Текст книги "Орелинская сага. Книга первая"

Иглоны зажмурились и отвернули головы. Кто-то из членов Совета испуганно вскрикнул, кто-то закрыл лицо руками. В толпе заплакали женщины. Суровый приговор был произнесен и приведен в исполнение слишком быстро. Орели, не видевшие в своей жизни никакой жестокости, стояли потрясенные. Вина Генульфа ещё не улеглась до конца в их сознании, а слишком очевидное наказание уже свершилось, и они не знали, как себя вести. Поэтому только расступились, когда спотыкаясь и глухо постанывая, окровавленный изгнанник уходил прочь. С тоской и ужасом смотрели орели ему во след, и, казалось, радость никогда не вернется в их дома.

Генульф уже почти прошёл сквозь толпу, как вдруг, плечи его распрямились, он повернулся, подавив стон, и громко сказал:

– Я невиновен.

– Убирайся! – заорал на него Хеоморн. – Убирайся и будь проклят до тех пор, пока не вернутся дети Дормата.

– Я невиновен, – повторил Генульф и больше уже не оглядывался.

Поэтому он был единственным из орелей, кто не увидел, как от жителей Северного города отделилась фигурка девушки и, сильно взмахнув крыльями, устремилась за бывшим Иглоном.

– Рофана! – закричало сразу несколько голосов. – Рофана вернись! Ты не должна…

Но девушка догнала Генульфа, сложила крылья и, обняв его, пошла рядом.

Вот так и закончилась череда невзгод, постигшая орелей.

Великим Иглоном Большой Совет избрал Хеоморна, а обязанности правителей Северного и Южного городов вернули братьям Санихтара, которые были в них Иглонами при его правлении. Временно, разумеется. До той поры, пока у молодых Иглонов не появятся дети. Возможно, Судьба смилостивится и подарит кому-нибудь из них двойню…. Но, в любом случае, тогда вновь соберется Большой Совет и решит вопрос о наследовании.

Конечно, пересудов хватало. В домах, на площадях у городских Чаш и на хребтах, разделяющих города, короче везде, где собиралось двое и больше орелей, первым делом вставал вопрос: что будет дальше? Никто не мог представить, как из пяти Иглонов Большой Совет сможет сделать, как прежде, семь. Не понимали, зачем Генульфу понадобилось его злодеяние, и не могли без содрогания вспоминать о каре, его постигшей. Зато благородный поступок Рофаны, понятный во всех отношениях и возвышенно красивый, мешал в полной мере гневаться на Генульфа, (что-то тут было не так), и лишь усиливал ужас от наказания. О Дормате почти не вспоминали. Вернее вспоминали, но, вспомнив, замолкали, бросали друг на друга понимающий взгляд, и с тяжелым вздохом качали головами.

Несомненно, наибольшее сожаление вызывали у всех без исключения неродившиеся наследники. И первым в этой скорби был Хеоморн. Рофины всех городов, сменяя друг друга, день и ночь обшаривали окрестности в поисках хоть каких-нибудь следов. Но тщетно. Новый Великий Иглон был последним, кто признал, что поиски бесполезны, но горевать не перестал. Казалось, что он оплакивает собственных детей, так искренне, велико и непреходяще было его горе. Даже Гольтфор в своей Летописи особо отмечает «безбрежную, словно небо, печаль в глазах Великого Иглона от Южного города».

О нем тоже говорили. И говорили разное. Конечно, большинство считало, что выбери Санихтар Хеоморна своим наследником, никаких бед не случилось бы. Но были и такие, кто робко, шепотом выражал изумление по поводу того, что слишком уж быстро и, вроде бы даже охотно, Иглон покарал брата и чрезвычайно «удачно» потерял свою траурную накидку, улетая за Дорматом. Ведь он был ближе всех, и роковая туча своим холодом могла сковать крылья и ему. На что первые горячо возражали, что счастливая случайность, спасшая Хеоморна, должна быть благословенна всеми орелями, ибо теперь они имеют Правителя мудрого и справедливого.

И это было правдой. В калейдоскопе несчастий и частых сборов, последовавших за смертью Дормата, орели не сразу заметили то, что городские чаши дали по глубокой трещине. Конечно, они не раскололись, как это случалось обычно при смене Великих Иглонов, но ведь и все остальное пошло не так как всегда. Поэтому Хеоморн, едва получив официально статус Верховного правителя, первым делом наведался в Галерею Памяти и провел День Раздачи Камней. Строго в соответствии с древней традицией, насколько это было возможно в сложившихся обстоятельствах. И все те дни, пока камни росли, орели с замиранием сердца ждали: получится – не получится…

Все получилось. У городов были новые Чаши, а жители ощутили легкое дуновение прежней жизни. Потом настал День Золочения Воды, который прошёл хоть и без особой радости, зато как всегда. Но даже самые сомневающиеся утихли, когда в положенный срок оставшиеся Иглоны сочетались браком со своими невестами и обзавелись потомством. У всех – по одному ребенку и только у Хеоморна – семеро.

Порядок жизни восстановился.

За последние четыре года не было у орелей праздников более шумных о продолжительных, чем те, которые прошли в день рождения наследников Великого Иглона. И не было, казалось, правителя более ревностно соблюдающего древние обычаи, чем Хеоморн. Лучшие лесты ставили наследников на крыло, лучшие ремесленники обучали премудростям своего дела и, когда пришёл срок выбирать себе наследника, Великий Иглон от Южного города, с легким сердцем, представил всем Рокзута, как законного будущего Великого Иглона.

И тут случился последний казус. О том, что Рокзут вернулся из Галереи Памяти орели узнали от рофинов, специально посланных на разведку. Они нашли нового правителя у подножия Сверкающей Вершины, совершенно расстроенного и измученного ожиданием. Никто не понял, почему городские Чаши не раскололись, но за дурной знак это не сочли. Просто, с тех пор, в городах было по две Чаши. Одна, с Серебряной Водой, раскалывающаяся всякий раз, когда менялся правитель. И другая, неизменно пустая, лишь с небольшой трещиной по краю – Чаша Хеоморна.

Рокзут правил долго, соблюдая все обычаи и законы. Он свято чтил память своего отца, но было замечено, что однажды, когда в его присутствии кто-то затеялся поносить Генульфа, резко оборвал говорившего, приказав ему «молчать об этом».

Разумное правление сына Хеоморна нашло отклик в сердцах орелей. И даже тот факт, что дети у него появились много позже, чем у его братьев, сочли за добрый знак. Видимо судьбе был угоден этот Великий Иглон, раз она продлила дни его правления. Чего нельзя сказать о других. Очень скоро умерли Творольд, Флендег и Фондихт, совсем чуть-чуть не дотянувшие до передачи власти. Умер Гольтфор, до конца жизни не веривший в виновность Генульфа, но примиренный с Хеоморном восстановленным порядком жизни орелей. Умерли многие из тех, кто видел злую судьбу Дормата Несчастного и его детей. Поэтому, когда из Галереи Памяти вышёл сын Рокзута Рондихт его, в основном, встречало поколение орелей, для которых эта история уже начала превращаться в легенду.

Многие тогда отметили, что Великий Иглон подавлен и даже, кажется, чем-то испуган, но жизнь шла своим чередом, и первая растерянность правителя забылась за повседневными заботами. Спокойствие и порядок разгладили смявшуюся, было, ленту жизни и, очень скоро, сказки о красивой любви Дормата и Анхорины, Генульфа и Рофаны украсили вечерние семейные посиделки наряду с придуманной небывальщиной. Орели рассказывали их своим детям, пока не настало время для новых легенд.

Часть первая

На площадке у Разделяющего хребта, между Восточным и Южным городом, блаженствовал в солнечных полуденных лучах норс Флиндог. Наконец-то закончились его десять дней. Ещё немного и он сможет передохнуть. Что ни говори, а старость дает себя знать. Все сложнее становилось Флиндогу, облетая Южный город, запоминать события более-менее важные. Рождения, смерти, браки, выборы новых старейшин у ремесленников или прием молодых учеников. Все это, в последнее время, стало ускользать из памяти, словно утренний сон. А Летописец Дихтильф все чаще выражал недовольство невнятными рассказами Флиндога. Но сегодня он будет доволен. Сегодня старый норс расскажет такое, о чем Дихтильф и не мечтал услышать! Это не какие-то простенькие городские новости, а то, что в Летописи будет помечено рисунком и, скорей всего, Дихтильф сам нанесет текст. Да-а, старику Флиндогу повезло! Ещё мальчиком, во времена Великого Иглона Рокзута, мечтая о ремесле норса, он представлял, как принесет ройнам Весть о чем-то невероятном, что войдет в легенды. Тогда ещё был жив Гольтфор – величайший из летописцев, (по правде сказать, нынешний Дихтильф ему и в подметки не годится), и рассказы о событиях, свидетелем которых он был, будоражили сердце маленького Флиндога. Вот это были времена! Правда, старые норсы рассказывали ещё его отцу, что им, в ту пору, и делать-то особенно ничего не пришлось. Но, впечатленный одной лишь возможностью быть там, где зарождаются легенды, мальчик мечтал, что уж он то не оплошает. И сумеет не только вовремя распознать невероятное событие, но и донести весть о нем одним из первых. Вершиной его мечтаний был Большой Совет, где он будет сидеть, на равных с Иглонами, как избранный старейшина норсов ото всех городов.

Эти мечты не оставляли Флиндога всю его жизнь. Он любил свое ремесло и верил в удачу, несмотря на то, что не стал старейшиной даже в своем родном городе. Поэтому, вполне возможно, Судьба и сделала ему подарок. И именно в тот момент, когда, казалось бы, пора на покой.

Флиндог счастливо улыбнулся и встал. Пора лететь дальше. А то, на этом солнце, недолго совсем разомлеть и уснуть. Он расправил крылья, но, перед тем, как взлететь, заглянул в пропасть. Даже в яркий солнечный день вид ее разверстой пасти вызывал ужас. Именно туда упал когда-то Дормат Несчастный со своим наследником. «Бедняга, – подумал Флиндог, – какая судьба! Одно хорошо, он так и не узнал о беде с остальными детьми. И хотя не мне укорять Судьбу, но все же непонятно: отец расплатился за свои ошибки, но за что пострадали дети, которые, не то что ошибок наделать, а и родиться ещё не успели?» Он покачал головой и полетел. Радужное настроение приправилось горечью. Как и все орели, Флиндог любил детей, и мысль о погибших наследниках Дормата расстроила его, несмотря на то, что случилось все это много лет назад. Какой был бы ужас, если бы с его детьми приключилось такое! Но норс тут же отогнал эти мысли и, в очередной раз пожалел Великого Иглона, а, заодно, и всех остальных Иглонов. За свою власть над городами они расплачивались тем, что могли иметь только по одному ребенку, а у него, простого ремесленника, их двое. Сын, который уже давно стал на крыло и считается неплохим норсом, и дочь, которая скоро выйдет замуж и подарит ему, Флиндогу, внуков. А там, кто знает, может, его имя внесут в Летопись, и внуки его внуков будут гордиться своим удачливым предком, передавать о нем рассказы, из поколения в поколение, и, (а почему нет?), попросят у Иглона дозволения выбить его имя над входом в гнездовину.

Флиндог даже зажмурился от удовольствия. С такими приятными мыслями он и не заметил, как пролетел весь оставшийся путь до Галереи Памяти. Даже суровый Дихтильф сказал, что сегодня норс прибыл рано, как никогда. Хотя и не первым. У входа на террасу, где старший ройн принимал вестников, уже ожидали своей очереди норсы Нижнего и Северного городов.

– Прекрасный сегодня денек, – заметил после приветствия Риндольн – норс из Нижнего города.

– Чудесный! – бодро осмотрел небосклон Флиндог. – Давно я не чувствовал себя так молодо! Даже ломота в левом крыле отпустила. Такое блаженство! Вот ведь, пока ничего не болит, и не понимаешь своего счастья, а потом, дернет там, заноет тут, и начинаешь сожалеть, что не длил свое здоровое удовольствие и не берегся сквозняков и холодных ночей.

– Это верно, – согласился Риндольн, а сам подумал, что им, жителям Нижнего города, уберечься от холода и сквозняков гораздо сложнее, чем южанам. И, что ломота и колики происходят у Флиндога по причине старости, которую он всеми силами стремится скрыть от своих собратьев.

Как дела дома, Флиндог?

Все хорошо, спасибо.

Свадьба у дочери скоро?

Э-э, скоро, – смешался старый норс и изумился про себя: «Когда это я говорил ему, что дочь собирается замуж? Эх, старость, старость, видно, и вправду, пора на покой».

Риндольн же, словно и не заметив смущения собеседника и не догадавшись о его причинах, слегка поклонился:

– Передай ей мои поздравления и пожелания счастья. Я обязательно перешлю с иширами какой-нибудь подарок. Обожаю свадьбы! У нас в городе, за мою смену, три пары соединились. Ещё у двоих вылупились дети и, к радости, никто не умер. А у вас как?

И у нас, к радости, смертей не было.

Флиндога чрезвычайно растрогало, что Риндольн собирается сделать его дочери подарок, и он захотел сделать в ответ что-нибудь приятное.

Я сегодня принес большую новость, – доверительно шепнул старый норс, – так что не улетай сразу, послушай.

Риндольн уважительно поднял брови и кивнул.

В этот момент к Дихтильфу прошёл Горсах – вестник с Севера, а к ним вернулся освободившийся Хорнот – норс с Запада.

– Вот у кого, наверное, полно новостей, – поприветствовал его Риндольн. – Главнейший город всегда богат событиями.

– И это так, – Хорнот был полон важности. – Вы можете узнать из первых рук, что скоро нас ждет большое празднество.

– Уж не стали ли на крыло наследники? – восхитился Флиндог.

Именно. И через несколько дней Великий Иглон Рондихт представит нам своего преемника.

Не успели норсы, как следует порадоваться новости, а к ним уже вернулся Горсах, и Риндольн поспешил к Летописцу.

– Совсем мало новостей, – хмуро бросил вестник с Севера. – Жизнь в нашем городе словно остановилась. Уже третью смену ни свадеб, ни рождений. Одни смерти.

– Это от того, что вы уже давно не обретали статус Главнейшего города, – со знанием дела заметил Хорнот. – Вам нужно лучше заботиться о своих корратах, чтобы набирали побольше Серебряной Воды.

Моя дочь, кстати, выходит замуж за сына коррата, – встрял Флиндог. – О-о, как красиво они живут! Гнездовина украшена не хуже дворца. А на перилах внешней террасы такая резьба!..

Он умолк, заметив, что Горсах нахмурился ещё больше, и поспешил перевести разговор в другое русло.

Между прочим, тут вот Хорнот порадовал нас большой новостью. Стали на крыло наследники, и скоро нас ждут большие празднества.

Хорнот, не слишком довольный, что не сам сообщил об этом, подтверждающе кивнул.

– Что ж, – вздохнул Горсах, – тогда поспешу домой. Может, хоть это разбудит наш город.

Подожди, – остановил его Флиндог, – я тоже кое-что принес. Сейчас моя очередь идти к Дихтильфу. Идите со мной. Уверяю вас, вы будете ошарашены!

Норсы недоверчиво глянули на Флиндога. Им не очень верилось, что старик, давно не приносящий ничего стоящего, мог сообщить нечто важное. Но, из уважения, оба остались.

Им пришлось подождать, пока Риндольн закончит рассказывать и призывно помашет рукой. Дихтильф бросил короткий взгляд на всю компанию, отложил в сторону табличку с крылатым облаком – символом Нижнего города, и придвинул к себе ту, на которой красовалась половинка солнечного диска с лучами вверх – знаком Восточного города.

– Итак, – усмехнулся он, – судя по тому, что вы не разлетелись, а пришли вместе с Флиндогом, его новость из разряда тех, что случаются нечасто.

– Верно, господин Летописец, – поклонился старик, – поэтому простите, если рассказ мой будет сбивчив. Я сильно волнуюсь. Такое нечасто случается. Я имею в виду новость, которую принес, а не то, что я волнуюсь. Волнуюсь я, как вы знаете, крайне редко и, за годы, которые летаю к вам…

Короче, – Дихтильф сурово посмотрел на Флиндога.

Похоже, старший ройн тоже с недоверием относился к степени важности того, что собирался выслушать. Не исключено, что Флиндог преувеличивает, чтобы привлечь к себе внимание. Ведь всем известно, умение подать новость – один из секретов работы норсов. А старик, в последнее время, стал заметно сдавать. И сам это понимает. Вот он теперь и старается…

– Да, поторопись, – поддержал Летописца Риндольн, – наши иширы принесли от гардов новые сосуды с запахами. Я хочу успеть сделать жене подарок.

Флиндог совсем смутился. Его новость вдруг показалась ему не такой уж и важной. Сейчас ещё на смех поднимут. И, тогда уж точно, в отставку. И так уже вон как смотрят… Нет, надо, надо скорее что-то говорить.

– Ну, в общем, тут вот какое дело. Пару смен назад, я вам рассказывал, – старик поклонился в сторону Дихтильфа, – что наши рофины приняли к себе юного Тихтольна, который приходится сыном Зуринзельту. Тому самому, чей давний предок первым обнаружил, что глубоко под облаками живут бескрылые существа, похожие на нас. Зуринзельт так часто рассказывал об этом сыну, что тот, едва став рофином, стремился только к одному: своими глазами увидеть то, что разглядел его пращур. Конечно, Тихтольна предупреждали, что летать под облака запрещено, что о жизни бескрылых нам известно достаточно и что главная его забота как рофина – состояние вулканов. Но мальчик проявил редкое упрямство и летал все ниже и ниже, словно ему камень привязали. Зуринзельт уже и сам был не рад, что заразил этим сына, но поделать ничего не мог.

Так вот пару дней назад, облетая город, я заглянул к ним в гнездовину, чтобы узнать, что и как. И увидел, что все семейство в сборе и слушает Тихтольна. А тот, израненный и грязный рассказывает такое, от чего я все забросил и тоже сел слушать. И вот что услышал: в очередной раз, залетев под облака, да так низко, что чтобы посмотреть на них, нужно было задирать голову, Тихтольн оказался в центре сильной бури. Что его туда понесло (я имею в виду бурю) не знаю. Но Зуринзельт говорит, что мальчик с детства лез в самое жерло и … – норс осекся, заметив взгляды окружающих, и продолжал, уже не отвлекаясь. – Так вот, ветер был такой, что его бросало по воздушным потокам, не давая опомниться и попасть в течение хотя бы одного. Тихтольн не мог даже крыльями как следует взмахнуть, и обязательно погиб, если бы не случайность. Когда в очередной раз порыв ветра швырнул его на скалы, юноша зажмурился, ожидая конца, но вместо страшного удара почувствовал, что ветер стих., а сам он падает плашмя на какую-то площадку. Случилось почти невероятное: его внесло в небольшую пещеру, которую едва различишь со стороны. Видимо ветры часто задували туда все, что могли поднять на такую высоту, потому что пол пещеры был завален всяким непонятным хламом. Тихтольн утверждает, что там были даже затвердевшие обрывки старинной орелинской одежды и кусочки того материала, из которого нохры делают свои фигурки. Там-то он бурю и переждал. А когда заметил, что выглянуло солнце, решился выглянуть и сам, чтобы посмотреть, куда его занесло. И вот что, орели, он там увидел! Огромный пологий склон, будто бы обрубленный, а на самом краю того обрубка – поселение. Несколько гнездовин вроде наших, но поменьше, и не выдолбленные в скале, а сложенные из ее обломков. Более того, у мальчика отменное зрение, и он, подобравшись поближе, заметил, что и украшения этих гнездовин похожи на наши. Вокруг множество всяких диковин, как сделанных, так и растущих прямо из земли. Но самое диковинное то, что живут там ОРЕЛИ!

– Кто!!!??? – казалось, каждый из слушавших выдохнул это слово. А Дихтильф даже привстал и подался вперед.

– Ты сказал ОРЕЛИ?

– Да! – ликуя, подтвердил Флиндог. – Тихтольн хорошо их рассмотрел, ошибиться невозможно. Было далеко, но мальчик заметил их крылья, они, как и наши, только поменьше! Конечно, у них другая одежда, они не летают и питаются наверняка по-другому. Но это – орели! Там двое очень громко переговаривались, поднимая с земли что-то, что повалила буря, и Тихтольн уверяет, что разобрал некоторые слова. Во всяком случае, ругались они в точности как мы.

Флиндог замолчал, перевел дух и осмотрел слушателей. Что ж, ему было чему радоваться. Все вокруг стояли пораженные не менее, чем поразился он сам, когда слушал Тихтольна.

– Что же было дальше? – как-то сипло спросил летописец.

– Ах дальше, – Флиндог уже не спешил и смаковал каждое слово. – Тут нашим рофинам есть чем гордиться, мальчик хоть и упрям, но хорошо воспитан. Нет, конечно, первым его порывом было желание слететь вниз и поближе познакомиться с новыми сородичами. Но затем он справедливо решил, что правильнее будет сначала рассказать об увиденном, а уж старейшины решат, как быть дальше.

– Действительно, умно, – задумчиво обронил Дихтильф, – но было бы ещё умнее, если бы этот рофин рассказал сначала все только тебе. Такая новость, – старший ройн покачал головой, – такая новость не должна распространяться сама по себе.

– Об этом не беспокойтесь. – вновь оробел Флиндог. – Зуринзельт – старый опытный ремесленник, он при мне велел сыну никому ничего не говорить, пока я не сообщу обо всем вам.

– Хорошо, – Летописец встал и строго посмотрел на норсов, – вот что, вы все сейчас же летите к своим Иглонам и оповестите их об услышанном. Я же пошлю гонцов в другие города. Полагаю, соберется Большой Совет, так что ты, – он обернулся к Флиндогу, – подготовь своего рофина. Ему придется изложить все, со всеми подробностями, перед Иглонами. А вам лучше пока помалкивать.., и я вас больше не задерживаю…

Не добавляя больше ничего, Дихтильф быстро собрал таблички и, почти бегом, направился в свои покои. Над террасой повисла тишина. Флиндог переминался с ноги на ногу, не зная, что ему делать. С одной стороны, приказ был яснее ясного: лететь к Иглону. Но с другой, он принес ТАКОЕ известие, и улететь вот сейчас, просто так…

– Что ж, – произнес Риндольн, – мы все поздравляем тебя, Флиндог. Похоже, твое имя попадет в Летопись, а такая честь не каждому норсу выпадает.

– Спасибо, – потеплел душой Флиндог. – Конечно, это чистая случайность… любой бы из вас.., но я так рад!

– В какой же стороне живут эти орели? – прервал старика Горсах

– Вниз и к западу от Нижнего города.

– Как странно, – переглянулись остальные, – откуда там взяться орелям?

– Не знаю, – пожал плечами Флиндог, – я сам всю ночь над этим размышлял. И знаете, что…

– Что!?

– Я думаю это наследники Дормата…

* * *

На террасе Восточного дворца стоял Великий Иглон Рондихт. Не обращая внимания на полную луну и огромные созвездия, он размышлял над тем, что ему делать с открывшимися обстоятельствами. Новость, которую принес Флиндог, несмотря на стремление скрыть ее до поры, разнеслась по городам, скорее, чем лава спускается с вершины. Весь вечер сегодняшнего дня саммы и местные норсы доносили Великому Иглону, что тут и там замечали группки шепчущихся орелинов. И отовсюду только и слышно: «Дети Дормата. Дети Дормата!». Но как? Откуда? Ах, до чего же это все не к стати! Через три дня сыновья Рондихта будут считаться «ставшими на крыло» и после положенных празднеств его наследник Донахтир уйдет с ним в Галерею Памяти. Какое ужасное испытание его там ждет! Нельзя, нельзя, чтобы мальчик пришёл туда, обремененный ещё и этой заботой. Рондихт должен все решить сам и сейчас же. Завтра на Большом Совете он выскажет готовое решение. Мудрое и справедливое, обоснованное во всех отношениях. Конечно, интересно было бы узнать, кто такие эти орели и откуда они взялись, но Великий Иглон уже знает, что выскажется против контактов с ними. Если это на самом деле дети Дормата (что совершенно невероятно), то, тем более, старая легенда не должна оживать вновь. Жаль, очень жаль, что он не может рассказать то, что знает только он один. Поэтому нужно найти убедительные доводы, чтобы оставить все, как есть. И первый, кого он должен убедить – его сын Донахтир, будущий Великий Иглон. Ясное понимание того, что ничего нельзя менять в жизни орелей необходимо ему до того, как он войдет в Галерею Памяти и узнает там, что…

– Не спится?

На террасу вышёл Иглон Восточного города. Он уже какое-то время наблюдал за братом изнутри, гадая подойти или нет. И, наконец, решился.

– Это ты, Ольфан? – Рондихт глянул на брата и тяжело вздохнул. – да не спится, а ты бы уснул?

– Как видишь, я тоже не сплю.

Ольфан пересек террасу и облокотился о перила радом с братом.

– О чем размышляешь?

– О том, как это все некстати. Через три дня я должен представить наших приемников. Мальчикам нужна твердая опора в городах, а тут эта новость. Вот увидишь, у нас ещё будут из-за этого проблемы.

– Да, некстати, – согласился Ольфан. – Я, конечно, понимаю, что не должен спрашивать, но ты ведь уже принял какое-то решение?

– Да…

Братья замолчали, и некоторое время смотрели на звезды в полной тишине. Ольфан явно мучился каким-то вопросом. Пару раз он набирал в грудь воздуха, но ни на что не решался. Рондихт, занятый своими мыслями, на него не смотрел, но когда Ольфан совсем уже было решил ничего не спрашивать, он вдруг услышал:

– Ну, говори же, наконец, что тебя так мучает?

Правитель Восточного города вздрогнул.

– Скажи мне, брат, – неуверенно начал он, – через несколько дней ты покинешь нас. Тебе не страшно?

– Нет.

– Но ведь ты уйдешь навсегда! Я, конечно, не знаю.., но как там?.. что с тобой произойдет?

Рондихт многозначительно посмотрел на брата и тот смутился.

– Прости, я спросил не подумав. Можешь не отвечать.

– Ничего, – Великий Иглон улыбнулся, – я понимаю, почему ты спросил. Но я действительно не боюсь.

– Однако, вышёл ты оттуда… Я же помню! Ты был напуган и смущен.

– Ну, это …, – Рондихт нахмурился, – это не то, что ты подумал. Скорее я был растерян, что все теперь придется решать самому, без отца. Сейчас не то. Правил я, как мне кажется, достойно, поэтому ухожу с легким сердцем.

– Тогда почему ты не спишь? Я же вижу заботу на твоем лице. И снова испуг. Не думаю, что это только из-за объявившихся орелей. Чем они могут быть нам опасны, если даже не летают?

– Они опасны уже тем, что их заранее определили, как детей Дормата. И это меня очень пугает.

– Боишься, что Большой Совет решит передать всю власть им?

– Я боюсь, что изменится ход жизни орелей. И дело тут не в передаче власти. Уж что-что, а ее мы отдаем легко. Но эта легкость не от небрежности, а оттого, что мы сами растим руки, в которые ее передаем. И заранее готовим их к тому, что власть есть бремя ответственности перед Временем за жизни и судьбы тех, кто нам подчиняется. Малейшее, даже самое незначительное изменение хода жизни может, в конце концов, завести очень далеко. Сейчас эти орели лишь источник любопытства. Мы хотим знать кто они и откуда, и опираясь на некоторое сходство внешнего вида и, частично. образа жизни, готовы признать их сородичами. Но они другие и живут СВОЕЙ жизнью. А контакты с ними неизбежно приведут к тому, что изменится не только наша жизнь, но и их жизнь тоже. Кем бы ни были эти орели, обязательно найдутся те, кто расскажет им историю о Дормате. И трудно сказать кому первому – им или нам – придет в голову восстановить справедливость. Впрочем, не важно, кто первый. Вспомни нашего предка Хеоморна и то, что мы знаем о его правлении. Не все и не сразу его приняли. А знаешь почему? Потому, что власть перешла к нему не так, как обычно. И только его мудрость, и строгое следование нашим порядкам дали ему право стать истинно Великим Иглоном. Сейчас же опьяненные стремлением к справедливости, орели захотят включить вновь обретенных сородичей в круг нашей жизни. И под знаменами «детей Дормата» на престолы Шести Городов могут сесть те, кто никогда не жил по нашим законам и даже понятия о них не имеет.

– Но, возможно, они этого не захотят.

– Возможно. Но ведь так же возможно и то, о чем я говорю. Сейчас мы довольны своей жизнью, они, полагаю, тоже. Вступив с ними в контакт, мы не сможем просто прилететь, помахать крыльями и сказать: «Привет, незнакомые сородичи! Мы тут живем над вами хотите вы этого или нет». А теперь подумай, что почувствуют эти никогда не летавшие орели, глядя на нас, гордо взмывающих за облака. Не родится ли в их душах презрение к себе и зависть к нам? А на такой основе, сам понимаешь, легко развить желание властвовать им нелетающим над нами, парящими выше всех.

– Ну-у, так ли уж это обязательно?

– Не обязательно так. Может быть и по-другому: в нас зародится жалость к ним и преувеличенная гордость собой. Разве это лучше? Уже сейчас говорят о БЕДНЕНЬКИХ законных наследниках! Мы предложим им власть из жалости, и будем снисходительно смотреть, как неумело они управляют. А когда первое умиление пройдет, начнем раздражаться, потому, что они все будут делать НЕ ТАК! И в вину им поставим все то, за что раньше жалели.

– Подожди, брат! – Ольфан прервал Великого Иглона и обхватил голову руками. – Ты рассказываешь такие веши, от которых мне не по себе. Я ведь тоже, как все, считал, что если найденные орели потомки Дормата, то мы должны со всем благородством восстановить их в правах законных наследников. Но теперь… Теперь я даже не знаю, что и думать.

– Вот я за вас всех и думаю, – с грустной улыбкой положил ему руку на плечо Рондихт. – Потому и не сплю. Потому и напуган. Не будет хорошей жизни там, где подданные не почитают своих правителей, как должно. Если мы пойдем на уступки, это неизбежно приведет к смене власти. А если не пойдем и не найдем нужных слов, чтобы убедить орелей в правильности своего решения, то рискуем быть уличенными в простом нежелании отдавать власть. Что ни возьми – все плохо. И ты ещё спрашиваешь, страшно ли мне уходить? Да мне страшно оставаться! Но как это ни печально, и здесь я все обязан решить сам, и покинуть вас в скором времени тоже обязан.

Ольфан долгим взглядом посмотрел в лицо Великого Иглона.

– Отец был прав, выбрав тебя своим преемником, – сказал он тихо. – Я поддержу твою точку зрения на Большом Совете и уверен, братья сделают то же.

– Спасибо. – Рондихт отвернулся и будто впервые увидел звезды и луну. – От разговоров с тобой мне стало легче. И в братьях я не сомневаюсь. Сейчас важно, чтобы поняли мальчики. Им править…

Иглоны понимающе переглянулись и пошли с террасы. А следом за ними тихо свернула свой темный плащ ночь.

* * *

На следующий день Рондихт изложил свою позицию Большому Совету, как мог, доступно и убедительно. Он старался не смотреть на лица слушателей, чтобы не сбиться, но было видно, что вся сила его убеждений направлена в одну сторону – к скамье, где сидели наследники.

– Я не боюсь отдать власть, – разносилось по притихшему залу. – Мне и так отдавать ее через несколько дней. Но, именно потому, что все эти годы я был вашим правителем и был ответственен за вас, именно поэтому я и говорю: не стремитесь к переменам! Не будь в моем сердце столько любви к орелям, не испытывай я острого желания уберечь вас от бед, я бы первый сказал, (и призвал бы к этому сыновей), «верните наследников Дормата, и пусть они правят»!