Текст книги "Курсистки"

Глава 20

С Софьей Риттер она справилась легко. Девушка оказалась даже умнее, чем она думала, к тому же Агнесса почувствовала к ней симпатию с первых минут. Необъяснимую, так как перед ее приходом еще раз перечитала ее материалы. Жестокость, с которой она с подругами избивала свою жертву, могла бы отвратить ее от Софьи с самого начала, но Агнесса за сухими строчками протокола усмотрела другое: Софья в этой ситуации, как говорят нынче, повелась. Зачинщицей там явно была Косова, этакая злая шутиха при королеве. Плохо было одно: Софья не сумела ей противостоять. Или не захотела?

Агнесса подумала о несчастной девочке, сейчас наверняка прикованной к больничной койке. Риттер, интересно, собирается ей оказать помощь? Наверняка она из не из обеспеченной семьи.

Агнесса нажала кнопку на телефонном аппарате.

– Юля, попроси Гордея зайти ко мне.

– Хорошо, Агнесса Лазаревна.

Агнесса решила, что ситуацию с избитой девочкой выпускать из внимания нельзя. Ради самой же Софьи. Толку – то будет от того, что они вытащат ее из грязи, если она, выйдя в мир, столкнется с чужой злобой. Покалеченная подруга вряд ли ее простит так просто.

– Садись, – Агнесса указала вошедшему Гордею на стул, – Что ты знаешь о той девочке, которую избила Риттер?

– Анна Ларцева, одноклассница.

Агнесса невольно вздрогнула: знакомая фамилия…Фамилия единственной ее близкой подруги, погибшей очень давно.

– Продолжай.

– Мать – учитель русского языка в этой же школе. Отца нет.

– Ничего о нем неизвестно?

– Я не интересовался. А нужно?

– Может быть. Потом. Продолжай.

– Живут они втроем в двухкомнатной хрущевке: Анна, мать и бабушка.

– Что с девочкой?

– Отвезли в первую городскую. Сотрясение мозга средней тяжести, перелом двух ребер, раны на лице от острых каблуков, гематомы по всему телу. Довольно жестоко бита, – добавил он, осуждающе покачав головой.

– Что следствие?

– Риттер подкупил Косову, чтобы все взяла на себя. И еще дал денег ее матери.

– Что там за мать?

– Алкоголичка. Сам Риттер мне сказал, что он основную сумму положил в банк на счет дочери, а ей дал копейки. Но она и им рада. На пропой хватит.

– Сколько Косовой светит?

– По малолетке не так уж и много. Самое интересное, что порезы на лице девочки – ее рук дело. Вернее, ног. На ней были сапоги на острой шпильке. А на Софье – мягкие сапожки на тонкой подошве.

– Ну, и что?

– Волков из райотдела, который при этом был, сказал, что Риттер не очень старалась в драке.

– Это ее не оправдывает.

– Оно конечно…Но, может не такая уж она и пропащая?

– Ты, Гордей, добр без меры. В больницу – то, наверное, уже съездил?

– Я только фрукты там, денег медсестре немного, – смутился тот.

– Все правильно. А сейчас поеду я. Девочку оставлять без помощи нельзя. Хотя я не исключаю, что Риттер о ней уже позаботился.

– Да, он был в больнице, мы с ним там столкнулись. Я сам вас отвезу, Агнесса Лазаревна.

– Вези. Раз уж дорогу знаешь.

Глядя на суетящегося великана, Агнесса лишний раз похвалила себя за прозорливость. Доброта этого цыгана и его любовь к детям была подлинной, без лишнего надрыва и показухи. Она сама видела, как подолгу виснут на его могучей шее, омывая ее слезами, выпускницы. И не раз видела и повлажневшие в ответ глаза Гордея.

За столом дежурной медсестры никого не было. Агнесса нашла нужный номер на двери и, постучав, вошла. Она сразу увидела на кровати у окна девочку, все лицо которой было заклеено полосками пластыря. Руки, лежащие поверх одеяла, были кроваво – синего оттенка. На стуле возле кровати сгорбившись сидела женщина. Невольно вздрогнув, Агнесса подошла к ним.

– Здравствуйте. Меня зовут Агнесса Лазаревна.

– Как вы сказали? – женщина вдруг привстала с табурета и с испугом посмотрела на Агнессу.

– Агнесса Лазаревна Бауман, – еще раз представилась изумленная ее реакцией Агнесса.

– Не может быть! Нет! Таких совпадений не бывает! – женщина вдруг засуетилась, – Агнесса Лазаревна, пойдемте со мной, мне нужно позвонить, срочно, вы должны слышать!

Женщина потянула Агнессу за свисающий с плеча рукав белого халата.

В вестибюле она подошла к висящему на стене телефону – автомату и набрала шестизначный номер.

– Мама, мама! Как фамилия твоей подруги, с которой вы вместе были в лагере в Гурьино? Ну, Агнессы… Да, мама, она сейчас передо мной. Да, мамочка, конечно, – женщина протянула трубку Агнессе.

– Гурьино?! При чем здесь…, – у Агнессы подогнулись колени, и она присела на край кушетки, стоящей у стены.

– Слушаю…Кира?! Кирочка?! Ты жива?! Дорогая моя… Ну, не плачь. Я скоро приеду. Только ты не плачь! – Агнесса со слезами посмотрела на женщину.

Они вернулись назад в палату.

– Агнесса Лазаревна, я вам сейчас напишу наш адрес, – она вырвала из тетрадки, лежащей на тумбочке, листок, написала несколько строк и уже с улыбкой протянула Агнессе.

– Значит, вы – Кирочкина дочка. А это ее внучка? – Агнесса повернулась к лежащей девочке.

– Я – Анна Ларцева, – с трудом произнесла та распухшими губами.

– О, Господи! Помоги ей, – только и смогла попросить Агнесса, глядя в полные страдания глаза девочки.

Глава 21

Оказывается, ничего страшного в визите к гинекологу нет. Ни унижения, ни насмешек, как рассказывали девчонки, уже испытавшие это «счастье». Ксюша даже могла бы сказать, что после посещения кабинета ей стало легче. Будто не у женского врача побывала, а у психолога. То, что ей предстоит провести в этой школе два года, Ксения уже усвоила. С трудом, преодолевая желание нагрубить этой симпатичной ей женщине. Именно потому, что Елена Петровна ей понравилась сразу, Ксения сдержалась. И похвалила себя за это. Дурой она никогда не была. Дед Женя научил ее терпению и терпимости к людям. Если бы не появление мачехи в доме, Ксения была уверена, она была бы такой – мудрой и спокойной. И еще он всегда говорил ей, что в любом месте, в любой ситуации нужно искать для себя пользу. Если, конечно, не в силах ее, ситуацию, сломать. Уйти из школы Ксения не сможет, да ей и некуда. Значит, нужно брать все, что дают. А что ей дадут – то? Пока никто ничего не предлагал. «Сегодня беседа с директрисой», – вспомнила она, выходя из кабинета Елены Петровны, – «Вот все и узнаю».

– Ксения, вы ничего не хотите у меня спросить? – голос звучал совсем близко, из открытой двери.

«Караулила она меня, что ли?» – удивилась Ксюша, увидев Аду Карповну.

– Когда у меня беседа с директором?

– Возможно, даже не сегодня. Агнесса Лазаревна задерживается в городе. Заходите, – Ада Карповна посторонилась.

– Не похоже на кабинет, – вроде как спросила Ксения.

– Да, по сути, здесь моя квартира. В этой комнате бывают девочки, а за той дверью я живу сама. Так мне удобнее.

– Странно. Учителя в школе не живут.

– У нас несколько необычная…школа, – слегка запнулась на слове «школа» Ада Карповна.

– Это я уже заметила, – Ксения села в кресло, – Ада Карповна, скажите честно, что со мной здесь собираются делать? Воспитывать?

– Воспитывать тебя нужно было, пока ты поперек лавки лежала. Сейчас поздно. У нас на курсах ты можешь получить знания.

– Я их могла получить и в лицее.

– Да, тебе там преподавали математику и физику.

– Вопрос еще – кто кому.

– Что, не поняла? – вопросительно посмотрела на нее Ада Карповна.

– Математичка у нас была туп…слабая, – закончила Ксюша.

– Давай не будем обсуждать профессиональные качества твоих учителей. Вот, возьми, прочти свою программу. Что не поймешь, спрашивай.

Ксюша взяла протянутые ей Адой Карповной листы. «И когда я все это буду успевать, интересно?» – пронеслось у нее в голове, когда она остановилась на последнем пункте.

– Насыщенно.

– Ты справишься, поверь.

– А отдых?

– А танцы, бассейн, теннис?

– Так это тоже в программе! Вроде бы как обучение. Кстати, я даже плавать не умею. Я воды боюсь. Заставите?

– Попробуешь. Не сможешь преодолеть страх – никто тебя силком в воду не потащит. Толку от принуждений нет никакого, проверено.

– А зачем мне этикет, психология, три языка, особенно китайский?

– Ты будешь изучать его по особой авторской методике. Она основана на логике. Тебе должно понравиться. Ксения, ты же планируешь продолжить учебу после школы? И не в России?

– Оттуда вы знаете? – Ксюша и вправду однажды решила, что поедет в Англию изучать международную экономику.

– Здесь тебе будет тесно. А как за границей без знания правил поведения? В Англии, например? – Ада Карповна улыбнулась, видя растерянность Ксюши. На самом деле, Агнесса уже выбрала для Ксении высшее учебное заведение, оставалось только мягко направить на него желание самой девушки. А вызов из Лондона уже гарантирован.

– По – моему, вы уже «без меня, меня женили»?

– Сейчас я тебя познакомлю с твоим партнером, – ушла от ответа Ада Карповна.

– С кем?! – оторопела Ксюша, думая, что ослышалась.

– Ну, ты же не будешь же играть в теннис со стенкой, а танцевать со стулом? Для этого нужен партнер. Его зовут Клим. Клим Кошелев. Что – то не так? – удивилась Ада Карповна, заметив, как побледнела вдруг Ксюша.

– Нет, все в порядке.

«Кошелев! Фамилия деда Жени. Что это? Случайность?» – подумала она.

Она влюбилась сразу. Да так, что слезы выступили на глазах помимо ее воли. И сразу забыла о том, что никогда не верила в любовь с первого взгляда. Она не смогла скрыть своего волнения, когда Клим осторожно прикоснулся в приветствии к ее холодным пальцам. Его удивленно – ласковый взгляд взрослого мужчины не оставлял Ксюше никакой надежды. Она сразу поняла, что Клим видит в ней то, что видит каждый день в зеркале она – под мальчика стриженого подростка. С затравленным, неуверенным взглядом. В джинсах из детского магазина и кроссовках тридцать четвертого размера. И номер ноль там, где у ее сверстниц уже грудь.

И все же она взяла себя в руки. «Ай, умница! Как быстро справилась!» – мысленно похвалила Ксюшу Ада Карповна, наблюдавшая за ними.

– Знакомьтесь. Только не здесь, – подтолкнула она Ксению и Клима к выходу.

Он взял ее за руку и повел куда – то по коридору. Толкнув широкие застекленные двери, он пропустил ее вперед.

– Я здесь уже несколько дней. А сюда попал случайно только сегодня.

– Зимний сад? – Ксюша почувствовала, как внутри все сжалось. Так было всегда, когда она видела то, что напоминало ей про деда Женю.

– Я люблю цветы. Почему – то особенно те, которые растут в кадках. Не знаю, может, эта любовь досталась мне генетически от деда. По рассказам бабушки, она был страстным цветоводом.

– Я тоже, – коротко произнесла Ксюша.

«Нет, это не совпадение. У деда до моей бабки была семья. Так что, Клим вполне может быть его родным внуком», – логически вывела она, глядя на Клима. Ей начало казаться, что он даже на него похож. «Ну, и что? Мы же не одной крови. Я – приемная внучка. Значит…». Что это значит, она решила не додумывать. Ей только пришла в голову мысль, что теперь уж точно никуда не побежит. Нужно быть совсем дурой, чтобы бежать от своей судьбы.

Глава 22

Оказывается, у него осталось не так уж много времени. Даже, если он пройдет этот курс лечения. Даже, если он согласится на операцию. А умирать не хочется. Именно сейчас. Два года, гарантированных врачами, пролетят быстро, не заметишь. Но рядом не будет дочери. Конечно, он мог бы ее забрать из школы. Он был уверен, что Агнесса Бауман пойдет на расторжение договора, если узнает причину. Но, может быть, это единственное, что он может сделать для своего ребенка – дать ей шанс на полноценную жизнь. У него самого этого шанса уже нет.

…Еще на прошлой неделе он был уверен, что судьба сделала ему подарок, вернув Соню. Он набрался смелости или наглости, как хочешь, назови, и, прикупив торт и цветы, просто вломился к ней в дом в неурочное время. В одиннадцать вечера. Пьяный слегка, зато решительный! Даже не подумал, что она может быть не одна! Пусть без мужика, но присутствие сына он должен был предвидеть! Но не было ни мужика, ни сына. Около Сониных ног терлась заспанная черная кошечка и укоризненно мяукала. Соня, в шелковом халатике, как он потом понял, на голое тело, открыла ему дверь, даже не спросив, кто там. Он растерялся, так как настраивался на долгое препирательство и выяснения. И, когда дверь открылась, он, с минуту ошеломленно переводил взгляд с кошки на Соню, потом ввалился в прихожую и тут же стал снимать ботинки.

И в шестьдесят можно почувствовать себя подростком! Жадным до любви и щедрым на ласки. Не бояться осечки, какой там к черту простатит! И лишний вес! Забывшие вроде бы все руки, вспомнили, что нужно делать. Как у пианиста, долго не подходившего к инструменту. Сел – сыграл Бетховена. То, что душа просит. И не только его, но и ее душа. И тело. Ее неуверенно протестующий голос слышался музыкой. Он внимания не обращала на этот протест, был уверен, «нет» – не «нет», а робкое еще пока «да». А потом и было «да»! И еще, и еще! Раскрасневшись, стыдливо еще пряча глаза, она завернулась в простыню и выскользнула в коридор. Он было дернулся за ней, но нутром понял – нельзя. Но под дверью ванной комнаты простоял босиком все полчаса, пока она была там. Сквозь шум льющейся из душа воды он слышал всхлипы. И сердце переворачивалось от страха – вдруг что не так! Мысли лезли уже в трезвую совсем голову, ругал себя площадно и ждал. Воду не слышно стало, так он еле успел добежать до кровати, плюхнулся с полета, притворился спящим. И не мог поверить, когда почувствовал влажные ее губы на своем оголенном плече. Лежал с минуту, боялся спугнуть. Сердце не выдержало. Затопило страх приливом нежности и благодарности. Сграбастал в охапку, прижал к себе так, чтобы не шелохнулась, и долго так лежал. В горле слезы стояли, сглотнуть боялся – шумно получилось бы. Она заснула в его объятиях. Осторожно переложив ее голову на подушку, еще некоторое время рассматривал в скудном свете ночника ее лицо. Да, постарела. Морщинки лучиком из уголка глаз, две параллельные черточки в середине лба. Но своя, родная. И вдруг мысль, как огнем: столько лет потеряно! Наверстать, наверстать!

А, как оказалось, некогда. И два года – то – не факт, что в силе будет. И встает вопрос: а имеет ли он право? Ей на шею инвалидом свалиться? Она не прогонит, будет до последнего за ним горшки выносить. А ему каково? И сын что скажет?

Парень пришелся ему по душе. То есть, и тут эгоизм сыграл свою роль: Сашка не только мать не осудил, застав его, Риттера, полуголого у них на кухне поутру, но и пожал ему руку, словно бы принимая ситуацию. И Риттер потом видел, не играет парень, рад за мать, искренне рад. А уж как он – то рад был! А Соня! Сладилось у них втроем, от разговоров кухонных до деловых. Одно не понимал Риттер, Сонечке как-то раз даже вопрос задал: невеста у Сашки есть? Узнав, что нет, обрадовался. Вот какому бы парню он свою дочь вверил, не колеблясь ни секунды! И Соня, как потом выяснилось, об этом же подумала. Видела она фотографию его девочки, изумилась красоте ее. Только не сказал он, где она сейчас. Потом, решил, как – нибудь…

Риттер остановился и понял, что до дома осталось всего пара кварталов. Перед глазами была площадь с памятником пролетарскому вождю. И родной суд.

Завтра он будет говорить об отставке. Но сегодня он должен решить, что он скажет Сонечке.

Он только успел вставить ключ в замочную скважину, как дверь распахнулась. Тревожные глаза, немой вопрос.

– Все не так плохо, – хохотнул он.

Не поверила! Вопрос сменился укором.

– Можно операцию…, – протянул неуверенно.

– Да? Где? Ты согласился? – в голосе надежда.

– Сонюшка, не хочу оставшиеся два года по больницам шарахаться, – сказал умоляюще.

– Два года! – отозвалась эхом, обреченно.

– Только не хорони меня сегодня, – почти приказал, страдая, что повышает на нее голос.

– Так, Риттер! Мы будем верить.

– Мы?

– Поедем в Бостон. В клинику к Максу.

– Это к мужу твоему? Нет!

– Я звонила, он ждет в следующем месяце. Но, времени нет, поэтому я сейчас перезвоню. Летим завтра. Или, как получится.

– Соня, не дури. Там ничего нового не скажут.

– А умирать тебе позволить не дурость? – она, наконец, расплакалась.

Грохот за спиной заставил его вздрогнуть.

– Саша! Няня! Вызывай скорую, – Соня первой догадалась, что произошло: сквозь слезы она видела, как Полина показалась в дверях кухни, а потом пропала из поля зрения.

Он обернулся, все еще боясь поверить. Он так не хотел, чтобы она знала. Отъезд ее любимицы, возвращение Сони – и крепкая еще няня сильно сдала. Он кинулся к лежащей на полу Полине.

На ее лице жили только глаза. Она силилась что – то ему сказать, из последних сил кося их в сторону. Он проследил за ее взглядом и понял, что она показывает ему на дверь своей комнаты.

– Что? Что – то нужно? Лучше не напрягайся, сейчас я тебя в больницу…Соня, скорую!

Взгляд Полины стал испуганным.

– Тебе что – то дать?

Полина прикрыла веки.

– Из твоего комода? – он ринулся в комнату и стал выдвигать один ящик за другим, вынимая вещи и поочередно показывая их Варваре. Он даже не смотрел, что вынимал. Он только следил за движением ее глаз. Вдруг Полина часто – часто заморгала. Риттер посмотрел на то, что он в тот момент держал в руке. Плотный большой конверт с неровной надписью на нем: «Александру Риттеру».

– Это? Мне?

Опять прикрытые веки и умиротворение на лице.

До больницы они ее не довезли. Только когда они с Соней вошли в квартиру, он понял, как устал. И, как устала она. «Мы не молоды. Сколько не кувыркайся в постели, это не есть возвращение в юность. Это только лишь попытка убежать от старости», – подумал он.

Пока Соня готовила чай на кухне, Риттер решил распечатать конверт. Первым на стол выпало свидетельство о рождении старого образца. Он открыл корочки и поначалу несколько раз читал только фамилию и имя. Свою фамилию и свое имя. И год рождения, месяц, и число. Все было его. И отец был его. А в графе «Мать» стояло незнакомое имя. То есть, он, конечно, знал, кто такая Полина Тихоновна Пчелкина. Он знал ее всю жизнь. И она всего час назад была еще жива.

– Пойдем пить чай, Саша. Я плеснула в чашки немного коньяку, ты не против? – Соня обняла его за плечи.

– Она моя мать, – он как-то беспомощно посмотрел на нее.

– Кто?

Риттер молча потянул свидетельство и листок с мелко написанным текстом.

«…прости, меня, сынок. Единственное, что я могла – это быть с тобой рядом…» – бросились в глаза строчки.

Глава 23

Он ненавидел жену и не любил Зинаиду. Он полностью игнорировал одну, но спал с другой. И хотел еще чего – то такого. Неправда, что мужчины не хотят романтики. Просто вслух – стыдно, а не вслух – что толку – то? Но то, что он проговаривает это хотя бы для себя – уже подвиг. Где бы еще эту романтику достать? Кто бы пришел и сказал толком, отчего неймется – то?

Неправильное он слово подобрал для своих хотений. Букеты, банкеты и даже заморские путешествия, об этом, кажется, мечтают все женщины, – все он проходил. Не нужно этого опять. И на пальцах не объяснишь, о чем грезится! Какой – то очень размытый образ женщины рядом, ее дыхание около уха, переплетенные руки, запах от макушки – такая она маленькая! – и томление души. И отпускать не хочется и в постель тащить страшно – это уже шаг! А после него – чувство собственника. А то, первое томление – уйдет. И потом опять о нем мечтать! И так без конца! И плещется что – то в ее глазах, наверное, то – пресловутое счастье. И чувствуешь ответную влагу под своими прикрытыми веками…

Самолет мягко тюкнулся в покрытие взлетной полосы, и пассажиры как-то разом загудели. До этого молчали все, ожидая благополучного приземления. Шляхтин огляделся в поисках знакомых: что – то раньше об этом не думалось. Кивнув одному, сталкивались где – то, он вдруг задержал взгляд на женщине, ну никак не вписывающейся в общий антураж. Кое – как зачесанные волосы с не прикрытой сединой, вязаная кофта времен обилия коммуналок и юбка почти до полу. Туфли без намека на каблук, тапочки даже, были стоптаны так, что на задниках образовалась гармошка. Среди пиджаков и элегантных деловых платьев все это смотрелось экзотикой. Женщина подняла руку, чтобы достать сумку с верхней полки, но маленький рост и отсутствие каблуков сыграли свою роль: зацепив слегка ручку ридикюля, она уронила его в проход между сиденьями. И вот чудо – сразу несколько мужчин разного возраста бросились ей помогать. И вот уж совсем чудо – Шляхтин оказался самым проворным. Подавая ей потрепанную не меньше туфель сумку, Шляхтин мазнул взглядом по ее лицу и обомлел. «Ведьма», – пронеслось в воспалившемся разом мозгу, и он пропал. Отпустив ее глаза, он смог заставить себя оглянуться: рядом с потерянным видом млело еще несколько мужских особей.

Он плелся за ней до самого выхода. Чуть поодаль топтались остальные, словно признавая его первенство в стае. И только когда он, торопливо схватив ее чемодан, буквально поволок ее к своей машине с сидящей за рулем Зинаидой, они отстали.

– Дима, это кто? – тихо спросила Зинаида, косясь в изумлении на пассажирку.

– Не знаю, – протянул он, жадно оглядываясь.

– И, куда ее?

– Не знаю, – уже раздраженно бросил Шляхтин.

– Отвезите меня, пожалуйста, на Воскресенскую, – голос говорившей показался Шляхтину музыкой.

– Слышала?! – зашипел в ухо Зинаиде Шляхтин.

– Зина не глухая, – буркнула та, запихивая свое крепко сбитое тело на водительское сиденье.

Почему – то он ничего у нее не спрашивал. Даже имя. Он просто грелся в ее свечении, боясь отпустить разом нахлынувший покой хоть на секунду. Он чувствовал ее затылком, локтем, торчащим из – за сиденья, всем своим изголодавшимся по любви организмом. Он точно знал, что нашел, что это – конец метаньям, что – долой Зинку и чертову надоевшую жену. Только бы уговорить эту женщину быть с ним до конца его дней.

– Остановите, пожалуйста, здесь.

Он резко обернулся и увидел, как незнакомка показывает на старый, еще досталинской постройки, дом. Он выскочил, засуетился, подавая ей, выходившей, руку. Мягкое касание ее пальцев привело его в состояние, близкое к обмороку: подступивший к горлу откуда – то снизу жар мешал сделать полноценный вдох.

– Я провожу, – все же вдохнул – выдохнул он.

– Не стоит.

– Стоит, – проявил он вдруг твердость, – У вас чемодан тяжелый.

– Воля ваша, – она посмотрела на него с интересом, – Спасибо, Зинаида, – повернулась она к открывшей было в попытке что-то сказать рот Зинаиде.

Он вошел за ней в квартиру. Он сразу понял, что она живет одна. Вернее, не живет, наверное, но бывает часто.

– Я здесь не живу почти, – услышал он ответ на свои догадки, – Мой дом – в деревне.

– А как же? – тупо спросил он, имея в виду одно: как он и она дальше?

– Сейчас, Дмитрий, мы попрощаемся, и вы поедите домой.

– Нет! – вырвалось в отчаянии.

– Иначе нельзя, – опять мягкое касание пальцев.

– Не получится, не выгонишь, – перешел он на «ты».

К нему вернулся разум. Так было всегда, когда наступала время решать. Вот такая у него, Шляхтина, была особенность – быстро и четко решать за тех, кто мямлит. Он кожей почувствовал неуверенность стоявшей перед ним женщины. Он нутром уловил ее растерянность и подумал сразу – неспроста. Ее тоже зацепило. Только она гонит это от себя. Гонит и его заодно из своей жизни.

– Как тебя зовут?

– Светлана.

– Так вот, Светлана. Я остаюсь. Зубная щетка там, носки запасные у меня с собой. Еду нам Зина принесет. Я буду здесь до тех пор, пока ты не поймешь…

Что она должна понять, он и сам еще не сформулировал, поэтому ограничился протяжным вздохом. Он оставил ее перед открытой дверью, ринулся вниз по лестнице, выхватил свою сумку из багажника.

– Зин, купи еды. Дня на три, – сунул он бумажник оторопевшей Зинаиде.

– Шляхтин, не дури, – произнесла угрожающе.

– Все!!! Без обсуждений!!! Привезешь сюда и – свободна, – говорил, а сам все гадал – захлопнула ли Светлана дверь или ждет!

Зинаида села за руль и глубоко вздохнула. За слезами она видела только размытую спину Шляхтина, вбегающего в подъезд. Ее Шляхтина, который только что сказал ей: «Все! Свободна!».