Текст книги "Тайны смертей русских поэтов"

Это стали замечать не только Брики, но и все вокруг, как друзья Маяковского, так и посторонние люди. Да, его выставку бойкотировали писатели, которых он больше всего ждал. Но те, кто пришел, отмечали состояние самого Маяковского. Луначарский, побывав на выставке, отзывался о ней примерно так: «Пожалуй, мне становится ясным, почему у меня остается неприятный осадок от сегодняшней выставки. Виной этому, как ни странно, сам Маяковский. Он был как-то совсем не похож на самого себя, больной, с запавшими глазами, переутомленный, без голоса, какой-то потухший. Он был очень внимателен ко мне, показывал, давал объяснения, но все через силу. Трудно себе представить Маяковского таким безразличным и усталым. Мне приходилось наблюдать много раз, когда он бывал не в духе, раздражен чем-нибудь, когда он бушевал, негодовал, разил направо и налево, с размаху задевал иногда и „своих“. Я предпочитаю его видеть таким по сравнению с его нынешним настроением. На меня это подействовало угнетающе».

Выставка открылась 1 февраля, но ее работа была продлена до 25 марта. Все это время Маяковский был печален и подавлен. 16 марта состоялась премьера «Бани». Пьеса не была плохой, но постановка была признана неудачной. Публика встретила спектакль довольно холодно. Но печальнее всего были рецензии на него, появившиеся в газетах. Первая статья появилась за семь дней до премьеры. Критик, написавший ее, по его собственному признанию, не видел постановки, но все же написал довольно жестокую рецензию. Писатели, бойкотировавшие выставку Маяковского, также отнеслись и к пьесе, развернув в газетах кампанию по травле поэта. Поэт пытался отбиваться, но его практически никто не поддерживал. Конфликт с писателями был серьезным и глубоким, и начался уже давно. Когда-то Маяковский был поэтом революции, но она уже давно закончилась. Между ним и другими писателями возникло какое-то недопонимание, они не понимали его искусство, а он не понимал их. Он рассорился со многими современниками, с теми, с кем когда-то работал, например с Борисом Пастернаком, а с другими, как, например, с Есениным, никогда не находил точек соприкосновения.

Но теперь все это исправлять было уже поздно, да и никому не нужно. Однако оставлять нападки на «Баню» без ответа он не желал. Особенно его возмутила статья критика Ермилова, озаглавленная «О настроениях буржуазной „левизны“ в художественной литературе». Именно она была опубликована за неделю до премьеры. В качестве ответа на статью Маяковский повесил в зале театра лозунг, на котором было написано:

 
«Сразу
не выпарить
бюрократов рой.
Не хватит
ни бань
и ни мыла вам.
А еще
бюрократам
помогает перо
Критиков –
Вроде Ермилова…»
 

Маяковского заставили снять лозунг, и он был вынужден подчиниться. Именно об этом случае он упоминал в предсмертной записке.

Видимо, он уже в то время решился на роковой шаг, но оттягивал, откладывал его на день, на неделю. И все же не мог говорить ни о чем другом, кроме своей скорой смерти. Так, 9 апреля состоялось его выступление в Институте народного хозяйства имени Плеханова. Присутствующих поразило, что он говорил о себе как о человеке, который знает, что скоро умрет: «Когда я умру, вы со слезами умиления будете читать мои стихи. А теперь, пока я жив, обо мне говорят много всякой глупости, меня много ругают…» (по воспоминаниям В. И. Славинского). Поэт начал было читать поэму «Во весь голос», но его прервали. Тогда Маяковский предложил писать записки с вопросами, на которые он будет отвечать. Ему передали первую записку, и он громко прочитал: «Верно ли, что Хлебников гениальный поэт, а вы, Маяковский, перед ним мразь?». Но и тут поэт проявил силу воли, ответил вежливо: «Я не соревнуюсь с поэтами, поэтов не меряю по себе. Это было бы глупо». Так проходило все выступление. Если в начале своего творческого пути он сам не останавливался перед тем, чтобы раздуть скандал, теперь он стремился прекратить его, но это ему не удавалось, причем скандал разгорался не только на выступлении, но и вокруг всей жизни и творчества Маяковского.

Но могло ли это послужить причиной самоубийства? Поэт всегда равнодушно относился к нападкам на свое творчество, всегда находились люди, которые его не понимали, но было немало и поклонников его таланта. Конечно, он не испугался нападок, страх не мог повлиять на его решение свести счеты с жизнью. Злость, которая мало-помалу овладевала им, могла повлиять на его душевное состояние. Очевидцы утверждали, что на выступлениях находились люди, которые напоминали ему, что он не раз говорил, что не собирается жить до старости, застрелится, и спрашивали, когда же это случится, сколько еще ждать? Сейчас самое время, он исписался, его творчество никому не понятно и не интересно.

Разумеется, это было не так. Если бы стихи Маяковского были неинтересны, неактуальны, если бы их не понимали, то его просто перестали бы печатать, на его выступления – ходить, о его существовании забыли бы. Он же, напротив, как никогда был в центре внимания, но внимания негативного.

Лиля была уверена, что если бы в то время она была в Москве, Маяковский остался бы в живых. Но ее не было: она вместе с мужем была в Лондоне.

Воспользовавшись ее отсутствием, Маяковский последний раз в жизни предпринял попытку устроить личную жизнь, на этот раз с актрисой Вероникой Полонской. Вероника была замужем, но сильно влюбилась в Маяковского. Ему же этого было недостаточно, он требовал все новых и новых доказательств ее любви, настаивал, чтобы она ради него бросила театр и принадлежала ему безраздельно. Напрасно Вероника пыталась объяснить, что театр – это вся ее жизнь.

Маяковский не желал этого понимать. Всей ее жизнью должен был быть только он один, остального мира для нее не должно существовать.

Так, сам того не замечая, Владимир пытался навязать Веронике такой же стиль отношений, который сложился у него с Лилей, только на этот раз в роли Лили выступал он. Умея забывать ради любимой женщины обо всем на свете, он теперь требовал такого же отношения от Вероники. Вероника любила Маяковского, но театр бросать не собиралась. Маяковский ее тоже любил, но его любовь больше напоминала одержимость, он требовал: «Все или ничего!».

На дворе уже стоял апрель. Маяковский все больше превращался в живой труп, везде его ругали, многие друзья публично отрекались от него, он избегал встреч с людьми, продолжал поддерживать отношения только с самыми близкими, но и общением с ними уже тяготился.

12 апреля он написал предсмертное письмо. День закончился, наступила ночь, затем другой день. Маяковский не застрелился и не уничтожил письмо. Вечером 13-го он пошел в гости к Катаеву, узнав, что там будeт Полонская и ее муж Яншин.

Присутствующие подшучивали над Маяковским, иногда довольно жестоко, но он не отвечал на нападки, не обращая на них никакого внимания. Он надеялся выяснить отношения с Полонской и весь вечер кидал в нее записки, которые писал тут же. Полонская читала, отвечала. Оба не говорили друг другу ни слова, их лица то прояснялись, то снова становились мрачными. Катаев назвал эту переписку «смертельной молчаливой дуэлью».

Наконец, Владимир собрался уходить. Катаев впоследствии утверждал, что гость выглядел больным, кашлял, вероятно, у него был грипп. Хозяин, предчувствуя неладное, настаивал, чтобы Володя остался ночевать у него, но поэт категорически отказался, проводил Полонскую с Яншиным, затем отправился домой, в квартиру Бриков. Он провел ночь в одиночестве, а утром 14 апреля отправился к Полонской и привез ее на такси в свою квартиру. Что происходило между ними дальше, Полонская рассказывала неоднократно, в том числе следователю:

«Владимир Владимирович быстро заходил по комнате. Почти бегал. Требовал, чтоб я с этой же минуты осталась с ним здесь, в этой комнате. Ждать квартиры нелепость, говорил он.

Я должна бросить театр немедленно же. Сегодня же на репетицию мне идти не нужно. Он сам зайдет в театр и скажет, что я больше не приду.

…Я ответила, что люблю его, буду с ним, но не могу остаться здесь сейчас. Я по-человечески люблю и уважаю мужа и не могу поступить с ним так.

И театра я не брошу и никогда не смогла бы бросить… Вот и на репетицию я должна и обязана пойти, и я пойду на репетицию, потом домой, скажу все… и вечером перееду к нему совсем.

Владимир Владимирович был не согласен с этим. Он продолжал настаивать на том, чтобы все было немедленно или совсем ничего не надо. Еще раз я ответила, что не могу так…

Я сказала:

«Что же вы не проводите меня даже?»

Он подошел ко мне, поцеловал и сказал совершенно спокойно и очень ласково:

«Нет, девочка, иди одна… Будь за меня спокойна…» Улыбнулся и добавил:

«Я позвоню. У тебя есть деньги на такси?»

«Нет».

Он дал мне 20 рублей.

«Так ты позвонишь?»

«Да, да».

Я вышла, прошла несколько шагов до парадной двери.

Раздался выстрел. У меня подкосились ноги, я закричала и металась по коридору. Не могла заставить себя войти.

Мне казалось, что прошло очень много времени, пока я решилась войти. Но, очевидно, я вошла через мгновенье: в комнате еще стояло облачко дыма от выстрела. Владимир Владимирович лежал на ковре, раскинув руки. На груди его было крошечное кровавое пятнышко.

Я помню, что бросилась к нему и только повторяла бесконечно: «Что вы сделали? Что вы сделали?»

Глаза у него были открыты, он смотрел прямо на меня и все силился приподнять голову. Казалось, он хотел что-то сказать, но глаза были уже неживые…».

Но и после трагической гибели нападки на Маяковского прекратились не сразу. На похороны, проходившие в Москве, пришли попрощаться с поэтом 150 000 человек.

В Ленинграде состоялся траурный митинг. Атмосфера скандала некоторое время поддерживалась, но по прошествии некоторого времени совершенно рассеялась, как ночной туман, унесенный утренним свежим ветром.

Осип Эмильевич Мандельштам.
Жертва преследования

Очень трагична судьба поэта Осипа Мандельштама. Большую часть жизни пытавшийся противостоять новой «неправильной» власти, он не смог выдержать ее жестокого удара…

Родился Осип Эмильевич Мандельштам в Варшаве 15 декабря 1881 года в еврейской семье мелких купцов. Детство и юность он провел в Павловске и Петербурге. Позже поступил в Тенишевское училище, где проучился до 1907 года.

В юности Осип Мандельштам был увлечен эсеровским движением (воспоминания «Шум времени»). В 1907 году он отправился в Париж, где прослушал курс лекций. В Париже Осип Мандельштам провел два года. Вообще всю свою юность Мандельштам посвятил образованию, в 1909–1910 годах он был в Гейдельберге, в 1911–1917 годах в Петербургском университете изучал романскую филологию.

Осип Мандельштам впервые начал писать стихотворения в 1906 году, писал он в основном в народном стиле, с 1908 года он вплотную занялся творчеством, в это время им было написано много стихотворений. Свое первое произведение Осип Мандельштам опубликовал в 1910 году.

В этом же году Мандельштам начал интересоваться символизмом, он познакомился с В. И. Ивановым, отправлял ему свои стихи.

В это время он пытался сочетать «суровость Тютчева с ребячеством Верлена», возвышенность с детской непосредственностью. Стихотворения Осипа Мандельштама полны размышлений о хрупкости окружающего мира и самого человека, о неразгаданной вечности судьбы. В одном из стихотворений, написанных в юности, Осип Мандельштам написал:

 
Неужели я настоящий
И действительно смерть придет?
 

После этого Ирина Одоевцева задала ему вопрос: «Осип Эмильевич, неужели вы правда не верите, что умрете?». На это О. Мандельштам ответил: «Не то что не верю. Просто я не уверен в том, что умру. Я сомневаюсь в своей смерти. Не могу себе представить. Фантазии не хватает».

Строчки его стихотворений неожиданно просты и полны конкретных образов – описание природы, стихотворные натюрморты и т. д.

В своих произведениях после 1910 года автор ищет смысл жизни и спасение в религии, в это время его часто можно было встретить на заседаниях Религиозно-философского общества, но, несмотря на это, в его стихах религиозная тема в целом целомудренно-сдержанна. В 1911 году Осип Мандельштам решил принять крещение, проведенное по методистскому обряду. Из стихотворений, написанных в эти годы, было опубликовано не более трети.

В 1911 году О. Мандельштам очень много времени проводил с Николаем Гумилёвым и Анной Ахматовой, а также в обществе акмеистов.

В 1913 году в программной подборке акмеистов были опубликованы его стихи «Notre Dame» и «Айя-София».

Смысл программы акмеистов для Осипа Мандельштама заключается в своего рода конкретности, «посюсторонности», «сообщничестве сущих в заговоре против пустоты и небытия». По его мнению, человек должен через творчество преодолеть свою хрупкость и сформировать собственное мироздание («…Из тяжести недоброй и я когда-нибудь прекрасное создам»).

В этот период своей жизни Осип Мандельштам уподобляется зодчему – свою первую книгу поэт назвал «Камень». Точно так же, по его мнению, «зодчески» должны складываться общественные отношения, да и само общество в целом. На эту тему он написал статьи «Петр Чаадаев», «Скрябин и христианство», а также стихотворения о всеединящем Риме.

Стихи этого времени Осип Мандельштам наполняет восторженной торжественностью и возвышенными интонациями. Это «Петербургские строфы», «Бах», «Я не увижу знаменитой “Федры”». Но в то же время большое количество стихотворений он писал на бытовые и обыденные темы – «Кинематограф», «Домби и сын». Все это создавало довольно причудливую картину, характеризующую душевное состояние поэта в этот период его жизни.

К этому времени Осип Мандельштам уже стал довольно известной фигурой в различных литературных кружках, его принимали в петербургской богеме. Высший свет восторгался стихами поэта и, конечно же, им самим, во время чтения своих стихотворений автор приобретал ребячливый, задорный и одновременно торжественный вид.

В 1914 году началась Первая мировая война. Сначала Осип Мандельштам выступал за ее необходимость, но потом резко развенчал ее, выражая свое отношение к ней в стихотворении под названием «Зверинец».

Впоследствии он выразил свое отношение к Октябрю 1917 года, называя революцию катастрофой для страны («Кассандре», «Когда октябрьский нам готовил временщик…»). Но в то же время он выразил надежду, что новое «жестоковыйное» общество может быть подкреплено основателями старой веры и культуры, которые придадут ему что-то домашнее, «эллинское» (но не римское). На эту тему он написал свои статьи «О природе слова», «Слово и культура», «Гуманизм и современность», «Пшеница человеческая» и др.

В 1919–1920 годах Осип Мандельштам принял решение уехать из Петербурга, где тогда начался голод, на юг. Он побывал в Крыму, на Украине, на Кавказе, об этом путешествии поэт вспоминает в своем произведении «Феодосия».

Через некоторое время поэт вместе со своей женой, Н. Я. Хазиной, вернулся обратно в Россию. В 1922 году они поселились в Москве.

Жена Мандельштама, Надежда, была довольно экстравагантной женщиной. Ирина Одоевцева в своей книге «На берегах Невы» так описала свое первое впечатление от знакомства с ней: «Дверь открывается. Но в комнату входит не жена Мандельштама, а молодой человек в коричневом костюме. Коротко постриженный. С папироской в зубах». Так выглядела жена поэта. Это сегодня подобный вид никого не шокировал бы, но тогда…

Женитьба изменила поэта. Творчество Осипа Мандельштама приобрело новое направление – смысл его стихов теперь все чаще становится неуловимым, более расплывчатым, особенно это заметно по сборникам «Tristia», «Вторая книга». По мнению поэта, «живое слово не обозначает предметы, а свободно выбирает, как бы для жилья, …милое тело».

Слова в его стихотворениях объединяются только благодаря звукам и семантической эмоции («Россия, Лета, Лорелея»), иногда даже теряется связь между ними. Основными темами творчества поэта в это время стали смерть, «черное солнце» любви, круговорот времен, историческая катастрофа, «ночное солнце» возрождающейся культуры, а в центре его творчества – «святые острова» Эллады («Золотистого меда струя…», «На розвальнях…», «В Петербурге мы сойдемся снова…», «Сестры тяжесть и нежность…» и др.).

После 1923 года Осип Мандельштам разочаровывается в новом обществе. Все громче и громче он заявляет, что ему более близок старый век, а бурная современность его совершенно не привлекает («Нашедший подкову», «1 января 1924»).

Наконец, исчерпав темы, интересовавшие его ранее, или лишившись вдохновения, Мандельштам вообще перестал браться за перо. С 1925 года в течение пяти лет он не написал ни одного стихотворения и только в 1928 году опубликовал свой итоговый сборник «Стихотворения», а также прозаическую повесть «Египетская марка», главная тема которой – человек на распутье эпох.

С 1928 года в творчестве Осипа Мандельштама наблюдается застой: «…чувствую себя должником революции, но приношу ей дары, в которых она не нуждается». Он выступает за необходимость революции, но совершенно не принимает новую власть.

В 1930 году он опубликовал «Четвертую прозу», резко обличающую существующий режим, а в 1933 году инвективу в стихах (эпиграмму), направленную против Сталина («Мы живем, под собою не чуя страны…»).

Этот бунт против новой власти придал силы Осипу Мандельштаму, и он вновь вернулся к творчеству. В этот период он написал множество стихотворений о чести и совести, к которым призывали революционные «разночинцы», о новой культуре человека («Армения», «За гремучую доблесть грядущих веков…», «Сохрани мою речь…», очерки «Путешествие в Армению»).

Характер произведений поэта с каждым разом становился все более резким. Он написал эссе «Разговор о Данте», и это не могло остаться незамеченным, особенно со стороны правительства. Действительно, на поэта вскоре обратили пристальное внимание, и, наконец, в мае 1934 года он был арестован за эпиграмму и другие «антисоветские» стихи и сослан на Северный Урал, в Чердынь. Однако ссылка сама по себе ни для кого не была неожиданностью в то тяжелое время. С точки зрения исторической правды интерес вызывает не то, за что поэт был сослан, а то, кем был выдан ордер на его арест. Под ордером «на производство ареста-обыска гражданина Мандельштама» стояла подпись зампреда ОГПУ Агранова.

Агранов известен не одним подобным делом, на его совести аресты Н. Гумилёва, Н. Клюева и т. д. Незадолго до своего собственного ареста Агранов сфабриковал дело о «заговоре врагов народа» – хотел отличиться и этим себя спасти. Но это не помогло – он был расстрелян в 1938 году.

В ссылке О. Мандельштам пытался покончить с жизнью. Попытка не удалась, но поэт был отправлен на медицинское освидетельствование, результатом которого стал перевод его в Воронеж.

В Воронеже Осип Мандельштам пробыл до мая 1937 года, ведя полунищенское существование. В этот период поэт жил только благодаря помощи своих друзей и жены. О своей жене он говорил: «Тем, что моя “вторая жизнь” еще длится, я всецело обязан моему единственному и неоценимому другу – моей жене».

Сначала Осип Мандельштам ждал расстрела. Но неожиданно ему смягчили приговор, что привело поэта в еще большее душевное смятение. В результате он написал целый ряд стихотворений, в которых открыто принимал советскую власть и выражал готовность даже пойти на жертвенную смерть («Стансы», так называемая ода Сталину). Многие исследователи его жизни и творчества впоследствии видели в этом самопринуждение или эзопов язык.

«Стихи о неизвестном солдате» – самое необычное и «темное» стихотворение Осипа Мандельштама тех лет, в нем поэт раскрывает картину революционной войны, показывает истинный смысл выживания человечества и всего мирового разума.

О. Мандельштам был уверен, что «ода» поможет ему спастись, утверждал, что «это была болезнь», и стремился ее преодолеть. Его ссылка закончилась, и, возвратившись из Воронежа, поэт около года жил в Подмосковье. Но это не принесло ему ни счастья, ни душевного покоя: он продолжал ожидать репрессий, его жизнь, по собственным словам, проходила «как в страшном сне». Наконец его ожидания оправдались: в мае 1938 года его повторно арестовали «за контрреволюционную деятельность» и сослали на Колыму.

По официальной версии, он умер в сталинском пересыльном лагере от паралича сердца. По свидетельствам очевидцев, в то время он был в состоянии, близком к сумасшествию. Однако точная дата и подробности гибели Осипа Мандельштама долгое время не были известны. Но сегодня, когда многие сведения, ранее скрытые, становятся достоянием общественности, стало известно об обстоятельствах гибели поэта.

Так, некоторое время его гибель замалчивалась. Даже свидетельство о смерти было выдано через несколько лет. Вот как об этом вспоминала Надежда Мандельштам: «В июне сорокового года брата Осипа Мандельштама, Шуру, вызвали в загс Бауманского района [г. Москвы] и вручили ему для меня свидетельство о смерти О. М. „Возраст – 47 лет, дата смерти – 27 декабря 1938 года. Причина смерти – паралич сердца“. Это можно перефразировать: он умер, потому что умер. Ведь паралич сердца это и есть смерть… и еще прибавлено: артериосклероз… По сведениям Хазина, Мандельштам умер во время сыпного тифа».

Кто же такой Хазин, о котором упоминала Надежда? Это доктор, который хорошо знал Мандельштама, так как лечил его в лагере. Он сообщал, что в тюрьме у поэта окончательно помутился рассудок. Его пришлось положить в больницу для душевнобольных, но и там его болезнь прогрессировала. Он всего опасался, отказывался от еды, подозревая, что в ней яд, и очень сильно похудел. Отказываясь от полноценного питания, он собирал объедки на помойке, где и заразился тифом. В то время в лагере не было лекарств от этой болезни, и его не смогли спасти.

Один из лагерников, с которым сидел Осип Мандельштам, также вспоминал: «Однажды, несмотря на крики и понукания, О. М. не сошел с нар. В те дни мороз крепчал… Всех погнали чистить снег, и О. М. остался один. Через несколько дней его сняли с нар и увезли в больницу. Вскоре Казарновский услышал, что О. М. умер и его похоронили, вернее, бросили в яму… Хоронили, разумеется, без гробов, раздетыми, если не голыми, чтобы не пропадало добро, по нескольку человек в одну яму – покойников всегда хватало, – и каждому к ноге привязывали бирку с номерком».

Итак, согласно этим и некоторым другим, сходным свидетельствам очевидцев, Мандельштам умер зимой, вполне возможно, что и в конце декабря. Год также не вызывает сомнений: они же утверждают, что это произошло в первый же год нахождения Мандельштама в тюрьме, то есть зимой 1938–1939 года.

Известно, что в то время и при подобных обстоятельствах даты о смерти в официальных свидетельствах ставились часто произвольно. Большинство дат смерти заключенных относили к военному периоду, таким образом на войну списывали действия НКВД.

Однако дата в свидетельстве о смерти, по всей вероятности, правильная, почему же в таком случае само свидетельство выдали только в 1940 году? По этому поводу Надежда Мандельштам писала: «Выдача свидетельства о смерти была не правилом, а исключением. Гражданская смерть – ссылка, или, еще точнее, арест, потому что сам факт ареста означал ссылку и осуждение, – приравнивался, очевидно, к физической смерти и являлся полным изъятием из жизни. Никто не сообщал близким, когда умирал лагерник или арестант: вдовство и сиротство начиналось с момента ареста. Иногда женщинам в прокуратуре, сообщив о десятилетней ссылке мужа, говорили: можете выходить замуж…».

Лишь в 1989 году удалось прочитать личное дело «на арестованного Бутырской тюрьмы» Осипа Мандельштама и установить, наконец, точную дату смерти поэта. В его личном деле существует акт о смерти О. Мандельштама, который составили врач и дежурный фельдшер лагеря. Исходя из этих документов и была предложена очередная, наиболее полная версия гибели поэта.

25 декабря 1938 года вдруг резко ухудшилась погода, начался ветер и пошел снег. Ослабленный голодом Осип Мандельштам не сумел подняться с постели и выйти расчищать снег.

Отказ выйти на работу был равносилен самоубийству, но поэт действительно был очень болен и на другой день, 26 декабря, его перевели в лагерную больницу. Еще сутки спустя, как указано в официальных документах, 27 декабря, в 12.30 он умер.

Вскрытие произведено не было, и точную причину смерти поэта сегодня, вероятно, определить не удастся. Однако его сильное истощение, а также тот факт, что на улице стоял сильный мороз, а у поэта наверняка не было теплой одежды, дают основание полагать, что смерть наступила от естественных причин. Можно ли было его спасти? В наши дни, когда медицина творит чудеса, конечно. При желании его можно было спасти и в те годы, но не в условиях лагеря. Однако душевное состояние поэта говорит в пользу того, что даже если бы он и остался жив, то провел бы остаток жизни в клинике для душевнобольных. Его болезнь прогрессировала, еще более усугубляясь тяжелыми условиями жизни. От этого поэта, скорее всего, не смогли бы вылечить и сегодня.

Осипа Мандельштама похоронили в начале 1939 года как простого лагерника, в общей могиле. Место его погребения было обнаружено почти полвека спустя, в конце 1990 года, искусствоведом Валерием Марковым.

После ликвидации территорию теперь уже бывшего лагеря отдали морскому экипажу Тихоокеанского флота. Воинская часть охраняла лагерь, который считался объектом особой государственной важности. В результате все лагерные захоронения были сохранены, благодаря чему и удалось обнаружить могилу.

О смерти Осипа Мандельштама и обнаружении места его захоронения писали в газетах, и люди, которые прошли через подобные испытания которым удалось выжить и которые всю жизнь боялись рассказать правду, теперь начали говорить ее.

Так, одна из статей о смерти Мандельштама попалась на глаза Юрию Моисеенко – бывшему узнику сталинских лагерей. Он написал в газету письмо: «Как прямой свидетель смерти знаменитого поэта, хочу поделиться дополнительными подробностями…

Лагерь назывался «Спецпропускник СВИТЛага», то есть Северо-Восточного исправительного трудового лагеря НКВД (транзитная командировка), 6-й километр, на «Второй речке». В ноябре нас стали заедать породистые белые вши, и начался тиф. Был объявлен строгий карантин. Запретили выход из бараков. Рядом со мной спали на третьем этаже нар Осип Мандельштам, Володя Лях (это – ленинградец), Ковалев (Благовещенск)… Сыпной тиф проник, конечно, и к нам. Больных уводили, и больше мы их не видели. В конце декабря, за несколько дней до Нового года, нас утром повели в баню, на санобработку. Но воды там не было никакой. Велели раздеваться и сдавать одежду в жар-камеру. А затем перевели в другую половину помещения в одевалку, где было еще холоднее. Пахло серой, дымом. В это время и упали, потеряв сознание, двое мужчин, совсем голые. К ним подбежали держиморды-бытовики. Вынули из кармана куски фанеры, шпагат, надели каждому из мертвецов бирки и на них написали фамилии: «Мандельштам Осип Эмильевич, ст. 58, срок 10 лет». И москвич Моранц, кажется, Моисей Ильич, с теми же данными. Затем тела облили сулемой. Так что сведения, будто Мандельштам скончался в лазарете, неверны».

Заместитель председателя Мандельштамовского общества Павел Нерлер отзывался о гибели поэта: «История гибели Мандельштама по-своему уникальна. Мы часто говорим про безвинно репрессированных. Но вина Мандельштама перед советской властью очевидна – он написал едкие стихи на Сталина. Людей расстреливали за анекдот, за случайную фразу. Здесь иначе. Мандельштама берут – и начинается странная игра. Несколько лет власть словно пробует поэта на зуб, взвешивает, решает: сохранить? погубить?».

Он же говорил: «”Дело Мандельштама” ведет “Христофорыч” – известный в московских литературных кругах оперуполномоченный Николай Христофорович Шиваров, на протоколе допроса – его имя… Давил психологически (на О. Мандельштама) – угрожал, насмехался, шантажировал: говорил, что Мандельштам загубил своих родных. Он на подследственного смотрел как на вошь, держался сверхчеловеком, заявлял, что “страх полезен поэту”, рождает новые эмоции. Впрочем, Мандельштам был не из тех, кто способен конспирировать, отпираться. На первом же допросе сознался, что крамольные стихи написал он. Шиваров достал текст – Мандельштам сам внес поправки. Признался, что в юности был членом эсеровской партии. Назвал людей, которым читал стихотворение… Потом в разное время были арестованы три человека (из названных О. Мандельштамом) – Владимир Нарбут, Лев Гумилёв и Борис Кузин. Но интересно, что ни у кого из них в деле, насколько я знаю, эпизод с мандельштамовским стихотворением не фигурировал… Мандельштам, конечно, не был физически смелым человеком – с нормальной точки зрения. Боялся высоты. Панически боялся милиционеров. Многого боялся. Но при этом иногда совершал поступки, на которые ни у каких смельчаков решимости не хватало. В 1918 году знаменитый эсер-чекист Блюмкин хвастался в компании всевластием: достал стопку смертных приговоров, потряс в воздухе. Мандельштам подскочил, выхватил эти приговоры, порвал. В 1928-м вступился за совершенно незнакомых людей – пятерых безвинно арестованных стариков-бухгалтеров, пол-Москвы поставил на ноги. Это был человек с обостренным неприятием несправедливости. А если несправедлива сама жизнь – что может сделать поэт? Только писать. „Что ни казнь у него – то малина“ – кто еще тогда решился такое сказать про Сталина?».