – сказал он. – Не в этот раз. Права местных на землю – очень чувствительный вопрос, какие только организации не переживают по поводу того, что аборигенов эксплуатируют, в особенности иностранцы. Но если вы действительно хотите что-то сделать для них, то в следующий раз приезжайте с конкретным предложением, и тогда посмотрим».

Мы побродили по Элис-Спрингс десять дней, вернулись домой и составили предложение Австралийскому совету по визуальной культуре. Мы написали, что хотим прожить вместе с аборигенами полгода, изучить их и их жизнь и позволить этому наполнить наше искусство чем-то новым. Шесть месяцев после этого мы хотели провести, путешествуя по Австралии и показывая перформансы, вдохновленные нашим опытом, рассказывая всем о времени, проведенном в пустыне.

Членам совета очень понравилась работа «Край». Они одобрили предложение и выдали нам щедрый грант на следующий год.

В октябре 1980 года мы продали фургон, Альбу на время отдали нашей подруге Кристин Кениг в Амстердаме и улетели в Австралию. В Сиднее мы купили подержанный джип и запаслись всем, что, как нам казалось, может понадобиться в течение шести месяцев жизни в пустыне. Потом мы совершили длинную поездку на машине до Элис-Спрингс – больше полутора тысяч километров дороги и около двух недель в пути – и вот мы снова были там, и нас встретил Филип Тойн. «Вы что, уже вернулись?» – сказал он.

Нам нужен был кто-то, кто бы смог стать нашим гидом и познакомить нас с племенами. Филип знал и территорию, и племена. Мы также слышали, что он пишет книгу о правах аборигенов на землю, чтобы потом презентовать ее австралийскому правительству, и спросили его, что мы можем для него сделать.

«А что вы умеете?» – спросил он.

Улай когда-то был инженером и мог составлять карты; он также был фотографом. Я разбиралась в графическом дизайне. Для книги Филипу нужны были карты, фотографии и верстка. И он согласился нам помочь.

Следующий месяц мы трое провели в поездках с Филипом, составляя карты и делая фотографии местности. Каждый вечер мы возвращались в Элис-Спрингс и ужинали в одном из трех ресторанов с Филипом и его другом Дэном Вачоном, канадским антропологом. Ночевали мы в офисе Тойна – это было достаточно необычное место. Там часто появлялись змеи и огромные пауки, не было кондиционеров, и, мой бог, как там было жарко! Осень в Северном полушарии – это весна, и центральная Австралия накалялась все больше. Температура днем могла доходить до 45 градусов Цельсия.

Иногда мы целый день ехали вдоль забора длиной около 5600 километров, защищающего овец юго-восточной части от диких собак динго в центральной части. Невозможно было поверить, что забор может быть таким длинным или таким эффективным в вопросе защиты от хищников. Это напомнило нам с Улаем о еще более длинном и старом ограждении на севере – Великой Китайской стене.

В Большой пустыне Виктория. Австралия, 1980

С помощью Филипа Улай нанес на карту все деревья, камни, источники и горы, священные для живущих там племен. Мы читали обо всем этом, но здесь, в пустыне, в этой невыносимой жаре и безбрежной пустоте все, что мы видели и слышали, приобретало еще большее значение. Аборигены верили: у всего, что есть на земле и небесах, живая душа. Это напомнило мне о существах, с которыми я разговаривала, когда была маленькой, в плакаре – глубокой темной каморке в нашей квартире в Белграде. Встреча с коренными жителями Австралии представила мне доказательства того, что не я одна так полагала и что этот предположительно невидимый мир действительно существовал. Аборигены, как я потом узнала, все время жили в этом мире. Филип, наконец, успокоился, что мы не туристы, – возможно, он считал нас сумасшедшими, возможно, не понимал, что мы делали, но, думаю, он уважал это. И теперь, когда мы закончили помогать ему, Филип разрешил нам посетить южные станции, недоступные простым путешественникам. Он отвез нас туда и познакомил с членами племен питьянтьятьяра и пинтупи, дальше мы должны были действовать сами.

Перед этой поездкой, после месяцев без общения, я написала письмо Данице:

«Сегодня у нас последний день в цивилизации, в следующий раз я напишу тебе через год. В любом случае я чувствую себя здесь намного здоровее, чем в городе. Здесь невероятно красивая природа. Мы едим кроликов, кенгуру, уток, муравьев, древесных червей. Это чистый протеин, и это очень полезно. На ногах у меня холщовые ботинки, которые хорошо защищают от пауков и змей. В этом году мы будем праздновать наш день рождения в пустыне у костра. Мне исполнится тридцать четыре года, Улаю будет тридцать семь. Я никогда в жизни не чувствовала себя такой молодой, как сейчас. Путешествия делают человека молодым, потому что у него нет времени стареть…. Температура сейчас около 40–45 градусов Цельсия. Мы действительно это ощущаем. Мы спим под открытым небом, полным звезд. Мы чувствуем себя так, будто мы первые люди на этой планете».