Текст книги "Италия в Сарматии. Пути Ренессанса в Восточной Европе"

Марина Дмитриева
Италия в Сарматии. Пути Ренессанса в Восточной Европе

Предисловие

Мое первое знакомство с искусством эпохи Возрождения в Восточной Европе состоялось благодаря польскому историку искусства Яну Бялостоцкому. На Первой международной книжной ярмарке в Москве в августе 1977 года, на полке английского издательства «Файдон Пресс», я увидела его книгу «Искусство Возрождения в Восточной Европе. Венгрия – Богемия – Польша» (Оксфорд, 1976). Я была так потрясена иллюстрациями неизвестных мне итальянских памятников в неожиданном для меня месте, вне Италии, что тут же стала пытаться организовать перевод и выпуск этой книги в издательстве «Искусство», где тогда работала. Книгу перевел с английского В. Воронин. Ян Бялостоцкий, бывший в ту пору директором Варшавского музея изобразительных искусств, прислал черно-белые иллюстрации отличного качества, с издательством «Файдон» были урегулированы все правовые вопросы. Но тут начальству стало известно об участии Яна Бялостоцкого в движении «Солидарность», и вся затея лопнула…

Прошло много лет. Волею судьбы я оказалась в институте Восточной (вернее, Восточно-Центральной) Европы в Лейпциге, в Германии, где мне предложили заняться исследованием Ренессанса в Восточной Европе. Начав с того, что увидела двадцать лет назад у Бялостоцкого, я объездила новые места, делая записи и фотографируя, изучая литературу, написанную на польском, чешском и других европейских языках, – исследования, появившиеся уже после Бялостоцкого. Одно из путешествий – по Чехии – мы совершили вместе с известным искусствоведом, исследователем тоталитарного искусства Игорем Голомштоком. Вместе мы не переставали дивиться богатству, разнообразию и качеству ренессансных памятников в маленьких, сказочных и тогда еще не очень ухоженных городках на «периферии» Европы.

Впрочем, что же было «центром», а что – «периферией» в XV–XVII веках? Как показывает моя книга, в Раннее Новое время Восточная Европа, в первую очередь – Польско-Литовская уния и Богемское королевство (входившее в состав Священной Римской империи германской нации), относились, благодаря династическим связям с основными королевскими и княжескими домами Европы, благодаря этноконфессиональной пестроте своего населения и честолюбию и богатству знати и бюргеров, стремившихся украсить свои владения в новомодном, а значит, итальянском ренессансном стиле, не к «новой», а к «старой», традиционной Европе. Недаром Прага была во время правления Рудольфа II резиденцией императора и столицей империи.

Именно тогда мне стало понятно, что «итальянский» акцент, который обрели памятники архитектуры и скульптуры благодаря присутствию в этих краях итальянских мастеров, и являлся тем, что объединяло искусство таких страны, как Венгрия и Богемия, Моравия и Польша.

А в числе первых государств к северу от Альп, пригласивших итальянских специалистов украсить резиденции правителей, были королевство Венгрия и – еще дальше на север – Московское княжество.

Почему эта книга называется «Италия в Сарматии»?

Сарматией в древности называли обширные и малоизвестные варварские земли, расположенные примерно между Вислой и Волгой, между Балтийским и Черным морями и населенные кочевыми племенами – скифами и сарматами. Польские писатели-гуманисты эпохи ренессанса и барокко видели себя потомками древних сарматов. В XVII веке, во времена Польско-Литовского государства-унии, сложилась даже идеология и эстетика самобытного сарматизма – военной культуры польских шляхтичей, распространившейся на территории нынешних Польши, Литвы, Беларуси и отчасти Украины.

Литовский магнат Миколай Криштоф Радзивилл, по прозвищу Сиротка, оставивший заметки о своих путешествиях на Святую землю и по Польско-Литовскому королевству, описал увиденное им поместье в местечке Несвиж, находящемся теперь на территории Белоруссии, как «Италию в Сарматии». По его описанию, это был шедевр тогдашнего архитектурного авангарда – с невиданными строениями, пышными садами, рыбными прудами и прямыми аллеями. Папский посланник в Польше, Бонифацио Ваноцци, был поражен, обнаружив на восточных границах Польского королевства, в городе Замостье, «case simili all’italiano» – дома как в Италии. Город этот был построен в конце XVI века по заказу польского магната итальянским архитектором Бернардо Морандо как «идеальный город» – по принципу регулярной планировки, модной тогда в Италии.

Эта книга вышла впервые на немецком языке в издательстве «Штейнер» в Штутгарте, в Германии, и является результатом научно-исследовательского проекта, осуществленного в Центре истории и культуры Восточно-Центральной Европы (Geisteswissenschaftliches Zentrum Geschichte und Kultur Ostmitteleuropa, Leipzig – GWZO). Я благодарна Центру за финансирование перевода моей книги на русский язык.

Хочу высказать мою признательность Ирине Прохоровой за предложение издать эту книгу в издательстве НЛО и, конечно, Галине Ельшевской за терпение и профессионализм при работе над текстом.

Часть первая. Искусство и география

1. Искусство и география: границы и возможности

В статье «Прибалтика как художественный регион» («The Baltic Area as an Artistic Region»), опубликованной в 1976 году как печатный вариант доклада на Международном конгрессе по истории искусств в Копенгагене, польский историк искусства Ян Бялостоцкий попытался исследовать и описать большую область близ Балтийского и Северного морей – от Голландии, Германии и Дании до Южной Швеции и Северной Польши, а также бывших советских Прибалтийских республик – как единое художественное пространство[1]1
  Białostocki J. The Baltic Area as an Artistic Region in the 16th Century // Hafnia – Copenhagen Papers in the History of Art. 1976. № 4. S. 11–22.


[Закрыть]. К признакам этой художественной целостности относятся, по словам Я. Бялостоцкого, географические особенности, а именно равнинный, «горизонтальный» ландшафт, который как ранее, так и сейчас в значительной степени контрастирует с готическими вертикалями городской архитектуры, а также предпочтение кирпича как строительного материала. Для данного региона характерны, кроме того, неприятие барокко и распространение классицизма в XVIII–XIX веках, а также проявление художественной и городской культуры поздней готики в ее «северном варианте». Так, например, церковь Св. Марии в Любеке была образцом для ряда других церковных сооружений, возведенных в Мальмё, Шлезвиге, Висмаре, Люнебурге, Доберане, Шверине, Ростоке, Даргуне, Штральзунде, Риге, Ревеле (Таллинн) и Дерпте (Тарту). Общей чертой является также полное и безусловное принятие Реформации. Помимо того, показательно для данного художественного региона распространение определенных стилистических форм позднего Ренессанса и маньеризма, проявившихся с некоторой задержкой в конце XVI–XVII веке. В этих формах очевидны следы нидерландского влияния – в первой трети XVI века всеобщее распространение получили резные алтари из мастерских Антверпена и Брюсселя. Начиная с середины того же столетия приобрел большую популярность и влияние стиль мастерской нидерландского скульптора Корнелиса Флориса, специализировавшейся на надгробной пластике. Эта мастерская, являющаяся к тому же примером удачного функционирования предпринимательской экспансии, снабжала надгробными памятниками весь регион – от Дании до Кенигсберга. Хотя влияние стиля Флориса распространилось не далее Польши и Трансильвании[2]2
  Ibid. S. 18.


[Закрыть], тем не менее в этой мастерской были произведены, например, такие работы, как надгробный памятник первой жене герцога Альбрехта фон Гогенцоллерн-Ансбаха, надгробный памятник датской принцессе Доротее (умер в 1547 г.), заказанный для собора в Кенигсберге, а также настенный надгробный памятник самому герцогу (1574 г.). Надгробные памятники Фридриху I в Шлезвигском соборе (после 1553 г.) или датскому королю Кристиану III в Роскильде (после 1576 г.), возникновение которых связано с расширением королевских резиденций и строительством могильных часовен, вышли тоже из мастерской Флориса.

Согласно Я. Бялостоцкому, влияние нидерландского искусства в Дании или в Данциге, заимствование стилевых черт, а также воспроизведение некоторых графических форм в архитектуре привели к возникновению таких стилистически сходных произведений, как замок Фредериксборг в Хилерёде (1602–1620), замок Розенборг в Копенгагене (1608–1617) или здание Ратуши в Старом городе Данцига. В целом Кенигсберг на востоке и Упсала на севере служили границами распространения нидерландского стиля[3]3
  К вопросу о нидерландизме: Bartetzky A. Niederlande versus Polen: Zur Rezeption nordisch-manieristischer Architektur in Danzig (1560–1620) // Metropolen und Kulturtransfer in Ostmitteleuropa im 15./16. Jahrhundert. Prag – Krakau – Danzig – Wien / Hg. v. Andrea Langer und Georg Michels. Stuttgart, 2000 (Forschungen zur Geschichte und Kultur des östlichen Mitteleuropa 12). S. 171–184.


[Закрыть]: «Мне кажется, – писал Бялостоцкий, – что около 1600 года весь ареал от Голландии до Кенигсберга и от Шверина до Упсалы казался более единым, чем это представляется нам сейчас»[4]4
  Białostocki J. The Baltic Area as an Artistic Region in the 16th Century. S. 20.


[Закрыть].

В своих попытках возвести в статуc науки эмпирические впечатления путешествующего историка искусства Я. Бялостоцкий опирался на различные факторы – от «гения места» до воздействия климата на ландшафт. Рассматривая художников, работающих в том или ином месте и создающих региональные версии стилей, он учитывал возможности стилевых конвергенций и художественных взаимовлияний. Его целью являлось создание системы ярко выраженных стилевых признаков, своего рода сетки-шаблона, которые характеризовали бы искусство конкретного региона в разные периоды времени[5]5
  Ibid. S. 12.


[Закрыть].

Называя территории вокруг Балтийского и Северного морей «разомкнутым регионом»[6]6
  Ibid. S. 14.


[Закрыть] и рассматривая их одновременно и как художественный ландшафт, Бялостоцкий следует традиции определенного направления в искусствознании, получившего название «географии искусства» (по-немецки Kunstgeographie). При этом он не забывает указать, что данная дисциплина не свободна от деформирующих политических влияний и пропаганды. В своей статье Я. Бялостоцкий приводит имена Д. Фрея («в прошлом известный историк искусства, ставший нацистом») и Николауса Певзнера («ученый-эмигрант из Геттингена, работающий в Великобритании»)[7]7
  Ibid. S. 11.


[Закрыть] – по его мнению, наиболее важных представителей этого направления, хотя идеологически друг другу противоположных. Оба искусствоведа занимались, в частности, проблемами стилистических констант, и оба написали книги об «английском характере» английского искусства[8]8
  Frey D. Englisches Wesen in der bildenden Kunst. Stuttgart; Berlin, 1942; Pevsner N. The Englishness of English Art. London, 1956.


[Закрыть]. Показательно также, что книга Фрея вышла в разгар Второй мировой войны.

Что же представляла собой «география искусств»?

В 1920-е годы в немецком искусствознании все более влиятельным становится стремление интерпретировать историю искусства исходя из географических факторов, с целью выявить более или менее четко очерченные «художественные регионы» или «художественные ландшафты». Стилевые особенности того или иного произведения связывались приверженцами этого направления с климатическими особенностями местности, с характерными для этого района художественными приемами и формами, с использованием определенных строительных материалов. Предметом исследования была в первую очередь архитектура в силу ее привязанности к месту. Задачей исследователей становился поиск закономерностей или констант в художественном облике местности, которые должны были проявляться в течение длительного периода времени, на протяжении веков. Таким образом, на основании совокупности признаков ученые пытались выявить характеристики определенного художественного ландшафта и определить его отличия от других ландшафтов, даже граничащих с ним. В 20–30-е годы география искусства представляла собой, с одной стороны, альтернативу традиционной истории искусства как линеарной истории смены стилей[9]9
  Pieper P. Kunstgeographie. Versuch einer Grundlegung. Berlin, 1936. (Neue deutsche Forschungen 61). S. 20f.


[Закрыть], а с другой – являлась попыткой решения проблемы ярко выраженного регионализма в немецком искусстве. Однако в поисках гения места эта научная ветвь все больше обращалась к выявлению тех «неизменных сил крови, ландшафта и климата», которые, на взгляд исследователей, и являлись определяющими для художественного пространства на протяжении столетий. То есть не только конкретные географические, но и фантомные психологически-расовые факторы определяли, на их взгляд, преемственность художественных форм. Идеологическим фоном для подобного почвенничества послужили как спровоцированная французским искусствоведом Эмилем Малем во время Первой мировой войны полемика по поводу зависимости немецкой готики от французских образцов, так и круг проблем, связанный с «провинциализмом»[10]10
  Muthesius S. Kunst in Polen, polnische Kunst 966–1990. Eine Einführung. Königstein im Taunus, 1994. S. 10.


[Закрыть] немецкого искусства по сравнению, в первую очередь, с итальянским Ренессансом.

Географическое искусствоведение характеризуется повышенным аналитическим интересом к пространственно-территориальным вопросам. При этом основные идеи и важнейшие импульсы к развитию были непосредственно связаны с позициями и научными достижениями географии того времени. Прежде всего, это исследование влияния климатических и географических факторов на жизнедеятельность человека, разработанное в антропогеографии немецкого географа Фридриха Ратцеля[11]11
  Ratzel F. Anthropogeographie. Stuttgart, 1909.


[Закрыть], а также картографирование австрийских художественных памятников, проведенное венским географом Хуго Хассингером[12]12
  Hassinger H. Kunsthistorischer Atlas der k.k. Reichshaupt– und Residenzstadt Wien und Verzeichnis des Wiener Stadtbildes. Wien, 1916 (Österreichische Kunsttopographie 15).


[Закрыть]. Немецкий историк искусства Йозеф Стржиговский, ставший директором одного из двух институтов истории искусств Венского университета, создал теорию культурных поясов (средиземноморский культурный круг, отличавшийся культурным декадансом и эклектическим классицизмом, внесенными, по мнению Стржиговского, Ренессансом, противопоставлялся им арийскому поясу, включающему «энергетически заряженные» народы Азии, Армении и Балкан, а также Германию и Скандинавию) и занимался сравнительным изучением памятников искусства экзотических для тогдашних исследователей регионов – от Армении до Ближнего Востока и Балкан[13]13
  Strzygowski J. Vergleichende Kunstforschung auf geographischer Grundlage // Mitteilungen d. k. k. Geographischen Gesellschaft in Wien 61/1-4 und 4 (1918). S. 20–48. О теориях Стржиговского и его связях с Россией см.: Дмитриева М. Формальный метод в искусствознании и междисциплинарные границы: Генрих Вельфлин – Йозеф Стржиговский – Федор Шмит // Русский формализм. Материалы конференции. В печати.


[Закрыть]. Второй институт Венского университета оставался на позициях Венской школы, изучающей произведения классического искусства Запада в широком историко-культурном контексте. В начале 1930-х годов прослеживается явное усиление значения «географии искусства» по сравнению с стилистически-аналитическим направлением в искусствознании круга Генриха Вельфлина или Венской школой искусствознания, а также началами иконологического метода, разрабатываемого в Гамбурге Аби Варбургом и его учениками до переезда в Лондон в связи с антисемитской политикой национал-социалистов. Одновременно происходит и дискредитация «географии искусства» из-за тесной связи и идейных переплетений науки с национал-социалистической политикой и расовой теорией. На этом скользком пути находились в 1930-е и 1940-е годы многие приверженцы художественной географии – от Стржиговского до Дагобера Фрея.

На XIII международном конгрессе по истории искусства, состоявшемся в Стокгольме в 1933 году, центральной темой которого являлась проблема национального начала в искусстве[14]14
  XIII Congrès international d’histoire de l’art. Stockholm, 1933 (Résumés des communications présentées au Congrès); Siehe dazu: Larsson L.O. Nationalstil und Nationalismus in der Kunstgeschichte der zwanziger und dreißiger Jahre // Kategorien und Methoden der deutschen Kunstgeschichte 1900–1930 / Hg. v. Lorenz Dittmann. Stuttgart, 1985. S. 169–184, здесь S. 169.


[Закрыть], шведский искусствовед Йонни Роосвал и его каталонский коллега Хосеп Пуиг-и-Кадафалк выступили с докладами о методологии географии искусства[15]15
  Roosval J. Le Nord Baltique comme domaine artistique homogène et sa situation dans le bloc Saxon-Baltique // XIII Congrès international. Р. 96–97; Puig i Cadafalch J. Lois générales de la géographie architectonique // Ibid. Р. 90–92.


[Закрыть]. Д. Роосвал определил общие признаки художественного пространства северной области вокруг Балтийского моря, рассматривая его как часть «балтийско-саксонского блока». При этом критерии общности, гомогенности духа и «единого вкуса» искусства Балтийского региона были выработаны лишь на основе анализа художественных форм памятников, без учета факторов «национальных, языковых и расовых сближений или различий»[16]16
  Roosval J. Le Nord Baltique comme domaine artistique homogène et sa situation dans le bloc Saxon-Baltique. Р. 96f.


[Закрыть]. В противоположность данной концепции, выступавшие на конгрессе немецкие искусствоведы подчеркивали прежде всего важность определения национального начала в искусстве на основе расовых признаков.

Пауль Франкль выделил три группы тем, допускающих их рассмотрение вне связи с историческим развитием: естественные природно-географические условия, характерные этноплеменные особенности и «художественные круги» как элементы более широких культурных пластов. География искусства являлась для него, равно как и теория, психология и история искусства, неотъемлемой частью искусствоведения в целом. Он выступал за разработку неоспоримого и надежного метода, который, охватывая проблему национального начала в искусстве, позволил бы обнаружить те черты, что «на протяжении столетий остаются неизменными в искусстве каждого народа, не зависят от сменяющих друг друга стилевых парадигм различных эпох»[17]17
  Frankl P. Die Aufgaben der Kunstgeographie // XIII Congrès international. S. 86–88, здесь S. 87.


[Закрыть]. В своей книге «Система искусствознания»[18]18
  Frankl P. Das System der Kunstwissenschaft. Brünn; Leipzig, 1938. S. 919–939 (глава «Художественная география»).


[Закрыть], изданной в 1938 году, П. Франкль, опираясь на мысли Клауса Герстенберга (изложенные в книге «Идеи к географии искусства Европы»[19]19
  Gerstenberg K. Ideen zu einer Kunstgeographie Europas. Leipzig, 1922 (Bibliothek der Kunstgeschichte 48/49).


[Закрыть]), а также на теории Йозефа Стржиговского, формулирует свою концепцию «художественных кругов», рассматривая искусство южной, северной и восточной части Европы как три самостоятельных и целостных объекта, каждый из которых обладает своими характерными чертами. Так, восточному искусству свойственна, по П. Франклю, «бессознательная инстинктивность»[20]20
  Frankl P. Das System der Kunstwissenschaft. S. 927f.


[Закрыть], а искусство в целом, по его мнению, является «психогномическим», вневременным отражением индивидуальных географических, климатических и природных особенностей, характерных для территорий и ландшафта, населяемых конкретным этносом. В то же время он подчеркивает важность и формирующую роль социального контекста[21]21
  Ibid. S. 925.


[Закрыть]. П. Франкль выделяет и рассматривает genius loci как отдельное явление, которое еще должно быть исследовано: «Естественные науки будут переводить “гумус” как “кровь и почву”; гуманитарные науки будут искать источник единства в социологии. И те и другие будут правы, дополняя друг друга»[22]22
  Frankl P. Das System der Kunstwissenschaft. S. 924.


[Закрыть].

Однако сама попытка заложить основы художественной географии, с помощью которой, например, Пауль Пипер искал подход к истории искусства «германской нации», сталкивалась с принципиальными трудностями, так как едва ли можно было обсуждать общие предпосылки географии искусства на примере конкретного материала – в частности, скульптуры позднего Средневековья в районе Среднего Рейна[23]23
  Pieper P. Kunstgeographie. Versuch einer Grundlegung. S. 62–67.


[Закрыть]. Проблематичным являлось уже желание показать связь между этноплеменными особенностями и географическим положением, чтобы затем определить характерные для данного региона стилевые константы. С научной точки зрения такой подход оказался сомнительным.

Дагобер Фрей, один из ведущих представителей географии искусства, пытался данный подход ограничить, считая, что географический принцип должен применяться только к неподвижным объектам искусства – художественным памятникам, которые связаны по месту их возникновения с определенной стилевой традицией. Географический метод, согласно Д. Фрею, не обязан соотноситься с исторически сложившимися территориальными границами; вместо этого фокус рассмотрения должен быть направлен на области распространения единых стилистических проявлений. Опираясь также на лингвистические критерии, Д. Фрей попытался разделить художественные памятники на несколько групп «по художественно-историческим критериям и пространственно-территориальным принципам». Так, сравнивая «художественно-языковые ландшафты», автор стремился показать более тесные связи между ними. Выделенные таким образом географические области – культурные районы – должны были сравниваться по следующим критериям: «географическое распространение рас и расовых типов в больших регионах, а также наличие общих языковых, исторических, фольклорных и других характеристик». Этот сравнительный анализ был необходим для того, чтобы на его основе выделить стилистическую эссенцию – «движущие силы»[24]24
  Frey D. Die Entwicklung nationaler Stile in der mittelalterlichen Kunst des Abendlandes // Deutsche Viertelsjahresschrift für Literaturwissenschaft und Geistesgeschichte. 1938. № 16. S. 1–74, здесь S. 13–15 [факсимильное переиздание: Darmstadt, 1970].


[Закрыть] культурных регионов. По мнению Д. Фрея, как языковедение, так и история искусства не могли больше обходиться без географического подхода[25]25
  Ibid. S. 63–66.


[Закрыть].

Согласно Д. Фрею, предпосылкой художественно-географической топографии является определение основных форм – при этом различались типовые, константные и преобразованные формы. Кроме того, особое значение должно было уделяться видам и свойствам использованного материала, способам его обработки, особенностям художественных техник, а также типам архитектурно-инженерных конструкций. Необходимо также повторить, что связь художественного произведения с ландшафтом, природной данностью, являлась центральным элементом исследовательского подхода Д. Фрея.

В опубликованной в 1951 году автобиографии Д. Фрей связывал свой интерес и обращение к искусствоведению в географической перспективе с открытием для себя Восточной Европы – сначала Далмации, позднее Силезии и Польши[26]26
  Frey D. Selbstdarstellung // Österreichische Geschichtswissenschaft der Gegenwart in Selbstdarstellungen. Geleitet v. Nikolaus Grass. Innsbruck, 1951 (Schlern-Schriften 69). Bd. 2. S. 47–77.


[Закрыть]. Исследования в этой научной области получили, по признанию автора, новое качество в 1931 году, после того как он был назначен на должность профессора истории искусства в Университете Бреслау (Вроцлава) и совместно с Германом Аубином занялся изучением истории Силезии. Г. Аубин позднее так высказывался об этом сотрудничестве: «Из сочетания личных способностей искусствоведов и живого интереса немецкого искусствознания к культуре Восточной Европы вытекало осознание важности выработки таких методических подходов, которые были необходимы, чтобы в конце концов выйти из сферы интуитивного постижения истории искусства»[27]27
  Aubin H. Der Beitrag der jüngeren schlesischen Kunstgeschichte zur Methodik der Stammesforschung // Zeitschrift für Ostforschung. Länder und Völker im östlichen Mitteleuropa. 1953. № 2. S. 481–490, здесь S. 490.


[Закрыть]. Таким образом, была достаточно легко найдена точка соприкосновения истории искусства и расовой теории. Один из участников семинара, Ханс Тинтельнот, свидетельствовал, что на семинарах, проводимых по четвергам в Университете Бреслау, «исследования этнокультурных корней преобладали над изучением локального колорита и региональных особенностей»[28]28
  Tintelnot H. Kunstforschung in Breslau // Ibid. S. 491–506, здесь S. 506. О методе Фрея: Störtkuhl B. Paradigmen und Methoden der kunstgeschichtlichen «Ostforschung» – der «Fall» Frey // Die Kunsthistoriographien in Ostmitteleuropa und der nationale Diskurs / Hg. v. Robert Born, Alena Janatková und Adam Labuda. Berlin, 2004 (Humboldt-Schriften zur Kunst– und Bildgeschichte 1). S. 155–172.


[Закрыть].

Непосредственное применение географический подход получил в книге Д. Фрея «Художественный образ Силезии»[29]29
  Frey D. Schlesiens künstlerisches Antlitz // Die Hohe Straße. Schlesische Jahrbücher für deutsche Art und Kunst im Ostraum. 1938. № 1. S. 12–45.


[Закрыть]. Автор выделил следующие ярко выраженные, индивидуальные черты силезского искусства: «настойчивость, постоянство, внутренняя замкнутость и защищенность от влияний извне»[30]30
  Ibid. S. 12.


[Закрыть]; устойчивые, не обусловленные каким-либо одним определенным стилем художественные принципы; «характерологическая суть фольклора»; «теснейшая связь особенностей развития и стилевых изменений искусства с местом и географическим положением»[31]31
  Ibid. S. 17.


[Закрыть], а также «замкнутость, однородность и единство национального ядра, которому свойственна мощная преобразовывающая и уравновешивающая сила»[32]32
  Ibid. S. 45.


[Закрыть]. Как Х. Тинтельнот, так и Д. Фрей рассматривали Силезию как отдельный, изолированный регион в истории немецкого искусства, не учитывая других этнокультурных составляющих этого района.

Взгляд Д. Фрея «на Восток» предполагал изучение, в первую очередь, проявлений немецкого искусства в Центральной и Восточной Европе, включая Балтийские страны и Польшу. В то же время он считал необходимым исследовать и проблемы пограничной зоны между «глобальными культурными пространствами» – западноевропейским и русским, православным по сути и духу искусством[33]33
  Frey D. Selbstdarstellung. S. 53.


[Закрыть].

«Граница», как считает современный английский исследователь Штефан Мутезиус, являлась центральным термином географии искусства[34]34
  Muthesius S. Kunst in Polen, polnische Kunst 966–1990. S. 11.


[Закрыть]. К его смысловому полю относились такие понятия, как «внутренние области» и «зоны окраин», «зоны борьбы и противостояния немецкого искусства восточному»; сюда же были включены и другие милитаристские термины, используемые немецкими искусствоведами в их научных «устремлениях» на Восток[35]35
  Labuda A.S. «…eine von sinnvollen Zweckgefühlen erfüllte, herbe und großartige Kolonialkunst…» Zum kunsthistorischen Diskurs über Ostmitteleuropa // Zeitschrift für Kunstgeschichte. 1993. № 56. S. 1–17, здесь S. 3.


[Закрыть]. Колониальный дискурс являлся важной частью идеологизированной науки – этого, говоря современным языком, «союза власти, научных знаний и географии» («union of power, knowledge and geography»)[36]36
  Derek G. Said // Thinking space / Hg. v. Mike Crang und Nigel Thrift. London, 2000. Р. 302–348, здесь Р. 302.


[Закрыть]. Переход от антропогеографии к геополитике как оправданию экспансионной идеологии, от художественной географии к колониальному взгляду на искусство Восточной Европы происходил почти незаметно.

Д. Фрей, поддерживавший политику национал-социалистов во время оккупации Польши[37]37
  О роли Фрея в культурной политике нацистов в оккупированной Польше: Muthesius S. Kunst in Polen, polnische Kunst 966–1990. S. 11.


[Закрыть], сожалел после окончания войны об идейном «поражении» метода художественной географии. Вскользь признавая влияние военной ситуации на убеждения и образ мыслей, он тем не менее не выражал ни малейшего раскаяния[38]38
  «…так как обстоятельства войны не позволяли непредвзятые и независимые суждения». Цит. по: Frey D. Selbstdarstellung. S. 70.


[Закрыть]. По его мнению, в послевоенное время задачи географии искусства свелись лишь к топографическому отображению, картографированию, а «вкус» и заманчивость интерпретации были навсегда утеряны.

Вышеприведенный краткий экскурс показывает, насколько, с одной стороны, противоречивой, а с другой стороны, всегда зависимой от политического контекста была история искусства в географическом аспекте. Всеми принятая поправка на некоторую условность характера этой научной дисциплины – из-за ее дискредитации тесной связью с национал-социалистической идеологией – явилась позднее помехой для объективных исследований и независимого аналитического рассмотрения тех проблем, решение которых изначально было целью географии искусства. В волнообразно проявлявшихся попытках возродить географический подход к истории искусства наблюдалась тенденция к ограничению – основное внимание исследователи уделяли рассмотрению некоторых деталей, отдельных аспектов и частностей, не охватывая всецело того контекста, в котором, собственно, возник географический метод. Несмотря на вышеперечисленные факторы, заявка географии искусства на универсальность и широту интерпретации исследуемых феноменов, которые определяются как константы и региональные единства, была и остается заманчивой. Следует еще раз подчеркнуть, что именно искусствоведы, интересовавшиеся географией, открыли для себя и для научного сообщества те географические пространства, которые ранее не являлись предметом исследования, – Восточную Европу, Армению, страны Балкан. Но именно эти исследователи и оказались более других подвержены соблазнам геополитических идеологических расчетов.