Текст книги "Я Вас люблю всю жизнь и каждый день"

«– Ты расскажи нам про весну!..»

 
– Ты расскажи нам про весну! –
Старухе внуки говорят.
Но, головою покачав,
Старуха отвечала так:
– Грешна весна,
Страшна весна.
 
 
– Так расскажи нам про Любовь!
Ей внук поет, что краше всех.
Но, очи устремив в огонь,
Старуха отвечала: – Ох!
Грешна Любовь,
Страшна Любовь!
 
 
И долго-долго на заре
Невинность пела во дворе:
– Грешна любовь,
Страшна любовь…
 

1919

«Высокой горести моей…»

 
Высокой горести моей –
Смиренные следы:
На синей варежке моей –
Две восковых слезы.
 
 
В продрогшей це́рковке – мороз,
Пар от дыханья – густ.
И с синим ладаном слилось
Дыханье наших уст.
 
 
Отметили ли Вы, дружок,
Смиреннее всего
Среди других дымков – дымок
Дыханья моего?
 
 
Безукоризненностью рук
Во всем родном краю
Прославленный – простите, друг,
Что в варежках стою!
 

Март 1919

«О нет, не узнает никто из вас…»

 
О нет, не узнает никто из вас
– Не сможет и не захочет! –
Как страстная совесть в бессонный час
Мне жизнь молодую точит!
 
 
Как душит подушкой, как бьёт в набат,
Как шепчет всё то же слово…
– В какой обратился треклятый ад
Мой глупый грешок грошовый!
 

Март 1919

«Та ж молодость, и те же дыры…»

 
Та ж молодость, и те же дыры,
И те же ночи у костра…
Моя божественная лира
С твоей гитарою – сестра.
 
 
Нам дар один на долю выпал:
Кружить по душам, как метель.
– Грабительница душ! – Сей титул
И мне опущен в колыбель!
 
 
В тоске заламывая руки,
Знай: не одна в тумане дней
Цыганским варевом разлуки
Дурманишь молодых князей.
 
 
Знай: не одна на ножик вострый
Глядишь с томлением в крови, –
Знай, что еще одна… – Что сестры
В великой низости любви.
 

Март 1919

«Ты меня никогда не прогонишь…»

 
Ты меня никогда не прогонишь:
Не отталкивают весну!
Ты меня и перстом не тронешь:
Слишком нежно пою ко сну!
Ты меня никогда не ославишь:
Мое имя – вода для уст!
Ты меня никогда не оставишь:
Дверь открыта, и дом твой – пуст!
 

Июль 1919

«Два дерева хотят друг к другу…»

 
Два дерева хотят друг к другу.
Два дерева. Напротив дом мой.
Деревья старые. Дом старый.
Я молода, а то б, пожалуй,
Чужих деревьев не жалела.
То, что поменьше, тянет руки,
Как женщина, из жил последних
Вытянулось, – смотреть жестоко,
Как тянется – к тому, другому,
Что старше, стойче и – кто знает? –
Еще несчастнее, быть может.
Два дерева: в пылу заката
И под дождем – еще под снегом –
Всегда, всегда: одно к другому,
Таков закон: одно к другому,
Закон один: одно к другому.
 

Август 1919

Тебе – через сто лет

 
К тебе, имеющему быть рожденным
Столетие спустя, как отдышу, –
Из самых недр, – как на смерть осужденный,
Своей рукой – пишу:
 
 
– Друг! Не ищи меня! Другая мода!
Меня не помнят даже старики.
– Ртом не достать! – Через Летейски воды
Протягиваю две руки.
 
 
Как два костра, глаза твои я вижу,
Пылающие мне в могилу – в ад, –
Ту видящие, что рукой не движет,
Умершую сто лет назад.
 
 
Со мной в руке – почти что горстка пыли –
Мои стихи! – я вижу: на ветру
Ты ищешь дом, где родилась я – или
В котором я умру.
 
 
На встречных женщин – тех, живых, счастливых, –
Горжусь, как смотришь, и ловлю слова:
– Сборище самозванок! Все мертвы вы!
Она одна жива!
 
 
Я ей служил служеньем добровольца!
Все тайны знал, весь склад ее перстней!
Грабительницы мертвых! Эти кольца
Украдены у ней!
 
 
О, сто моих колец! Мне тянет жилы,
Раскаиваюсь в первый раз,
Что столько я их вкривь и вкось дарила, –
Тебя не дождалась!
 
 
И грустно мне еще, что в этот вечер,
Сегодняшний – так долго шла я вслед
Садящемуся солнцу, – и навстречу
Тебе – через сто лет.
 
 
Бьюсь об заклад, что бросишь ты проклятье
Моим друзьям во мглу могил:
– Все восхваляли! Розового платья
Никто не подарил!
 
 
Кто бескорыстней был?! – Нет, я корыстна!
Раз не убьешь, – корысти нет скрывать,
Что я у всех выпрашивала письма,
Чтоб ночью целовать.
 
 
Сказать? – Скажу! Небытие – условность.
Ты мне сейчас – страстнейший из гостей,
И ты окажешь перлу всех любовниц
Во имя той – костей.
 

Август 1919

«Когда-нибудь, прелестное созданье…»

 
Когда-нибудь, прелестное созданье,
Я стану для тебя воспоминаньем,
 
 
Там, в памяти твоей голубоокой,
Затерянным – так далеко-далеко.
 
 
Забудешь ты мой профиль горбоносый,
И лоб в апофеозе папиросы,
 
 
И вечный смех мой, коим всех морочу,
И сотню – на руке моей рабочей –
 
 
Серебряных перстней, чердак-каюту,
Моих бумаг божественную смуту…
 
 
Как в страшный год, возвышены бедою,
Ты – маленькой была, я – молодою.
 

Ноябрь 1919

«Высоко мое оконце!..»

 
Высоко́ мое оконце!
Не достанешь перстеньком!
На стене чердачной солнце
От окна легло крестом.
 
 
Тонкий крест оконной рамы.
Мир. – На вечны времена.
И мерещится мне: в самом
Небе я погребена!
 

Ноябрь 1919

«Маленький домашний дух…»

 
Маленький домашний дух,
Мой домашний гений!
Вот она, разлука двух
Сродных вдохновений!
Жалко мне, когда в печи
Жар, – а ты не видишь!
В дверь – звезда в моей ночи!
Не взойдешь, не выйдешь!
Платьица твои висят,
Точно плод запретный.
На окне чердачном – сад
Расцветает – тщетно.
Голуби в окно стучат, –
Скучно с голубями!
Мне ветра привет кричат, –
Бог с ними, с ветрами!
Не сказать ветрам седым,
Стаям голубиным –
Чудодейственным твоим
Голосом: – Марина!
 

Ноябрь 1919

«Между воскресеньем и субботой…»

 
Между воскресеньем и субботой
Я повисла, птица вербная.
На одно крыло – серебряная,
На другое – золотая.
 
 
Меж Забавой и Заботой
Пополам расколота, –
Серебро мое – суббота!
Воскресенье – золото!
 
 
Коли грусть пошла по жилушкам,
Не по нраву – корочка, –
Знать, из правого я крылушка
Обронила перышко.
 
 
А коль кровь опять проснулася,
Подступила к щеченькам, –
Значит, к миру обернулася
Я бочком золотеньким.
 
 
Наслаждайтесь! – Скоро – скоро
Канет в страны дальние –
Ваша птица разноперая –
Вербная – сусальная.
 

29 декабря 1919

«Поцеловала в голову…»

 
Поцеловала в голову,
Не догадалась – в губы!
А все ж – по старой памяти –
Ты хороша, Любовь!
Немножко бы веселого
Вина, – да скинуть шубу, –
О как – по старой памяти –
Ты б загудела, кровь!
Да нет, да нет, – в таком году
Сама любовь – не женщина!
Сама Венера, взяв топор,
Громит в щепы подвал.
В чумном да ледяном аду,
С Зимою перевенчанный,
Амур свои два крылышка
На валенки сменял.
Прелестное создание!
Сплети – ка мне веревочку
Да сядь – по старой памяти –
К девчонке на кровать.
– До дальнего свидания!
– Доколь опять научимся
Получше, чем в головочку
Мальчишек целовать.
 

Москва – зима – 1919

«Две руки, легко опущенные…»

 
Две руки, легко опущенные
На младенческую голову!
Были – по одной на каждую –
Две головки мне дарованы.
 
 
Но обеими – зажатыми –
Яростными – как могла! –
Старшую у тьмы выхватывая –
Младшей не уберегла.
 
 
Две руки – ласкать-разглаживать
Нежные головки пышные.
Две руки – и вот одна из них
За ночь оказалась лишняя.
 
 
Светлая – на шейке тоненькой –
Одуванчик на стебле!
Мной еще совсем не понято,
Что дитя мое в земле.
 

Первая половина апреля 1920

«Большими тихими дорогами…»

 
Большими тихими дорогами,
Большими тихими шагами…
Душа, как камень, в воду брошенный
Всё расширяющимися кругами…
 
 
Та глубока – вода, и та темна – вода…
Душа на все века – схоронена в груди.
И так достать ее оттуда надо мне,
И так сказать я ей хочу: в мою иди!
 

27 апреля 1920

«Времени у нас часок…»

 
Времени у нас часок.
Дальше – вечность друг без друга!
А в песочнице – песок –
Утечет!
Что меня к тебе влечет –
Вовсе не троя заслуга!
Просто страх, что роза щек –
Отцветет.
Ты на солнечных часах
Монастырских – вызнал время?
На небесных на весах –
Взвесил – час?
Для созвездий и для нас –
Тот же час – один – над всеми.
Не хочу, чтобы зачах –
Этот час!
Только маленький часок
Я у Вечности украла.
Только час – на
Всю любовь.
Мой весь грех, моя – вся кара.
И обоих нас – укроет –
Песок.
 

27 апреля 1920

«Глаза участливой соседки…»

 
Глаза участливой соседки
И ровные шаги старушьи.
В руках, свисающих как ветки –
Божественное равнодушье.
 
 
А юноша греметь с трибуны
Устал. – Все молнии иссякли. –
Лишь изредка на лоб мой юный
Слова – тяжелые, как капли.
 
 
Луна как рубище льняное
Вдоль членов, кажущихся дымом.
– Как хорошо мне под луною –
С нелюбящим и нелюбимым.
 

29 апреля 1920

«О, скромный мой кров! Нищий дым!..»

 
О, скромный мой кров! Нищий дым!
Ничто не сравнится с родным!
 
 
С окошком, где вместе горюем,
С вечерним, простым поцелуем
Куда-то в щеку, мимо губ…
 
 
День кончен, заложен засов.
О, ночь без любви и без снов!
– Ночь всех натрудившихся жниц,
 
 
– Чтоб завтра до света, до птиц
В упорстве души и костей
Работать во имя детей.
 
 
О, знать, что и в пору снегов
Не будет мой холм без цветов…
 

14 мая 1920

«В мешок и в воду – подвиг доблестный!..»

 
В мешок и в воду – подвиг доблестный!
Любить немножко – грех большой.
Ты, ласковый с малейшим волосом,
Неласковый с моей душой.
 
 
Червонным куполом прельщаются
И вороны, и голубки.
Кудрям – все прихоти прощаются,
Как гиацинту – завитки.
 
 
Грех над церковкой златоглавою
Кружить – и не молиться в ней.
Под этой шапкою кудрявою
Не хочешь ты души моей!
 
 
Вникая в прядки золотистые,
Не слышишь жалобы смешной:
О, если б ты – вот так же истово
Клонился над моей душой!
 

14 мая 1920

«На бренность бедную мою…»

 
На бренность бедную мою
Взираешь, слов не расточая.
Ты – каменный, а я пою,
Ты – памятник, а я летаю.
 
 
Я знаю, что нежнейший май
Пред оком Вечности – ничтожен.
Но птица я – и не пеняй,
Что легкий мне закон положен.
 

16 мая 1920

«Сказавший всем страстям: прости…»

 
Сказавший всем страстям: прости –
Прости и ты.
Обиды наглоталась всласть.
Как хлещущий библейских стих,
Читаю я в глазах твоих:
«Дурная страсть!»
 
 
В руках, тебе несущих есть,
Читаешь – лесть.
И смех мой – ревность всех сердец! –
Как прокаженных бубенец –
Гремит тебе.
 
 
И по тому, как в руки вдруг
Кирку берешь – чтоб рук
Не взять (не те же ли цветы?),
Так ясно мне – до тьмы в очах! –
Что не было в твоих стадах
Черней – овцы.
 
 
Есть остров – благостью Отца, –
Где мне не надо бубенца,
Где черный пух –
Вдоль каждой изгороди. – Да. –
Есть в мире – черные стада.
Другой пастух.
 

17 мая 1920

«Суда поспешно не чини…»

 
Суда поспешно не чини:
Непрочен суд земной!
И голубиной – не черни
Галчонка – белизной.
 
 
А впрочем – что ж, коли не лень!
Но всех перелюбя,
Быть может, я в тот черный день
Очнусь – белей тебя!
 

17 мая 1920

«Писала я на аспидной доске…»

 
Писала я на аспидной доске,
И на листочках вееров поблеклых,
И на речном, и на морском песке,
Коньками по льду, и кольцом на стеклах, –
 
 
И на стволах, которым сотни зим,
И, наконец, – чтоб всем было известно! –
Что ты любим! любим! любим! любим! –
Расписывалась – радугой небесной.
 
 
Как я хотела, чтобы каждый цвел
В веках со мной! под пальцами моими!
И как потом, склонивши лоб на стол,
Крест-накрест перечеркивала – имя…
 
 
Но ты, в руке продажного писца
Зажатое! ты, что мне сердце жалишь!
Непроданное мной! внутри кольца!
Ты – уцелеешь на скрижалях.
 

18 мая 1920

Пригвождена…

1

 
Пригвождена к позорному столбу
Славянской совести старинной,
С змеею в сердце и с клеймом на лбу,
Я утверждаю, что – невинна.
 
 
Я утверждаю, что во мне покой
Причастницы перед причастьем.
Что не моя вина, что я с рукой
По площадям стою – за счастьем.
 
 
Пересмотрите все мое добро,
Скажите – или я ослепла?
Где золото мое? Где серебро?
В моей руке – лишь горстка пепла!
 
 
И это всё, что лестью и мольбой
Я выпросила у счастливых.
И это всё, что я возьму с собой
В край целований молчаливых.
 

2

 
Пригвождена к позорному столбу,
Я всё ж скажу, что я тебя люблю.
Что ни одна до самых недр – мать
Так на ребенка своего не взглянет.
Что за тебя, который делом занят,
Не умереть хочу, а умирать.
Ты не поймешь – малы мои слова! –
Как мало мне позорного столба!
 
 
Что если б знамя мне доверил полк,
И вдруг бы ты предстал перед глазами –
С другим в руке – окаменев как столб,
Моя рука бы выпустила знамя…
И эту честь последнюю поправ, –
Прениже ног твоих, прениже трав.
 
 
Твоей рукой к позорному столбу
Пригвождена – березкой на лугу.
 
 
Сей столб встает мне, и на рокот толп –
То голуби воркуют утром рано…
И, всё уже отдав, сей черный столб
Я не отдам – за красный нимб Руана!
 

3

 
Ты этого хотел. – Так. – Аллилуйя.
Я руку, бьющую меня, целую.
 
 
В грудь оттолкнувшую – к груди тяну,
Чтоб, удивясь, прослушал – тишину.
 
 
И чтоб потом, с улыбкой равнодушной:
– Мое дитя становится послушным!
 
 
Не первый день, а многие века
Уже тяну тебя к груди, рука
 
 
Монашеская – хладная до жара! –
Рука – о Элоиза! – Абеляра!
 
 
В гром кафедральный – дабы насмерть бить!
Ты, белой молнией взлетевший бич!
 

19 мая 1920

«И не спасут ни стансы, ни созвездья…»

 
И не спасут ни стансы, ни созвездья.
А это называется – возмездье
За то, что каждый раз,
 
 
Стан разгибая над строкой упорной,
Искала я над лбом своим просторным
Звезд только, а не глаз.
 
 
Что самодержцем вас признав на веру, –
Ах, ни единый миг, прекрасный Эрос,
Без вас мне не был пуст!
 
 
Что по ночам, в торжественных туманах,
Искала я у нежных уст румяных –
Рифм только, а не уст.
 
 
Возмездие за то, что злейшим судьям
Была – как снег, что здесь, под левой грудью
Вечный апофеоз!
 
 
Что с глазу на глаз с молодым Востоком
Искала я на лбу своем высоком
Зорь только, а не роз!
 

20 мая 1920

«Не так уж подло и не так уж просто…»

 
Не так уж подло и не так уж просто,
Как хочется тебе, чтоб крепче спать.
Теперь иди. С высокого помоста
Кивну тебе опять.
 
 
И, удивленно подымая брови,
Увидишь ты, что зря меня чернил:
Что я писала – чернотою крови,
Не пурпуром чернил.
 

Между 20 и 23 мая 1920

«Кто создан из камня, кто создан из глины…»

 
Кто создан из камня, кто создан из глины, –
А я серебрюсь и сверкаю!
Мне дело – измена, мне имя – Марина,
Я – бренная пена морская.
 
 
Кто создан из глины, кто создан из плоти –
Тем гроб и нагробные плиты…
– В купели морской крещена – и в полете
Своем – непрестанно разбита!
 
 
Сквозь каждое сердце, сквозь каждые сети
Пробьется мое своеволье.
Меня – видишь кудри беспутные эти? –
Земною не сделаешь солью.
 
 
Дробясь о гранитные ваши колена,
Я с каждой волной – воскресаю!
Да здравствует пена – веселая пена –
Высокая пена морская!
 

23 мая 1920

«Глазами ведьмы зачарованной…»

 
Глазами ведьмы зачарованной
Гляжу на Божие дитя запретное.
С тех пор как мне душа дарована,
Я стала тихая и безответная.
 
 
Забыла, как речною чайкою
Всю ночь стонала под людскими окнами.
Я в белом чепчике теперь – хозяйкою
Хожу степенною, голубоокою.
 
 
И даже кольца стали тусклые,
Рука на солнце – как мертвец спеленутый.
Так солон хлеб мой, что нейдет, во рту стоит, –
А в солонице соль лежит нетронута…
 

25 мая 1920

Две песни

1

 
И что тому костер остылый,
Кому разлука – ремесло!
Одной волною накатило,
Другой волною унесло.
 
 
Ужели в раболепном гневе
За милым поползу ползком –
Я, выношенная во чреве
Не материнском, а морском!
 
 
Кусай себе, дружочек родный,
Как яблоко – весь шар земной!
Беседуя с пучиной водной,
Ты все ж беседуешь со мной.
 
 
Подобно земнородной деве,
Не скрестит две руки крестом –
Дщерь, выношенная во чреве
Не материнском, а морском!
 
 
Нет, наши девушки не плачут,
Не пишут и не ждут вестей!
Нет, снова я пущусь рыбачить
Без невода и без сетей!
 
 
Какая власть в моем напеве, –
Одна не ведаю о том, –
Я, выношенная во чреве
Не материнском, а морском.
Такое уж мое именье:
Весь век дарю – не издарю!
Зато прибрежные каменья
Дробя, – свою же грудь дроблю!
 
 
Подобно пленной королеве,
Что молвлю на суду простом –
Я, выношенная во чреве
Не материнском, а морском.
 

13 июня 1920

2

 
Вчера еще в глаза глядел,
А нынче – всё косится в сторону!
Вчера еще до птиц сидел, –
Всё жаворонки нынче – вороны!
 
 
Я глупая, а ты умен,
Живой, а я остолбенелая.
О, вопль женщин всех времен:
«Мой милый, что тебе я сделала?!»
 
 
И слезы ей – вода, и кровь –
Вода, – в крови, в слезах умылася!
Не мать, а мачеха – Любовь:
Не ждите ни суда, ни милости.
 
 
Увозят милых корабли,
Уводит их дорога белая…
И стон стоит вдоль всей земли:
«Мой милый, что тебе я сделала?»
 
 
Вчера еще – в ногах лежал!
Равнял с Китайскою державою!
Враз обе рученьки разжал, –
Жизнь выпала – копейкой ржавою!
 
 
Детоубийцей на суду
Стою – немилая, несмелая.
Я и в аду тебе скажу:
«Мой милый, что тебе я сделала?»
 
 
Спрошу я стул, спрошу кровать:
«За что, за что терплю и бедствую?»
«Отцеловал – колесовать:
Другую целовать», – ответствуют.
 
 
Жить приучил в самом огне,
Сам бросил – в степь заледенелую!
Вот что ты, милый, сделал мне!
Мой милый, что тебе – я сделала?
 
 
Всё ведаю – не прекословь!
Вновь зрячая – уж не любовница!
Где отступается Любовь,
Там подступает Смерть-садовница.
 
 
Само – что дерево трясти! –
В срок яблоко спадает спелое…
– За всё, за всё меня прости,
Мой милый, – что тебе я сделала!
 

14 июня 1920

«Где слезиночки роняла…»

 
Где слезиночки роняла,
Завтра розы будут цвесть.
Я кружавчики сплетала,
Завтра сети буду плесть.
 
 
Вместо моря мне – все небо,
Вместо моря – вся земля.
Не простой рыбацкий невод –
Песенная сеть моя!
 

15 июня 1920

«Земное имя Стакан воды во время жажды жгучей…»

 
Земное имя Стакан воды во время жажды жгучей:
– Дай – или я умру! –
Настойчиво – расслабленно – певуче –
Как жалоба в жару –
 
 
Все повторяю я – и все жесточе
Снова – опять –
Как в темноте, когда так страшно хочешь
Спать – и не можешь спать.
 
 
Как будто мало по лугам снотворной
Травы от всяческих тревог!
Настойчиво – бессмысленно – повторно –
Как детства первый слог…
 
 
Так с каждым мигом все неповторимей
К горлу – ремнем…
И если здесь – всего – земное имя, –
Дело не в нем.
 

Между 16 и 25 июня 1920

«– Сколько у тебя дружочков?..»

 
– Сколько у тебя дружочков?
Целый двор, пожалуй?
– После кройки лоскуточков,
Прости, не считала.
 
 
– Скольких перепричащала?
Поди, целый рынок?
– А на шали бахроминок,
Прости, не считала.
 
 
– А сердца покласть в рядочек –
Дойдешь до Китая?
– Нынче тиф косит, дружочек!
Помру – сосчитаю.
 
 
Две руки – и пять на каждой –
Пальчиков проворных.
И на каждом – перстенечек.
(На котором – по два.)
 
 
К двум рукам – все пальцы – к ним же
Перстеньки прибавить –
Не начтешь и пятой доли
Всех, кого любила!
 

Июнь – июль 1920

«И если руку я даю…»

 
И если руку я даю –
То погадать – не целовать.
 
 
Скажи мне, встречный человек,
По синим по дорогам рек
 
 
К какому морю я приду?
В каком стакане потону?
 
 
– Чтоб навзничь бросил наповал –
Такой еще не вырос – вал.
Стакан твой каждый – будет пуст.
Сама ты – океан для уст.
 
 
Ты за стаканом бей стакан,
Топи нас, море-окиян!
 
 
А если руку я беру –
То не гадать – поцеловать.
 
 
Сама запуталась, паук,
В изделии своих же рук.
 
 
– Сама не разгибаю лба, –
Какая я тебе судьба?
 

Июль 1920

«Не хочу ни любви, ни почестей…»

 
Не хочу ни любви, ни почестей:
– Опьянительны. – Не падка!
Даже яблочка мне не хочется
– Соблазнительного – с лотка…
 
 
Что-то цепью за мной волочится,
Скоро громом начнет греметь.
– Как мне хочется,
Как мне хочется –
Потихонечку умереть!
 

Июль 1920

«Другие – с очами и с личиком светлым…»

 
Другие – с очами и с личиком светлым,
А я-то ночами беседую с ветром.
Не с тем – италийским
Зефиром младым, –
С хорошим, с широким,
Российским, сквозным!
 
 
Другие всей плотью по плоти плутают,
Из уст пересохших – дыханье глотают…
А я – руки настежь!.. – застыла – столбняк!
Чтоб выдул мне душу – российский сквозняк!
 
 
Другие – о, нежные, цепкие путы!
Нет, с нами Эол обращается круто.
– Небось, не растаешь! Одна – мол – семья! –
Как будто и вправду – не женщина я!
 

2 августа 1920

«Проста моя осанка…»

 
Проста моя осанка,
Нищ мой домашний кров.
Ведь я островитянка
С далеких островов!
 
 
Живу – никто не нужен!
Взошел – ночей не сплю.
Согреть чужому ужин –
Жилье свое спалю!
 
 
Взглянул – так и знакомый,
Взошел – так и живи!
Просты наши законы:
Написаны в крови.
 
 
Луну заманим с неба
В ладонь, – коли мила!
Ну, а ушел – как не был,
И я – как не была.
 
 
Гляжу на след ножовый:
Успеет ли зажить
До первого чужого,
Который скажет: «Пить».
 

Август 1920

«Было дружбой, стало службой…»

 
Было дружбой, стало службой,
Бог с тобою, брат мой волк!
Подыхает наша дружба:
Я тебе не дар, а долг!
 
 
Заедай верстою вёрсту,
Отсылай версту к версте!
Перегладила по шёрстке, –
Стосковался по тоске!
 
 
Не взвожу тебя в злодеи, –
Не твоя вина – мой грех:
Ненасытностью своею
Перекармливаю всех!
 
 
Чем на вас с кремнём – огнивом
В лес ходить – как Бог судил, –
К одному бабьё ревниво:
Чтобы лап не остудил.
 
 
Удержать – перстом не двину:
Перст – не шест, а лес велик.
Уноси свои седины,
Бог с тобою, брат мой клык!
 
 
Прощевай, седая шкура!
И во сне не вспомяну!
Новая найдется дура –
Верить в волчью седину.
 

Октябрь 1920

«Любовь! Любовь! И в судорогах, и в гробе…»

 
Любовь! Любовь! И в судорогах, и в гробе
Насторожусь – прельщусь – смущусь –
рванусь.
О милая! Ни в гробовом сугробе,
Ни в облачном с тобою не прощусь.
 
 
И не на то мне пара крыл прекрасных
Дана, чтоб на сердце держать пуды.
Спеленутых, безглазых и безгласных
Я не умножу жалкой слободы.
 
 
Нет, выпростаю руки, стан упругий
Единым взмахом из твоих пелен,
Смерть, выбью! – Верст на тысячу в округе
Растоплены снега – и лес спален.
 
 
И если все ж – плеча, крыла, колена
Сжав – на погост дала себя увесть, –
То лишь затем, чтобы, смеясь над тленом,
Стихом восстать – иль розаном расцвесть!
 

Около 28 ноября 1920

Чужому

 
Твои знамена – не мои!
Врозь наши головы.
Не изменить в тисках Змеи
Мне Духу – Голубю.
 
 
Не ринусь в красный хоровод
Вкруг древа майского.
Превыше всех земных ворот –
Врата мне – райские.
 
 
Твои победы – не мои!
Иные грезились!
Мы не на двух концах земли –
На двух созвездиях!
 
 
Ревнители двух разных звезд –
Так что же делаю –
Я, перекидывая мост
Рукою смелою?!
 
 
Есть у меня моих икон
Ценней – сокровище.
Послушай: есть другой закон,
Законы – кроющий.
 
 
Пред ним – все клонятся клинки,
Все меркнут – яхонты.
Закон протянутой руки,
Души распахнутой.
 
 
И будем мы судимы – знай –
Одною мерою.
И будет нам обоим – Рай,
В который – верую.
 

28 ноября 1920