Текст книги "Записки куклы. Модное воспитание в литературе для девиц конца XVIII – начала XX века"

Картинки из жизни дворянских девочек. Ребенок, не приученный к порядку, не допущен к играм и занятиям. Дети одеты в модные платья с элементами русского костюма. Лошади и охотничьи собаки на заднем плане маркируют мир мужских занятий (Дараган А. Елка. Подарок на Рождество. Азбука с примерами постепенного чтения. СПб.: тип. Вт. отд. Его Имп. Величества канцелярии, 1846)

Назидательно-гендерный формат – один из литературных «нарядов» куклы. Куклу описывали в мемуарной прозе, где она – любимый друг детства или, напротив, напоминание о тяжелых переживаниях. В реалистических очерках и повестях для детского чтения кукла репрезентировала материальные и общественные контрасты, характерные для многоярусного с социальной точки зрения русского детства. В сказках эпохи романтизма с ее оппозицией «светского» и «естественного» образы девочки и куклы сопровождались целым веером коннотаций – от отрицательных до восторженных. В культуре Серебряного века поэтизировалась игра девочки с куклой, а сама кукла воплощала хрупкость и бренность красоты, обреченной на поругание.

На фоне сменяющихся художественных направлений назидательные истории для девиц сохраняли свою жанровую и идеологическую неизменность. В течение нескольких культурных эпох они транслировали традиционные представления о должном применительно к воспитанию представительниц женского пола. Роль назидательных текстов для юношества была не столь значима (мальчики подвергались воспитательной дрессуре в учебных заведениях). В жизни девочек, обучавшихся, как правило, в домашних стенах, гендерное чтение играло важную роль. Куклы и нравоучительные книги являлись «учителями жизни» малолетней дворянки. То, что детская игрушка репрезентировала предметно, в детской книге выражалось словесно. Устная и письменная артикуляция нравственных нормативов была общепринятой воспитательной практикой. В книгах, надписях, записках и письмах детям «проговаривались» правила общежития, религиозные наставления и многочисленные запреты. Согласно установленным в обществе нормам утверждалось, что куклы нужны девочкам для освоения женских умений (шитья и рукоделия), репетиции будущих женских ролей, воспитания хорошего вкуса, умения одеваться и соблюдать красивую осанку. Значение этих норм в назидательных текстах мифологизировалось: их соблюдение гарантировало женщине благополучие от рождения до могилы. Нарушение же трактовалось либо как детская глупость, допустимая в силу возраста, либо как проявление врожденной или привнесенной плохим воспитанием порочности, либо как осознанный протест. Для каждого из этих вариантов существовал свой набор литературных сюжетов и типовых персонажей. Их развязка всегда была предрешена – малолетние взрослели, порочные исправлялись, протестующие смирялись или умирали в раскаянии.

Героинями «записок» были восковые или фарфоровые куклы, представлявшие типичных для своего круга дам среднего достатка. Достаток в литературе для девиц трактовался как возможность реализовать истинное предназначение женщины: подчеркивать достоинства мужа, быть хозяйкой дома и доброй матерью. Поэтому в «записках» не идет речь о куклах в образе балерины или актрисы. Такие куклы производились и охотно покупались, но персонажами нравственных нарративов они не стали. История восковой балеринки или фарфоровой актрисы не могла служить жизненным примером для малолетней дворянки.

Для поучительных историй отбирались не только те или иные типы кукол, но и определенные виды детских игр с ними. Предпочтение отдавалось играм, отражавшим важнейшие события женской жизни (игра в свадьбу, в дочки-матери), бытовые сцены (визиты и приемы гостей, игра в доктора), а также женские занятия (обшивание кукол, игра в хозяйство). Зато любимые девочками игры в барыню и в принцесс оставались без внимания. Считалось, что эти игры развивают у детей тщеславие и желание повелевать – качества, которые полагалось искоренять в ребенке. В детских изданиях не нашлось места играм на основе литературных сюжетов. Казалось бы, эти игры должны были стать предметом особого внимания писателей, ведь многие матери поощряли своих дочерей разыгрывать прочитанное, да и самим девочкам это нравилось[25]25
  «Мама говорит, что все то, что мы видим каждый день вокруг себя, – гораздо занимательнее всяких игрушек. Впрочем, я и сама небольшая до них охотница. Единственные мои игрушки, это карточные куклы, дамы и кавалеры, и нравятся они мне потому только, что я представляю ими все то, что читаю: басню ли какую прочту или историю, тотчас наряжу своих кукол и они говорят и делают все точно так, как было в книжке. Теперь, сделавшись постарше, я выбираю для своих кукол только самые занимательные истории» (Дневник девочки / Соч. С. Буташевской; с предисл. И.С. Тургенева. СПб.: изд-во Н.А. Серно-Соловьевича, 1862. С. 134). Софья Буткевич (настоящее имя писательницы) игнорировала покупных кукол. И.С. Тургенев, назвавший «Дневник девочки» образцовой детской книгой, симпатизировал идеям писательницы.


[Закрыть]. Но для задач гендерного воспитания книжные сюжеты были помехой, потому что отвлекали девочку от ее предназначения быть хорошей хозяйкой и разумной матерью. Веру в то, что игра с куклой напрямую связана с будущей судьбой девочки, поколебали ученые-психологи в начале XX века. Их исследования развеяли бытовые и литературные мифы, окружавшие игру с куклой. Однако к этому времени кукольные «записки», как и вся нравоучительная литература для девиц, являвшаяся главным источником мифотворчества, завершили свою историю.

Литературная история куклы создавалась на фоне бурных споров о назначении женщины. Особенно остро такие споры разгорелись во второй половине XIX века, в период обсуждения женского вопроса и эмансипации женщины. Публицистические, педагогические, а с конца XIX века и психологические издания писали о воспитании женщин и роли кукол в жизни девочек. Кто только не высказывался по поводу кукол и женского воспитания! Объем текстов, посвященных этим вопросам, намного превышает объем литературных историй, но не превосходит их в значимости. Те, кто играл в куклы, читал детские книги, а не публицистические комментарии к кукольной игре.

Этот очевидный факт послужил поводом для пристального прочтения кукольных историй. В отличие от «взрослой» публицистики и мемуаристики «детские» тексты оказались вне поля зрения отечественных исследователей. Между тем «записки куклы» – один из самых репрезентативных форматов в чтении «маленьких женщин» XIX – начала XX века. Русским читательницам из образованных сословий не представляло труда познакомиться с «записками» на французском, немецком или английском языках. Однако русские издания кукольных «записок» вносили национальный дискурс в отечественную гендерную культуру. Ее изучению посвящены современные работы российских и зарубежных исследователей[26]26
  Полезными для автора были исследования И. Савкиной «Разговоры с зеркалом и Зазеркальем. Автодокументальные женские тексты в русской литературе первой половины XIX века» (М.: Новое литературное обозрение, 2007) и А. Беловой «Четыре возраста женщины. Повседневная жизнь русской провинциальной дворянки XVIII – середины XIX вв.» (СПб.: Алетея, 2010).


[Закрыть]. Истории женских текстов (дневников и меморатов) не обходятся без упоминаний о куклах, которыми забавлялись или от которых отказывались мемуаристки в детстве. Кукольная игра рассматривается исследователями как одно из средств гендерной дрессуры, назначение которой – подготовить девочку к вхождению в мир взрослых женщин. Этой же цели служат прочитанные в детстве кукольные истории. Но детская игра не сводится к дрессуре, а детская книга к дидактике. В пространстве игры, как и в пространстве литературы, сосуществуют контроль и произвол, норма и отказ от нее.

В предлагаемом читателю исследовании речь идет о литературной репрезентации мира «маленьких женщин» и их кукол. Оно основано на материале историй про кукол, опубликованных в России в конце XVIII – начале XX века. Некоторые из изданий, размещавших на своих страницах такие истории, посвящены утилитарно-житейским темам (шитье и рукоделие, культура одежды и культура тела, модное воспитание), другие – благотворительным практикам, третьи – собственно игровому досугу детей. Наиболее полно регистр девичьих тем представлен в «записках куклы». Это название не следует воспринимать как обозначение только конкретного произведения или одиночного издания. Речь идет о целом корпусе отечественных и переводных текстов, изданных в форме «записок», «дневников» и «переписок» кукол. К ним примыкает разнообразная беллетристическая литература, посвященная игре с куклой, а также издания практического характера (будь то «поваренная книга кукол» или странички рукоделия в журналах для девочек). Тематика кукольных изданий определила принцип отбора материала и его деления на главы.

В кукольных «записках», как и во всей литературе для девиц, велика роль предметного мира. Утилитарному в них придается статус судьбоносного и духовно значимого (цвет наряда свидетельствует о нравственных наклонностях девочки, а вырез на платье определяет ее будущую судьбу). Говорящими являются детали одежды куклы, форма тела и выражение ее лица. Опыт культурологического изучения одежно-вещевой семантики в контексте русской литературы XIX века оказался успешным[27]27
  Изучению семантики одежды в русской литературе посвящена монография Р.М. Кирсановой «Розовая ксандрейка и драдедамовый платок. Костюм – вещь и образ в русской литературе XIX в.» (М.: Книга, 1989 и ее переиздания).


[Закрыть], однако на этом фоне материально-предметный мир детской и нравоучительной литературы остается terra incognita. Исследование предметно-вещевого мира кукольных историй – новый опыт в этой области.

При изучении текстов для детского чтения нельзя обойти проблему их рецепции. О восприятии текстов, предназначенных для детского чтения, мы знаем еще меньше, чем о куклах и детских модах. Этика патернализма, которой придерживались детские писатели XIX века, не позволяла им вступать в литературные дискуссии. Молчат и мемуаристки, ограничиваясь упоминанием отдельных изданий: чтение детской беллетристики считалось малозначительным фактом, недостойным упоминания в биографии. В действительности значение книжной нравственности для формирования поведенческих практик и жизненных стратегий женщин-читательниц было очень велико. Прочитанное в детстве влияло на выбор чтения дочерям и внучкам. Некоторые из дам, помня свои читательские впечатления, сами брались за перо, чтобы написать продолжения полюбившихся в детстве книг. Таким образом, истории про кукол проходили через всю женскую жизнь, и это немаловажный факт гендерной биографии.

Обилие переводных изданий кукольных «записок» не должно смущать тех, кто интересуется преимущественно историей отечественной куклы и ее репрезентацией в русских книгах. Корпус переводных текстов для детского чтения получил многолетнюю прописку в русских семьях из образованных сословий. Переводы и пересказы кукольных историй свидетельствуют о важности предметов и понятий, которые принесла с собой модная кукла в русский быт и досуговую культуру XIX – начала XX века. Нарочитое подчеркивание иноземной природы куклы, ее чуждости русской жизни – не более чем полемический прием, к которому часто прибегали современники, но который не должен вводить в заблуждение исследователей.

Последнее издание «записок куклы» вышло в 1920-е годы, после чего фарфоровая кукла лишилась своего статуса в советской литературе для детей. Появились произведения о детях нового времени и новых игрушках, среди которых модной кукле не было места. Но вопреки идейным посылам, производственным практикам и жизненным реалиям продолжала жить мечта о дорогой, красивой и нарядно одетой кукле. О том, как эта детская мечта реализовывалась в реалиях советского быта и сталинской культуры (к ее элементам относится и детская книга), рассказывается в последнем разделе книги.

Кукла в роли сочинительницы

Автором первых «кукольных записок» была французская писательница Луиза Ольней (Louise d’Aulnay, 1810–1891), писавшая под псевдонимом Юлия Гуро (Julie Gouraud). Ее книга «Мемуары куклы» («Mémoires d’une poupée») вышла во Франции в 1839 году[28]28
  «Mémoires d’une poupée, contes dédiés aux petites filles, par Mlle Louise d’Aulnay Ébrard Livres. Paris: Ébrard, 1839» («Мемуары куклы, сказки для маленьких девочек». Следующие издания выходили в 1840, 1843, 1845, 1854, 1857, 1860, 1890, 1892 годах).


[Закрыть]. «Мемуары куклы» стали таким же типовым французским «изделием», как и сама фарфоровая кукла: их переводили, им подражали, их переделывали. В Германии были изданы «Мемуары берлинской куклы», а в Англии «Мемуары куклы», написанные от лица куклы-англичанки[29]29
  Среди европейских изданий «записок куклы» можно назвать: Gross A. von. Memoiren einer Berliner Puppe: für Kinder von fünf bis zehn Jahren und für deren Mütter. Leipzig: Baumgärtner, 1840 (2‐е изд., 1844) («Мемуары берлинской куклы, для детей от пяти до десяти лет и их детей»), «Schicksale der Puppe Wunderhold. Von A. Cosmar» (1839, 1864) («Приключения чудо-куколки. А. Космар»), «Neue Schicksale der Puppe» («Новые приключения куклы», ее же, 1839), «Puppe Wunderhold’s Freundinnen» («Чудо-куколка и ее друзья», ее же, 1866, 1898), Maitland J.C. The Doll and her Friends, or, Memoirs of the Lady Seraphina (1-е изд., 1852; 2-е изд., 1868) («Кукла и ее друзья, или мемуары леди Серафины») и др.


[Закрыть]. Успехом пользовались кукольные «записки» и в России: в 1841 году в Петербурге вышло первое русское издание «записок» («Памятные записки куклы. Повести для маленьких девушек, взятые с французского В.К. Сомогоровым»), пять лет спустя появился новый перевод книги (Записки куклы / Пер. с фр. К.Е. Ольского. СПб., 1846). Через четверть века наблюдался всплеск переизданий «записок» (Записки петербургской куклы. СПб., 1872 (два издания); История одной куклы. М., 1878; Андреевская В. Записки куклы. СПб., 1898; она же. Кукла Милочка и ее подруги. СПб., 1911; Булгакова Е. Из дневника куклы. М., 1908), завершившийся изданием кукольных «мемуаров» в 1920-е годы.

Публикуя «записки», русские издатели не считали нужным упоминать имя французской сочинительницы. В результате мистификации авторства французская кукла и писательница-француженка стали для русского читателя словно одним лицом. Похожую мистификацию разыгрывали английские и немецкие издатели, помещая в своих книгах два предисловия: одно от лица издателя, а другое – от лица самой куклы (и опять же без упоминания имени создательницы). Подобная форма повествования не потеряла занимательности и тогда, когда юные читатели «записок» выросли и захотели перечитать их своим детям (об этом свидетельствовали новые издания «записок»)[30]30
  Немецкий издатель книги «Schicksale der Puppe Wunderhold» (1864) в предисловии пишет, что приложил немало труда, чтобы старинная история про чудо-куколку соответствовала требованиям современной читающей публики.


[Закрыть].

Привязанность сюжета «записок» к условиям французского быта и традициям воспитания не помешала популярности книг Л. Ольней за пределами Франции. В быту и светской жизни русские дворяне ориентировались на европейские образцы. Схожими в приличном обществе были требования этикета и поведения, а также нормы гендерного воспитания[31]31
  «Так как жизнь детей в так называемых „образованных“, зажиточных слоях общества проходила, когда бабушка была маленькая, почти одинаково и в Англии, и в Германии, и во Франции, и в России, то рассказ бабушки не утратил, конечно, значения и по отношению к юным русским читателям: то все, что переживали маленькие английские или французские дети, переживали и русские их сверстники и сверстницы» (Николаева М.Н. Когда бабушка была маленькая. Повесть для детей М.Н. Кладо (М.Н. Николаевой). СПб.; М.: изд-во М.О. Вольфа, 1908. Стр. не нум.).


[Закрыть]. Общеевропейским типажам следовали также производители кукол, да и сама игрушка была интернациональным созданием – фарфоровые головки изготавливались в одной стране, образцы модной одежды заимствовались из другой, а обшивали игрушку в третьей.

Первыми читательницами «записок куклы» были дети из обеспеченных слоев французского общества (из семей аристократов, богатых негоциантов и крупных чиновников). Обладание дорогой игрушкой служило в этой среде маркером материального достатка и социального статуса. Дети 6–12 лет – в этих возрастных границах девочке прилично играть в куклы – встречались на детских балах, именинах и праздниках, куда приходили со своими игрушками. Ограничения, которые накладывал на девочек пол и возраст, искупались свободой общения в кругу ровесниц, единством интересов, игр и книг. Взрослые поощряли такое поведение. Традиции детского сообщества были особенно развиты во Франции. Совместная игра детей ценилась так же высоко, как беседа между взрослыми людьми, поскольку в процессе игры девочки набирались светского опыта и закрепляли социальные контакты. «Маленькому женскому обществу», как оно именовалось в «записках куклы», и предназначала Л. Ольней свое издание («маленьким мужчинам» она посвятила другие книги, оказавшиеся менее востребованными).

«Записки куклы» написаны в традициях французских беллетристических изданий. Их отличали сюжетная новизна, разнообразие повествовательных приемов и легкая фронда по отношению к воспитательным догмам и светским правилам[32]32
  Русский издатель, сравнивая английские и французские книги для детей, с легким презрением относился к последним. «Книжка, которую мы назвали „Добро и зло“, отличается теми внутренними достоинствами, которые встречаются только в английских книгах: строгая нравственность, логичная последовательность в изложении и ясность цели, с которою книга писана. Это не есть собрание отдельных случаев, которые могут забавлять читателей, не принося им никакой пользы, как находим мы, почти без исключения, в французских детских книгах» (Добро и зло, изображены в рассказе о Розе и Агнессе / Пер. с англ. СПб.: изд-во М.О. Вольфа, 1862. С. II).


[Закрыть]. Чего стоило утверждение малолетней героини из повести графини де Сегюр (урожденной Ростопчиной) «Приключения Сонички»: «Я постараюсь исправиться, но слушаться – такая скука!»[33]33
  По словам Елизаветы Нарышкиной, гостившей в парижском доме де Сегюров, произведения Ростопчиной из Розовой библиотеки («La Bibliothèque rose») были веселыми, но не всегда педагогически правильными (гостье из России не хватало в этих книгах наставительной серьезности).


[Закрыть] Русские авторы и издатели предпочитали ориентироваться на немецкие моралистические издания, жертвуя занимательностью в пользу назидательности. Если в моде и развлечениях господствовал французский стиль, то нравственно просвещать детей нужно было «по-немецки». «Записки куклы» эту традицию потеснили, причем не только в русских изданиях для детей, но и в самой немецкой литературе. Переводчицей «записок» на немецкий язык стала популярная писательница Антония фон Космар (A. von Cosmar), она же была издательницей модных обозрений («Berliner Modenspiegel»).

Модным был и сам жанр литературных «записок». Изданные от имени великих или малых мира сего, записки (мемуары) выражали личный взгляд на историю и современность, открывали то, что оставалось за границами официально известного[34]34
  «Наш век есть, между прочим, век записок, воспоминаний, биографий и исповедей, вольных и невольных: каждый спешит высказать все, что видел, что знал и выводит на свежую воду все, что было поглощено забвением или мраком таинства» («Записки графини Жанлис». Париж. 1825 / Вяземский П.А. Литературные критические и биографические очерки. Т. 1. 1810–1827. СПб.: тип. М.М. Стасюлевича, 1878. С. 206).


[Закрыть]. Это могли быть «записки» реальной светской дамы или ее мнимой камеристки, известного литератора или его ученого кота[35]35
  Персонаж фантастической повести Э.Т.А. Гофмана «Житейские воззрения кота Мурра».


[Закрыть] – важна была позиция наблюдателя, находящегося в пределах домашнего, интимного пространства. Таким наблюдателем детской жизни в «записках» Л. Ольней выступает кукла.

Повествование начинается с того, что мать собирается прочесть своим дочерям «нечто особенное». Чтение она предваряет словами: «Одна умная кукла выучилась писать и написала свои собственные записки». Столь фантастическое предположение, высказанное образованной дамой, оправдано тем, что чтение «записок» происходит во время рождественских праздников, с их атмосферой праздника и игры[36]36
  Записки куклы / Пер. с фр. К.Е. Ольского. СПб.: тип. К. Крайя, 1846.


[Закрыть]. Мистификация завершается в конце книги открытием, которое сделала девочка, хозяйка куклы: «Открыв ее письменный стол, я нашла несколько маленьких тетрадей, исписанных так мелко, что мне нужно было вооружить глаза свои увеличительным стеклом, чтобы прочитать написанное. Тетради эти названы: „Памятные записки куклы“. Подле них лежало перышко от колибри, на котором засохли чернила»[37]37
  Памятные записки куклы. Повести для маленьких девушек, взятые с фр. В.К. Сомогоровым. СПб.: тип. А. Бородин и К°, 1841. С. 155.


[Закрыть].

Казалось бы, повествование от лица куклы – такая же условность, как и рассказ от лица любого другого персонажа. Однако кукольная мистификация в глазах детей претендовала на правдоподобие. Тому, кто играет с куклой, легко поверить в ее способность писать. Так и произошло, когда «записки» увидели свет. Обсуждение их авторства в детском читательском кругу стало настоящим событием. «Одни, притом и большинство, говорят, что не Снежана [имя куклы. – М.К.] написала эти записки; другие приписывают их маменьке, еще другие, наконец, говорят, что тут вмешался домовой; везде только и говорят о Снежане и о ее Памятных Записках»[38]38
  Там же.


[Закрыть]. Приходилось разубеждать слишком доверчивых читателей, наивно думающих, что кукла живая. «Вот я читала сама записки какой-то куклы, а разве она в состоянии была видеть и понимать что-нибудь, а между тем она письменно уверяла, что все понимает и все видит. – А ты веришь этому? – Конечно, верю. – Да как же кукла может писать? – Она занималась ночью письмом и записки свои, написанные пером колибри, прятала под постель свою. – Не верь этим глупостям, бедная моя Лиза, записки куклы написаны какою-то дамой, она для большего интереса сама себя назвала куклой, и под этим именем выдала книгу. – Так ты полагаешь, что писательница записок была не настоящая кукла? – Конечно, не настоящая. Ну как же может безжизненная кукла, сделанная из дерева, лайки и набитая отрубями, как может она рассуждать, видеть, слышать и писать?»[39]39
  Записки осла. Соч. гр. де Сегюр / Пер. под ред. Н.А. Ушакова. СПб.: изд-во т-ва «Общественная польза», 1864. С. 189–190.


[Закрыть] Примечательно, что разговор о правдоподобии ведется в книге под названием «Записки осла» С. де Сегюр. Условность повествования от имени такого персонажа не подвергалась сомнению, а вот рассуждения от лица куклы могли ввести в заблуждение доверчивых любительниц кукольной игры.

Обложка книги «Записки куклы», изданной в революционной Москве 1918 года (изд. И. Кнебель)

Бороться с заблуждениями детского воображения считали нужным и русские писательницы. Александра Ишимова, издательница журналов для девочек «Звездочка» (1842–1863) и «Лучи» (1850–1860), была сторонницей «правдивых» рассказов для детей, без фантастических элементов и сказочных преувеличений. В «Разговоре о новых книгах», помещенном в «Звездочке» за 1844 год, брат и сестра рассказывают о своих читательских предпочтениях. Мальчик расхваливает книгу «Путешествия Гулливера», от которой он пришел в полный восторг. Наставница возражает: что хорошо для мальчика, не подходит для его младшей сестры. «Она получила бы самые ложные и смешные понятия, которые надобно было бы потом с трудом искоренять в ней». Сестрица послушно соглашается: «Да и гораздо веселее читать о том, что в самом деле бывает на свете, нежели о том, что никогда не бывало и не будет»[40]40
  Звездочка, журнал для детей, посвященный благородным Воспитанницам Институтов ея Императорского величества и издаваемый Александрою Ишимовою. Петербург, 1844. Ч. 9. С. 180.


[Закрыть]. Ишимова не упоминала на страницах своих журналов о «записках куклы», но от назидательных рассказов с участием кукол она не отказывалась.

«Записки куклы» посвящены рассказу о странствиях парижской куклы «по морю житейскому». Во время странствий кукла несколько раз меняет своих хозяек – девочек, различающихся характерами, социальным положением и материальным достатком. Многократная смена хозяев дорогостоящей игрушки была житейской практикой (кукол из магазинов часто передавали родным и знакомым по мере взросления детей, а также жертвовали малоимущим по мере износа куклы)[41]41
  «Надо Вам заметить, что я кукла-великан, благодаря моему росту, меня и не бросают, а передают из рук в руки как редкость» (Записки петербургской куклы. СПб.: тип. И.И. Глазунова, 1872. С. 20). Речь идет о кукле ростом с трехлетнего ребенка.


[Закрыть]. Путешествие куклы по этажам социальной лестницы – повод рассказать о жизни разных слоев общества: от аристократов и образованных господ до городских люмпенов и крестьян.

Свой жизненный путь кукла начинает в магазине игрушек, который подобен институту для девиц, где все равны и полны надежд на будущее. Из этого девичьего «монастыря» кукла попадает в семью с хорошим доходом и разумным воспитанием детей. Затем куклу продают на детском благотворительном аукционе, после чего она оказывается в доме юной аристократки, богатой и невоспитанной девочки. Испорченную небрежением игрушку богачка отдает дочери горничной. Трудолюбивая девочка находит время для того, чтобы позаботиться о кукле. Затем социальная среда вновь меняется – читатель знакомится с семьей чиновника среднего достатка, откуда кукла отправляется на европейский курорт. Там ее похищает американка и увозит с собой в пансион для девочек. Раскаявшись, виновница возвращает куклу прежней хозяйке, семья которой вынуждена переехать в деревню из-за финансовых проблем. Девочка вместе с куклой проводит время в благотворительных трудах среди скромных поселян. На последних страницах книги метафора «море жизни» становится настоящим морем, в волнах которого оканчивает свою жизнь фарфоровая кукла. Смерть куклы, о чем сообщается в эпилоге «записок», не воспринимается как трагическая: девочка стала взрослой барышней и кукла ей больше не нужна. В продолжениях «записок», написанных подражателями Л. Ольней, чудо-куколка счастливо спасалась из воды и вновь попадала в круговорот детской жизни.

Отрывочные дневниковые записи, на которые разбито повествование, создают пеструю картину калейдоскопа жизни: «Подарок на Новый год», «Лотерея», «Несчастья», «Болезнь», «Прогулка в Тюльерийском саду», «Болезнь. Выздоровление. Свадьба», «Прогулка в Ахен», «Пансион», «Признание», «Несчастье», «Деревня», «Старуха», «Буря»[42]42
  Записки куклы / Пер. с фр. К.Е. Ольского. СПб.: тип. К. Крайя, 1846.


[Закрыть]. В русском издании, увидевшем свет полвека спустя, то же мелькание глав с событиями из кукольной жизни: «Мое первое вступление в свет», «Лотерея», «У Маши», «Моя болезнь», «В городском саду», «Моя свадьба», «Меня похитили», «В пансионе», «Раскаяние», «Опять у Сони», «Как я удила рыбу», «Бедная старушка», «Как меня испугала мышь», «На волосок от смерти»[43]43
  Андреевская В.П. Записки куклы, для маленьких девочек. СПб.: изд-во Битепажа, 1898.


[Закрыть] и т. д.

Русские издатели позволяли себе вольно обращаться с иностранным текстом: они то укорачивали его, превращая в назидательный рассказ, то наращивали до объема приключенческой повести. Правда, авантюрных приключений в «записках» куклы не так уж много, в основном это бытописательные картины из жизни разных слоев парижского (лондонского, берлинского, петербургского) общества, куда волею судеб попадает кукла. Так, в английских изданиях рассказывалось, как кукла, сделанная в Нюрнберге, была куплена англичанином для своей дочери, потом попала в Индию вместе с семьей негоцианта, затем перевезена в Чикаго, а после оказалась в Париже («Воспоминания куклы», 1885). Русские издатели ориентировались на реалии отечественного житья-бытья: вместо каникул в бретонском замке – дача в Парголово («Записки петербургской куклы», 1872) и хутор в Малороссии (Андреевская В. «Записки куклы», 1898), вместо плавания по океану и путешествия в Индию – прогулки по Летнему саду и лечение на водах в Пятигорске («Записки куклы», 1846).

В роли автора «записок» выступает дорогая кукла из воска или фарфора. По кукольному ранжиру, это дама-аристократка, о чем свидетельствует ее роскошный наряд и высокая цена, указанная на ярлыке[44]44
  Указание цены куклы – реалистическая деталь. «За громадным зеркальным стеклом, среди массы всевозможных игрушек стояла кукла величиной с трехлетнего ребенка. Длинные локоны льняного цвета падали ей на плечи; большие голубые глаза глядели весело на детей; громадная розовая шляпа, с перьями и бантами, сидела набок; шелковое розовое платье, все в кружевах, с пышными складками падало на толстые ножки в розовых чулках и настоящих кожаных башмачках; в правой, согнутой на шарнире, руке, кукла держала розовое яйцо; на груди у куклы был пришпилен ярлычок с надписью: «заводная, цена 35 р.» (Лухманова Н.А. «Не сказки». Для детей. СПб.: изд-во А.С. Суворина, 1903. С. 37). Фельетонисты пародировали «наивный реализм» авторов детских книг. А. Аверченко среди «достоинств» куклы с иронией называет ее цену: «умение в лежачем положении закрывать глаза составляло всю ее ценность, обозначенную тут же, в большом белом ярлычке, прикрепленном к груди „7 руб. 50 коп.“» (Аверченко А. Молодняк. Рассказы. М.: Дет. лит., 1992. С. 109–110).


[Закрыть]. Однако литературный прототип «сочинительницы» лучше искать среди дам полусвета, побывавших в разных житейских передрягах. В произведениях, написанных от лица французской камелии или русской содержанки, по-разному варьировался образ женщины-куклы, оказавшейся жертвой рока или пикантных обстоятельств[45]45
  Урод. Роман П. Вистенгофа. М., 1849; Записки петербургской камелии. Для опыта – новый штрих по старому рисунку. А.Н. и Д.Л. СПб., 1867, и др.


[Закрыть]. Именно в этом контексте рассматривали «записки куклы» взрослые читатели, находившие занимательность в таком чтении.

Отношение к женщине как бездушной вещице или игрушке становилось предметом осуждения в назидательной, реалистической и бульварной литературе. Однако объяснения этому печальному факту предлагались разные: авторы бульварных романов были не прочь порассуждать о притягательной для женщины «прелести порока», в то время как прогрессисты указывали на социальную зависимость, превращавшую женщину в «куклу» в руках мужчины. О положении женщин составлялись социологические отчеты и делались неутешительные прогнозы[46]46
  Сравнивая положение мужчин и женщин в Петербурге, авторы отчета 1863 года пришли к неутешительным итогам. «Воспитанная с детства для того, чтобы выйти замуж, не приученная ни к какому серьезному труду, обеспечивающему ей самостоятельное существование, составляя товар в глазах своих родителей, притом и товар самый ненадежный, да вдобавок пожирающий безвозвратно часть отцовского труда, она с первого момента пробудившегося сознания своего положения спешит купить средства к своему существованию». Платой служит красота и ранняя молодость (Жизнь в Петербурге по статистическим данным. 1869. СПб. Из Архива судебной медицины и общественной гигиены. № 3. 1863. С. 35).


[Закрыть]. К концу XIX века «прогрессивные» идеи попали и на страницы девичьих романов. Их героини бурно протестуют против мужских комплиментов, считая их унизительными. Так, девица в повести В. Желиховской с многозначительным названием «Кукла» боится показаться «хорошенькой куколкой» в глазах жениха и всячески подчеркивает свою независимость. Это было популярное изложение феминистских идей и жизненного кредо самой писательницы. Между тем задолго до юных героинь Желиховской протест против отношения к женщине как игрушке был высказан в «записках куклы».

В России первыми переводчиками «Записок кукол» были авторы, далекие от гендерных проблем: К. Сомогоров издавал литературные анекдоты, а Е. Классен – бытописательные романы и пособия по цветоводству (одновременно он занимался педагогической деятельностью и издавал исследования в области происхождения русского языка). Их интерес к книге французской писательницы был вызван желанием поиграть с женским (на их взгляд, анекдотичным) взглядом на жизнь. Дамы-писательницы открыли для себя «мемуары куклы» значительно позже. «Недавно я имела случай прочитать записки одной парижской куклы, которые меня очень заинтересовали, – славную штуку придумала эта француженка, сколько детей, я думаю, она потешила, не попробовать ли и мне написать свою биографию, как будто одна французская болтовня хороша – и русский рассказ имеет свою прелесть»[47]47
  Записки петербургской куклы. СПб.: тип. И.И. Глазунова, 1872. С. 1.


[Закрыть].

Запоздалый интерес русских писательниц к жанру «кукольных записок» объясняется стереотипами писательских ролей в отечественных изданиях для детей: их сочинительницы предпочитали рядиться в одежды умудренных опытом «старушек» (А. Ишимовой в пору написания «Записок старушки» было немногим за тридцать[48]48
  Ишимова описывает себя как старушку, скромно одетую в темный капот и чепец с белыми лентами. В таком наряде она приходит на детские праздники, где беседует с детьми и читает им книги.


[Закрыть]) или благочестивых матерей, наставляющих своих дочерей на смертном одре. И те и другие (в силу преклонного возраста или тяжелой болезни) свободны от слабостей, присущих женскому полу, что давало им право наставлять девиц, вступающих в жизнь. «Большею частию дамы-писательницы скромны: они посвящают свои труды на пользу детей и пишут книги, относящиеся к воспитанию. Ты согласишься, что никто лучше женщины-матери не может написать таких сочинений», – убеждает свою воспитанницу гувернантка[49]49
  Детский театр и живые картины. Собрание пьес и сюжетов для живых картин, с объяснением устройства домашнего театра и постановки живых картин. Ал. П. СПб.: тип. Григория Трусова, 1852. Ч. 1. С. 123.


[Закрыть]. Умудренность в понимании жизни сочеталась со свойственной дамам детской наивностью и простотой письма, которые, с точки зрения современников, выгодно отличали женское письмо от мужского[50]50
  В рецензии на одну из детских книг отмечалось, что книга «написана женщиною и потому дышит теплотою чувства, детской наивностью воззрений, при совершенно детской простоте способа выражения их» (Учитель. Журнал для наставников, родителей и всех желающих заниматься воспитанием и обучением детей / Изд. И. Паульсоном и Н. Весселем. Т. 1. СПб., 1861. С. 637).


[Закрыть].

В «Записках куклы» слово принадлежит женщине в расцвете молодости и красоты. Кукольная красота не меркнет с годами, о чем говорится с легкой иронией («…мы, куклы, счастливее людей, век можем прожить, не стареясь, только знай – меняй головы. Нам не страшно глядеть в зеркало, оно не покажет нам ни морщин, ни седин, почему и не за что будет на него сердиться, как часто делают это люди, обвиняя бедное, невинное зеркало в неверности»[51]51
  Записки петербургской куклы. СПб.: тип. И.И. Глазунова, 1872. С. 28–29.


[Закрыть]). Кукла не стыдится своей эмоциональности, давая волю женским вздохам и восклицаниям, наивности и кокетству. Правда, надежного счастья кукольная красавица так и не находит. Увы, такова судьба всякой женщины, красота и молодость которой преходящи, а легкомыслие и ветреность наказуемы. На сходство кукольной и женской судеб намекают сентенции, которыми пестрят «записки» куклы («тщетные сожаления – сожаления куклы» или «как непрочна красота куклы!»). Сравнение женщины с куклой стало клише в литературе и речевом обиходе[52]52
  Героини А.Н. Островского прибегают к распространенным сравнениям с куклой для рассказа о своей жизни («Маменька во мне души не чаяла, наряжала меня, как куклу, работать не принуждала; что хочу, бывало, то и делаю» – Катерина в «Грозе», «Я вижу, что я для вас кукла; поиграете вы мной, изломаете и бросите» – Лариса в «Бесприданнице»). Употребление слова «кукла» в значении «щеголеватая, но глупая или бездушная женщина» зафиксировано в Толковом словаре В. Даля (1860-е).


[Закрыть]. Кукла не прочь посетовать на трудную судьбу («Я – кукла, я – всего лишь кукла, но я столько пережила, что не могу отказать себе в удовольствии изложить все это на бумаге»[53]53
  Булгакова Е. Из дневника куклы и другие рассказы для детей. М.: тип. И.Н. Кушнерева и К°, 1908. С. 3.


[Закрыть]). Назначение кукольных сетований и вздохов – предостеречь девочек от будущих страстей и свойственного женщинам легкомыслия («Жизнь кукол – увы – подвержена бездне случайностей и тысяче капризов. Последнее, по-моему, горше первого»[54]54
  Гуро Ю. Переписка двух кукол / Пер. с 4 фр. изд. СПб.; М.: т-во М.О. Вольфа, 1870. С. 6.


[Закрыть]). Взлеты и падения кукольной судьбы должны были напомнить читателям о бренности земной роскоши. Особенно это касалось женщин, чье благополучие зависело от служебного и материального положения мужчины (отца или мужа). Умейте сохранить достоинство и в этой ситуации – призывали авторы-моралисты, приводя примеры женского трудолюбия и смирения. Однако предостережения, высказанные от лица куклы, выглядят так соблазнительно! Да и весь антураж из мира взрослой женщины, которым окружена фарфоровая дама, казался юным читательницам таким привлекательным.

Модная кукла демонстрирует платье для детского бала (Фос Я. Детский кружок. Сборник для детей. Кн. 1. СПб.: тип. К. Вульфа, 1860)

Не претендуя на славу, к которой стремятся писатели-мужчины, кукла довольствуется приватным положением. В такой позиции есть немалые преимущества: «Если б я писала эти записки для публики, то, может быть, была бы не так откровенна и скромнее в своих суждениях. Но я убеждена, что кукла, пишущая для собственного удовольствия, может говорить все, что ей придет в голову»[55]55
  Памятные записки куклы. Повести для маленьких девушек, взятые с фр. В.К. Сомогоровым. СПб.: тип. А. Бородин и К°, 1841. С. 57.


[Закрыть]. Кукле приходит в голову всякое: от женских глупостей до вполне разумных мыслей (и тогда кукла самодовольно заявляет: «Я самая разумная кукла в мире»). Кукла замечает то, что скрыто от посторонних взглядов за стенами великосветских особняков. «Ах, если бы люди знали, что мы видим ежедневно! Сколько обжор, сколько ленивиц не заслужили бы тех похвал, которых удостаиваются в гостиной!» Рассказывая об увиденном, кукла взывает к лучшим чувствам детей, выставляя себя настоящей моралисткой («Будьте добры и любезны, милые дети; нам маменьки, нянюшки и даже куклы беспрестанно твердят об этом» – эпиграф к изданиям «записок»).

Морализаторством «записки куклы» напоминали стиль «записок матери» – дидактических текстов для девиц, написанных в форме материнских наставлений дочери[56]56
  Образец такой книги создала польская писательница К. Гофман-Танская «Pamiątka po dobrej matce» («Записки доброй матери», 1820). Перевод был опубликован без упоминания имени автора в издательстве М. Вольфа под названием «Записки доброй матери или последние ее наставления при выходе дочери в свет» (1857).


[Закрыть]. Куклы, подобно матерям, выступают в роли резонерок, оценивающих недостатки своих дочерей. Эти недостатки разного свойства. Одни из них «природные», свойственные детям по малолетству, другие – «прививные», полученные в результате плохого материнского воспитания. «Разве мы можем преобразовать весь род людской, учить матерей? – восклицает кукла, а затем добавляет: – Но и мы можем кое-что сделать умными замечаниями»[57]57
  Гуро Ю. Переписка двух кукол / Пер. с 4 фр. изд. СПб.; М.: т-во М.О. Вольфа, 1870. С. 140.


[Закрыть]. Умные замечания предназначены дамам, занимающимся воспитанием своих дочерей (на это особо указывалось в предисловиях к «запискам»). Однако в «Записках» эти наставления из уст куклы становятся игрой[58]58
  Одна из наставниц спросила своих учениц, почему они не читают нравственных разговоров. Девочки искренне ответили, что «им не нужно знать того, что говорит госпожа Добронравова дочерям своим» (Кампан Ж. – Л. Карманная книжка молодой матери, или руководство к физическому и нравственному воспитанию детей / Пер. с. фр. А… Г… М.: тип. С. Селивановского, 1829).


[Закрыть].

В оценке женского поведения кукла всегда остается сторонницей традиционных представлений о роли женщины как «слабейшего пола», определенного Богом и обществом к ведению домашнего хозяйства. Нравственная беллетристика повторяла утверждения, прописанные в официальных текстах. Устав женских воспитательных учреждений, одобренный принцем Ольденбургским, гласил: «Главное назначение женщины есть семейство: женщина как создание нежное, назначенное природою быть в зависимости от других, должна знать, что ей суждено не повелевать, а покоряться мужу, и что строгим лишь исполнением обязанностей семейных она упрочит свое счастье и приобретет любовь и уважение, как в кругу семейном, так и вне оного»[59]59
  Наставления для образования воспитанниц женских учебных заведений. СПб.: тип. Опекунского совета, 1857. С. 9–10.


[Закрыть]. Поэтому кукла осуждает излишнюю ученость, которой стараются блеснуть некоторые дамы и девицы («Я прихожу в ужас от кукол, знающих по-гречески и по-латыни! Живые языки – другое дело, они полезны в путешествиях; при том всегда приятно следить за разговором, хоть сама и молчишь»)[60]60
  Кампан Ж. – Л. Карманная книжка молодой матери, или руководство к физическому и нравственному воспитанию детей / Пер. с фр. А… Г… М.: тип. С. Селивановского, 1829. С. 9.


[Закрыть]. Устами куклы высказывались утверждения о вреде серьезного образования для женщин, которые в книгах для малолетних девиц подавались как бесспорные истины[61]61
  Преподаватели женских заведений разделяли негативное отношение к образованным женщинам. Учитель словесности Е. Судовщиков, преподававший в Екатерининском институте, с откровенным презрением описывал образованных женщин: «Меньшинство или так называемые развитые женщины отличаются пока ленивою скукою, пренебрежительным, насмешливым видом, смешным разочарованием; оне неуважительно относятся к окружающим и вносят разлад в собственные семьи» (Гувернантка. Периодическое изд. для начальниц институтов и пансионов, классных дам, домашних наставниц и учительниц и вообще для лиц, занимающихся воспитанием и образованием. 1862. № 5. С. 219).


[Закрыть].