Текст книги "Галина Волчек как правило вне правил"

1966
{МУРМАНСК. ОБЛАСТНОЙ ТЕАТР ДРАМЫ}

Тишина в зале – мухи не слышно. Тишину слушает Галина Волчек из фойе, припав ухом к двери. Вдруг – мужской голос:

– Спектакль дрянь. А Табак молодец – хорошо играет.

Она бросается на голос и в центре фойе видит двух типов – очкарики в пижонистых костюмах нагло смеются и рассматривают картины, развешанные по стенам. Один замечает ее, но даже не делает вид, что испугался, когда она прикрикивает на него. Он нагло смотрит ей в глаза, как будто дразнит.

– Ну и хам, – подумала я тогда про себя. – Ты же не видел спектакль, а ругаешь его.

При таких обстоятельствах произошла встреча Галины Волчек с ее вторым мужем Марком Абелевым. Когда она застукала его в фойе и испытала желание выгнать или убить, она не сразу вспомнила этого человека. А ведь это он еще утром встретился ей на одной из улиц Мурманска.

ГАЛИНА ВОЛЧЕК: – Шел тип, странный такой. В одной руке увесистый портфель, явно перевешивающий хозяина. Голова – как-то набок, очки, видно, что с большими диоптриями. «На Пьера Безухова похож», – подумала я про себя.

С Марком Абелевым в Кисловодске. 26 июля 1967 года

А вечером этот самый «Пьер» выдавал в фойе сентенции относительно ее «Обыкновенной истории»:

– Спектакль дрянь. А Табак молодец – хорошо играет.

Она бросилась на голос и в центре фойе увидела двух очкариков в пижонистых костюмах, которые нагло смеялись и рассматривали картины, развешанные по стенам.

– А вам действительно так не понравился спектакль? – спрашиваю я Марка Юрьевича Абелева спустя почти сорок лет. Этот бесконечно обаятельный человек в больших роговых очках смеется и говорит, что уже плохо помнит свои эстетические ощущения.

В конце концов, может, и хорошо, думаю я, что он не скрывал своего мнения: Волчек могла сделать вывод, что он к ней проникся безотносительно к ее актерской и режиссерской популярности. А еще могла сделать вывод насчет своей глупости – она ведь чуть не пролетела мимо своего счастья в Мурманске, куда ей так не хотелось отправляться из Ленинграда.

ГАЛИНА ВОЛЧЕК: – «Современник» в то время оставался доигрывать свои спектакли в Ленинграде, а моя «Обыкновенная история» переехала в Мурманск открывать гастроли. Если бы ты знала, как мне не хотелось туда ехать. Ведь спектакль мог спокойно идти без меня, а я бы с удовольствием провела время с друзьями – Георгием Товстоноговым, его сестрой Натэллой.

Они провожали ее на поезд, и, похоже, более кислой физиономии на Московском вокзале трудно было найти. Естественно, она же не знала, что едет навстречу своей судьбе. Поэтому и не торопилась. И уж тем более не знала, как причудлива и избирательна судьба в названиях: Волчек ехала на «Обыкновенную историю», а попала в необыкновенную историю любви.

Согласно версии Марка, их первая встреча происходила иначе.

– Я и мой приятель Наум Олев пришли в театр уже под аплодисменты. Я спектакля даже не видел. Мы просто пижонили. Криво поулыбались, как снобы, и ушли.

Он даже не запомнил, что Волчек на них шумела в фойе, но в память ему на всю жизнь врезалась встреча в гостинице, когда их друг другу представили:

– Это Галя.

– А это Марк.

Марк Абелев, принятый сначала за Пьера Безухова, а потом отчитанный как последний хам, оказался ученым из Москвы, человеком с потрясающим чувством юмора. Он – ученый, но не сухарь, а безумно веселый, остроумный, из породы эстетов-хулиганов и к тому же с буйной художественной фантазией, чему Волчек не раз будет удивляться.

Кисловодск. 1967 год

С того дня они больше не расставались. Они не расставались девять с половиной лет. Она ему понравилась сразу, поэтому он так хорошо помнит ее смеющееся лицо, большие зеленые глаза, ее ироничность, юмор.

МАРК АБЕЛЕВ: – Мне было с ней интересно. Для меня, человека далекого от театра, это был новый мир, новый пласт жизни.

– А как женщина она вам понравилась?

– Да. Сразу понравилась. Во всяком случае, обнимал я ее с удовольствием.

Они прогуляли все светлые полярные ночи, и, вернувшись в Москву, Марк поймал себя на том, что хочет видеть ее снова, хочет ей еще раз позвонить.

– Мне не был так интересен ее театр, как была интересна она. Ее судьба. Смешно, что до нашей встречи, когда я видел афишу «Современника», я почему-то путал Волчек и Толмачеву… А потом я узнал, что в это время у нее был какой-то плохой период в жизни – она сидела без денег, одна воспитывала сына. Поговаривали, что к ней женихался Товстоногов…

– Как можно охарактеризовать ваш роман – страсть, влюбленность или…?

– Не знаю. Общение с родным человеком. Все мне было близко – она со всеми своими неправильностями, ее сын Денис, который при первой встрече прибежал ко мне с порезанным пальцем и орал.

1966
{МОСКВА. УЛИЦА ГОРЬКОГО. РЕСТОРАН ВТО}

Чуть в стороне у окна за столиком Волчек и Товстоногов. На ней крупной вязки черный свитер, входивший тогда в моду. К столику подходит высокий крупный мужчина в униформе, и по его уверенному виду чувствуется, что здесь он – не меньше, чем генерал среди артистов. Все зовут его просто «дядя Володя».

– Георгий Александрович, – произносит он важно, но с почтением, как шпрехшталмейстер в цирке. – С вами сидит режиссер Волчек. Его просят на выход.

Георгий Александрович Товстоногов на репетиции спектакля «Балалайкин и К^о» в «Современнике»

В то время когда Марк серьезно обдумывал их будущую совместную жизнь, все были уверены, что у художника Волчек серьезные отношения с другим художником – Георгием Товстоноговым. Роман двух популярных людей обрастал легендами, а они, как будто специально, обогащали их подробностями. Волчек и Товстоногова видели вместе то в Москве, то в Ленинграде. Они вместе ходили на премьеры… Но кто мог поверить в богемной Москве, что женщина и мужчина, оказавшиеся у разведенных мостов в белые ночи, коротают время в интеллектуальных и художественных беседах?

ГАЛИНА ВОЛЧЕК: – Товстоногов мне говорил: «Две столицы только и говорят о нашем с вами романе». Но никакого романа не было. Мы очень дружили с Георгием Александровичем. Наши отношения очень много значили для меня. С одной стороны – моя внутренняя дистанция: я всегда понимала масштаб его личности. С другой стороны – отношения были какими-то домашними, по сути, очень доверительными. Настолько, что в конце его жизни я позволяла себе Георгия Александровича называть Гогочкой и не стеснялась этого. При этом пиетет не убавлялся, а только рос от всего: от наблюдений за ним, его фраз, юмора, даже от его сопения на спектакле – он так активно дышал, когда смотрел на сцену. Мне вообще смешно слышать про этот «роман». При имени Товстоногов я сразу вижу дом, где жили Георгий Александрович и Натэлла с Женей Лебедевым. Где на столе был один и тот же реквизит из посуды, в который время от времени добавляли то сациви, то лобио, то другие вкусные вещи. Удивительный был дом. Благодаря Натэлле, казалось, быт не касался его обитателей. Кого там только не было – Зяма Гердт и Козинцев, легендарный критик Раиса Беньяш и Анатолий Юфит, без которого нельзя было представить тогдашний театральный Ленинград, молодые поэты, барды, знаменитый чех Отомар Крейча, польские режиссеры, да все заметные иностранцы бывали там.

С Георгием Товстоноговым и Олегом Ефремовым в Голландии

С Георгием Товстоноговым в Голландии

Она рассказывает про Евгения Лебедева – как он после спектакля вместо того, чтобы завалиться спать, читал свои короткие новеллы или показывал, что он выстругал из какой-то коряги… Другие пели, сочиняли на ходу… Товстоногов со своими неподражаемыми рассказами… Кажется, не дом, а приют богемы. Но по сути дела, при всех признаках советской богемы, этот дом таковым не был. Здесь собирались не для игры в творческую интеллигенцию, а для творчества, причем ненатужного, легкого и органичного. И для Волчек эта связь, это общение были больше, чем роман. Скорее воздух, без которого так сложно стало жить потом, с уходом Товстоногова.

Марк знал о Товстоногове, о его приезде в Москву по делам. Об ужине в ВТО Галина его предупредила. И первая встреча мужчин носила весьма анекдотический характер.

К столику, за которым сидели Товстоногов с Волчек, подошел высокий крупный мужчина в униформе, и по его уверенному виду чувствовалось, что здесь он – не меньше, чем генерал среди артистов. Но, несмотря на чины, театральные звали его просто «дядя Володя».

– Георгий Александрович, – произнес он важно, но с почтением, как шпрехшталмейстер в цирке. – С вами сидит режиссер Волчек. Его просят на выход.

Галина удивилась, но пошла на выход, Товстоногов – за ней.

– Марк, как ты здесь оказался? Георгий Александрович, познакомьтесь, это Марк.

Неловкость ситуации сглаживал комично-пафосный дядя Володя. Все кончилось тем, что Волчек, зная ревнивый характер Марка, предпочла попрощаться с Товстоноговым и уйти из ресторана.

Рядом с творческой элитой Марк Абелев, похоже, не испытывал комплекса обыкновенного технаря. К тому времени он уже был достаточно известен в научных кругах как уникальный специалист в области основания фундаментов, он разработал новые методы расчетов строительства на слабых грунтах. Его знали за границей, и вообще он готовил себя к карьере большого ученого.

У Галины Волчек действительно в жизни был не самый лучший период. Ощущение женской неустроенности после развода с Евстигнеевым, долги, которые она наделала в силу своей бытовой непрактичности. Крупные суммы, которые она задолжала, вскоре покрыл Марк. А потом он собрал все свои гонорары за халтуры и купил ей шубу.

– Как? У тебя нет шубы? – удивился он. В его представлении, женщина без шубы была не женщиной. Каракулевое чудо черного цвета с норковым воротничком стало первой шубой в ее жизни.

ГАЛИНА ВОЛЧЕК: – Мне было тридцать пять, и прежде ни один мужчина не делал мне таких подарков.

Судя по тому, с какой ностальгией она это произносит, я понимаю, что мужской щедростью она не была избалована. И этим поступком Марк покорил ее окончательно.

– В этой шубе я поехала в Италию, нас каким-то невероятным чудом провели в ложу «Ла Скала», на оперный спектакль со знаменитой певицей. Наши девчонки (все тогда были очень скромно одеты) посадили меня перед собой и сказали: «Прикрывай нас. Вот у Наташки чулок поехал. А с твоей шубой никто не заметит».

Шуба не являлась свадебным подарком, а была куплена Марком за два месяца до этого счастливого события. Впрочем, свадьбы как таковой тоже не было. Просто ужин, который устроили в доме Галиного отца, где собрались только родители со стороны жениха и невесты (за исключением Галиной матери).

В санатории «Актер» на отдыхе

Няня Таня по привычке ворчала:

– Зачем он тебе нужен? Он же сляпой. Сляпой.

Она не приняла Марка, чувствуя в нем классово чуждый элемент. В отличие от Евстигнеева, которого не сразу, но полюбила – четвертым по счету в семье Волчек, после Бориса Израилевича, его дочери и внука.

1967
{МОСКВА. СТАРЫЙ АРБАТ}

Счастливое семейство прогуливается по Арбату. Мальчик держит за руки родителей и то и дело на них виснет, поджав ноги. Когда они поравняются с огромным зданием МИДа, мальчик спросит:

– А откуда берутся дети?

От неожиданности взрослые тормозят, смотрят друг на друга, подавляя смех. После паузы мать говорит с серьезным выражением лица:

– Вот что, родители обычно обманывают своих детей. Но я скажу тебе правду…

На отдыхе с Марком Абелевым

Вторая свекровь Волчек любила повторять: «Для нее театр – это дом, а дом – это театр». Исходя из логики пожилой женщины, роли жены и матери для Волчек не были главными и, в силу своей второстепенности, исполнялись халтурно. В этом же были уверены другие люди, например врач детской больницы имени Филатова, куда попал маленький Денис Евстигнеев.

РАИСА ЛЕНСКАЯ, секретарь «Современника» с 1961 года: – Когда Дениса выписывали, Галина Борисовна попросила меня поехать за ним – они с Женей репетировали «На дне» и были очень заняты. Спектакль-то был на выпуске. Ну я приехала, поднялась в отделение.

С Михаилом Козаковым и Марком Абелевым

– Кто вы? – спросил меня врач.

– Я из театра.

– Первый раз вижу, чтобы ребенка из больницы забирали не родители.

Очевидно, в этот момент в кафельном больничном коридоре стало тесно от объемов родительской безответственности.

Но назвать Галину Волчек безответственной матерью – все равно что определить Москву маленькой деревушкой. Она – сумасшедшая мать, старающаяся держать собственное сумасшествие в рамках разумного. Тем более что она хорошо помнила жесткую систему педагогики собственной матери. И с того момента, когда Денис вошел в сознательный возраст, она старалась строить с ним отношения по принципу «как равный с равным».

ДЕНИС ЕВСТИГНЕЕВ: – Она меня никогда не била, не ставила в угол, вообще не наказывала. Ну могла орать, когда я хватал двойки, но проблем не было. Однажды она меня так поразила, можно сказать, потрясла. Мы гуляли по Арбату – я, мама и Марк. И я спросил:

– А откуда берутся дети?

Этот вопрос мучил меня, как всех детей.

От неожиданности родители затормозили, посмотрели друг на друга, подавляя смех. И после паузы мать сказала мне с серьезным выражением лица:

– Вот что, родители обычно обманывают своих детей. Говорят, что детей аист приносит или в капусте их нашли. Это все ерунда. Я скажу тебе правду: не хочу, чтобы с детства ты вранье понимал. Детей рожает женщина. Есть такие специальные таблетки, которые она выпивает, и через девять месяцев рождается ребенок.

Я был настолько поражен, что всю неделю думал только об этом. Потом пришел к родителям в комнату и спросил:

– Ну понятно, что от таблеток. А что было, когда никаких таблеток не было?

Я помню, что они посмотрели друг на друга и ничего не сказали. А что тут скажешь?

С Марком Абелевым, Владимиром Высоцким, Денисом и Мариной Влади на отдыхе.

Конец 60-х. Туристическая поездка «Современника» в Италию. Второй справа – Марк Абелев

Единственный в семье ребенок, как и все театральные дети, Денис произрастал за кулисами под присмотром в основном секретарши Раисы Ленской. Он обожал смотреть спектакль своей матери «Принцесса и дровосек» – единственный, сделанный ею для детей. Он наизусть выучил фамилию театрального начальника – Покаржевский, – которого никогда не видел. Но она так часто произносилась в доме, что мальчик железно усвоил: именно от Покаржевского зависит судьба спектакля его мамы «Восхождение на Фудзияму». Он наблюдал, как в доме собирались и репетировали «три сестры» – Неелова, Хазова и Петрова.

Театр разворачивался у него на глазах, и тайн для него, как для большинства театральных детей, не было. Он видел, что принцесса в актерском буфете ест котлеты отнюдь не с королевского стола. Он мог как игрушкой играть жестяной короной из легендарного спектакля «Голый король». А самого короля – собственного отца – бесцеремонно похлопать по лысине. Во всяком случае, самое яркое детское театральное впечатление Денис вынес из Большого театра, где однажды «Современник» играл своего «Голого короля».

С Денисом

ДЕНИС ЕВСТИГНЕЕВ: – Мы с Антоном Табаковым сидели в ложе. Жвачку, жеваную разумеется, положили на бордовую бархатную обшивку. Она прилипла, и весь спектакль мы пытались ее счистить. А от этого она еще больше размазывалась.

А вот еще одно театральное впечатление, уже из «Современника»: во время спектакля мальчики за кулисами настолько заигрались, что на самокатах выехали на сцену. На скорости пролетели по заднику из кулисы в кулису, оставив артистов в недоумении. Хорошо еще, что зрители ничего не поняли.

Денис Евстигнеев со своими друзьями Антоном Табаковым и Владимиром Земцовым

Нет, театр не был для него чем-то особенным в отличие от кино, с которым он столкнулся в детстве лишь раз. В 1970 году мать взяла его с собой в Нарву на съемки «Короля Лира».

После развода Волчек и Евстигнеева Денис все реже встречался с отцом и встречи носили более дежурный характер. Мужским воспитанием Дениса занимался Марк Абелев, и порой оно приобретало криминальный оттенок. Впрочем, об этом позже.

1967
{МОСКВА. ДОМ НА УЛИЦЕ ВАХТАНГОВА}

В квартире режиссера Александры Ремизовой раздается звонок. Через 30 секунд он настойчиво повторяется. Ремизова как есть, в ночной рубашке, открывает дверь.

– Вы? Галя? В такое время? Что случилось?

Вместо ответа Волчек выпаливает:

– У вас «На дне» Горького? У вас есть?

– Есть.

Кто бы мог подумать, куда может завести простая человеческая обида? В 1967 году Галину Волчек именно обида, вызванная театральными обстоятельствами, толкнула «на дно», на глубину горьковской пьесы. И спустя много лет она будет удивляться, что всего одно слово, случайно всплывшее в эмоциональном потоке, может принести невероятный результат. То, что она рассказывает теперь, может быть расценено и с медицинской точки зрения.

ГАЛИНА ВОЛЧЕК: – «Современник» должен был впервые выехать на зарубежные гастроли. В Польшу! Важно было даже не в какую страну мы ехали, а то, что театр выпускали! А меня не взяли. Отбросили. Это для меня было раной, сильнейшим потрясением. Тогда это казалось невероятным – как, ведь все мои едут, а меня не берут. Боль не оттого, что заграница проплывала мимо меня, а от случившейся несправедливости. Ведь на гастроли везли и мою «Обыкновенную историю».

Сейчас она уверяет, что причина, по которой Ефремов вычеркнул свою воспитанницу из списка, не имеет значения, и всем своим видом показывает, что не желает развивать эту тему. И тем не менее интересно, что же произошло в 1967 году в «Современнике», если замечательную артистку, режиссера самого шумного спектакля «Обыкновенная история» руководство театра решило наказать таким образом?

На репетиции спектакля «На дне»

Из воспоминаний тех, кто был рядом с ней, вырисовывается версия, и замешена она на амбициях, которые так же прекрасно приживались в молодом здоровом «организме» «Современника», как и в почтенном академическом театре.

МИХАИЛ КОЗАКОВ: – Многие считали, что это был чисто воспитательный момент: для Волчек, которая сорвала бешеный успех за «Обыкновенную историю», первой из «Современника» получила Государственную премию, поездка за границу была, по мнению Ефремова, явным перебором. Не новый способ воспитывать успешных учеников.

На репетиции спектакля «На дне»

Впрочем, сложных причинно-следственных построений она не делала, поскольку, как истинная женщина, отдалась эмоциональному потоку, подсознательно удовлетворяя мазохистский комплекс, сидящий в каждом, в том числе и в ней.

– Все время внутри себя, как городская сумасшедшая, я вела яростные диалоги со своими однокашниками и друзьями: «Как, – спрашивала я их. – Как могло такое случиться?» Во мне говорила обида на несправедливость, которую я всегда с детства очень остро ощущала, иногда даже не понимая, к чему может привести мое непримиримое отношение к несправедливости. «У нас такого быть не может. Ведь мы все делаем вместе, и вы… а я… ведь они… Такое может быть только на каком-то дне».

Она произнесла слово «дно», и… Если бы сейчас была жива ее соседка по дому на улице Вахтангова режиссер одноименного театра Александра Ремизова, то она бы достоверно описала ту ночь. После полуночи, когда добрые люди улеглись спать, к ней позвонила в дверь соседка Галина Волчек и с порога выпалила:

«На дне». Сцена из спектакля

– У вас «На дне» Горького? У вас есть?

Ремизова ответила не сразу, пораженная чрезмерно возбужденным видом своей соседки.

– А вы не можете мне дать? На ночь? Я верну.

Не взяла, а схватила протянутый том и убежала. За ночь она прочла пьесу и поняла, что должна ее поставить.

Наутро она позвонила Ефремову и сообщила ему о своем ночном решении. Он был явно ошарашен. «Ну, пожалуйста», – сказал он, и в паузе было больше удивления, чем решения.

– А обида, которая у вас была, на нее поправка в будущей постановке была сделана? Собственно, та же несправедливость, только произошло все с вами и в наши дни.

– С этой занозой я начала читать пьесу. Но к концу про нее абсолютно забыла, потому что пьеса меня захватила. Захватила целиком. Ты знаешь, я спектакль увидела отчетливо. Что такое Сатин и вся ночлежка? Вернее, народ, в ней присутствующий. Он для меня с самого начала был главным компонентом тире хором, присутствующим при всех трагических поворотах жизни ночлежки и реагирующим на все катаклизмы. Я и художнику это объяснила сразу. Так что импульс – это только импульс. А что он родил – это совсем другое. И это смешно, и дико, и невероятно, что слово, одно слово привело к такому результату.

На самом деле за ее «Дном» стояли один вечер и одна ночь.