Текст книги "За кулисами. Москва театральная"

Скучная правда смотрит на меня из зеркала. Та самая, которую я вижу изо дня в день. А здесь все-таки театр.

– Можете из меня Мэрилин Монро сделать? – спрашиваю я.

– Чего же не сделать? Только парика у меня нет. А без него – какая ж ты Монро? Вот мужской парик выбирай.

– Может, Ленина? – брякая это, я не представляла последствий. Ленин – это шутка.

А Архипыч (он обычно говорит мало) уже несет парик – розоватая лысина, схваченная кружком рыжеватых волос. Это парик артиста Сергея Шнырева – тот играл вождя в замечательном спектакле Романа Козака «Любовь в Крыму». Архипыч держит его на сильно раздвинутых пальцах, говорит, что в Художественном театре всегда сами парики делали.

– Расскажите технологию.

– Сперва монтюр делается, то есть основа. Лысина воском с изнанки промазывается, чтоб свои волосы у артиста не пачкались. Потом лысина разглаживается. Месяц ее нужно гладить. И потом накладывается тон. Лоб при накладывании парика гримируется тем же цветом, что и лысина. Вот если подойдет, будем делать из тебя Ленина. Давай пальцы, прихватывай. Да не так. А теперь надеваем.

Лысый паричок лег почти идеально, только чуть великоват. Но Архипыч говорит, что разницу на лбу легко гримом замажет. В общем, парик надели, и марлевой пуховкой он шлепает светло-кофейный грим по тому месту, где мой загорелый лоб переходит в залысины Ильича. Шлепает аккуратно и говорит, что с артистами-мужчинами обходится резче.

– Бровки у тебя подходящие. Я это сразу приметил, точно как у Ленина.

Комплимент ли это? Столько лет живу и не знаю, что ленинские брови ношу. В свое время этим бровастым сходством надо было пользоваться: отметочки хорошие в школе получать или квартирку побольше у городских властей выбить. Впрочем, с переменой политического климата в стране еще очень даже могут эти бровки пригодиться. Скажем, для вступления в КПСС, которая, конечно, по-другому теперь будет называться. Но очки у народа, почувствовавшего себя обманутым, набирает.

– Любого ли можно загримировать под Ленина?

– Любого, тут от лица актера идешь. Последний раз я гримировал Шнырева для спектакля «Любовь в Крыму». Хороший грим получился. Глазки прищурил ему, парик лысый, бородку приклеил, щечки сделал – вот и Ленин. И под Пушкина любого можно сделать. На Пушкина больше всех похож был Ефремов Олег Николаевич.

– Ну да, особенно ростом.

– Да нет, у него носик такой был остренький. Вот я при Ефремове заведующим стал. Когда «Бориса Годунова» делали, я ему паричок изготовил, а ему уже тяжело было играть – дышал с трудом.

И без перехода:

– Ленин прищуривался, и складочка у него вот здесь была, – тычет Архипыч кисточкой мне над переносицей между бровями.

– Уже сейчас будете складочку делать?

– Подожди, тончик наложим, а уж потом…

– Да здр-р-равствует мировая революция! – кричу я уже в парике, но пока без бороды.

– На следующий год, между прочим, будет дата первой русской революции, – не прекращая расчесывание, сообщает мастер. – Раньше волосик к волосику приклеивали. А как же?

И принимается за мои девичьи щечки.

– Они у Ильича немножко ввалившиеся. В старых фильмах у него скулки такие… Мы по фотографиям грим делали. А вот Сталин, тот рябой был. Очень просто такой грим делается: берется коричневая красочка с тоном и кисточкой по лицу наносится, как склерозик. Так, теперь брови подрисуем.

– А много артистов в МХТ Ленина играли?

– Много. Ну, кого помню? Кого гримировал – Грибова, например.

– Вот уж кто меньше всего похож.

– Ну уж побольше, чем ты. Грибов отличным Лениным был. Бороду ему специальную сделали, которую он брал на концерты. Все, клеим бороду. Терпи.

Клей приятно пахнет – на спирту все же. Архипыч кисточкой ныряет в бутылку, мажет с изнанки бородку – и шлеп ее на подбородок! Бороденка слегка великовата – видно, что не по дамскому лицу. А кто носил? О! Кто ее носил! Сам г-н Калягин в знатном спектакле советского времени «Так победим!». Вот тоже загадка – сам невысокий, кругленький, а Ленина играл. С другой стороны, чего удивляться, если в одном провинциальном театре Ленина играл артист почти двухметрового роста. Так вот, чтобы народ поверил, что перед ним вождь мирового пролетариата, артиста посадили на стул, и весь спектакль тот делал революцию… исключительно сидя. Но в данном случае это нас совсем не волнует, поскольку очень хочется посмотреть в лицо, а не на корпус Ильича.

Борода стягивает подбородок очень противно. Такие же ощущения от усов. Как же слова-то произносит? Например: «Керенский – политическая проститутка!»

– Артисты дольше мучаются, им три часа быть на сцене в этом, – смеется Архипыч.

Интересно, что женщины никогда Ленина не играли. Им все больше Гамлета подавай или вот теперь коллежского асессора Башмачкина. Его в очень хитром гриме блестяще играет Марина Неелова в «Современнике».

– Так сколько мхатовских мужчин играли Ленина?

Ну, Грибов, я уже сказал. Дальше – Смирнов, Калягин, Засухин, Шнырев, Винников. Он, между прочим, сам был на Ленина очень похож. А Муравьев, вот тот, если посмотреть его портрет в фойе, совсем ничего общего с Лениным не имел…

Лицо Ленина, думаю, хорошо сделал Архипыч, а как мне с голосом быть? Нет у меня пародийного таланта. То ли дело актер Вахтанговского театра Юрий Шлыков – он вождя сыграл дважды: в кино («Николай Подвойский») и в театре («Синие кони на красной траве»). И вот что он мне рассказал как-то на гастролях в Уфе, когда мы проезжали мимо памятника Ленину.

– Премьеру спектакля «Синие кони на красной траве» сыграли в 80-м. Я, когда готовился к роли, чтобы поймать интонацию Владимира Ильича, прослушал почти все записи его речей. И вот что я тебе скажу – никаким картавым он не был.

– То есть как? А как же «Да здаствует миавая еволюция и миавой паиетаиат!»?

– Говорю тебе, не было такого явного грассирования. Это Щукин первым начал, а потом Штраух свое добавил, а потом еще кто-то. И галстука у него в горошек не было – сочинение художника Андреева это все. Но когда я выходил на сцену как Ленин, зал просто скандировал.

Такая реакция публики на товарища Ленина (с картавостью или без – все равно) в начале 80-х вполне объяснима. Ситуация в стране была аховая: «социализм с человеческим лицом» приобретал отчетливое античеловеческое выражение, а руководители страны все больше напоминали живые трупы, не способные к выполнению заветов Ильича.

Кто только не играл? Виктор Сухоруков тоже однажды побывал в роли вождя мирового пролетариата, правда, в кино. В 1995 году в Эстонии вышел фильм «Все мои Ленины», где артист сыграл Ленина и его двойника Ивана. Фильм собрал потом много премий.

И снова Архипыч. Говорит:

– Ну, и теперь чуть-чуть гримочка добавим. Щечки, ямочка у него вот здесь была (это он про подбородок). Тут подштрихуем (это про глаза).

И знаменитые ленинские лучики от каждого глаза так и разбегаются к вискам. Архипыч смотрит на меня в зеркало придирчиво. А я ему – стишок:

 
Камень на камень,
Кирпич на кирпич,
Умер ваш Ленин, Владимир…
 

– Сейчас помолчи, губы подмажу.

Губы, потом еще две вертикальные морщинки на переносице – и вот смотрит на меня из зеркала сам дедушка Ленин. Добрый такой, а ведь мог бы и бритвой по горлу. Вообще не страшный. Жалко, кепочки нет – вокруг только парики на деревянных болванках.

– Хоть на сцену выходи. Ювелирная работа пропадает.

– Вот мой учитель, Алексей Макеевич Удальцов, во Вьетнаме один раз под Ленина гримировал вьетнамца. И сделал его темным, то есть смуглым, потому что светлые лица вьетнамцы не воспринимают.

На разгримировку уходит значительно меньше времени. Паричок Архипыч снял с меня посредством карандаша – подсунул его, чтобы больно не было, и аккуратненько, придерживая пальцем, отодрал. А усы и борода – вот мука была.

– Каково же артистам после трех часов?

– Это смерть, – констатирует Архипыч. – А парик надо так у височка слегка надорвать и кисточкой потихоньку-потихоньку вести, чтобы парик не деформировался.

Он все о своих париках печется, а у меня под носом от усов горит.

– А грим на кожу плохо влияет?

– Нет. Наоборот. Жировые гримы даже для кожи полезные. От химии сейчас больше портится кожа, чем от жировых красок. Жировые – натуральные. Вот сейчас, если тона, что продают, взять, то они для нас неприемлемы. Мы делаем свои – мешаем, соображаем. Серого нет, так я белый с черным мешаю.

Мастер – патриот отечественного грима. Никакой французской косметики не признает. И с этими словами из здоровенной банки дает мне медицинский вазелин. Требует, чтобы я жирными кусками накладывала его на лицо и потом специальными салфетками – лигнином – стирала грим. Потом спиртом протер виски, на которые налип грим.

Да, доложу я вам, неприятное это занятие – мучить лицо гримом. Но искусство требует жертв.

А напоследок несколько неоценимых советов для любителей театра в домашних условиях от виртуозного мастера золотых, а не очумелых, рук Анатолия Чиркова.

Как замазать брови и новые нарисовать

С помощью ангруаза. Ангруаз можно самому сделать. Для этого детское мыло натирается на терке, кладется в баночку, добавляются две ложки сахара, и все это заливается горячей водой. Сахар растворяется, и ангруаз готов – можно замазывать брови. Через три минуты он высыхает, рисуй чего хочешь. Гример Чирков ангруазом всегда замазывает виски Сергею Безрукову – у того темные виски чуть выступают вперед.

Как артиста сделать «беззубым»

Вытереть насухо зубы, покрыть их темной краской, а потом лаком. Таким образом получается видимость провалов. Ну а после спектакля покрытие просто счищают.

Что подкладывают в рот, чтобы по-стариковски говорить

Не орехи и не яблоки. Подкладывают вату. Скручивают ее и кладут за щеку. Через две-три сцены намокшую вату можно выплюнуть и вставить другую.

Чем седину замазывают

Пробку жгут из-под шампанского или вина и наносят на волосы. Хватает на пять часов.

Как немолодому артисту или артистке выглядеть помоложе

Знаменитый актер Марк Прудкин в 50 лет Дульчина играл («Последняя жертва», роль молодого альфонса). Ему виски под парик утягивали. Лоб мазали клеем и лаком и как бы подтягивали под парик. Парик такую утяжку может держать несколько часов.

Как из белого артиста сделать чернокожего

Гуталин не употреблять. Лучше всего взять жидкий грим темного цвета, можно также применять и пробку. В старом мхатовском спектакле «Лиса и виноград» эфиопа играл артист Кондратов – 2 метра 15 сантиметров роста. Его гримировали так: грим наливали в большую тарелку, добавляли сажи, все это растворяли и губкой артиста мазали. Кучерявую шевелюру делают только из натуральных волос. Причем завиток получают следующим образом: наматывают на палец небольшие пряди и резко отпускают – получаются спирали. Спирали быстро укладывают в разные стороны.

– Анатолий Архипович, у вас есть свои секреты?

– Да особых никаких секретов нет. Вот вы спросите выпускников Технического художественного училища – как сделать бороду или баки с толщинкой? Никто не скажет. А толщинка, скажем, у Грибова была в «Мертвых душах», он Собакевича играл. Так вот, толщинка – это волосы ангорки, подкрашенные под розоватый цвет, они и дают объем.

– Встречали ли вы за всю свою практику тех, кто не уважал профессию гримера?

– Да нет. Так, иногда крикнут: «Где моя рубашка? Где мой грим?» – не больше. Старые актеры большую дистанцию держали с персоналом. Ершов – вот был человек. Я, тогда мальчишка, шел ему навстречу по коридору и никогда первым не успевал поздороваться. Потому что он первый и сразу: «Здравствуйте, молодой человек»… И еще тишина за кулисами была такая, не то что сейчас. Так скажу – МХТ для тех артистов был общим домом, и они за него боролись все. Разругаются между собой, до ненависти доходило, но чуть что касалось МХТ, они сразу вместе. Личности были.

– Считается, что лучший повар – мужчина. А гример?

– Выдающихся женщин-гримеров я не знаю. У мужчин это лучше получается. А почему, не скажу… Может, смелости больше?

Нет, все-таки у него прекрасная работа. Что ни день – в руках женская ножка. Он ее, голубушку, блям-блям-блям, и она оказывается прекрасно обутой. Потому что ножку обувал лучший театральный сапожник Москвы – Виктор Карпушко. А сравнивать театрального с простым сапожником – все равно что приму-балерину равнять с кордебалетом. Хотя и тот и другой – сапожник без сапог. И вот вам готов

Театр на взгляд обувателя

Сапожник без сапог – Актерская нога – это кого надо нога – Тайны ботинок Марины Нееловой – Обувь Моцарта с интригой

Сапожники – дети подземелья, в подвале работают. Виктор Карпушко подвальный вдвойне, так как «Табакерка» – театр подвальный. Окопался в своем подвале: на стеллажах туфли, деревянные колодки, каблуки, задники, сапоги нахально развалились в разные стороны, опять же кожа в обрезках – в общем, творческий беспорядок. Не то что в магазине, где туфелька к туфельке, ценник к ценнику. И среди всего этого обувного бедлама царит сапожник Витя, мужчина положительный, с усами. Хотя малоразговорчивый, зато с золотыми руками. Все зовут Витюшей.

– Представь себе, – говорю я ему, – что я, народная артистка, пришла к тебе шить обувь. С чего начнем?

– С народными трудно бывает, – говорит он и откладывает серый кожаный гетр с не пришитыми застежками. – Разувайся, мерить будем…

И на пол летит белый лист А4, на него я ставлю ногу в капроне. Карандаш в Витиных руках мгновенно облетает ее. И тут же на рисунке мерку сантиметром снимает – от мизинца до косточки большого пальца. Кто не знает, как отравляют жизнь эти косточки! Из-за них со временем туфли теряют красоту, да и ноги тоже. Эх… А Витюша говорит:

– Да, нормальная у тебя нога: 23 на 31 на 36. Если сапоги шить, икру надо померить.

– В общем, не идеальная, – вздыхаю я. – А идеальная конечность, как фигура 90 на 60 на 90, существует?

– Идеальных ног нет. Есть стандарт, по которому итальянцы обувь делают. Это когда 22 и подъем 22. И вот на такую ножку готовится потрясающая пара. Но из наших никто влезть не может. Как в фильме «Золушка» – палец подожми, пятку подтяни. А все равно ничего не получится – не стандарт.

И снова принимается шить заковыристые застежки на сером гетре. Это для театрального новобранца – Ивана Урганта, он готовился в тот момент дебютировать в «Бешеных деньгах». Так и разговариваем.

В чем же разница между сапожником театральным и тем, что в «Ремонте обуви» сапоги тачает-починяет? Как выясняется, очень даже существенная. Казалось бы, те же туфли, сапоги, ботинки, набойки. И их, между прочим, можно в магазине купить – дешевле театру выйдет. Но ни один уважаемый театр, ни один уважаемый художник такой профанацией заниматься не будет.

Виктория Севрюкова, театральный художник:

– Актерская нога – это всегда проблема. И дело не в том, что это плоскостопие, косточки и прочее. А в том, что сапожник должен сшить обувь не для артиста, а совсем для другого человека. Для того, кого этот артист играет. Можно сказать, что он дает актерской ноге счастье на вторую жизнь. Он, как Пигмалион, создает свою Галатею.

Пигмалион из «Табакерки» так о себе не думает. Вот он сидит напротив меня – молоточком по коже стучит, в усы ухмыляется. И вроде ничего особенного не делает – только вдруг, откуда ни возьмись, в руках у него ботинок красоты необыкновенной появляется. Каблук французский, то есть рюмочкой, кожа охристая поверх черной. Это он для Веры Алентовой шил – спектакль «Пули над Бродвеем».

Беру с полки еще один удивительный образчик. Башмак мужской, а похож на женский. Это из «Процесса» по Кафке – значит, шизофренический. Остроносый ботинок, а каблук 8 см, да еще с перепонками и вырезом. В этом шедевре на спектакле расхаживает артист Евгений Миллер.

Лариса Ломакина, театральный художник:

– Это даже не туфли, а воплощение изощренной мерзости. Именно такого судью и играет Миллер. Я не уверена, что если бы у него была другая обувь, он бы так хорошо сыграл. Да, по виду они бабские, а смотрятся убедительно. И главное, артисту в них абсолютно комфортно.

Вообще-то Карпушко – потомственный сапожник. Родился в Вильнюсе, отец – поляк, мать – русская. Отец и привел его в театр оперы и балета, и парень завис: обувка здесь была необычная, а главное, не похожая на ту, что в жизни. Виктор прошел все стадии сапожного мастерства: научился собирать низ и верх обуви, работать модельером-закройщиком, делать заготовки. И самую высшую ступень – читать эскиз художника. Чтобы научиться делать обувь от начала до конца, у него ушло примерно 20 лет.

– Вот скажи, чем отличается твоя обувь от магазинной?

– Во-первых, в ручной работе используется только кожа, а в производстве – разные материалы, кожа идет только сверху. Там станки собирают, а здесь руки. Во-вторых, обувь ручной работы дольше носится.

– В магазине сразу видишь, как обувь сделана?

– Да, вижу сразу. Только не скажу, как выделка будет носиться. В театре свободы мысли и творчества больше, чем в любом ателье или мастерской. Здесь образная обувь. А образная никак не может быть простой, из магазина.

Витюша работает с женской ножкой. А она, если верить старинным журналам, – самая привлекательная часть женского тела. Именно ножка нежно ложится в крупную мужскую ладонь, вызывая у сильного пола прилив чувственности. Витюша же, в отличие от других мужчин, ценитель профессиональный. У него, как ни у кого другого, уникальная коллекция, которая когда-нибудь станет исторической. Только ему известны секреты конечностей многих знаменитостей. Вот, скажем, Марина Неелова. Сама как статуэтка.

– А ножка у нее маленькая, ну совсем маленькая, размер 34-й, – говорит мастер. – Как-то ставлю ее ногу на бумажку, обрисовываю, делаю туфли, и сколько она ни меряет, все малό. Оказалось, что ей надо делать на размер больше. А это от того, что когда ногу под определенным углом ставишь, она расширяется. А у других – сужается. Вот у Маши Ароновой, кажется, большая, тяжелая нога, а может влезть в 37-й размер. Я увидел, думаю: батюшки, 40-й. Попробовал уменьшить до 39-го, потом до 38-го. Просто эластичная какая-то. «А я в 36-й влезаю», – сказала Маша.

Даже ножка у Маши талантливой оказалась.

– А ты встречал у актрис идеальную ногу?

– Была такая. Ножка ну просто идеальная у Ольги Будиной. Я шил ей туфли для одного фильма. В руки взял ногу, а она такая гладенькая-гладенькая. Ну не как у Золушки, конечно, но потрясающе хороша.

То, что обувь сапожника уникальная, подтвердит любая артистка. Например, Евдокия Германова, которая в туфельках от-кутюр играет в МХТ в спектакле «Концерт обреченных» жену Моцарта, представляющуюся Моцартом. Каков заворот?! А обувь у г-на Моцарта, между прочим, с интригой. Задумана она в виде копытца, которое на глазах у публики должно развалиться, таким образом разоблачив героиню. Не развалится – суть действия пропадет.

Евдокия Германова:

– И вот Витя сшил – рассчитал каблук, его волшебное превращение в плоские туфли. Начали репетировать, а каблук ломается. До премьеры остается три дня. Я в отчаянии, режиссер в панике, а Витя покумекал-покумекал и сделал новый расчет. Придумал такой механизм, который позволял сломанный каблук не выбрасывать, а приклеивать для следующего спектакля. Это было потрясающее произведение инженерного искусства.

– Витя, это был самый сложный твой спектакль?

– Сложным был «Круль» («Признания авантюриста Феликса Круля». – М. Р.). Художник Шаров придумал какую-то необычную обувку с железными носами, высокими платформами – мне их пришлось вручную вытачивать. Там много было работы по металлу. А еще у меня не получилось с ботфортами для спектакля в Новой опере. Вот все я, кажется, правильно сделал, технологически проработал колодку, но как держать коленную часть – это просто я убился. Не та кожа оказалась. Я потом даже кости вставлял, но нужного эффекта все-таки не достиг.

«Сапожник без сапог», «пьет как сапожник»… Как только не прошлась по этой профессии народная мудрость.

– Ты без сапог?

– Да, в общем, да. Хотя обувь я себе шью.

– А как насчет «пьет»?

– Был у меня случай. Вообще-то я не пью, а тут праздник. И точно, напился как сапожник. А делать обувь надо для «Амадея» (легендарный спектакль МХТ им. Чехова. – М. Р.). Ну и сделал. Наутро пришел, посмотрел – испугался. Отправил во МХАТ, проходит день, а тут прибегают и говорят: «Вить, срочно точно такие же повторить надо». А как я повторю? Ничего не помню, я ж столько выпил.

Вот ты спрашивала про ноги артистов. Скажу – у Олега Павловича Табакова нога очень специфическая. Она у него как будто дышит: то увеличивается, то уменьшается.

Выходит, и у Олега Павловича нога талантливая.

И вспомнил сапожник еще один случай – кровавый в прямом смысле слова. Как Ярмольник сапоги надел, а ему в пятку гвоздь воткнулся. Ужас-то какой!!!

– Пал жертвой театральной интриги? Когда «доброжелатели» толченое стекло или гвозди в сапог насыпают?

– Да нет. Было так: для фильма Германа «Трудно быть Богом» наш мужской мастер, Вовка, делал обувь. Он сделал сапоги, одна пара для Ярмольника, а одна под дублера шла. Оставил и ушел, а другой сапожник не проверил, ну и дал Ярмольнику ту, что под дублера. Ярмольник надевает – и, ясное дело, крик. Сапоги-то до конца не были сделаны. Жалко его, конечно, было. Зеленкой заливали.

– Что для тебя ценно в хорошей обуви?

– Человек, который ее носит.

– А если серьезно?

– Чтобы не жала. И чтобы по ноге. И тогда в ней – сказочно!

Витюша дырявит шилом кожу и улыбается в усы.

В старом русском театре, не избалованном государственной поддержкой, спектакли выпекались, как блины на Масленицу: новую пьесу начинали репетировать в понедельник, а в субботу и в воскресенье уже давали премьеру. Актерам в месяц приходилось выучивать по 120 листов текста, а в сезон, длившийся полгода, – 780. Если к этому числу прибавить товарищеские бенефисы, когда за вечер играли аж по две пьесы, то количество текста доходило до тысячи листов. Такая статистика невероятна для современного актера, который может рассчитывать в лучшем случае на одну роль в сезоне.

Кто при таких нечеловеческих условиях труда и борьбы за выживание был в театре главным? Его величество… суфлер, который, как мышь, сидел под сценой, зарабатывал на сквозняках ревматизм и был спасательным кругом для первого любовника, кокетливых инженю и статистов. И кто бы мог подумать, что в конце ХХ века театр с легкой беспечностью сдаст в музей истории свою главную фигуру. Был ли этот поступок необдуманным и роковым? И что это вообще за люди, которых в глаза и за глаза называли…