Текст книги "Сицилиец"

Глава 8

На следующее утро после бегства из Монтелепре Тури Гильяно и Аспану Пишотта купались в стремительном ручье за пещерой на Монте-д’Ора. Оружие они положили на край утеса и расстелили одеяло, чтобы погреться в рассветных розовых лучах.

Их пещера, Гротта Бьянка, была длинной и заканчивалась грудой булыжников, доходившей почти до потолка. Мальчишками Тури и Аспану сумели однажды протиснуться в щель наверху и обнаружили туннель, выходивший на противоположный склон горы. Еще до рождества Христова его проложили бойцы Спартака, когда скрывались здесь от римских легионеров.

Далеко внизу, словно игрушечный, лежал Монтелепре. Дорожки к их утесу извивались, словно белые червячки, на горном склоне. Один за другим серые каменные дома Монтелепре становились золотистыми под встающим солнцем.

Утренний воздух был чист, дикие груши, лежавшие на земле, манили своей сочностью и прохладой. Тури взял одну из них и надкусил, чтобы освежить рот. Через пару часов на жаре они превратятся в сухие комки ваты. Ящерки-гекконы с гигантскими раздутыми головами на тонких тараканьих ножках пытались вскарабкаться по его руке; вреда они не причиняли, хоть и выглядели устрашающе. Он стряхнул их в сторону.

Пока Аспану чистил оружие, Тури наблюдал за городком внизу. Невооруженным глазом он видел крошечные черные точки – людей, направлявшихся на их скромные участки земли. Тури попытался отыскать свой дом. Давным-давно они с Аспану вывесили у него на крыше флаги Сицилии и Америки. Якобы из патриотических соображений – но на самом деле они, ловкие и сообразительные, хотели пометить дом, чтобы видеть его, бродя по окружающим горам, и не терять связи с родительским миром.

Внезапно он вспомнил один случай десятилетней давности. Фашистские власти приказали им снять американский флаг с крыши Гильяно. Мальчишки пришли в такую ярость, что сорвали оба флага, американский и сицилийский. А потом принесли их в свое тайное убежище, Гротта Бьянка, и закопали возле кучи булыжников.

Гильяно сказал Пишотте:

– Следи за тропами, – и пошел в пещеру.

Даже спустя десять лет Гильяно точно помнил, где они закопали флаги, – в правом углу, где булыжники подходили к земле. Они выкопали ямку под одним камнем, а потом присыпали флаги землей.

Теперь это место покрывал тонкий коврик скользкого черно-зеленого мха. Гильяно копнул его носком ботинка, а потом ковырнул землю попавшимся под руку камешком. Через пару минут флаги были у него. Американский превратился в ошметки ткани, но сицилийский они завернули внутрь него, и он отлично сохранился. Гильяно развернул его – алый и золотой, такой же яркий, как в их детстве. На флаге не было ни дырочки. Он вынес флаг наружу и, смеясь, сказал Пишотте:

– Помнишь его, Аспану?

Пишотта поглядел на флаг. Потом тоже рассмеялся, но гораздо радостнее.

– Это судьба! – воскликнул он, вскочил и выдернул флаг из рук Тури. Подошел к краю холма и помахал оттуда флагом в сторону города. Им не надо было ничего друг другу говорить. Гильяно выдернул из земли молодую сосенку, что росла на утесе. Они вырыли яму и, воткнув в нее сосенку, привалили ее основание камнями, а к верхушке привязали флаг, чтобы он свободно развевался у всех на виду. Наконец оба сели на край утеса и стали ждать.

Только в полдень они заметили какое-то движение: мужчина ехал на осле по пыльной дороге, которая вела в сторону утеса. Еще час они наблюдали за ним, а потом, когда осел подошел к склону и двинулся вверх, Пишотта сказал:

– Черт, всадник меньше своего осла. Наверняка это твой крестный, Адонис.

От Гильяно не укрылось пренебрежение в голосе Пишотты. Тот – такой стройный, ладный, привлекательный – испытывал отвращение к любым физическим недостаткам. Туберкулезные легкие, от которых на губах Пишотты частенько появлялась кровь, внушали ему ужас, и не потому, что болезнь угрожала его жизни, а потому, что она омрачала представления Аспану о своей красоте. Сицилийцы любят давать людям прозвища, основанные на их физических недостатках, и однажды приятель назвал Пишотту «бумажными легкими». Тот едва не пырнул его перочинным ножом. Только вмешательство Гильяно смогло предотвратить убийство.

Тури сбежал вниз по склону на несколько миль и спрятался за гигантской гранитной скалой. Это была одна из их с Аспану детских игр. Он подождал, пока Адонис минует скалу, потом вышел из укрытия и крикнул: «Стой, где стоишь». Одновременно снял с плеча лупару.

И снова все шло как в детской игре. Адонис медленно развернулся так, чтобы не видно было руки, достающей пистолет. Но Гильяно, смеясь, спрятался за скалу; только дуло его лупары сверкало на солнце.

– Крестный, – сказал он, – это я, Тури, – и подождал, пока Адонис уберет пистолет обратно за пояс и сбросит с плеч вещмешок. Тогда Гильяно опустил лупару и вышел на тропу.

Он знал, что Гектору Адонису трудно спешиваться из-за коротких ног, и хотел помочь ему. Однако, когда Тури появился на тропе, профессор быстро соскользнул на землю, и они обнялись. Вдвоем пошли к утесу; Гильяно вел в поводу осла.

– Итак, юноша, вы сожгли все мосты, – профессорским тоном заговорил Гектор Адонис. – За прошлую ночь еще двое мертвых полицейских. Это больше не шутки.

Когда они добрались до утеса и Пишотта поприветствовал их, Адонис сказал:

– Как только я увидел сицилийский флаг, сразу понял, что вы здесь.

Пишотта ухмыльнулся и добродушно пошутил:

– Мы с Тури и с этой горой отделились от Италии.

Гектор Адонис бросил на него короткий взгляд. Ох уж эта юношеская самоуверенность, вера в собственное превосходство!

– Весь город видел ваш флаг, – сказал профессор. – Включая старшину карабинери. Они поднимутся сюда, чтобы снять его.

Пишотта беззаботно ответил:

– Ну вот, опять поучения! Ну и пусть поднимаются; флаг – единственное, что они тут найдут. Ночью мы в безопасности. Должно случиться чудо, чтобы карабинери покинули свою казарму после захода солнца.

Адонис, проигнорировав его, распаковал чересседельные сумки на осле. Он привез Гильяно полевой бинокль и аптечку, чистую рубашку, белье, теплый свитер, отцовский бритвенный прибор и шесть кусков мыла.

– Вам это пригодится, – сказал Адонис.

Гильяно очень обрадовался биноклю. Они составили целый список вещей, которые хотели получить в следующие несколько недель. Тури знал, что мать копила мыло весь прошлый год.

В отдельном мешке лежал большой кусок зернистого сыра с крупинками перца, батон хлеба и два больших пирога – на самом деле это тоже был хлеб, но с начинкой из ветчины-прошутто и сыра моцарелла, украшенный сверху крутыми яйцами.

– Пироги прислала Ла Венера, – сказал Адонис. – Она говорит, что пекла их для своего мужа, когда тот жил в горах. На одном можно продержаться целую неделю.

Пишотта, ухмыляясь, заметил:

– Чем они старше, тем лучше вкус.

Двое юношей уселись на траву и стали отламывать куски хлеба. Пишотта ножом резал сыр. Трава вокруг кишела насекомыми, поэтому они забросили мешок с продуктами на большой валун. Напившись воды из ручья, бежавшего в сотне метрах ниже по склону, прилегли отдохнуть так, чтобы видеть долину.

Гектор Адонис вздохнул:

– Вы, конечно, страшно довольны собой, но это не шутки. Если вас поймают, то пристрелят.

Гильяно ответил спокойно:

– Если я их поймаю, то тоже пристрелю.

Его слова потрясли Адониса. Похоже, надежды на прощение нет.

– Не глупи, – сказал он. – Ты еще мальчик.

Мгновение Гильяно глядел на него.

– Они сочли меня достаточно взрослым, чтобы застрелить из-за куска сыра. Вы хотите, чтобы я бежал от них? Позволил моей семье голодать? Допустил, чтобы вы снабжали меня едой, пока я прохлаждаюсь тут в горах? Они придут меня убивать – поэтому я убью их. И как насчет вас, дорогой крестный? Не вы ли, когда я был ребенком, рассказывали мне про нищую жизнь сицилийских крестьян? Как их эксплуатируют все, кому не лень: Рим со своими налогами, аристократы, богатые землевладельцы, что платят за наш труд жалкими лирами, на которые разве что ноги с голоду не протянешь? Каждое утро я выходил на рыночную площадь с двумя сотнями других мужчин из Монтелепре, и нас отбирали на работу, подобно скоту. Сотня лир за полдня трудов; хочешь – соглашайся, не хочешь – проваливай. И большинство соглашаются. Так кому и повести за собой народ Сицилии, если не Сальваторе Гильяно?

Гектор Адонис был искренне поражен. Достаточно плохо оказаться вне закона, но прослыть бунтовщиком еще опаснее.

– Все это хорошо на словах, – ответил он. – Но в реальной жизни ты можешь просто раньше времени лечь в могилу. – Сделал паузу. – Да и к чему привело ваше геройство прошлым вечером? Твои соседи до сих пор в тюрьме.

– Я их освобожу, – негромко сказал Гильяно.

Он видел изумление на лице крестного. Тури нуждался в его поддержке, его помощи, его одобрении. Он понимал, что Адонис все еще видит в нем всего лишь добродушного крестьянского парня.

– Вы должны понять, что я теперь другой человек.

Он тоже сделал паузу. Как бы поточнее выразить свои мысли? Вдруг крестный сочтет его заносчивым гордецом? Однако Тури продолжил:

– Я не боюсь смерти.

Он улыбнулся Гектору Адонису мальчишеской улыбкой, которую его крестный так любил.

– Честно говоря, меня самого это удивляет. Но я не боюсь, что меня убьют. Это кажется мне невозможным. – Рассмеялся. – Их военная полиция, их бронированные «Джипы», их автоматы, весь Рим – они меня не страшат. Я смогу с ними справиться. В горах Сицилии полно бандитов. Пассатемпо с его отрядом. Терранова. Они бросили Риму вызов. Раз они смогли, смогу и я.

Гектор Адонис смотрел на него со смесью недоумения и тревоги. Может, ранение сказалось на мозгах Гильяно? А может, с этого начиналась история всех героев – Александров, Цезарей, Роландов? Где еще могли зародиться их мечты, если не в тайных убежищах, в беседах с ближайшими друзьями? Однако вслух он небрежно ответил:

– Забудь про Терранову и Пассатемпо. Их поймали, и сейчас они в тюрьме в казармах Беллампо. Через пару дней их увезут в Палермо.

Гильяно сказал:

– Я освобожу их и потребую благодарности.

Мрачность, с которой он произнес эти слова, потрясла Гектора Адониса и порадовала Пишотту. Они никак не могли поверить в перемену в их Гильяно. Они всегда любили и уважали его. Тури всегда держался с большим достоинством для такого молодого парня. Однако впервые они заметили в нем стремление к власти.

Гектор Адонис усмехнулся:

– Благодарность? Да Пассатемпо убил собственного дядьку, который подарил ему его первого осла!

– Тогда я объясню ему смысл этого слова, – произнес Гильяно. Он ненадолго замолчал. – А теперь я должен просить вас об услуге. Подумайте как следует, и если вы откажетесь, я все равно останусь вашим почтительным крестником. Забудьте, что вы – друг моих родителей, забудьте о своей привязанности ко мне. Я прошу об услуге ради Сицилии, которую вы научили меня любить. Будьте моими глазами и ушами в Палермо.

Гектор Адонис отвечал:

– То есть ты просишь, чтобы я, профессор Университета Палермо, стал членом банды?

Пишотта нетерпеливо заметил:

– И что тут странного, когда мы на Сицилии, где все так или иначе связаны с «Друзьями друзей»? И где еще, кроме как на Сицилии, профессор истории и литературы расхаживает с пистолетом?

Гектор Адонис скользил взглядом по обоим юношам, взвешивая свой ответ. Он легко мог пообещать помощь и забыть о своем обещании. Мог с той же легкостью отказаться и пообещать помогать просто как друг, время от времени – как сегодня. В конце концов, вряд ли это продлится долго. Гильяно могут убить в перестрелке или выдать властям. Он может эмигрировать в Америку. И проблема будет решена, думал Адонис с грустью.

Ему вспомнился далекий летний день, очень похожий на этот, когда Тури с Аспану было лет по восемь. Они сидели на лугу, между домом Гильяно и горами, в ожидании ужина. Гектор Адонис привез для Тури пакет с книгами – в том числе «Песнь о Роланде», которую взялся им читать.

Адонис знал поэму практически наизусть. Она была дорога сердцу каждого сицилийца, как образованного, так и совсем безграмотного. Этот сюжет разыгрывали все кукольные театры, разъезжавшие по городкам и деревенькам, а изображения главных персонажей красовались едва ли не на всех телегах, что колесили по сицилийским горам. Два великих рыцаря Карла Великого, Роланд и Оливер, сражались с сарацинами, прикрывая возвращение своего императора во Францию. Адонис рассказывал, как они погибли вместе в великой битве при Ронсевале. Оливер трижды просил, чтобы Роланд протрубил в рог, призывая армию Карла Великого вернуться, но гордый Роланд отказывался. Когда сарацины обступили их, Роланд все-таки протрубил в рог, но было уже поздно. Когда Карл Великий вернулся, чтобы спасти своих рыцарей, то нашел их мертвые тела среди тысяч убитых сарацин. Адонис вспоминал, как глаза Тури Гильяно наполнились слезами; на лице Аспану Пишотты, наоборот, читалось презрение. Для одного то был величайший момент, какой может пережить мужчина, для другого – унизительная смерть от рук неверных.

Двое мальчишек поднялись с травы и побежали домой ужинать. Тури обнял Аспану за плечи, и Гектор улыбнулся при виде этого жеста. Ему показалось, что это Роланд удерживает Оливера на ногах, чтобы оба они умерли, стоя перед наступающими сарацинами. Роланд, умирая, протянул руку в рукавице к лазурному небу, и ангел снял эту рукавицу. По крайней мере, так говорилось в легенде и в поэме.

Это случилось тысячу лет назад, но Сицилия осталась той же бесприютной землей с клочками оливковых рощ и пересохшими равнинами, с придорожными часовнями, построенными первыми христианами, и бесчисленными крестами, воздвигнутыми для казни мятежных рабов под предводительством Спартака. И его крестник собирался стать еще одним из их числа, не понимая, что Сицилии, чтобы измениться, нужно пережить настоящее извержение вулкана, которое испепелит ее землю.

И вот, пока Адонис глядел на них – как Пишотта лежит на траве, а Гильяно смотрит на крестного своими карими глазами и улыбается так, словно точно знает, о чем тот думает, – вся эта сцена в его глазах пережила странную трансформацию. Адонис увидел в них две статуи, выточенные из мрамора, выхваченные из обычной жизни. Пишотта превратился в рельеф на амфоре, а геккон у него на руке – в змею. Их контуры были тонко выгравированы на фоне утренних гор. Пишотта выглядел опасным – такие мужчины приходят в мир с ядом и кинжалом.

Сальваторе Гильяно, его крестник Тури, оказался на другой стороне амфоры. Прекрасный, как греческий бог Аполлон, со скульптурной лепкой черт, с глазами столь чистыми, что они могли показаться слепыми. Лицо его было открытым и честным – невинным, как у легендарного героя. Или скорее, подумал Адонис, отринув сентиментальность, решительным, как у юноши, избравшего путь героя. Его тело выглядело мускулистым, объемным, как средиземноморские статуи, с мощными бедрами и крепкой спиной. Оно было американским – крупнее и выше, чем у мужчин на Сицилии.

Даже когда оба были мальчишками, Пишотта всегда выказывал практическую сметку; Гильяно же верил в человеческую доброту и гордился своей верой. В те дни Гектору Адонису казалось, что именно Пишотта станет у них предводителем, когда мальчики подрастут, а Гильяно будет следовать за ним. Однако он ошибся. Вера в чужую добродетель оказалась куда опаснее, чем вера в чужую хитрость.

Размышления Гектора Адониса прервал насмешливый голос Пишотты:

– Прошу, профессор, скажите «да»! Я – заместитель Гильяно в банде, и мне пока некому отдавать приказы. – Он осклабился. – Придется начинать с малого.

Хотя Адонис не поддался на провокацию, глаза Гильяно блеснули гневом. Однако он спокойно спросил:

– И каков будет ваш ответ?

– Да, – ответил Гектор Адонис.

А что еще мог сказать крестный отец?

Тогда Гильяно поведал, что ему нужно будет сделать по возвращении в Монтелепре, и изложил свои планы на следующий день. Адонис снова был потрясен дерзостью и жестокостью замысла этого юноши. Однако когда Гильяно подсадил его на осла, он склонился и поцеловал своего крестника.

Пишотта и Гильяно смотрели, как Адонис едет с горы вниз, к городку.

– Такой маленький, – заметил Пишотта. – Он гораздо лучше вписался бы в нашу компанию, когда мы детьми играли в бандитов.

Гильяно повернулся к нему и мягко сказал:

– И шутки твои больше подошли бы к тем временам. Будь серьезен, когда мы говорим о серьезных вещах.

Но вечером, перед тем как лечь спать, они еще раз крепко обнялись.

– Ты – мой брат, – сказал Тури. – Помни об этом.

Потом они завернулись в одеяло и проспали всю ночь – последнюю ночь их безвестности.

Глава 9

Тури Гильяно и Аспану Пишотта проснулись до рассвета, пока солнце еще не встало, опасаясь, как бы карабинери – хоть это и было маловероятно – не вышли из казарм затемно, чтобы застать их врасплох. Вчера поздно вечером они видели, как из Палермо в казармы Беллампо приехал броневик, а за ним – два армейских «Джипа» с подкреплением. Ночью Гильяно несколько раз совершал вылазки вниз по склону горы и прислушивался, не карабкается ли кто к ним на утес, – предосторожность, над которой Пишотта только посмеялся.

– Мы же были такими сорвиголовами в детстве! – сказал он. – Неужели ты веришь, что эти лентяи карабинери станут рисковать жизнью в потемках или упустят хоть час сна в мягкой постели?

– Нам пора усваивать полезные привычки, – ответил Гильяно. Он понимал, что вскоре у них появятся более серьезные противники.

Тури с Аспану потрудились на славу – разложили оружие на одеяле и проверили каждую деталь. Потом подкрепились пирогом от Ла Венеры и запили его вином из фляги, которую оставил им Гектор Адонис. Пирог, острый и ароматный, прекрасно насытил их желудки. Воспользовавшись приливом сил, юноши занялись сооружением загородки из молодых сосенок и камней на краю утеса. Из-за этой загородки они следили за Монтелепре и горными тропинками в бинокль. Гильяно зарядил оружие и рассовал запасные патроны по карманам своей овчинной куртки, пока Пишотта нес вахту. Гильяно все делал тщательно и неспешно. Он даже закопал их припасы и привалил валуном. Нельзя, чтобы кто-то обнаружил схрон. И вот Пишотта заметил броневик, выехавший из казарм Беллампо.

– Ты был прав, – сказал он. – Машина удаляется от нас по долине Кастелламмаре.

Они обменялись улыбками. Гильяно ощутил некоторое облегчение. Похоже, противостоять полиции не будет особенно сложно. Сейчас броневик скроется за изгибом дороги, а потом вернется назад и двинется вверх по противоположному склону горы. Власти наверняка знают про туннель и ожидают, что они попытаются сбежать через него – выскочив прямо на броневик с его пулеметами.

Спустя час карабинери вышлют подразделение вверх, на Монте-д’Ора, чтобы фронтальной атакой согнать их с места. Очень хорошо, что полиция считает их просто разозленными мальчишками, обычными бандитами. Красно-золотой флаг Сицилии, который они вывесили на утесе, свидетельствовал об их беспечности – по крайней мере, полиция должна была так подумать.

Час спустя фургон с полицейскими и «Джип» со старшиной Роккофино выехал через ворота казарм Беллампо. Обе машины медленно двинулись к подножиям Монте-д’Оро, и люди высадились там. Двенадцать карабинери с винтовками принялись карабкаться вверх по узким тропкам. Старшина Роккофино снял фуражку с кантом и махнул ею в сторону ало-золотого флага, развевающегося на утесе у них над головами.

Тури Гильяно смотрел на них в бинокль через загородку из сосенок. Его немного беспокоил броневик по ту сторону горы. Что, если люди оттуда попробуют забраться на гору? Хотя нет, подъем занял бы несколько часов, так что вряд ли они сейчас близко. Он выбросил их из головы и сказал Пишотте:

– Аспану, если наши предположения не подтвердятся, не будем мы ужинать мамиными спагетти, как бывало в детстве.

Пишотта захохотал:

– Да мы терпеть не могли возвращаться домой, ты разве не помнишь? И вообще, теперь гораздо веселей. Мы как, подстрелим одного-двух?

– Нет, – ответил Гильяно. – Стреляй поверх голов.

Ему вспомнилось, как Пишотта не подчинился пару дней назад, и Тури добавил:

– Аспану, слушайся меня. Нет смысла их убивать. Сейчас это не нужно.

В течение часа они терпеливо ждали. Потом Гильяно просунул дробовик через изгородь и дважды выстрелил. Удивительно, но цепочка людей, только что уверенно двигавшихся вверх, сразу рассыпалась, подобно муравьям, прячущимся в траве. Пишотта дал четыре выстрела из винтовки. На склоне в нескольких местах появились столбики дыма – это карабинери палили в ответ.

Гильяно отложил дробовик и взялся за бинокль. Он видел, как старшина с сержантом возятся с радиопередатчиком; наверняка хотят связаться с броневиком по ту сторону горы – предупредить, что бандиты сейчас побегут. Он снова поднял дробовик и выстрелил два раза, а потом сказал Пишотте:

– Пора уходить.

Вдвоем они перебрались на дальний край утеса, где их не могли видеть приближающиеся карабинери, а потом скатились по усыпанному булыжниками склону метров на пятьдесят, прежде чем вскочить на ноги с оружием на изготовку. Пригнувшись, побежали дальше вниз, изредка останавливаясь, чтобы Гильяно мог поглядеть на полицейских в бинокль.

Карабинери все еще палили по утесу, не замечая, что двое преступников обходят их с фланга. Гильяно шел впереди по укромной тропке между массивными валунами; вот впереди показалась маленькая роща. Они сделали короткую передышку, а потом опять побежали – быстро и бесшумно. Менее чем через час оказались на равнине, отделявшей горы от Монтелепре, но постарались обогнуть городок со стороны; теперь он оказался между ними и фургоном с их преследователями. Оружие они спрятали под куртки и пошли по равнине – двое обычных крестьян, отправляющихся на работу в поле. В Монтелепре они вступили в самом начале виа Белла, в каких-то ста метрах от казарм Беллампо.

В этот самый момент старшина Роккофино приказывал своим людям скорей взбираться к флагу на краю утеса. Уже час никто не стрелял оттуда в ответ, и он был уверен, что преступники сбежали через туннель и уже спускаются по другому склону прямо к броневику. Он торопился захлопнуть ловушку. У его людей ушел еще час на то, чтобы добраться до утеса и сорвать флаг. Старшина Роккофино ворвался в пещеру и увидел, что булыжники отодвинуты и проход открыт. Он отправил своих людей вниз по туннелю к противоположной стороне горы, навстречу броневику. И страшно разгневался, узнав, что добыча от него ускользнула. Старшина разделил полицейских на поисковые и разведывательные группы, чтобы те выкурили беглецов из их норы.

* * *

Гектор Адонис идеально выполнил инструкции Гильяно. В начале виа Белла стояла расписная телега – изображения героев древних легенд покрывали ее всю, изнутри и снаружи. Даже спицы и обода колес были разрисованы крошечными вооруженными фигурками, поэтому, когда колеса катились, создавалась иллюзия ожесточенного сражения. На оглоблях пестрели алые завитки и серебряные точки.

Телега выглядела как человек, с головы до ног покрытый татуировками. Меж оглобель стоял сонный белый мул. Гильяно прыгнул на место возницы и заглянул внутрь. Там стояли гигантские бутыли вина в бамбуковой оплетке. Их было по меньшей мере штук двадцать. Гильяно положил дробовик между рядами бутылей и бросил короткий взгляд на гору; там ничего не происходило, флаг по-прежнему висел. Тури улыбнулся Пишотте.

– Все по плану, – сказал он. – Давай, теперь твой выход.

Пишотта отсалютовал ему, одновременно серьезно и с насмешкой, застегнул на пуговицы куртку, пряча пистолет, и пошел по направлению к воротам казарм Беллампо. По пути он поглядел на дорогу к Кастелламмаре – просто чтобы убедиться, что броневик не возвращается с гор.

Сидя высоко на облучке, Гильяно смотрел, как Пишотта медленно идет через поле к каменной дорожке, что вела к воротам. Потом окинул взглядом виа Белла, нашел свой дом, но рядом никого не было. Тури надеялся краем глаза увидеть мать. Какие-то мужчины сидели перед своими домами, за столом с бутылкой вина, прячась под нависающим балконом. Внезапно он вспомнил про бинокль у себя на шее, отцепил ремешок и положил бинокль в телегу.

Ворота караулил молоденький карабинери, мальчишка лет восемнадцати. Румяные щеки и безволосое лицо свидетельствовали о происхождении из северных провинций Италии; черная форма с белым кантом, мешковатая и плохо подогнанная, вместе с жесткой военной фуражкой придавали ему сходство с марионеткой или клоуном. Против правил он курил сигарету, держа ее в пухлых, чувственно изогнутых губах. Подходя к нему, Пишотта ощутил раздражение, смешанное с презрением. Даже после того, что случилось в последние дни, этот парень не спешил взять ружье на изготовку.

Охранник видел перед собой всего лишь жалкого крестьянина, который осмелился отрастить себе усики куда более элегантные, чем он заслуживал.

– Ты, деревенщина, куда прешь? – окликнул он Пишотту, но винтовку так и не поднял.

Пишотта мог в мгновение ока перерезать ему горло. Однако вместо этого он напустил на себя смиренный вид, стараясь не рассмеяться от самонадеянности этого молодца, и сказал:

– Пожалуйста, могу я видеть старшину? У меня для него ценная информация.

– А ты скажи все мне, – ответил охранник.

Пишотта не сдержался и презрительно бросил:

– Платить тоже ты будешь?

Охранника его дерзость выбила из колеи. Он сказал пренебрежительным тоном, но более осторожно:

– Я и лиры не дал бы, даже сообщи ты о втором пришествии Христа.

Пишотта осклабился:

– У меня сведения получше. Я знаю, куда подался Тури Гильяно – тот самый, что утер вам нос.

Охранник ответил подозрительно:

– С каких это пор сицилиец помогает полиции на этом проклятом острове?

Пишотта подошел чуть ближе.

– У меня есть мечта, – сказал он. – Я подал заявление – хочу стать карабинери. В следующем месяце буду держать экзамен в Палермо. Кто знает, может, вскоре мы будем носить одинаковую форму…

Охранник поглядел на Пишотту более заинтересованно, даже дружески. Это правда, многие сицилийцы становились полицейскими. То была возможность вырваться из нищеты, получить свой маленький кусочек власти. По всей стране шутили, что сицилийцы бывают либо преступниками, либо полицейскими – и в обоих случаях с ними не оберешься хлопот. Пишотта же посмеивался про себя от мысли, что мог бы заделаться карабинери. Он был франтом, носил рубашку из натурального шелка, сшитую в самом Палермо; только идиот согласится сменить ее на черную форму с белым кантом и дурацкую фуражку с жестким околышем.

– Ты лучше подумай, – сказал охранник, не желая ни с кем делиться лакомым куском. – Платят тут мало – можно с голоду сдохнуть, если не брать взятки с контрабандистов. Только на этой неделе двух ребят из нашей казармы, моих хороших приятелей, убил этот чертов Гильяно. А ваши крестьяне до того наглые – даже дороги к парикмахеру не покажут!

Пишотта ответил задорно:

– Значит, научим их хорошим манерам – под бастинадо!

Потом с уверенным видом, словно они уже стали товарищами по оружию, спросил:

– Сигаретки не найдется?

К вящему удовольствию Пишотты, добродушное выражение тут же сошло с лица охранника. Он воскликнул гневно:

– Сигаретки для тебя? С какой стати, во имя Христа, стану я угощать кусок сицилийского дерьма сигаретой?

Только теперь охранник взялся наконец за оружие.

На миг Пишотте отчаянно захотелось броситься вперед и перерезать мальчишке глотку.

– Потому что я знаю, где найти Гильяно, – сказал Пишотта. – Твои приятели, что рыщут по горам, такие придурки, что не найдут и ящерицы.

Охранник растерялся. Дерзость Пишотты сбила его с толку; судя по всему, лучше будет посоветоваться со старшим по званию. Он видел, что парень какой-то скользкий и с ним точно могут выйти неприятности. Охранник открыл ворота и махнул Пишотте ружьем, приказывая заходить на территорию казарм Беллампо. Он стоял к улице спиной; в этот момент Гильяно, в сотне метров оттуда, ударом хлыста разбудил своего мула и погнал телегу по каменной дорожке к воротам.

Территория казарм Беллампо занимала четыре акра. Там стояло большое административное здание в форме буквы «Г», в длинном крыле которого находилась тюрьма. Дальше шли жилые бараки для карабинери, вмещавшие до сотни человек, где выделили особое помещение под квартиру для старшины. Справа располагался гараж – бывшая конюшня, частично выполнявшая прежние функции до сих пор, поскольку в гарнизоне держали мулов и ослов для поездок в горы, где моторный транспорт был бесполезен.

В дальнем конце участка стояли склады для оружия и припасов из рифленого железа. Всю территорию ограждал двухметровый забор с колючей проволокой и двумя сторожевыми вышками, которые не использовались уже много месяцев. Казармы построили еще при Муссолини, а потом расширили, когда началась война с мафией.

Войдя в ворота, Пишотта огляделся – нет ли где сигналов опасности. Вышки стояли пустые, вооруженной охраны не было и в помине. Казармы больше напоминали мирную заброшенную ферму. В гараже – ни одной машины, как и вообще нигде, что сильно его удивило. Пишотта забеспокоился, что одна может вскоре вернуться. Вряд ли старшина настолько глуп, чтобы оставить гарнизон без транспорта. Надо предупредить Тури, что к ним могут нагрянуть внезапные посетители.

В сопровождении молоденького охранника Пишотта прошел через широкие двери в административное здание. Там находилась большая контора с вентиляторами под потолком, нисколько не разгонявшими жару. На помосте стоял большой стол; по бокам, за ограждением, шли столы поменьше, для служащих, а перед ними – деревянные скамьи. Все столы, за исключением главного, были пустые. За главным же сидел капрал – полная противоположность недоростку-охраннику. На золоченой именной табличке было выбито: «Капрал Канио Сильвестро». Верхняя часть его тела казалась излишне массивной – широкие плечи и толстая, как колонна, шея, увенчанная тяжелым булыжником головы. Розовый шрам, полоса блестящей мертвой ткани, тянулась у него от уха до нижней челюсти, похожей на скалу. Длинные густые усы, словно два черных крыла, обрамляли рот.

На рукаве у него красовались капральские нашивки, из-за пояса торчал пистолет, и, самое худшее, он подозрительно и недоверчиво таращился на Пишотту, пока охранник рассказывал его историю. Когда капрал Сильвестро заговорил, Пишотта по акценту понял, что тот – сицилиец.

– Ты, лживый кусок дерьма, – обратился он к Пишотте. Но прежде чем смог продолжить, от ворот донесся голос Гильяно:

– Эгей, солдатики, винца хотите, а? Да или нет?

Пишотта восхитился изобретательностью Гильяно: он кричал хрипло и с таким акцентом, что разобрать его слова смог бы только коренной житель их провинции, а его интонация в точности повторяла говор зажиточных фермеров.