Текст книги "Четвертый Кеннеди"

Кеннеди знаком предложил Кристиану сесть. Как же здорово он владеет собой, подумал Кристиан. Они были близкими друзьями много лет, но он не мог уловить хоть малейшего проявления эмоций.

– У нас еще одна напасть, – начал Кристиан. – Прямо здесь, в Америке. Мне не хотелось волновать тебя, но, к сожалению, приходится.

И он рассказал Кеннеди об «атомном» письме.

– Возможно, все это ерунда. Но вероятность, что бомба заложена, существует. Пусть и очень маленькая, один шанс на миллион. Взрыв бомбы приведет к разрушению десяти кварталов и гибели тысяч людей. Плюс радиоактивное заражение территории, которая станет необитаемой на многие годы. Поэтому нам приходится со всей серьезностью относиться к подобным угрозам.

– Я надеюсь, ты не собираешься сказать мне, что это письмо напрямую связано с угоном самолета.

– Кто знает, – пожал плечами Кристиан.

– Тогда не поднимай шума и спокойно с этим разберись, – приказал Кеннеди. – Поставь гриф «Атомная безопасность». – Он соединился с Юджином Дэззи: – Пришли мне копию секретного Закона об атомной безопасности. А также результаты исследований мозговой деятельности. И устрой мне встречу с доктором Эннаккони.

Кеннеди выключил аппарат внутренней связи. Встал, посмотрел в окно. Рассеянно провел рукой по американскому флагу, который стоял за его столом. Застыл, глубоко задумавшись.

Кристиану оставалось только гадать, по каким резонам президент «развел» угрозу атомного взрыва и кризис с заложниками.

– Я думаю, это местная проблема, – предположил он. – Из тех, что предсказывались аналитиками. Мы уже занимаемся некоторыми подозреваемыми.

Кеннеди ответил после долгой паузы:

– Крис, об этом не должно знать ни одно правительственное ведомство. Только ты и я. Ничего не говори ни Дэззи, ни другим сотрудникам моего аппарата. Проблем и так выше крыши, эта может многих сломать.

* * *

Вашингтон заполонили журналисты, слетевшиеся в американскую столицу со всего света. В воздухе стоял непрерывный гул, как на переполненном стадионе, улицы запрудили простые американцы, которые пришли к Белому дому, чтобы поддержать президента, разделить его страдания. Аэропорты работали с максимальной нагрузкой. Государственные советники и их сотрудники улетали в разные страны, чтобы обсудить создавшееся положение. Пентагон подтянул к Вашингтону дополнительную дивизию. Солдаты патрулировали город и охраняли подходы к Белому дому. Огромные толпы готовились провести ночь на улице, чтобы заверить президента, что в своей беде он не одинок. Шум толпы накрывал и Белый дом, и примыкающую к нему территорию.

Телевещательные компании перекроили свои программы, откликнувшись на траур, объявленный в связи с гибелью папы. Мемориальные службы проходили в кафедральных соборах по всему миру, миллионы людей рыдали, одевшись в черное. В горе своем они требовали отмщения, хотя священники в своих проповедях призывали к милосердию. Они также молились за спасение Терезы Кеннеди.

Шли слухи, что президент согласен отпустить убийцу папы в обмен на освобождение заложников и своей дочери. Мнения политологов, приглашенных телекомпаниями, разделились, но складывалось общее мнение, что начальные условия могут измениться в ходе переговоров, как уже не раз случалось при захвате заложников. Все политологи в той или иной степени соглашались, что президент запаниковал, опасаясь за жизнь дочери.

За ночь число людей, собравшихся у Белого дома, значительно увеличилось. Люди стремились оказаться поближе к символическому сердцу страны. Многие захватили с собой еду и питье, готовясь к долгим бдениям. Они собирались провести ночь рядом со своим президентом, Френсисом Завьером Кеннеди.

* * *

Во вторник вечером, вернувшись в спальню, Кеннеди помолился о том, чтобы завтра все заложники обрели свободу. Это сражение осталось за Джабрилом. Но не война. На ночном столике лежали бумаги, подготовленные ЦРУ, Советом национальной безопасности, государственным секретарем, министром обороны, служебные записки его помощников. Джефферсон принес горячий шоколад и печенье, и Кеннеди, устроившись в кресле, начал просматривать документы.

Он читал между строк, сопоставлял выводы различных федеральных ведомств, пытался взглянуть на отчеты глазами противника. Выходило, что Америка – колосс на глиняных ногах, медлительный, неповоротливый, которого щелкают по носу злобные карлики. Богатые становились богаче, бедные – беднее. Средний класс отчаянно пытался урвать от жизни свой кусок.

Кеннеди осознавал, что последний кризис, убийство папы, захват самолета, похищение его дочери, унизительные требования являли собой тщательно спланированный удар, призванный разрушить идеологическое главенство Соединенных Штатов.

А параллельно приходилось бороться с атакой изнутри, угрозой взрыва самодельной атомной бомбы. Раковой опухолью, разъедающей государство. Аналитики предсказывали такие варианты, и соответственные ведомства принимали определенные меры предосторожности. К сожалению, недостаточные. Но угроза шла именно изнутри, террористы никогда не пошли бы на столь рискованный вариант. Они понимали, что нельзя выводить колосса из себя. Ибо при любом раскладе террористы проигрывали, какими бы смелыми они ни были. Взрыв атомной бомбы в мегаполисе вызвал бы мощную репрессивную волну, а террористы прекрасно понимали, что их дни будут сочтены, если государства, а прежде всего Соединенные Штаты, приостановят действие законов, гарантирующих гражданские свободы.

Кеннеди внимательно изучил представленную информацию о наиболее известных террористических организациях и государствах, которые их поддерживали. Он удивился, узнав, что Китай финансирует арабских террористов. Однако эти организации не участвовали в операции Джабрила. Русские, наоборот, не потворствовали международному терроризму. Были и другие арабские организации, не связанные с Китаем, а также разные Красные бригады, японская, итальянская, немецкая, поглотившая все мелкие террористические группы Германии.

Наконец слова и цифры поплыли у Кеннеди перед глазами. Утром переговоры завершатся, заложники будут в безопасности. А сейчас ему не оставалось ничего другого, как ждать. Да, двадцать четыре часа, отведенные Джабрилом, истекли, но это не имело значения. Помощники заверили его, что террористы обязательно проявят терпение.

Прежде чем заснуть, он подумал о дочери, улыбке, с которой она разговаривала с Джабрилом, той самой улыбке, которыми славились оба его убитых дяди. Ему приснился кошмар, он застонал, стал звать на помощь. Джефферсон вбежал в спальню, посмотрел на перекошенное страданием лицо президента, выждал секунду-другую, разбудил его. Принес Кеннеди еще одну чашку шоколада и таблетку снотворного, прописанного врачом.

Среда, утро. Шерхабен

Когда Френсис Кеннеди лег спать, Джабрил проснулся. Он любил ранние утренние часы, когда солнце уже окрасило небо багрянцем, но еще не разогнало ночной прохлады. В это время дня на ум всегда приходили мысли о Мохаммедане Люцифере, прозванном Азазелом.[10]10
  Азазел – демон пустыни.


[Закрыть]

Ангел Азазел, стоя перед богом, отказался признать создание человека. Бог вышвырнул Азазела из рая, и пески пустыни вспыхнули адским огнем. Как же ему хотелось быть Азазелом, думал Джабрил. В далекой и романтичной юности на своей первой операции он взял себе кличку Азазел.

В то утро от жара пламенеющего солнца у него закружилась голова. И хотя стоял он у люка, в салоне самолета, где система кондиционирования поддерживала постоянную температуру, поток раскаленного воздуха заставил его отступить на шаг. К горлу подкатила тошнота, и он подумал: может, причина не в солнце, а в том, что он задумал. Сегодня он намеревался сделать последний ход в его игре ужаса, неожиданный ход в операции, о котором не подозревали ни Ромео, ни султан Шерхабена, ни помогающие ему террористы из Первой сотни. Принести жертву, от которой содрогнется весь мир.

Далеко внизу он видел цепочку солдат султана, которые удерживали на положенном расстоянии тысячи репортеров, присланных в Шерхабен газетами, журналами, телевещательными компаниями. Он приковал к себе всеобщее внимание. Он держал в заложниках дочь президента Соединенных Штатов. Такой аудитории не было ни у одного правителя, ни у одного папы, ни у одного пророка. Джабрил повернулся спиной к открытому люку и прошел в самолет.

Четверо террористов завтракали в салоне первого класса. С того момента, как он огласил ультиматум, прошло двадцать четыре часа. Ожидание закончилось. Он предложил им побыстрее покончить с едой, потом каждый получил четкое поручение. Один направился к командиру части, охраняющей самолет, с приказом Джабрила, разрешающим подпустить телевизионщиков к самому самолету. Второй – к репортерам с пачкой листовок, в которых говорилось, что один из заложников будет убит, поскольку по прошествии двадцати четырех часов ультиматум Джабрила остался невыполненным.

Еще двоих Джабрил попросил привести в салон первого класса дочь президента, которая последние полтора часа провела в первом ряду салона экономического класса, изолированная от остальных заложников.

Когда Тереза Кеннеди вошла в салон первого класса и увидела сидящего там Джабрила, губы ее разошлись в улыбке облегчения. Джабрилу оставалось только гадать, как она может выглядеть такой свеженькой, проведя не один день в далеко не комфортных условиях самолета. Все дело в коже, подумал он. Кожа не содержала жира, который собирал бы грязь. Он ободряюще улыбнулся Терезе, заговорил в чуть игривом тоне:

– Вы выглядите прекрасно, но чуть неряшливо. Приведите себя в порядок, подкрасьтесь, причешитесь. Телевизионщики нас ждут. Весь мир будет смотреть на нас, и я не хочу, чтобы кто-нибудь подумал, что я вас третировал.

Он отвел ее в туалет самолета, остался у двери. Услышал, как сливается вода, представил себе, что она сидит на унитазе, словно маленькая девочка, почувствовал, как чуть защемило сердце, взмолился: «Азазел, Азазел, будь со мной в эту решающую минуту». Потом до него донесся гул толпы, стоящей под ослепительным солнцем пустыни: люди прочитали его листовки. Он услышал, как автобусы с телекоммуникационным оборудованием подъехали к самолету.

Тереза вышла из туалета. Джабрил отметил грусть на ее лице. И упрямство. Она решила, что не будет говорить, не поддастся его уговорам сделать заявление. Такая чистенькая, хорошенькая, уверенная в своих силах. Она улыбнулась Джабрилу:

– Говорить я не буду.

Джабрил взял ее за руку:

– Я лишь хочу, чтобы они увидели вас.

Он подвел ее к открытому люку. Они встали бок о бок. Горячий воздух пустыни окутал их тела. Шесть автобусов телевизионщиков походили на доисторических чудовищ, подкравшихся к самолету. За автобусами толпились люди.

– Улыбайтесь, – попросил Терезу Джабрил. – Я хочу, чтобы ваш отец видел, что вы в безопасности.

И одновременно, проведя рукой по затылку, отбросил на плечо шелковистые волосы, обнажив бледную шею с маленькой родинкой.

Она дернулась от его прикосновения, повернулась, чтобы посмотреть, что он делает. Но его хватка стала крепче, он заставил ее смотреть в камеры, чтобы их объективы поймали красоту ее лица.

А потом чуть отступил назад, за Терезу, свободной рукой выхватил пистолет, приставил к шее и, прежде чем девушка что-то поняла, нажал на спусковой крючок.

Энергии пули хватило, чтобы вытолкнуть Терезу из люка. Она словно зависла в воздухе, в ореоле собственной крови, а потом тело перевернулось ногами верх, перевернулось еще раз, шмякнулось на бетон летного поля, который у ее головы тут же окрасился в красный цвет, и застыло. Тишину нарушало лишь жужжание телекамер. А в следующее мгновение пустыню огласил животный вопль ужаса, вырвавшийся из тысяч глоток.

Джабрила это удивило, он-то ожидал услышать крики ликования. Он отступил на шаг, повернулся и увидел на лицах своих людей тот же ужас, смешанный с отвращением.

– Аллах велик! – воскликнул он, но они ничего ему не ответили. Он долго ждал, а потом продолжил: – Теперь мир поймет, что мы настроены серьезно. Теперь они дадут все, что мы попросим. – Но он помнил, что в реве толпы не было ожидаемого им экстаза. Да и его люди отреагировали, мягко говоря, странно. Казнь дочери президента Соединенных Штатов, казнь символа власти, похоже, нарушала некое табу, которое он не учел. Что ж, пусть будет так.

На мгновение он позволил себе подумать о Терезе Кеннеди, ее нежном личике, запахе фиалок, идущем от белоснежной шеи, подумал о ее голове в кровавом ореоле. Подумал о том, что отправил ее к Азазелу, низвергнутому с небес в пустыню. Перед его мысленным взором возникло ее тело, тряпичной куклой лежащее на бетоне летного поля, в белых слаксах, сандалиях на босу ногу. Жар солнца врывался в самолет, Джабрил взмок от пота. «Азазел – это я», – сказал он себе.

Вашингтон

До зари, в глубоком сне, наполненном рокотом гигантской толпы, президент Кеннеди почувствовал, что Джефферсон трясет его за плечо. Но и проснувшись, он слышал все тот же рокот, на этот раз тысяч голосов тех, кто проводил ночь у Белого дома.

Он сразу заметил, что Джефферсон выглядит иначе, вышколенный слуга, который умел чистить одежду и знал, когда подать чашку горячего шоколада, исчез. Кеннеди видел перед собой человека, готового принять на себя смертельный удар.

– Проснитесь, мистер президент, проснитесь, – раз за разом повторял Джефферсон.

– С чего такой шум? – спросил уже проснувшийся Кеннеди.

В спальне горела люстра. За спиной Джефферсона стояла группа людей. Офицер-моряк, врач Белого дома, другой офицер, который носил ядерный чемоданчик, Юджин Дэззи, Артур Уикс, Кристиан Кли. Кеннеди почувствовал, как Джефферсон буквально вытащил его из постели, чтобы поставить на ноги. Затем ловким движением накинул на него халат. По какой-то причине колени Кеннеди подогнулись, но Джефферсон помог ему удержаться на ногах.

Лица всех мужчин превратились в меловые маски, не мигая, они смотрели прямо перед собой. Кеннеди в изумлении оглядел их, и тут же сердце его наполнилось предчувствием беды. На мгновение все померкло у него перед глазами, он словно оглох. Моряк раскрыл черный саквояж, достал заранее приготовленный шприц. «Нет», – остановил его Кеннеди. Он переводил взгляд с одного мужчины на другого, но никто не решался заговорить. Молчание нарушил сам Кеннеди:

– Все нормально, Крис, я знал, что он это сделает. Он убил Терезу, не так ли?

А потом приготовился услышать, что Кристиан скажет, нет, дело в другом, произошла природная катастрофа, взорвалась самодельная атомная бомба, умер политик мирового уровня, в Персидском заливе затонул авианосец… Но Кристиан, бледный как полотно, выдавил из себя короткое «да».

Кеннеди почувствовал, что какая-то застарелая болезнь, давно дремлющая лихорадка, внезапно дала о себе знать, прорвалась наружу. Он начал клониться набок, но в следующее мгновение Кристиан оказался рядом, словно хотел укрыть президента от остальных, потому что по его лицу покатились слезы, и он жадно хватал ртом воздух, словно вытащенная из воды рыба. А потом все сгрудились вокруг него, доктор вогнал иглу ему в руку, а Кристиан и Джефферсон уложили его на кровать.

* * *

Они ждали, пока Кеннеди оправится от шока. Наконец, взяв себя в руки, он начал отдавать приказы. Вызвать на службу всех необходимых сотрудников аппарата, установить постоянную связь с лидерами Конгресса, очистить от толп прилегающие к Белому дому улицы. Отрезать Белый дом от прессы. И назначил совещание на семь утра.

А потом, перед самым рассветом, попросил всех удалиться. Джефферсон принес поднос с горячим шоколадом и печеньем.

– Я посижу за дверью, – сказал он. – И буду заглядывать к вам каждые полчаса, если вы не возражаете, мистер президент.

Кеннеди кивнул, и Джефферсон вышел из спальни.

Кеннеди выключил все лампы. Комнату заполнил предрассветный серый сумрак. Он постарался вернуть себе ясность мышления. Враг рассчитывал на то, что горе затуманит ему рассудок, а потому он пытался отгородиться от горя. Смотрел на овальные окна, помня, что изготовлены они из специального стекла. Он видел все, но никто не мог заглянуть внутрь. И, естественно, они могли выдержать пулеметную очередь. Вся территория Белого дома, которую он видел перед собой, все дома, находившиеся на соседних улицах, контролировались агентами Секретной службы. Парк охранялся патрулями с собаками и суперсовременными электронными системами сигнализации. За свою жизнь он не опасался: Кристиан держал слово. А вот уберечь Терезу он никак не мог.

Все закончилось, она умерла. И теперь, после того как спала начальная волна горя, он удивлялся собственному спокойствию. Причина в том, что после смерти матери она настаивала на своей полной самостоятельности. Отказалась разделить его жизнь, потому что придерживалась гораздо более левых взглядов и считала его своим политическим противником. Или он недостаточно сильно любил дочь?

Нет, в этом за ним вины не было. Дочь он любил, и она умерла. Но удар этот не поверг его в нокаут, потому что последние дни он предчувствовал ее смерть. Подсознание посылало предупредительные сигналы.

Убийство папы и угон самолета, на котором летела дочь президента могущественной мировой державы, – два этапа единого плана. И угонщики специально тянули с оглашением своих требований, дожидаясь ареста убийцы в Соединенных Штатах. Чтобы в них фигурировало и освобождение убийцы папы.

Невероятным усилием воли Кеннеди сумел отмести все личное. Попытался выстроить логическую цепочку умозаключений. На поверхности все выглядело просто и понятно: папа и молодая женщина погибли. Факт печальный, но, по большому счету, не столь уж важный. Религиозных лидеров канонизируют, о смерти молодых скорбят. Но за этой простотой скрывалась куда более серьезная проблема. Во всем мире люди проникнутся презрением к Соединенным Штатам и их лидерам. Будут предприняты другие попытки расшатать власть. Предугадать их все невозможно. Если власть не может обеспечить порядка, на нее плюют. Загнанная в угол, терпящая поражения, власть не может защитить общество, которым она управляет. Но как в данном конкретном случае должна повести себя власть?

Дверь приоткрылась, в спальню легла полоса света из коридора. И растворилась в лучах уже поднявшегося солнца. Джефферсон, в чистой рубашке и отутюженном костюме, вкатил столик с завтраком. Изучающе взглянул на Кеннеди, как бы спрашивая, остаться ему или нет, потом выкатил столик из спальни.

Кеннеди почувствовал на щеках слезы и внезапно осознал, что они не от горя, а от бессилия. Потому что горе ему удалось подавить. Так же, как и волны ярости, бушевавшие в крови, в том числе и на своих помощников, на которых он полностью полагался, но которые подвели его. Той самой ярости, которую он не испытывал никогда в жизни и презирал в других. Но он совладал и с яростью.

Подумал о том, как его помощники пытались утешить его. Кристиан, с которым он дружил долгие годы, обнял его, помог лечь на кровать. Оддблад Грей, обычно такой бесстрастный, сжал его за плечи, прошептал: «Это ужасно, просто ужасно». Артур Уикс и Юджин Дэззи повели себя более сдержанно. Прикоснулись к нему, пробормотали что-то невразумительное. Он, во всяком случае, не разобрал ни слова. Но заметил, что Дэззи, как руководитель его аппарата, первым покинул спальню, чтобы сразу приступить к выполнению распоряжений президента. С ним ушел и Артур Уикс. Конечно, помощника по национальной безопасности тоже ждала срочная работа, но, возможно, он опасался услышать от главы государства какой-нибудь дикий приказ, обусловленный не логикой событий, а горем отца, потерявшего единственную дочь.

И перед тем как Джефферсон вновь вкатил в спальню столик с завтраком, Френсис Кеннеди понял, что отныне жизнь его может измениться кардинальным образом, возможна даже потеря контроля над событиями. И он сделал все, чтобы злость не мешала логике.

Он помнил заседания, на которых решались стратегические вопросы. Помнил Иран, помнил Ирак.

Память услужливо перенесла его на сорок лет назад. Семилетним мальчиком он играл на песчаных пляжах Хайяниса[11]11
  Хайянис – город на юго-востоке штата Массачусетс, на полуострове Кейп-Код. Летний курорт, славящийся своими песчаными пляжами.


[Закрыть] с детьми дяди Джека и дяди Бобби. И оба дяди, такие высокие, стройные, светловолосые, играли с ними минуту-другую, чтобы потом, словно боги, подняться в ожидающие их вертолеты и улететь. Ребенком он всегда больше любил дядю Джека, потому что знал все его секреты. Однажды увидел, как дядя Джек поцеловал женщину, а потом увлек ее в свою спальню. Он видел, как часом позже они вышли из спальни. И до сих пор не мог забыть лица дяди Джека. Тот лучился счастьем, словно получил бесценный подарок. Они не заметили маленького мальчика, спрятавшегося за одним из столов, стоявших в холле. В те времена Секретная служба не держала президента на коротком поводке.

От детства у него остались и другие воспоминания. И мужчины, и женщины, даже много старше дяди Джека и дяди Бобби, относились к ним с безмерным почтением, как к особам королевской крови. Когда дядя Джек выходил на лужайку Белого дома, начинал играть оркестр. Все лица поворачивались к нему, все разговоры прекращались: люди ждали, пока он заговорит. Его дядья осознавали свою власть и воспринимали ее атрибуты как должное. С какой уверенностью они дожидались вертолетов, чувствуя себя в полной безопасности среди крепких людей, которые обеспечивали их защиту, как благородно они взмывали в небеса, с каким величием спускались с небес…

Он не мог забыть их лучезарные улыбки, светящиеся умом глаза, излучаемый ими магнетизм. И когда они находили время поиграть с маленькими мальчиками и девочками, сыновьями, дочерьми, племянниками и племянницами, проделывали они все это с предельной серьезностью – боги, навестившие юных смертных, которые находились под их покровительством. А потом. А потом…

Похороны дяди Джека он смотрел по телевизору рядом с плачущей матерью. Орудийный лафет, лошадь без седока, миллионы потрясенных горем людей, маленькие друзья, с которыми он играл на пляже, дядя Бобби, тетя Джекки. В какой-то момент мать взяла его на руки: «Не смотри, не смотри». Ее длинные волосы и катящиеся из глаз слезы ослепили его…

* * *

Полоса света, падающая из коридора, оборвала поток воспоминаний. На этот раз Кеннеди увидел и Джефферсона, и столик с завтраком.

– Это увези, дай мне час. И чтоб в спальню никто не входил.

Редко он позволял себе такую резкость. Джефферсон одобрительно посмотрел на Кеннеди: по его разумению, сложившаяся ситуация требовала от президента прежде всего жесткости.

– Да, мистер президент. – Он выкатил столик и притворил за собой дверь.

Солнце уже освещало спальню, но не набрало сил, чтобы превратить ее в парилку. Шум Вашингтона проникал в комнату. Автобусы с телекоммуникационным оборудованием выстроились вдоль тротуаров, моторы автомобилей гудели, как гигантский рой, над Белым домом то и дело проносились самолеты. Только военные, гражданским запретили появляться в небе над столицей.

Кеннеди старался подавить всесокрушающую ярость, во рту ощущалась горечь желчи. Его величайший триумф обернулся чудовищной трагедией. Его выбрали президентом, но его жена умерла от рака до того, как он вошел в Белый дом. Его великие программы по превращению Америки в Утопию завязли в Конгрессе. И вот теперь собственная дочь стала той ценой, которую пришлось заплатить за честолюбие и мечты. Тошнота подкатывала к горлу. Тело, казалось, наполнял яд, отнимающий последние силы, он уже чувствовал, что единственное спасение – дать волю ярости, но в этот момент что-то щелкнуло в его мозгу, и организм включился в борьбу за выживание. Импульсы, посылаемые мозгом, достигли каждой клеточки, наполняя тело энергией, выдавливая отравляющий его яд.

У него есть власть, что ж, он распорядится данной ему властью. Он может заставить своих врагов дрожать от страха, пусть желчь наполняет горечью их рты. Он может стереть с лица земли всех этих людишек, вооруженных жалкими пукалками, которые принесли столько горя и ему, и его семье.

Он чувствовал себя человеком, на долгие недели и месяцы прикованным к постели тяжелой болезнью, который, проснувшись однажды утром, понимает, что он победил болезнь и к нему возвратились силы. С тех пор как умерла его жена, никогда он не ощущал такого облегчения, такой умиротворенности. Он сидел на кровати, пытаясь взять под контроль свои эмоции, отталкиваясь в своих рассуждениях от осторожности и здравого смысла. Куда как более спокойно он рассмотрел возможные варианты, преграды, поджидающие на том или ином пути. И наконец, понял, что должно делать, какие опасности предстоит нейтрализовать. В последний раз у него защемило сердце: его дочь умерла, но жизнь продолжалась.