Текст книги "Галина Волчек как правило вне правил"

1970
{МОСКВА. ПЛОЩАДЬ МАЯКОВСКОГО. «СОВРЕМЕННИК»}

Долговязая фигура Олега Ефремова мечется по театру:

– Мы должны все туда уйти. Мы будем студией. Как же вы этого не понимаете? Вы что, забыли, как было при Станиславском – МХАТ, затем Первый МХАТ, потом Второй, потом…

Энергия его колеблет ряды. Артисты то замолкают, то вдруг все начинают одновременно говорить, спорить. Неспокойные лица, резкие жесты, воспаленные глаза. Никто не смеется. Не шутит. Все это сливается в один сплошной скоростной поток. Его разрезает низкий голос Ефремова:

– Дура, мы с тобой «Вирджинию Вульф» сделаем. Ты будешь…

С этого дня, слившегося в сознании многих с потоком ночи, ее жизнь круто изменилась. До того она могла считать себя вполне счастливым человеком – уже известная актриса с редкой и неповторимой индивидуальностью. Режиссер нескольких шумных спектаклей. Лауреат Государственной премии. Счастливая женщина, наконец. Вот только с кино что-то не ладилось, но это ее меньше всего беспокоило. И вдруг…

Вождь и учитель, необъявленный гуру «Современника» объявил, что уходит во МХАТ, и предложил всей труппе последовать за ним. Впрочем, это коварное «вдруг» – сильная натяжка и легенда театра. На самом деле состояние кризиса витало в воздухе в последнее время все устойчивее и устойчивее.

ВЛАДИСЛАВ ФЕДЧЕНКО, актер театра «Современник», набор 1968 года: – Когда нас принимали в театр, то наше дело слушалось номером первым. Нас поздравили, мы были довольны, потому что можно было только мечтать попасть в первый театр страны. И тут встал Олег Николаевич и сказал: «А вторым вопросом я предлагаю нам всем… разойтись. “Современник”, я считаю, выполнил свою историческую миссию, пора разбегаться». Ничего себе, попали, подумали мы и оглянулись по сторонам. «Да что ты, Олег, – заговорили артисты, – какое “разойтись”? Мы развиваемся, ищем». Спор был жуткий и, судя по всему, не новый.

«Современник», как всякий театральный организм, пережил пору младенческого восторга, расцвет с упоением и в конце 60-х подошел к кризисному этапу в своем развитии. Этот год считается теперь пограничным в почти что 50-летней истории театра. Олег Ефремов был здесь царь и бог, но именно тогда решил сменить царство. Ему предложили возглавить МХАТ, о чем он и сообщил своим артистам. Дом на площади Маяковского треснул, и извилистые кракелюры поползли по его стенам.

ГАЛИНА ВОЛЧЕК: – Да, это была катастрофа! Другого слова я не знаю. Когда опомнились, поняли, что нужно собраться – чтобы выстоять. Как оказалось, выстаивать пришлось тридцать лет, хотя думали, что это временное явление.

Почему Олег Ефремов решил оставить дом, построенный им? Есть несколько версий его поступка. Ефремов захотел большего поля для своих художественных амбиций, что вполне понятно для такой масштабной личности. Во-вторых, дети «Современника», воспитанные им, выросли, стали дерзить и ставить его авторитет под сомнение. Так, они не приняли «Чайку», сделанную Ефремовым, и он сумел поставить Чехова только во МХАТе в 1980 году. К тому же не стоит скидывать со счетов чувство здорового авантюризма, всегда присущее Ефремову, и материальное благополучие, которое сулил ему главный драматический театр Советского Союза, коим всегда считался МХАТ – объект национального достояния.

ГАЛИНА ВОЛЧЕК: – Материальное благополучие? Да это был не Ефремов. Он гораздо крупнее как личность, он не задумывался, будет ему больше благополучия или меньше. Какая квартира? Да разве он там жил? Он что, евроремонт делал? Да если бы ты видела, в каких он шмотках ходил. Мы с Квашой его шляпу и шарф морковного цвета порезали и в туалет спустили. А до этого шляпой наши ребята в футбол играли – и все для того, чтобы он это старье перестал носить. Значительно позже, когда мы были в Голландии – а тогда мы уже были в разных театрах и он артистов уводил, – я чуть ли не дралась с ним, чтобы отнять деньги и купить ему джинсовый костюм. Он и быт – несовместимы.

Решение судьбы МХАТа, к тому времени находившегося в довольно плачевном состоянии, принимало порой примитивно-комический характер. О чем мне и рассказывал Ефремов в последний год своей жизни. Он тогда был тяжело болен, но старался держаться.

ОЛЕГ ЕФРЕМОВ: – Рассказывают, будто только Борис Ливанов единственный из мхатовских стариков не принял меня и ушел в оппозицию. А все почему? Потому что однажды он мне сказал, это когда вопрос о моем назначении стал ребром: «Не соглашайся. Я возьму МХАТ. Оставлю его тебе, а ты – моему Ваське». То есть сыну.

На репетиции с Олегом Ефремовым

Ефремов весело смеялся пассажу, который трудно было ожидать от такой значимой фигуры, как Ливанов. И заметил совсем без грусти – видно, эта мхатовская боль притупилась в нем в силу давности:

– Я хотел как лучше, чтобы автономия была, чтобы молодая свежая кровь влилась.

А в 1970 году разброд в «Современнике» был страшный. Долговязая фигура Олега Ефремова металась по театру:

– Мы должны все туда уйти. Мы будем студией. Как же вы этого не понимаете? Вы что, забыли, как было при Станиславском – МХАТ, затем Первая студия, потом – Вторая, потом…

Собрание длилось три ночи. Энергия вождя на этот раз не смогла поколебать ряды соратников. Артисты то замолкали, то вдруг все начинали одновременно говорить, спорить. Неспокойные лица, резкие жесты, воспаленные глаза. Все это слилось в один сплошной скоростной поток.

С ним ушли во МХАТ сразу несколько человек: из старых – Виктор Сергачев, Игорь Васильев, режиссер Владимир Салюк, а из новых – Александр Калягин, Георгий Бурков… Старики, которым, между прочим, не было и сорока, железно сказали «нет».

– Я пойду за тобой, если только строить новый театр. А во МХАТ… Они раздавят нас. Лучше ты оставайся, – сказал Кваша.

В истории осталось одно гениальное утверждение, которое произнес артист Рогволд Суховерко: «Что же вы делаете, Олег Николаевич… Ведь в Большой Советской энциклопедии все равно напишут: “Олег Ефремов. Даты жизни. Создал театр ‘Современник’. С такого-то по такой-то год руководил МХАТом”».

Ефремов звонил мужу упрямой Волчек и давил на него. Когда тот не подействовал на сознание жены, Ефремов достал последний козырь и сказал Волчек:

– Дура, мы с тобой «Вирджинию Вульф» сделаем. Ты будешь Мартой.

Он знал, на что бил: это была та роль, о которой Волчек мечтала всю жизнь. Но она не дрогнула.

ОЛЕГ ТАБАКОВ: – Когда он сказал, что уходит, каждый задал себе вопрос: «И что? Эти четырнадцать лет псу под хвост?» Ведь четырнадцать лет моей, нашей жизни, когда каждый по отдельности и все вместе добывали славу, их что, нет?

Да, Олег Ефремов был человеком неожиданных ходов, парадоксов друг, потрясающий отлично знавших его людей то благородством, то внезапной несправедливостью. Так, однажды он явился на заседание правления театра и объявил с порога:

– Вот вы тут сидите, думаете о будущем, а Лелик уже дал согласие сесть в мой кабинет.

– Олег Павлович, так было или это театральная легенда?

– Было, конечно. «Стоп, – сказал я. – Кто тебе это сказал? Давай, садимся в машину и едем в горком».

– И поехали?

– Поехали. Я привел его в кабинет, где все и разъяснилось, и после этого случая мы два года с ним не разговаривали. Даже когда хоронили нашего учителя Василия Осиповича Топоркова. И тогда Сергей Бондарчук тихо, но со злостью сказал: «Говнюки! Как не стыдно! Вы же у гроба своего учителя».

С Олегом Ефремовым, конец 60-х

Однако Ефремов был способен первым сделать шаг к примирению. Он попросил прощения у Табакова, и инцидент был исчерпан.

Потом, после бури, как известно, на хозяйство «Современника» заступила коллегия, но ее двухлетнее правление ничем ярким отмечено не было. Эффект, как теперь говорит Волчек, был исключительно по басне Крылова «Лебедь, рак и щука».

Момент коммунального правления стоит опустить по причине цвета его немаркой выразительности и перейти к тому, как Галина Волчек стала худруком «Современника» и продержалась на посту в два раза больше своего учителя.

1972
{МОСКВА. ПЛОЩАДЬ МАЯКОВСКОГО. «СОВРЕМЕННИК»}

Большой сбор в зале. Все галдят, смеются. Чей-то голос:

– Кончайте. Начинаем.

В ответ гогот:

– Что сначала: начинать или кончать?

Волчек делает вид, что ей тоже весело, но улыбается через силу. Вокруг и мимо нее плывут лица, которые сливаются в одно, и это одно повторяет: «Мы тебе будем помогать. Мы тебе…»

О том, чтобы в «Современник» пустить человека со стороны, не могло быть и речи. Когда окончательно всем стало ясно, что Ефремов и МХАТ – это серьезно, артисты принялись уговаривать Волчек возглавить театр. Альтернативной фигуры такого авторитета в «Современнике» не было. Разве что Олег Табаков.

Волчек и Табаков попробовали за свою жизнь разные партнерские отношения. В раннем «Современнике» – актерские, актерско-режиссерские и, наконец, в период 70-х годов – режиссерско-директорские. После ухода Ефремова во МХАТ Олега Табакова назначили директором театра при художественной коллегии, осуществлявшей общее руководство.

Я прошу нынешнего худрука МХАТа и «Табакерки» пролить свет на историю с назначением Волчек на роль худрука.

– Тем более что долго ходили слухи, будто на кресло, оставленное Ефремовым, власти прочили вас.

– Я не собирался быть руководителем театра. И когда власти со мной говорили – пойду ли я на место Ефремова, я однозначно ответил «нет».

Я согласен был быть какое-то время директором, дабы сохранить целостность театра, жизнеспособность его. Но до сих пор не понимаю, зачем нужно было заведующему сектором горкома партии говорить, что я рвусь на это место? Я сразу назвал имя Галки. И в этом был искренен.

Он убежден, что Волчек с ее основательностью, способностью к здоровым компромиссам должна была по праву возглавить после Ефремова «Современник». И без его директорского согласия не был бы подписан приказ о назначении в 1972 году Волчек художественным руководителем театра «Современник».

Начальственный дуэт Волчек – Табаков просуществовал шесть лет и был отмечен несколькими замечательными проектами, открытием новых имен на театральном горизонте и посещением Комитета безопасности.

– В КГБ я ходил два раза, – говорит Табаков. – Один раз по совету дяди Сережи Михалкова отстаивать «Балалайкина и К^о», во второй раз из-за «Фудзиямы» Чингиза Айтматова.

За шесть лет их совместной деятельности «Современник» выпустил спектакли Анджея Вайды, Товстоногова, несколько спектаклей Валерия Фокина – выпускника Щукинского училища, «Двенадцатую ночь» англичанина Питера Джеймса и «Восхождение на Фудзияму», «Вишневый сад», «Эшелон» в постановке Галины Волчек.

– Галина Борисовна, я хочу понять, вы согласились стать худруком потому, что захотели больше режиссерской самостоятельности или власти?

– Какая власть? Меньше всего меня привлекало это слово, и я не пользовалась ею. Надо было как-то выживать – это понимали все. Я помню, что в тот момент все артисты мне говорили: «Мы будем тебе помогать».

А она себя чувствовала самым грустным и несчастным человеком на этом карнавале: вокруг плыли лица, которые сливались в одно. А она…

Появление героя, в данном случае героини, – закон жизни и драматургии. Хотя Волчек, которую время предложило рассматривать в этом качестве, была личностью совсем не героической. У нее была масса страхов и комплексов – от комплекса собственной внешности до паники при виде толпы гадающих цыганок. Не говоря уже о страхе пустых подъездов и кнопок на технических приборах. С годами к этому набору добавились другие. И сегодня при подобном взгляде на себя она вздрагивает, брезгливо морщится и предлагает не ставить вопрос о власти.

С Олегом Табаковым, автопутешествие на гастроли

ГАЛИНА ВОЛЧЕК: – Я предполагала, какие трудности меня ждут. Но не до конца понимала, что значит руководить своими товарищами.

Тема взаимоотношений с бывшими коллегами ее, похоже, волнует намного больше, чем эмоции по поводу собственного положения и самочувствия.

– Хорошо, а вы помните свой первый день в качестве главного режиссера? Как вошли в свой кабинет, например?

– Нет, не помню. Свою первую квартиру, как в нее въезжали, помню. Как сына в первый раз в роддоме принесли – тоже помню. А кабинет… Слушай, какой кабинет? Для меня главным было неудобство, страх, что я должна руководить теми, с кем я выросла. За эту неловкость я извиняюсь перед ними всю жизнь. Может быть, только в последние годы моя болезнь заслонила это главное обстоятельство моей жизни. Сменилось поколение актеров, но чувство вины осталось. А кабинет – это для меня как атрибуты власти – совсем не важен. Я долго стеснялась, что у меня есть секретарь и машина.

Итак, 1972 год для 39-летней Галины Волчек стал поворотным в судьбе. У нее на руках остался театр с труппой числом более ста душ и полное смятение в собственной душе – «что делать?» без вопроса «кто виноват?». Мудрости, судя по всему, ей хватило, чтобы принять все как есть и справляться со сложностями по мере их поступления.

Сейчас, когда Олега Ефремова нет в живых, я думаю, что он остался для нее учителем, который для своей ученицы сделал все – научил профессии, оставил театр.

1971
{МОСКВА. ПЛОЩАДЬ МАЯКОВСКОГО. «СОВРЕМЕННИК»}

В зал быстро входит Владимир Высоцкий.

– Ребята, чего вы ждете?

– Да мы вас ждем. Хотелось бы посоветоваться…

– Да чего тут? Делов-то – три аккорда.

Берет гитару у одного из артистов. Показывает мелодию. Слегка напевает. Смотрит на часы.

– Ну вот и все. У нас еще полтора часа есть.

С уходом Ефремова театр остался практически без репертуара: с афиш стали сходить спектакли, в которых играли артисты, ушедшие за Ефремовым. Ушли драматурги, и, значит, не было новых пьес. Ситуация на самом деле была тяжелейшая.

Первым спектаклем без Ефремова стал «Свой остров» по пьесе эстонского драматурга Раймонда Каугвера. Вещь была немудреная, написанная на злобу дня и с морализаторским душком. Несколько эстонских парней не поступили в институт и отправились проходить свои университеты на шахту. Именно в забое закалились характеры и сформировались личности – разновидность романа «Как закалялась сталь» в мирном варианте.

«Свой остров» был как раз из тех компромиссов, которые позволяли «Современнику» ставить другой репертуар. Но представить себе, что производственная тема будет представлена труппой «Современника» так, как написана, – было бы смешно и нелепо. Волчек искала способ, как с шахтерского дна подняться к человеческим проблемам, обратиться к человеческой душе.

Прощание с первым домом «Современника» – зданием театра на площади Маяковского

ГАЛИНА ВОЛЧЕК: – Я поняла, что в скромности драматургического материала должен быть момент, позволяющий вырваться за пределы содержания. Это должны быть зонги, причем от лица совсем не спокойного героя. Тогда я обратилась к другу – Володе Высоцкому. Его острота, степень взрывной нервности могла дать возможность такого ухода вверх. И он написал, кажется, несколько своих лучших песен. «Я не люблю фатального исхода», другие не помню. Я понимала, на что иду, когда приглашала его.

Так Владимир Высоцкий появился в «Современнике» не просто как друг, а как автор спектакля.

Высоцкий прибегал на репетиции. Его ждали артисты с гитарами.

– Ребята, чего вы ждете?

– Да мы вас ждем. Хотелось бы посоветоваться…

Руины. Здание «Современника» на площади Маяковского разрушили не только потому, что он мешал градостроителям. Он прежде всего мешал другим людям – идеологам.

16 апреля 1974 года. Главный режиссер Галина Волчек и директор театра Олег Табаков на открытии нового здания «Современника». Чистые пруды.

На ступеньках «Современника» Игорь Кваша, Петр Щербаков, Елена Козелькова, Галина Соколова, Олег Табаков, Галина Волчек, Наталья Каташева, Нина Дорошина, Марина Неелова

16 апреля 1974 года. Открытие нового здания

ВЛАДИСЛАВ ФЕДЧЕНКО: – Тогда он брал гитару у кого-нибудь из нас. Показывал мелодию, говорил: «Да чего тут? Делов-то – три аккорда». Смотрел на часы. «Да у нас еще полтора часа есть. А давайте я вам лучше попою». Брал гитару и полтора часа пел. Это было наслаждение.

С шахтерской тематикой «Современник» рассчитывал проскочить цензуру и быстро выпустить спектакль. Не тут-то было. Имя Высоцкого подействовало на чиновников как красная тряпка на крупный рогатый скот, и запрет был наложен. Началась старая игра «перетягивание каната», в которой каждый из участников отлично знал свою роль: управленцы от культуры стояли стенкой, закаленные артисты наступали. Понимая, что «Современник» голыми руками не возьмешь, чиновники пошли на уступки и предложили стихи Высоцкого заменить Заболоцким или – неслыханная дерзость по тем временам – Северянином. Но Волчек уперлась так, что стало ясно: даже Северянин не пройдет.

На премьере спектакля «Свой остров» с Владимиром Высоцким и драматургом Раймондом Каугвером

Галина Волчек на репетиции спектакля «Свой остров»

Так песни Владимира Высоцкого впервые были залитованы в московском театре и действительно были лучшими – «Я не люблю», «Жираф», «Человек за бортом», «Свой остров».

1982
{МОСКВА. ДОМ НА МАЛОЙ БРОННОЙ}

В комнату с кухни входит Фаина Раневская. В руке у нее маленький ковшик. Волчек и Неелова – они сидят за шикарно накрытым столом – с ужасом смотрят на содержимое алюминиевой посуды, которая хамски воцаряется рядом с балыком и красной икрой.

– Что это, Фаина Георгиевна?

Фаина Раневская – из тех людей, кто оставил яркий след в жизни Волчек. Их разделяла разница в 30 лет, и Волчек считала, что слово «дружба» в данном случае попахивает провинциальным амикошонством. Став известной личностью, она осталась достаточно щепетильна в подобных вопросах. Она часто приходила в дом Раневской, одна или с Мариной Нееловой, и никогда не уставала удивляться трагикомичности природы таланта великой актрисы.

ГАЛИНА ВОЛЧЕК: – Однажды захожу к ней, вижу: на столе много-много конвертов валяется, и Фаина Георгиевна раскладывает в них деньги. В один – десятку, в другой – двадцатку… «Что это у вас?» – спрашиваю ее. «Да есть одна сволочь, живет в Казани, дворником теперь работает, но мне его жалко», – отвечает она и заклеивает конверт. Это она так весь свой гонорар за съемку рассылала по стране.

Директор картины, где снималась Раневская, зная за ней способность разбазаривать деньги, не выдавал их ей все сразу. Сам что-то покупал для нее. Однажды купил картину – старик с красным носом – и объявил, что это Рембрандт. В другой раз купил каракулевую шубу, и Раневская ворчала, что он поместил ее в каракулевый дом. В этой шубе она упала, когда гуляла с любимой собакой по кличке Мальчик. Упала прямо среди улицы и оставила вечности крылатую фразу:

– Помогите встать. Народные артистки на улице не валяются.

Раневскую, так и не реализовавшую свой могучий талант, все в основном помнят по таким выражениям.

А Волчек помнит ее бесконечно доброй, но доброта была всегда прикрыта суровостью. Если Раневская вспоминала своего педагога Павлу Вульф, глаза ее неизменно застилали слезы, однако она ни разу не прослезилась даже при самых близких людях, которых, кстати, было совсем-совсем мало.

ГАЛИНА ВОЛЧЕК: – Может, она и плакала, оставшись совсем одна, я не знаю, но сердце сжималось, когда она повторяла: «Деточка, я давно живу…»

Когда Галина уходила из ее дома, только по дороге обнаруживала, что карманы пальто или плаща забиты конфетами, печеньями, завернутыми в бумагу, брошками какими-то.

«Я должна работать, чтобы кормить эту корову, чтобы она гуляла с этим сраным Мальчиком», – повторяла она, имея в виду женщину, специально нанятую три раза в день выгуливать собаку и сыпать на карниз окна корм для голубей. За это актриса платила сто рублей в месяц – деньги по тем временам немалые.

ГАЛИНА ВОЛЧЕК: – У нее был диабет. Строгая диета. И мы с Мариной Нееловой однажды зимой накупили для нее узбекского винограда, фруктов, которые можно было найти только на Центральном рынке. Пришли к ней и увидели – сидит Фаина Георгиевна за столом, на котором красивое блюдо с дорогими деликатесами: балык, ветчина, язык… Сверху звездочки из яблок и морковь кружочками. Так все это было не похоже на Фаину Георгиевну.

– Ешьте, это все вам, – говорит она и приносит себе в таком маленьком ковшике манную кашу, посиневшую и всю в комках.

– Почему она такая? – спросили мы, глядя на этот ужас.

– Детки, в последнее время я стала говноедом.

Мы ей предлагали переварить кашу, она ни в какую: «Я говноед». Просто она так была устроена – получала радость и удовольствие, что доставляла радость другим.

Единственный приход Раневской в «Современник» тоже выглядел как трагикомедия. Волчек выпустила «Обыкновенную историю» и пригласила актрису на генеральную репетицию, в 12 часов дня. Раневская страдала бессонницей, и для нее это был кошмарно ранний час. И тем не менее, превозмогая себя, она все-таки пришла. Посмотрела спектакль. Ушла. Несколько дней от нее не было вестей. Волчек не выдержала и сама позвонила. Услышала знакомый до обожания бас:

– Деточка, с вашей стороны жуткой бестактностью было позвать меня в двенадцать часов, зная, что у меня бессонница. С моей стороны было жуткой бестактностью, зная про свою бессонницу, согласиться в двенадцать часов пойти к вам. Но я пошла, любя вас. Я там пыталась заснуть. Но какие-то идиоты на сцене чем-то так стучали, что не давали мне спать. Что они там делали? Вы не знаете?

На репетиции спектакля «Свой остров» в Болгарии с Игорем Квашой и директором болгарского театра «София» Николиной Томановой

С Мариной Влади и Элемом Климовым. 80-е годы.

Волчек покатилась у телефона со смеху – идиотами были артисты, которые, согласно ее режиссерскому замыслу, по ходу действия стучали печатями и таким образом отбивали ритм спектакля. Вот так Раневская оценила замысел своей молодой приятельницы. Потом, правда, наговорила много приятных слов.

– Теперь я часто вспоминаю ее фразу: «Я устала уставать». Только с годами понимаешь ее мудрость, – говорит мне Волчек и в этот момент как будто тяжелеет на глазах.